Мари и Оливье

      В Пикардию Оливье смог уехать лишь в первых числах ноября, а сама дорога заняла больше времени, чем он рассчитывал. Из-за недавней травмы пришлось часто отдыхать и ехать не так быстро, как он того желал. Как ни хотелось ему заехать в Бражелон и повидаться с дядей, в нынешних условиях подобная роскошь была непозволительной. К тому же для того, чтобы попасть в Блуа, пришлось бы сделать крюк, а более короткая дорога лежала через Рен и Шартр. Нет, сейчас ему следует спешить в Ля Фер, он и так потерял слишком много времени.       Дорога была идеальным местом для размышлений, и именно им Оливье предавался на протяжении всего пути. Сопровождавший его Гримо не отвлекал, он был слугой, превосходно вышколенным с детства, и никогда не позволил бы себе докучать своему господину пустой болтовней.       Чувство вины не отпускало Оливье, гложило изнутри с той минуты, как он вновь прочел письмо мэтра Фурдена, сообщающее о смерти отца. Почему он не поехал домой в августе, как только получил известие о гибели старшего брата? Но ведь отец не видел в приезде Оливье особой нужды и без необходимости решил не прерывать службу сына… А после смерти Роже, даже если бы Оливье уехал в тот же день, как получил письмо, он все равно не успел бы повидаться с отцом.       Хватит! Пора оставить эти пустые укоры совести, впивающиеся в сознание, подобно отравленным иглам, и ровным счетом ни к чему не ведущие! Изменить больше уже ничего нельзя. Да и окажись он в замке в самый разгар эпидемии, могло случиться так, что от семьи де Ля Фер в живых сейчас не осталось никого, и род угас бы вслед за Куси. Этого нельзя допустить, а значит, Оливье в первую очередь следует задуматься о том, чтобы подыскать себе достойную партию.       У отца на примете была некая мадемуазель де Ля Люссе из старинного, благородного рода, брак с которой удвоил бы их состояние. Правда, к счастью для Оливье, судя по письму отца, между семьями пока не было никаких договоренностей на этот счет. Было бы досадно оказаться связанным обязательствами с девушкой, которую в глаза не видел.       Сам Оливье мечтал лишь об одном: чтобы та, что станет его избранницей, хоть немного походила на мать. Пока графиня была жива, ее и сына, несмотря на редкие встречи, связывала глубокая привязанность и особая духовная близость. Отец принимал как данность, что мать и сын понимают друг друга с полуслова, и не стремился проникнуть в этот сокровенный уголок их душ.       Но если отец, подыскивая кандидатуру на роль жены для сына, руководствовался лишь соображениями целесообразности будущего союза для их рода, то мать всегда желала, чтобы Оливье выбрал спутницу жизни по велению сердца, и его с женой соединила бы такая же любовь, как та, что царила между самой Изабо и ее мужем. Вот только отыскать вторую Изабо де Пон, в которой чистота сочеталась бы с благородством, чьи черты несли бы в себе печать подлинного аристократизма и спокойного величия, а движения были бы исполнены изящества и достоинства без малейшего налета нарочитости, будет весьма непросто.       А вот девушка, являющаяся к Оливье во снах, кажется, могла быть на нее похожа… Стоп! Опять эти сны… Довольно с него! Что за глупая блажь? Как он может знать, что та девушка похожа на мать, если он даже толком ее не разглядел и просыпается всякий раз, как пытается увидеть ее лицо? И черт возьми, отчего ему это кажется настолько важным? Это – эльф, просто эльф из волшебного сада! Оливье давно вышел из возраста, когда мальчики грезят о победах над драконами и женитьбе на сказочных эльфийских принцессах.       Он и вправду неисправим в своей тяге к романтике! Вместо того, чтобы предаваться мечтам, ему следует в самое ближайшее время познакомиться с мадемуазель де Ля Люссе. Вовсе не исключено, что она – хороша собой и обладает достоинствами, благодаря которым между ними вполне может возникнуть взаимная сердечная склонность. Тогда этот брак станет чем-то большим, чем просто исполнением долга перед родом, и Оливье поступит в соответствии с желанием не только отца, но и матери.       Как же много переменилось в его положении со времени той памятной беседы с нею! И с этими изменениями он вынужден будет считаться.

***

      Пока Оливье был младшим в семье, вопрос женитьбы, плохо совместимой с военной службой, для него не стоял вовсе. Поэтому он и не был просватан еще с пеленок. Мать, однако, никогда не могла окончательно смириться с мыслью о том, что у сына не будет семьи, и в тайне мечтала о том, что рано или поздно отыщет способ устроить судьбу своего единственного оставшегося в живых ребенка.       Последний разговор с матерью год назад, перед самой ее кончиной, Оливье помнил во всех подробностях, словно это было вчера. Изабо заболела неожиданно, быстро слегла и находилась при смерти к тому времени, когда сын, срочно вызванный из Ванна письмом отца, прибыл в Ля Фер. Оливье едва поздоровался с отцом и братьями и даже не переоделся с дороги, как его немедленно проводили в опочивальню графини.       Комнату наполнял тяжелый запах лекарственных трав, благовоний и еще чего-то, едва уловимого, но уже незримо присутствовавшего здесь, и чему он не осмеливался дать для себя определение.       Мать лежала на постели, утопая в подушках в полумраке, создаваемом наполовину задернутым пологом кровати. Глаза Изабо были закрыты, она, похоже, спала, но при этом дышала часто и прерывисто. Сын смотрел на нее и с трудом узнавал заострившиеся родные черты на изможденном болезнью лице, окаймленном ореолом разметавшихся светлых волос. Сердце защемило от осознания скорой беды, надвигавшейся стремительно и неотвратимо.       Оливье неслышно опустился на колени у постели умирающей и, не решаясь коснуться губами ее будто восковой руки и потревожить сон, просто зарылся лицом в простыни. Через несколько мгновений он почувствовал, как пальцы матери гладят его голову, легонько перебирая волосы. Это прикосновение наполнило Оливье сладостным тихим покоем, совсем как в детстве, в которое он словно вернулся. Вот так и стоять замерев, не дыша… Только бы это чувство блаженства не прекращалось, длилось как можно дольше!..       Но тут послышался голос графини, такой слабый, что он больше походил на шелест осенней листвы на ветру, и вырвал сына из сладкого сна воспоминаний, снова бросив в кошмар действительности       – Оливье, мальчик мой… Успел! Все-таки успел… Я боялась, что не дождусь вас и уйду не простившись. Послушайте меня…       Оливье обратил к матери лицо. Она не переставая гладила его волосы, и он, желая продлить это мгновение, так и не поднял головы с ее постели:       – Сын мой, мне бы хотелось, чтобы вы создали семью, чтоб у вас были дети, – Изабо запнулась и зашлась удушливым кашлем. Оливье среагировал вмиг, протянул руку к ночному столику со стоящим здесь же отваром из трав и поднес к губам матери, обхватив свободной рукой ее за плечи, приподнимая над подушками. Изабо принялась пить, часто прерываясь, чтобы передохнуть, судорожно сжав при этом пальцами его руку. Когда она напилась, сын очень бережно опустил ее назад на постель.       – Сударыня… Мама, вам не следует говорить! Я позову лека… – начал было Оливье, но умолк, ощутив на руке нажим дрожащих пальцев..       – Не нужно!.. Это неважно… уже… Молчите… у меня мало сил… Вас влечет служба на флоте… И все же… если решитесь связать судьбу с женщиной, сделайте это по любви. Я просила Ангеррана не препятствовать. Вы – не наследник. У него есть Луи и Роже.       Изабо прервалась и закрыла глаза, переводя дух, потом вновь открыла их и медленно стянула с пальца кольцо:       – Вот возьмите… Этот перстень был в числе свадебных подарков вашего отца. Это – фамильный сапфир, доставшийся ему самому от его матери. Кольцо не должно уйти из семьи… Храните его… Если однажды встретите ту, которую захотите взять в жены, передайте перстень ей.       Сын взял кольцо и надел себе на безымянный палец левой руки, перстень пришелся ему как раз впору, словно был заказан на этот палец.       – Я сделаю так, как вы хотите, матушка. Обещаю! – прошептал Оливье, превозмогая душивший его ком в горле и поднося перстень к губам.       Мать сделала ему знак подняться и наклониться, прижалась губами ко лбу Оливье долгим поцелуем, после чего вымолвила с явным трудом, но без дрожи в голосе, позволяя его ладони выскользнуть из своей:       – Теперь ступайте, сын мой. Скажите отцу, пусть позовет священника… он ждет где-то в замке. Прощайте, Оливье, да храни вас Бог.       Оливье еще секунду неотрывно вглядывался в лицо матери, словно желая навеки запечатлеть в памяти ее образ до мельчайших подробностей, медленно склонился в глубоком поклоне, выпрямляясь чуть покачнулся… И уже не оборачиваясь, закусив до крови губу, твердой поступью вышел из комнаты прочь.       Отец остался на ночь в комнате матери. Для самого Оливье это была, наверное, самая долгая ночь в его жизни. Сон упорно не шел… Он взял книгу, но так и просидел отрешенно несколько часов над одной и той же страницей, невольно пытаясь уловить малейший звук. Замок наполняла лишь плотная, гнетущая тишина. Наконец, под утро его глаза сами собой закрылись, и он провалился в темноту… Пока Оливье не знал, что бессонных ночей, подобных этой, в его жизни будет еще очень много…

***

      Мать умерла той ночью, тихо, во сне. Словно и впрямь собрала все остававшиеся силы на то, чтобы дождаться сына. И когда он приехал, смерть, милостиво предоставившая ей эту отсрочку, но уже стоявшая на пороге в ожидании своего часа, в конце концов, неумолимо предъявила свои права.       Только после похорон, когда двери фамильного склепа жалобно заскрипели, а затем с глухим стуком навечно захлопнулись за гробом с прахом матери, к Оливье окончательно пришло осознание безвозвратности этой потери. Тогда же он ощутил в душе саднящую пустоту, которая отныне останется с ним навсегда, и которую ничто и никогда не сможет в полной мере заполнить.       Смерть жены не сломила отца. Ангерран не выглядел раздавленным, его осанка продолжала оставаться гордой и величественной, только глаза разом потухли, лицо осунулось, морщины обозначились резче, и сам он весь как-то внезапно постарел. Оливье всегда знал, что отец и мать испытывают друг к другу настоящее искреннее чувство. Его не выставляли напоказ, оно было не для посторонних глаз, но им было пропитано буквально все в доме, и сын, обладавший тонкой чуткостью и интуицией, видел, или, скорее, чувствовал это по едва уловимым взглядам, жестам и поступкам.       То, с каким стоицизмом отец переносил боль утраты, ни словом, ни вздохом не выдав испытываемых чувств, преисполнило Оливье еще большим к нему уважением и желанием на него походить, быть достойным того, чтобы называться его сыном. Глядя на Ангеррана, молодой человек понимал, что дать сейчас волю собственным слезам и стенаниям, которые стремились наружу, разрывая его сердце, означало проявить слабость недостойную отпрыска семьи де Ля Фер и лишь усугубить горе отца. Поэтому Оливье не давал выхода чувствам и безжалостно подавлял их в своей душе. Несколько раз он ловил на себе цепкий взгляд отца и в эти минуты старался не смотреть ему в глаза, опасаясь ненароком выдать свои эмоции.       Неожиданно, это было в самый канун его возвращения в Ванн... Они с отцом обсуждали последние приготовления Оливье к отъезду, стоя у окна. Молодой человек в очередной раз делал вид, что сосредоточенно изучает происходящее во дворе замка, как вдруг почувствовал на своих плечах тяжелую руку отца, крепко обнявшую его и с силой привлекшую к себе. Этот жест продлился каких-то пару секунд и был, наверное, самым сильным проявлением чувств Ангеррана по отношению к младшему сыну, которое Оливье мог припомнить за всю свою жизнь.       Свое объятие граф сопроводил одним единственным словом: «Похож!». Вел ли речь Ангерран о сходстве сына с матерью, или же с ним самим, Оливье так никогда и не узнал. В тот момент задать подобный вопрос отцу показалось неуместным. А тот почти тотчас же перестал удерживать сына и ровным голосом продолжил говорить с Оливье о деталях экипировки. И все же в тот момент Оливье остро, как никогда доселе, почувствовал себя сыном своего отца и был признателен ему за то, что он нашел способ это показать.       Больше сын Ангеррана не видел: при его жизни тот визит Оливье в родительский дом стал последним. И вот теперь не стало братьев, и отца не стало тоже. Оливье внезапно сам стал графом и единственным прямым потомком и рода де Куси, и рода де Ля Фер.

***

      За этими воспоминаниями Оливье коротал свой путь. Наконец, вдали на холме показались неприступные крепостные стены и исполинский белокаменный донжон Куси, увенчанный по периметру гигантскими шпилями и величественно вздымавшийся в облака над окружающим пейзажем. Это означало, что до Ля Фера теперь было рукой подать, не более шести лье...