«Лисичка,
Ты читаешь это скорее всего потому, что меня уже нет, ведь если бы я не решился – сжёг письмо, как и свою душу. Так много слов мы не успели сказать. Я не справился. Подвёл тебя. Ты думаешь, что простил, что не держишь зла, но я точно знаю, что ты убил бы меня, будь сейчас рядом. Мы столько не помолчали друг с другом и мне так жаль, что виной этому я. Люблю с тобой молчать. Я люблю с тобой всё. Воздуха не хватает. Рваные вдохи и выдохи были слышны в мёртвой тишине. Руки трясёт, а взгляд продолжает бегать по строчкам: Я люблю тебя всего. Смотреть на звёзды в небе и твоих глазах, слушать голос, который разливается как тихая мелодия, гулять до онемения пальцев, потому что, сука, холодно, но ты должен сделать фотку с деревом. Люблю сидеть и смотреть как ты очаровательно морщишь свой откусанный нос, который я так люблю целовать. Люблю твои созвездия и узоры из родинок, глаза, блеск которых ослепляет мои ресницы, пальцы, ключицы, шею и... сладкие губы. Всё, что только в тебе есть. То, что хранится внутри тебя – прекрасный мир, в котором я готов был поселиться. Но я не могу, родной. Я запачкаю там всё чёрным оттенком. Именно оттенком, потому что цветов у меня нет. Только один – голубой. Цвет твоих глаз. В твоём мире так нельзя. Это будет нечестно. "Жаль, что ты так и не понял, что без тебя моего мира нет", проносится в мыслях, отчего в животе скрутило спазмом, а сердце будто сейчас лопнет. Разрушить и испортить не только свою, но и твою жизнь я смог очень просто. Никогда себя за это не прощу, лисичка. И ты тоже никогда не прощай меня. Не знаю, что ты чувствуешь, читая это, и чувствуешь ли вообще. Решить всё за двоих, хотя наши души скреплены навечно – жестоко. Сколько же боли я причинил тебе. Сейчас ты на работе. Выступаешь на спектакле, а я не поехал, чтобы посмотреть на тебя последний раз. Потому что я не смог бы встретиться с твоими глазами, трогать твои руки и целовать твои губы, осознавая, что больше никогда не смогу этого сделать. Ты удивишься, что меня нет, заподозришь неладное, потому что выучил всего меня до каждого атома. Я не хотел пачкать своими оторванными крыльями наш с тобой уютный мирок. Но я не могу сделать это там, где совершенно точно буду один. Мокрые солёные капли не успевают скатываться по щекам, как за ними уже идут следующие. Они стекают с подбородка и несколько попали на письмо, разъедая чернила от ручки. Арсению на это плевать. Больно. Ему так больно. Он прижимает к груди колени и давится воздухом. Ему холодно, жарко, а сердце надувается и напрягается, как воздушный шар. Я не смотрю сейчас в твои глаза. Я смотрю на лезвие перед собой и трясущиеся руки, что коряво пишут эти строки. Он слышит своё сердце. Он слышит его сердце. Потому что даже сейчас они стучат в унисон. И так будет всегда. Я навсегда запомню твои мягкие волосы. Когда тёплый ветерок с лёгким запахом цветов и корицы будет их развевать, знай – я зарываюсь в твою угольную копну и стараюсь вспомнить это ощущение. Стараюсь смыть твой запах, чтобы он летел за мной шлейфом и я никогда не забывал. Тонкая тростиночка, что не давала утонуть в болоте, оборвалась. Сломалась сама, убив за собой ещё одну жизнь. А ведь за неё так цеплялись. Всё-таки ты оказался сильнее нас двоих, Арс. Мама позаботится о тебе, потому что такие как я звёздами не становятся. Но я всегда буду рядом, вея в лицо тёплым ветерком и горячим солнцем даже в зиму. Перед глазами только слёзы, буквы и такие родные зелёные радужки. Его глаза были словно фисташковое мороженое, когда он смеялся. Его глаза были как морские водоросли, когда он возбуждался. И совершенно точно его глаза светились тогда, когда он смотрел на Арсения. Я так тебя люблю, мой родной, но тебе придётся выживать за нас двоих». Громкий хлопок. Стрела пронзает сердце, которое надулось, как воздушный шарик, и он лопается. На кону стояли две жизни. И они оба проиграли. Мужчина лежит до самого вечера на полу, прижимая к себе самое ценное, что у него есть, не силясь пошевелиться. И лишь его собственные голубые глаза впиваются взглядом с маленького клочка бумажки, который выпал из письма. "Я никогда не забуду твой запах. Потому что ты пахнешь как любовь".* * *
Дима вдавливает педаль газа в пол. Всё его тело до сих пор пронизывает животный страх, не давая расслабиться ни на секунду. Страшно. Позвонки скручивает в узелок и хорошо, если ты его вообще развяжешь. Он ненавидел больницы. Позов решил позвонить парню и узнать, как у того дела. Пальцы заледенели, тело содрогнулось, когда ему ответили: "добрый день, вы знаете Шастуна Антона Андреевича?", а спустя несколько фраз он услышал то, что почувствовало сознание ещё до звонка: "он в тяжёлом состоянии, в реанимации. Произошла авария и...." Не слушая продолжение, он напихал вещи в сумку, объяснил всё быстро Кате и сел в машину, отправляясь в Питер. Не так он хотел посетить этот город. Больница выглядела неплохо, но сейчас было так плевать, что мужчина выбегает из машины и заходит внутрь. Запах медикаментов и хлорки ударяет в нос, отчего тот неприятно морщится, но подходит к девушке за компьютером. – Здравствуйте, – сказал Дима, привлекая внимание, отчего та подняла голову от бумаг и нехотя кивнула в знак приветствия. – Мне нужно узнать в какой палате находится Шастун Антон Андреевич. Та что-то кликает в компьютере, ищет в большой и толстой папке листок, а после говорит: – 2 этаж, 65 кабинет. Простите, а вы кем ему приходитесь? – протянула она, недоверчиво осматривая мужчину, но тот сорвался с места и побежал к нужному кабинету, оставив её в смятении. В коридоре ни души. Лишь изредка за дверями слышится писк машин и звуки различных приборов. Холодок прошёлся по коже, а в сердце вкручивают противные ржавые гвозди, которые остро вонзаются в нежную плоть. Они изнутри режут мягкие ткани органа, и Дима кладёт ладонь на грудь, чтобы оно вдруг случайно не выскочило на кафель. Он видит нужную дверь и в миг оказывается рядом с ней. Стоило узнать, можно ли навещать Антона и какое у него состояние, но Позов не слушает собственный разум. Сейчас это всё такие мелочи. Ему нужно убедиться, что друг, который стал семьёй – жив. Палата небольшая, но кровать посередине приковывает взгляд и мужчина тут же оказывается рядом. Грудь парня чуть неровно вздымается. Он дышит. Лицо Антона напряжено и он жадно глотает воздух из кислородной маски. Сотни ссадин и гематом были россыпью на его теле и это выглядело жутко, как космос. На голове повязка, которая уже пропиталась кровью, а в руку введена иголка от капельницы. Он жив. Дима боится сделать вдох. Будто любое его лишнее движение или звук заставят аппарат, вычисляющий сердцебиение, запищать и уже навсегда. Он медленно подходит и нежно касается руки друга, а тот слегка хмурится. Из глаз всё-таки вырываются две солёные капли и, смахнув их рукой Позов пробегается по телу парня взглядом. Подходя ближе, он обращает внимание на руки. Аккуратно берёт в руки простынь, которой тот был накрыт и собирается оголить часть тела, но дверь резко открывается и Дима отскакивает от кровати, бросая на неё ошарашеный взгляд. На пороге стоял мужчина среднего роста, с рыжими волосами и бородой, а сверху на одежду был накинут халат. Его голубые глаза недоверчиво обводят фигуру незнакомца, хмуря брови. Он подходит к парню, что смирно лежит, проверяет какой-то большой прибор, записывая все показатели в блокнот, и вздыхает, потирая переносицу. – Кто Вы и что здесь делаете? – разрезает тишину стальной, но тихий голос. – Простите. Я Дмитрий и являюсь Антону лучшим другом, – нервно говорит мужчина и теребит край футболки. – Вам не стоит здесь находится. Выйдите, пожалуйста, из помещения. – Можете сказать, что с ним? – Сейчас я проведу обследование, сверю показатели, а потом мы сядем с вами за чашкой кофе и всё обсудим. У него есть какие-нибудь родственники? – интересуется врач, чиркая что-то ручкой в папке и подталкивая Диму на выход. От этого вопроса всё холодеет. Становится больно говорить. – Нет, – выдыхает тот и смотрит в пол немигающим взглядом. – А родственная душа? – вопрос, который ломает Диме кости. Они оба знают ответ на него. – Нет, – спустя минуту молчания добавляет Позов. Что-то треснуло. – Как это произошло? Я не вижу никаких двух шрамов. Значит, она не умерла, я прав? – спрашивает, получая в ответ еле заметный кивок. – Он родился без неё? – Да, с самого рождения у него не было никаких крестиков, – дышать нечем, а слёзы сдержать всё сложнее. – Поразительно. Таких случаев очень мало, – задумчиво говорит врач, а затем хлопает папкой, закрывая её, и заходит обратно в палату, оставляя Диму одного с кричащими мыслями в голове.* * *
Горло передавили. Заполнить лёгкие таким нужным кислородом, чтобы они перестали сдавливать – не получается. Слёзы прожгли нежную кожу, а всего Арсения трясёт. За окном светит яркое солнце и воспоминания вонзаются в мозг как иглы. Солнечный яд. Сердце будто искромсали на лоскутки, а оно в свою очередь продолжает каким-то образом биться. Невыносимая волна боли проходит по всему телу и Попов хмурится, агрессивно стирая мокрые щёки. Он резко встаёт, а слёзы всё льют градом. Идёт в сторону ванны, но не успевает туда даже зайти, как раздаётся звонок в дверь. Игнорируя его, мужчина добирается до ванной и полощет лицо холодной водой. Синяки под красными глазами, а взгляд тусклый. Стучат и звонят всё настойчивее и желание смотреть в глазок сразу же улетучивается, да и кому он вообще нужен. Только Серёже, разве что, который стоит сейчас на пороге квартиры и укоризненно смотрит своими шоколадными глазами. Он разувается, не говоря ни слова, кладёт телефон на полочку, проходит на кухню, открывает холодильник и ставит чай. – Выглядишь плохо. Не расскажешь? – Всё хорошо, Серёг, – врёт. Сердце смеётся над ним сейчас громко, потому что превратилось в сотни осколков, разбившись об пол, как та самая кружка. – Я просто только встал. Не ждал сегодня гостей, извини. – А я и не гость, – хмыкает Серёжа и заливает кипяток. Арсений мельтешит перед глазами и вводит друга в ступор. Он сам не свой. Что-то случилось, но от него это явно хотят скрыть. "Может, ему опять приснился сон?" – подсказывает разум и Матвиенко кивает своим мыслям, смотря на удаляющуюся спину. Попов нервничает, постукивая пальцами по столу, и потихоньку делает глотки горячего напитка, размешивая сахар, который уже давно растворился. А ещё постоянно зыркает на Серёжу исподлобья растерянным взглядом, но молчит. – Ты врёшь мне. Это всё опять твои сны, – не спрашивает, утверждает. – Только зачем ты это делаешь, я так и не понял. Матвиенко жарит яичницу, потому что ничего съедобного больше нет. Ставит перед другом тарелку и упирается в него глазами, заставляя поесть. Тот нехотя отправляет вилку в рот и медленно прожёвывает. Спустя десять минут с поздним завтраком было покончено и Сергей, осознавая, что ему не особо сейчас рады, встаёт из-за стола и смотрит на мужчину, руки которого трясутся, мешая помыть чашку. Он так устал видеть его таким. На пороге он оглядывает Попова ещё раз, крепко сжимает плечо и выходит на лестничную клетку, кинув короткое "пока" напоследок. На улице очень летняя погода, поэтому мужчина со своим причудливым хвостиком медленно шагает по тропинке, удаляясь от дома друга даже не подозревая, что он совершил ошибку.* * *
Настенные часы противно стучат, отчего черепная коробка скоро лопнет. Нервная система сейчас на тоненьком волоске от срыва и истерики, но, кажется, это продлится недолго. Дверь открывается и из палаты выходит всё тот же мужчина с рыжими волосами. Он хмурит брови, разглядывая бумажку, а потом, услышав скрип стула, видит перед собой Дмитрия. – Ах, да, извините. Совсем забыл про вас, – вздыхает он и указывает рукой на стул. Дима мотает головой, потому что пятая точка уже квадратная, и врач на это пожимает плечами, тихо хмыкая. – Что конкретно Вас интересует? – Желательно, всё. Что произошло, в каком он состоянии и насколько всё серьёзно, – на это мужчина в белом халате лишь кивает, а после подходит к автомату с кофе, выискивая в кармане мелочь. – Его сбила машина. Парень переходил через дорогу, возможно, задумался и легковушка не успела затормозить. – Антон пошёл на красный свет..? – Нет, это машина поехала на красный. Водитель опознан и подтверждает свою вину. Вам нужно встретиться с ним и всё обсудить, подойдите в регистратуру и возьмите номер, который он оставил. – Хорошо, я понял. А что насчёт... – Состояние плохое, – перебивает врач, понимая с полуслова, – но всё гораздо лучше, чем могло быть, потому что удар серьёзный. Переломы, ушибы и травма головы, но это всё излечимо. Единственное, первое время он может запутать все воспоминания и иногда говорить бред, но это тоже должно пройти после восстановления, – Дима лишь кивает. Ему больше нечего сказать. – Вы же не отсюда, верно? Откуда приехали? – переводит тему мужчина, потягивая горький кофе из стаканчика. – Из Москвы. Антон здесь в командировке был, – нервно усмехнулся Позов. – Сходите, прогуляйтесь. Знаю, не подходящее время, как вам кажется, – сразу оправдывается мужчина, – но это не так. Подышите свежим воздухом, проветритесь. Позвоните тому водителю, сходите на встречу, ну или номер себе снимите, не будете же вы тут на стульях жить. Парень никуда не денется. Я дам вам свой личный номер и буду говорить о изменениях в его состоянии. Сейчас нужно, чтобы он набрался сил, а как очнётся – я позвоню вам. – Да.. да. Хорошо, да... Я понял. Спасибо.. спасибо вам...? – Евгений. – Спасибо, Евгений, правда, – тараторит Дима и жмёт руку мужчине. Он разворачивается и собирается уходить, но чужой голос окликает его: – На руке Антона полосы от лезвия. Думаю, вам стоит знать, – и всё, что только Позов расставил по полочкам, сдуло ураганом ветра с острыми осколками, которые вонзаются в тело. Мир рухнул. Взорвался, как ядерная бомба, не давая и шанса на выживание. А на руке самого родного человека красуются большие порезы. – Ты же обещал, Шаст, – глаза замылились от слёз. Стало так обидно, что он не был рядом с Антоном в эти моменты. Тот пытался справляться один. Но не получилось.* * *
Пластиковая баночка в одной руке, маленькая бумажка с собственным портретом в другой. Выбор. Руки трясёт ещё сильнее. Разум отключен, мысли молчат, не помогая решить. Пустота. Темнота. Большой страшный мир, а он один. Опять. Серёжа ушёл десять минут назад и делать это сейчас – рискованно. Но терпеть больше нет сил. Нет сил уже ни на что. Да их никогда и не было. Потому что Арсений слабак. Он вспоминает строки из того письма, что прочитал во сне. Его строчки въелись в мозг как молитва, заставляя вставать на колени. Открытое окно, о котором позаботился Серёжа, пропускает лёгкий ветерок, который треплет волосы. «Когда тёплый ветерок с лёгким запахом цветов и корицы будет их развевать, знай – я зарываюсь в твою угольную копну и стараюсь вспомнить это ощущение», вонзается в мозг воспоминание, а в глазах начинает искриться. Арсений встаёт со стула, наливает воды в стакан, садится ближе к окну и кладёт на подоконник баночку и рисунок. В сердце ковыряются острым когтём демоны, хихикая над человеческой жалостью, а оно стучит так быстро, что пропускает удары. Крышка отлетает на пол, а несколько таблеток снотворного вслед за ней. Попов высыпает горстку белых кружочков в ладонь и рассматривает их, давая себе шанс. «Я не смотрю сейчас в твои глаза. Я смотрю на лезвие перед собой и трясущиеся руки, что коряво пишут эти строки». Но люди жестоки. И либо к другим людям, либо к себе. Середины не дано. Арсений любит людей. А себя нет. Поэтому забрасывает горсть таблеток в рот и запивает водой, неотрывно смотря на рисунок. Слёзы текут не переставая, но он продолжает набирать горсть и закидывать в рот. Он ничего не чувствует. Только то, что таблетки плохо проталкиваются в горле и его неприятно саднит. Он не слышит хлопок двери и голос Серёжи, не слышит свои всхлипы на всю квартиру, отчего у друга, который забыл этот чёртов телефон, замерло сердце. Не понимал, что Матвиенко орёт трехэтажным матом, хватает мужчину за шкирку и тащит в ванну. Он только повторяет как мантру истерически: – Прошу, мне нужно к нему. Отпусти меня, мне нужно к нему, пожалуйста... Мне очень нужно быть с ним. Умоляю. Он не чувствует двух пальцев во рту и спазм в желудке, отчего его выворачивает в унитаз. Он не видит слёзы друга, который винит себя так сильно, как никогда раньше. Зато он видит такие родные и зелёные глаза, когда закрывает свои. От этого так хорошо. Спокойно. Он хочет раствориться в этих джунглях навсегда. Хочет задушиться лианой, чтобы быть одним целым с ними. Его глаза как огромный айсберг, который несётся по течению и приводит в страх все судна. Но только любимые глаза, как мята, способны превратить его в маленькую льдинку. Жаль только, что они так резко исчезли, оставив за собой только страшную и холодную темноту.* * *
Выныривая из пустоты, ты ощущаешь себя заново родившимся. Ты тонул в ней, а она тянула на самое дно, царапая руку острыми ногтями. А сейчас свет вокруг хоть и режет глаза, но ты даже рад этому, потому что свет лучше, чем тьма. Она опять хочет унести за собой, но яркие голубые и такие до боли знакомые глаза заставляют Антона уверенно открыть свои. Лампа слишком яркая, но это последнее, о чём думает парень. Это не те глаза. Эти глаза холодные и совсем не родные. На него смотрит рыжеволосый мужчина, окидывая цепким взглядом, отчего бегут неприятные мурашки. Приборы размеренно пикают, раздражая звуком, а голова так сильно болит, что хочется её оторвать. Он здесь один. Опять. А во тьме он был с родными глазами. Хочется вернуться обратно, но ему не даёт этого сделать настойчивый голос мужчины. – Антон, ты меня слышишь? Тихое "угу" доносится от самого себя, но всё слышно как из бочки. Горло пересохло и неприятно скручивает. – Воды, – тихо, еле слышно и разборчиво. Но его понимают с полуслова и подносят к губам пластиковый стакан. Вода запускает организм и всё проясняется. Глаза перестали замыливаться и закрываться, хотя очень щипят, а в мозгах всё расставилось по полочкам. – Ты помнишь, что с тобой случилось? – спрашивает всё тот же мужчина. Видимо, врач, судя по белому халату и чёткости действий. – Да. Переходил дорогу и меня сбили, – голос немного срывается, потому что молчал долго и Антон прочищает горло. Врач делает пометки на бумаге и начинает ходить около приборов, проверяя результаты. – А ты живучий, Антон. Сейчас тебе нужен покой, так что просто полежи. Ну, у тебя не особо много вариантов, конечно, но это я так, – усмехается мужчина, а Шастун ломанно улыбается. – Тебе что-то нужно? – Нет, только вода, разве что. Если можно. Мужчина ставит бутылку воды и сразу её открывает, чтобы слабые пальцы парня не напрягались. Он продолжает записывать и порывается что-то сказать, как в палату влетает другой врач и, заранее перебивая, прерывисто и нервно говорит: – Там поступил пациент. Наглотался снотворного, нужно срочно реанимировать. Остальные врачи на операции, только вы остались. Это очень срочно, Евгений Андреевич, – тот сдержанно кивает, назначает медсестру проследить за Шастуном и выбегает вместе с другими врачом. А Антон, внимательно следящий за этой ситуацией, всё никак не может понять, почему сердце сжимается спазмом, а левое запястье прожигает так, что горячие слёзы льются рекой.