5+1

#3#

      Машина Дамиано свернула с подъездной дорожки. Томас наконец-то — наконец-то — остался дома один. Он приподнимает свою футболку и с силой водит основанием ладони по бугру на ширинке.       Поднимается наверх, поворачивает на право и вот она: спальня Дамиано. Дверь широко распахнута, кровать не застелена.       Томас заходит внутрь и стягивает с кровати простыни. Временами, жизнь была добра к нему. Фортуна улыбалась, и он ловил свою удачу. Будет ли сегодня там свежее мокрое пятно? Трахал ли её Дамиано утром?       Томас ищет.       Оно на подушке в этот раз. А подушка под одеялом, которое сохраняло пятно свежим и прикрытым.       Чем они вообще занимались? Как Дамиано умудрился оставить столько смазки на подушке? Изображение за изображением мелькали в голове Томаса. Он приближается носом к пятну и в ту же секунду волна жара подкатывает к его гениталиям, он стонет, содрогаясь всем телом. Это его запах, его, а не её — и вот так, его мозг начинает воображать, как это было: она лежит на спине, её голова на подушке. Он опираеться на локти и колени над ней и ласкает её киску, она отсасывает ему. Пока он течёт на её лицо. И ручейки сползают по её подбородку и шее.       Если бы Томас был на её месте, он бы делал это очень медленно. Он бы не стал давить слишком сильно, он бы растянул удовольствие, посасывая мучительно нежно. Он бы съел все те сладкие, сладкие соки, оказавшиеся на своём лице. Он бы заставил Дамиано молить.       Томас ложится рядом со сладкопахнущей подушкой и закрывает глаза. И представляет Дамиано стоящего на четвереньках над ним, член болтается перед его лицом. Следы вытекающей смазки на яйцах Дамиано делают их блестящими — и всё это размазывается по щекам и подбородку Томаса, когда он берёт их в рот — и он наконец, наконец узнает, какие они на вкус.       Может быть, Дамиано захочеться этого так сильно, что он попросит Томаса прекратить дразнить и просто начнёт вылизывать его, пока язык не погрузится внутрь, а Дамиано начнёт трепетать вокруг него.       Может быть, что Дамиано тоже понравится его запах и он заберётся Томасу в штаны.       Томас вздохнул. Очень редко, когда в нём находилось достаточной смелости, он позволял себе мечтать. Если Томас мог чувствовать запах Дамиано так живо, мог ли Дамиано так же чувствовать его? Когда Томас массирует его плечи и нюхает, знает ли Дамиано, насколько сильно Томас его хочет? Знает ли он, что это Томас, так сходит с ума на его простынях?       А что, если именно поэтому Дамиано продолжает оставлять эти мокрые пятна — всегда свежие, всегда прикрытые. Сейчас, на подушке. Пропитанный. Томас утыкается в неё лицом и жаждет.       А что, если поменять местами эту подушку с одной из его подушек? Что, если сегодня он ляжет спать на ней, принесёт её в свою кровать — уже сухую, и из-за этого пахнущую ещё слаще — и будет лежать уткнувшись в неё лицом? Он сделает это медленно, он не будет спешить, он будет горбится на своей кровати всю ночь. Может быть он даже кончит на эту подушку, и будет прижимать её близко к груди так, чтобы чувствовать себя вместе с Дамиано. Каково это будет, засыпать вот так?       Боже, если бы Томас только мог. Он бы свил вокруг неё гнездо. Он бы положил её под своими вещами, чтобы они пропитались хотя бы какой-то долей запаха. А когда он будет надевать их, весь день, на нём будет запах Дамиано.       Заметил бы это Дамиано?       И если да то, что бы он сделал?       Томас мечтал о руке обвитой вокруг своей шеи. Мечтал о гибком, идеальном теле доверчиво висящий на его более высокой фигуре. О запахе Дамиано, который всегда будет рядом. О своих костлявых пальцах, погружающихся в Дамиано.       Томас берёт в руку свой твёрдый, истекающей смазкой член и сильнее вжимается лицом в подушку. Он чувствует влагу ткани кожей, запах Дамиано, густой и сладкий, глубоко у себя в глотке.       Он бы сделал всё, что угодно. Боже, он бы сделал всё, что угодно.       Только кончиком языка, он тянется и лижет, сходя с ума на кровати, как будто его душа сделана из чистого желания. Он вдыхает запах и хочет Дамиано в своих руках, хочет его спину прижатую к своей груди. Он карабкается на подушку и держится за неё, как за спасательный круг, лежит на ней, бёдра всё ещё двигаются, нос всё ещё вжат в один влажный уголок. Язык работает на мокром, солоноватом  хлопке. Ему так хорошо и он не может остановиться. Его рассудок уплывает куда-то в даль, его сердце бешено колотиться, а яйца поджимаются  от удовольствия. Всё это слишком для него. Дамиано раньше никогда не оставлял ему что-то подобное. Никогда.       Томас очень близок к краю, он скоро кончит и он ничего не сможет сделать, чтобы остановить это. Ему до боли нужна рука на своём члене. Нужно, чтобы его сжали и сильнее, так он берёт себя и держит. Запах мускуса распространяется вокруг него — его полный альфа запах, впервые, глубокой, давящий и грубый. Он вдыхал весь свой запах, и в то же время, запах Дамиано — и он кончал, и кончал, и кончал.       Он удерживал хватку на члене даже, после того, как его дыхание выровнялось, а сердцебиение отдавалось в ушах. Лицо всё ещё на подушке. Он вдыхает запахи спермы, смазки и муската, и эти запахи переполняют его сердце. Они вдвоём, вместе. Томас и Дамиано.       Потом его член начал увеличиваться в руке. Этого, тоже, раньше никогда не случалось. Такое странное ощущение, кружащее голову, но не как эрекция или как желание заняться сексом. А скорее, как любовь и привязанность. Как желание удержать. Как будто этого было более чем достаточно, чтобы получить всё, в чём он нуждался. Как он, как будто его, тоже, достаточно для кого-то.       Он сжимает член даже ещё сильнее — ему нужно это, это так приятно — но он продолжал всё набухать. Так что Томас взял его в обе руки.       Он посмотрел на него. На свой узел в первый раз в жизни. Он такой большой. Такой широкий. Он прерывисто втягивает запах Дамиано, чувствуя благодарность. Трепет — и в то же время гордость. Полный надежды, что Дамиано он понравится.