Руины души

— Вот. — Сережа ставит перед Олегом большую железную коробку. В таких обычно хранят чай— во всяком случае, Олег точно помнит такие на кухне детского дома. Вроде эту он даже оттуда и стащил, потому что она зачем-то понадобилась Сереже. Удивительно, что он помнит такие мелочи спустя двадцать лет. Он помнит все, что так или иначе было важным для Сережи. Эти воспоминания самые светлые, потому что каждая улыбка Сережи заставляла Олега чувствовать себя нужным. Не то что сейчас. Сегодня он опять проснулся от кошмара, Сережа был рядом, готовый успокоить, защитить, утешить. Это только раздражает, потому что Олег не имеет права быть слабым. Он всегда защищал Сережу, оберегал, поэтому был нужен. А зачем он сейчас? Для чего? — Что это, Сереж? Предлагаешь попить чаю? — усмехается Олег. — Это богатство, — улыбается Сережа и нежно проводит пальцами по крышке старенькой коробки. У Олега мурашки по коже, потому что он помнит, как точно так же касался Сережа и его. Там, в другой жизни. Сейчас их секс какой-то быстрый, невнятный. Олегу не нравится, когда Сережа видит его шрамы, изуродованное лицо, тело, душу. Олегу снова хочется выть от безысходности. Он всегда просит Сережу выключить свет, чтобы тот не видел. Он резко убирает его руку, если она находится в опасной близости от очередного шрама. Олег не хочет, чтобы Сережа чувствовал его уродство, чтобы касался его прекрасными, нежными, изящными пальцами программиста. Говорят, что самые красивые пальцы у хирургов и пианистов, но Олег точно знает, что это не так. — Ты уложил туда свой банковский счет? — Настоящее богатство, Олеж. — Сережа садится рядом, а потом раскрывает коробку. Первое, что он достает из коробки — лейкопластырь с изображением покемонов. — Я воровал его из аптеки, чтобы заклеивать ссадины, которые ты получал из-за меня. Оставил парочку на память. Олег улыбается, вспоминает, как бурчал, что давно уже не маленький, но в глубине души ему так нравились эти дурацкие пластыри, а еще, что Сережа шел на риск, наступал на горло принципам, чтобы порадовать его. — Я перевел той продавщице приличную сумму, когда разбогател. Знаешь, стыдно перед ней как-то до сих пор было. Она мне позвонила, сказала, что всегда знала, из-за кого недостаток пластырей. — Хорошая тетка. Помнишь, она нас гематогеном иногда угощала. — А это первый цветок, который ты мне подарил. — Сережа вытаскивает из коробки засохшую ромашку. — Точнее, один из них. — А все из-за Светки. — Я не оборвал ни одного лепестка. Я и так знал. Всегда знал. — Сережа смотрит на Олега и улыбается. — Иначе не могло быть. — Олег протягивает руку и убирает за ухо прядь Сережиных волос. — Мои первые резинки для волос. — Сережа достает несколько резиночек черного цвета. — Ты выменял их у девчонок, а потом сам заплетал мне волосы. — Мне надоело, что ты вечно растрепанный ходишь, зрение себе портишь. — Билеты в кино. Наш первый поход в кино. Ты купил их на мой день рождения, — продолжает Сережа. Из коробки на свет появляется еще много вещей: билеты в Эрмитаж, открытка с репродукцией картины Боттичелли, их первая совместная фотография, корешок от его посадочного талона в Сирию— теперь ясно зачем Сережа просил прислать его в письме, — несколько писем из армии, билет на поезд еще с тех времен, когда Сережа ездил к нему в часть. Множество мелочей, складывающих самые счастливые моменты прошлого, их чувств. Олег пытается шутить, но с каждой вещицей из коробки сердце бьется все быстрее. Сережа хранил их, бережно складывал в коробку их любовь. — Ты сохранил все? — спрашивает Олег, когда сил смотреть уже не остается. Это прошлое, пусть светлое, прекрасное, но прошлое. А в будущем их не ждет ничего, точнее его ничего не ждет. Он калека как физически, так и душевно. И Сережа увидит это, поймет, а затем уйдет, оставит одного, потому что жить с таким, как Олег — сущее наказание. — Это мое богатство, Олег, настоящее. — Сережа касается его щеки, а затем пальцы соскальзывают на шею, касаются кожаного ремешка. Там, под футболкой Олега спрятан небольшой мешочек, который он хранит так же рьяно, как и кулон с волчьим клыком. Сережа всего раз спросил, что в нем, Олег тогда не ответил, но сейчас… — Я думал, ты посчитаешь это глупым. — Олег снимает мешочек с шеи, раскрывает его и достает прядь огненно-рыжих волос. — Срезал ее, когда уезжал в Сирию. Ты спал. — Олеж. — Сережа резко дергается вперед, оказывается в секунду на коленях Олега и целует. Целует так нежно и осторожно, словно боится, что его оттолкнут. Но Олег лишь крепче обнимает его за талию, мешочек и прядь волос отправляются на стол к остальным значимым вещам. Сережа запускает руки под футболку, хватает за ее края и тянет наверх. — Не надо. — Олег пытается остановить его, но взгляд Сережи не позволяет это сделать. — Сереж… — Олег чувствует, что сдается, футболка летит в сторону. Сережа смотрит на него, видит каждый шрам, и Олег невольно закрывает глаза. Он не хочет видеть отвращения, не хочет, чтобы Сережа встал и ушел, потому что увидел это. Сережа не уходит, касается пальцами каждого шрама, так мягко и нежно, как раньше. Олег почти расслабляется, но страх снова захватывает с головой, когда Сережа встает. Сережа исчезает, ускользает. Сереже противно. Все это исчезает, когда самого ужасного шрама на животе мягко касаются губами. Олег открывает глаза. Сережа стоит на коленях и целует его уродство так, словно это самое прекрасное, что есть на свете. — Позволь мне. — Сережа отрывается от шрама и смотрит на Олега снизу вверх. Сережа на коленях прекрасен, Олег чувствует, как теряет голову. — Что именно, Сереж? — Сейчас Олег готов позволить ему все. — Разделить твою боль. — Сережа снова забирается на колени, прижимается лбом к лбу Олега и смотрит в глаза. — Ты мое богатство, так позволь тебя сохранить. Олег чувствует себя уродливым, изломанным, ничтожным, но в глазах Сережи он видит совершенно другое. В глазах Сережи нет ничего кроме любви. — Прикоснись ко мне, — шепчет Олег. Сережа касается губами шрама возле ключицы. Олегу кажется, что боль становится меньше. Олег впервые верит, что она действительно может исчезнуть.