Взболтать, но не смешивать

— Ой. Алина ругается про себя, тут же хватаясь за упаковку салфеток, пока выплеснувшийся чай не покорил новые горизонты её свитера, стола и слишком дорогого оборудования. Даже с её зарплатой, тщательно откладываемой на счету в банке, такое не оплатить. Наверное. Алина не хочет проверять. — Что такое? Она вздрагивает от голоса в собственном ухе. Александр наверняка воспринял её реакцию иначе. — Всё в порядке, — заверяет она, мимолётно посмотрев вокруг, не заметил ли кто её фиаско. И сверяется с данными спутника и изображением тех квадрокоптеров, которые парят где-то под палящим солнцем. — Я чай пролила. В правом ухе раздаётся хмыканье. Алина закусывает изнутри щеку и поправляет гарнитуру. — А я уже решил, что ты так деликатно решила сообщить мне о проблемах с нашим багажом. Алина снова окидывает взглядом офис, но остальные сидят слишком далеко, чтобы услышать их переговоры. В конце концов, каждый квартирмейстер в сравнительном уединении ведёт своего агента. Если, конечно, ситуация не располагает присутствие всего руководства. Алина надеется, что такого у неё и седьмого не случится. И всё же всякий раз она поражается этому спокойствию, которое подобно нерушимым монолитам. Наверное, окажись её рука прикованной к чемоданчику с нестабильным образцом нового химического оружия, она бы реагировала... острее. Обтекаемое, верное слово. — Нам и так проблем хватает. — Хвоста не видать? — Нет. Но не расслабляйтесь, седьмой. Александр снова хмыкает. Тяжело устоять перед искушением подглядеть за ним через камеру на панели спидометра, но Алина сдерживается. Она сосредоточеннее, когда не видит его. — Какая строгость, моя Кью. «Моя Кью». Нехороший вы человек, агент Дарклинг. Алина как можно тише выдыхает, косится на злосчастную кружку с чаем с таким осуждением, что той бы расколоться. — Всего лишь беспокойство о вашей сохранности, — отвечает она ровно. — Моей, оборудования или образца? Да чтоб тебя. Алина готова возблагодарить всех богов, всех святых и всё сущее, что Александр не видит её лица. Что никто не видит её лица. Потому что стыдливый жар ползёт по шее, разливается на щеках. Квартирмейстеру положено быть беспристрастным. Так значится в должностных инструкциях. Никакой привязанности, никаких личных взаимоотношений — всё, выходящее за рамки, грозит дестабилизацией. Агенты умирают в поле куда чаще, чем хотелось бы. Статистика слишком печальная, слишком отвратительная в своей прямоте, но стоило бы чаще в неё заглядывать, чтобы не допускать подобных ошибок. Вроде завуалированных признаний того, что жизнь агента два-нуля-семь для Алины Старковой гораздо важнее, чем какой-то образец. Ей было бы спокойно, не будь проклятый чемодан прикован к чужой руке, но вскрыть цифровой замок они смогут не раньше, чем Александр окажется в относительно нейтральном месте. Вздумай они избавиться от наручников раньше, то рискнули бы активировать содержимое серебристого кейса. Чего всем не сидится спокойно? Нет, подавай им смертоносные бомбы, биологическое оружие и вот такие ситуации, где Алина Старкова совершенно не знает, как действовать в рамках протокола. (Когда она явилась в штаб посреди ночи, узнав о злосчастном выстреле, то тоже действовала не совсем по протоколу.) И, прежде, чем она наконец находится с ответом, который не выдаст её с ещё большими потрохами, Александр добавляет: — Надеюсь, ты не в той милой рубашке. Алина моргает. Раз, второй, третий — оторопело пялясь в мониторы. Серебристая точка сворачивает по дороге направо, с визгом шин и оставляемыми чёрными полосами. Впрочем, Алина не очень-то надеется увидеть автомобиль целым в самом конце этого безумия. Она мимолётно оглядывает себя, побарабанив пальцами по клавиатуре. Чайное пятно всё же слишком заметно, но нет — она не в той рубашке. А в какой вообще рубашке? Кажется, мысль обретает голос, потому что Александр отвечает: — Такая, с бантами. Она мне нравится. Было бы жаль испортить. На периферии мелькает рыжая копна волос, и Алина от всего сердца надеется, что Женя не заглянет к ней сейчас. Кажется, что от лица пойдёт пар, стоит приложить прохладные ладони к щекам. Потому что она была в этой рубашке в свою первую встречу с ним. В музее, где передала ему инструкции и биометрический пистолет. Кажется, там ещё была авторучка, которая выручила их в самый безнадёжно-ответственный момент. — Мы сейчас говорим о моей рубашке, седьмой, или о нарушении вами правил? — будь она проклята, если не пытается флиртовать с ним в ответ. И всё-таки не сдерживается, включая чёртову камеру. Морозов, казалось бы, только и ждал этого мгновения, чтобы усмехнуться. Чудится, что на щеке у него появляется ямочка. Кварцевые глаза мерцают тем лукавством, которое, Алина уверена, сманило ни одну девушку, будь то работа в поле или крохи обычной жизни, столь редко доступной агентам. — Всё зависит от того, — Александр бросает взгляд поверх, выкручивает руль одной рукой, — в чём ты будешь меня встречать, когда я вернусь в штаб. Он медлит, прежде чем снова смотрит прямиком в камеру, добавляя: — Моя Кью. И, наверное, Алина никогда в жизни не радовалась проблемам, как в этот самый миг, когда на карте появляются ещё три точки. Во рту пересыхает. От смущения и вспыхнувшего адреналина. — На пять часов, седьмой. Десять тепловых следов. — Вижу, — отзывается Александр. Чудится, что даже несколько разочарованно, как если бы его огорчил тот факт, что их прервали. Не стоило даже надеяться, что им удастся так легко ускользнуть. — Не взорвите там всё, нам такое не прикрыть, а вам, — она медлит, — не стоит раскидываться конечностями. И верните мне оборудование в целостности. — Только оборудование? Алина вглядывается в изображение с камер, смотря на чёрные внедорожники. Ну конечно, было бы странно, будь это что-нибудь другое. Она выдыхает. Достаточно шумно, чтобы Александр услышал. — И себя тоже.