Behind The Scenes

Чимин узнает первым, даже раньше Хосока, потому что Чимину почему-то открыться и признаться получается легче, чем старому другу. Но все равно непросто. Юнги готовится к этому разговору неделю: с момента, как его поставили перед фактом необходимости проведения операции, до сегодняшнего утра, когда он узнал точные дату и время. — Меня не будет всю следующую неделю, — говорит Юнги, закрывая крышкой клавиатуру фортепиано. Чимин, остывающий и отдыхающий после последнего танца у открытого настежь окна, тут же поворачивает к нему голову. Он выглядит первые мгновения удивленным, а потом приходит осознание, и его взгляд тут же темнеет, наполняясь тревогой и напряжением: — Что значит тебя не будет, хён? — спрашивает он, подходя к фортепиано и останавливаясь рядом. Юнги смотрит на него снизу вверх, сохраняя внешнее спокойствие, хотя внутри его всего трясет. Он сам не знает, почему ему так страшно признаться в своей слабости, ущербности, недостаточности — страшнее, чем довериться врачам и лечь под нож. Прогнозы положительные: ему говорят, боли пройдут. Но Юнги, честно, предпочел бы терпеть боль, стиснув зубы, чем доставлять всем столько хлопот. Он даже не хочет видеть нули убытков, который понесет Компания из-за его вынужденного отсутствия — ведь все контракты подписаны на полгода, а то и год вперед, и их нарушение ведет к незамедлительным денежным штрафам. Еще меньше он хочет, чтобы о нем кто-то беспокоился, особенно добросердечный Хосок, которого вообще может инфаркт хватить, когда он узнает. Но не от Юнги. Потому что Юнги может поделиться своей болью только с одним человеком, и он сейчас стоит перед ним и ждет его ответа. — У меня во вторник операция на плече, — говорит он, — в понедельник госпитализация, нужно сдать какие-то анализы и сделать МРТ… — У тебя начались осложнения? — тут же спрашивает Чимин, несколько резко, потому что состояние Юнги его в самом деле беспокоит, и это не наигранное. — Нет, просто время пришло, — Юнги встает и собирает с пюпитра свои бумаги. Не скоро он сможет вернуться к написанию музыки… Одной рукой разве только в электронный синтезатор на планшете тыкать получится. А сколько времени займет реабилитация, даже врачи четко сказать не могут: может, месяц, может, больше. Хосока хватит второй инфаркт, когда он узнает, что танцевать Юнги тоже не сможет. Фанаты, кто уже купили билеты на их концерты, расстроятся. Юнги тошнит уже сейчас, заранее, хоть он еще даже через это все не прошел. Всю эту неделю он боролся со своей жалкой потребностью в чужой помощи и поддержке: будто впервые в жизни он с чем-то не может справиться сам. И вот они договариваются с Чимином о репетиции вечером, и уже идя на нее, Юнги знает, что сломается и расколется. Ему будет достаточно пары улыбок и звонкого смеха, отскакивающего от стен с идеальной акустикой — и он все вывалит, как на духу, потому что больше держать в себе не может. — Юнги, — Чимин забывает, что хороший мальчик, который всегда проявляет уважение к старшим, и обращается к нему по имени, опустив все формальности, на которых Юнги в принципе никогда и не настаивал. — Скажи мне правду, все плохо? Настолько плохо, что нужна срочная операция? Что говорят врачи? Плечо полностью восстановится? Чимин знает о травме — о ней в принципе знают все, это не секрет или та вещь, которую можно скрыть. Юнги вообще говорили, что танцевать он не будет, только писать музыку и читать рэп. Но по итогу он танцует. Хореографы исключают многие движения из программы, чтобы не нагружать еще больше поврежденное плечо Юнги, вынужденного повторять за всеми. И Чимин не раз становился свидетелем того, как Юнги закидывается обезболивающими таблетками не только перед выступлениями, чтобы нигде не налажать, но иногда и перед той же игрой на фортепьяно, если сильно перегружает руку и начинается воспалительный процесс. Как человек, всю жизнь проведший в спорте и танцах, кто сам пережил не одну травму и прошел долгие периоды реабилитации, кто к своим годам уже заработал хронь из-за этого, Чимин лучше любого другого понимает, что с Юнги происходит и что его ждет. — Да, Шихёк нашел хороших врачей, они из Германии, сюда приехали по обмену опытом в рамках ВОЗ. Они согласились меня прооперировать, заодно показать технику нашим врачам, будет типа открытого мастер-класса, — Юнги рассказывает то, что знает сам от Хитмана. Он переложил на него ответственность за выбор врачей, клиники, оплаты больничных счетов, потому что таковы были изначальные условия: Шихёк сказал, что задача Юнги — хорошо питаться, заботиться о себе и быстро поправиться, а все остальное его вообще не должно заботить и волновать. И Юнги впервые осознанно доверился другому взрослому человеку, еще и мужчине, которого не хочет воспринимать, как своего отца, потому что боится начать сравнивать со своим биологическим. — Забавно, что меня будут снимать даже под наркозом. Предполагаю, и после смерти от камер некуда будет деться, в крематории поставят. — Я тебя тресну сейчас, — делает на него шаг Чимин, и Юнги даже испугаться не успевает, как Чимин хватает его за плечи. — Раз хён этим занимается, значит, все будет хорошо. И я буду рядом. — У тебя работа, — напоминает Юнги. Если двое мемберов временно вылетят из группы, к возвращению Юнги вообще уже группы может и не остаться. Хитман никогда не говорит им о финансовых трудностях, но они все взрослые люди и сами прекрасно все понимают. — Даже если я не смогу присутствовать рядом физически, я все равно буду тебе звонить и писать, — горячо заверяет его Чимин. — И я уговорю Шихёк-хёна отпустить меня с тобой в понедельник хотя бы на пару часов. Я хочу поехать с тобой в больницу. Юнги теряется от чужих уверенности и решительности. Горячие руки Чимина, все еще разгоряченного после репетиции, обжигают кожу даже сквозь ткань рубашки. — Брось, это ни к чему… — Я все равно поеду, — отрезает Чимин и отпускает его. — Даже если не захочешь со мной говорить и смотреть на меня, я все равно буду рядом. — Чимин-а… — оторопевший Юнги впервые не находится что сказать. А нужно ли вообще что-то говорить? Чимин будто понимает его без слов. Видит все, что Юнги так отчаянно хочет скрыть, выжечь, забыть — и не просто видит, а принимает это. И это не вызывает у него ни отвращения, ни брезгливости, ни отторжения, ни презрения, словно за то, что Юнги в себе ненавидит, Чимин любит его еще больше. Юнги впервые не боится этого слова, которое употребляет лишь в лирике своих песен. Но Чимин транслирует это недоступное ему чувство, и Юнги отчетливо ощущает его, как тепло солнечного света на коже только — внутри. Когда видит его глаза напротив — никто и никогда не смотрит на него так. С принятием, уважением, восхищением, добротой, пониманием. Хосок тоже любит его, но он слишком светлый и легкий, чтобы ему была доступна та глубина тьмы, та бездна, из которой Юнги и Чимин выбрались. Но они оба ничего не забыли. — Позволь мне быть рядом, — Чимин берет его за руки и крепко сжимает, будто боится, что Юнги сейчас и уйдет от ответа, и сбежит от этого разговора, схватив свои вещи и вылетев за дверь. Чимин идет на опережение, не давая Юнги и шанса слиться. — Я хочу поддержать тебя, чем смогу. Скажи, как тебе помочь, и я это сделаю. Юнги первым отводит взгляд. Ему отчего-то становится дико неловко: он чувствует, что не заслужил такого к себе отношения. И хотя он знает, что Чимин такой со всеми, любому готов помочь, пускай даже в ущерб себе, пользоваться им и его добротой Юнги не хочется категорически. Но в то же время его сердце начинает радостно заходиться от мысли, что он будет не один, что в этот раз ему не придется проходить через этот Ад одному — и тогда, быть может, все закончится по-другому? Хорошо? Чимин точно тот, кто приносит удачу. И Чонгук в самом деле малолетний дурак, который гонит от себя прочь синюю птицу, за которой охотятся тысячи жаждущих. Но синяя птица выбирает лишь одного. И Чимин свой выбор тоже сделал. Юнги нужно сделать свой. — Хорошо, — выдыхает он, сдаваясь. И когда он это произносит, сразу становится легче дышать. Он не падает в пропасть, в него не ударяет молния — никакой кары небесной не следует. Он растерянно смотрит на Чимина: ждет еще секунду, пять, десять. Ничего. Чимин отвечает ему искренней, широкой улыбкой, словно Юнги согласился не с тем, что он потратит на бесполезное торчание в больнице бесценные часы своей жизни, а подарил ему самый лучший подарок на Рождество, о котором Чимин мечтал весь год. — Спасибо, хён, — шепчет он в ответ, отпуская его руки, и Юнги не понимает, почему Чимин испытывает больше благодарности за оказанное доверие, чем он сам за бескорыстную поддержку. — Все будет хорошо, я тебе обещаю. Ты мне веришь? — Да, — моргает Юнги, чувствуя себя так, будто находится во сне. Прекрасном, но, увы, несбыточном. Возможно, осознание того, что это не сон, а его новая жизнь, придут к нему позже, а пока: — Давай уже ты перестанешь хёнствовать, окей? Ты можешь спокойно звать меня по имени. Он видит, как скулы Чимина стремительно розовеют, и он очаровательно смущается, пряча взгляд. — Это так… Хён, я не могу, мне так неловко. — Неловко? Значит, ни в какую больницу со мной не поедешь, чтобы мне тоже там неловко не было, когда ты меня начнешь хёном своим через каждые две минуты тыкать, — заявляет Юнги, скрещивая руки на груди. Чимин глядит на него укоризненно. Шантаж чистой воды. — Хорошо, — неуверенно соглашается он, — но при других можно я тебя не буду звать по имени? Я же со стыда сгорю. — Стыда? — хмыкает Юнги. — Это от чего? Что наши с тобой отношения перешли на новый уровень? Чимин задыхается от охватившего его с новой силой жара и бегает глазами по комнате, но взгляду не за что зацепиться, и он снова возвращается к самодовольно ухмыляющемуся Юнги. — Юнги, ты чудовище, — вырывается у него, и Юнги хохочет, от души, запрокинув голову назад. — Твое чудовище, — добивает он Чимина окончательно, бросив на него смешливый взгляд, и идет за своими вещами, оставленными у входа. Выключает верхний свет, проверив перед этим, что они ничего не забыли, и первым выходит за дверь. Чимину все еще дико неловко, поэтому он избегает пересекаться с Юнги даже взглядами. Юнги запирает студию, и они идут по длинному коридору к лестнице. Предполагает, что весь путь до общаги пройдет в молчании, но, едва они выходят на улицу, Чимин спрашивает: — А другие в курсе? — Нет. И я не хочу, чтобы ты им говорил до понедельника, — отвечает Юнги. — Я сам скажу перед тем, как уехать. Не хочу всех этих вопросов, разговоров, внимания, сочувствия… Чимин принимает его решение и не настаивает, хоть и чувствует, что правильней было бы сказать всем заранее, а не вот так поставить парней перед фактом, когда они по сути уже ничего изменить или повлиять на что-либо не смогут. Вокруг Юнги выстроены не просто железобетонные границы, а буквально Великая Китайская стена, преодолеть которую невозможно — можно только ждать и надеяться, что тебя когда-нибудь за нее впустят. Чимин не знает, в какой момент оказался по ту сторону. Может быть, это произошло сразу, как они впервые встретили друг друга. — Знаешь, когда я тебя впервые увидел, я подумал, что ты похож на потерявшегося кота, — признается Чимин, и это откровение вынуждает Юнги замедлить шаг и уставиться на Чимина во все глаза. — Так меня еще никогда в жизни не оскорбляли, — пытается по привычке отшутиться он. — Я серьезно, — мягко улыбается Чимин. — Кошки ведь очень свободолюбивые и самодостаточные, гуляют, где хотят, делают, что хотят, никого не ждут и ни по кому не скучают, живут своей жизнью… Но даже кошкам нужен дом. Безопасное и теплое место, куда они могут в любой момент вернуться, где их накормят, когда они проголодаются, и приласкают, если им это будет нужно. Я думаю, мы все отчасти были этими потерявшимися по разным причинам кошками… Пока не нашли свой дом. И нам больше не хочется из него уходить. Юнги отворачивается, делая вид, что проверяет, переключился ли сигнал светофора, чтобы они могли перейти дорогу, а сам судорожно пытается затолкать готовые вот-вот потечь слезы обратно. Этот Пак Чимин… чтоб его. — Знаю, есть дикие коты, которые на всех кидаются, бросаются на стены, если их запереть, и готовы выпрыгнуть в окно даже с десятого этажа, лишь бы вырваться на свободу и сбежать из чьего-то дома… Но это лишь потому, что их часто обижали, травили, били. Потому что в детстве никто не показал им, что может быть по-другому: что чужим рукам можно доверять, что из рук можно принимать еду и получать ласку. Все мы родом из детства, так говорят? — в голосе Чимина слышится грусть. Он говорит сейчас уже не только об абстрактных образах, а о своем, наболевшем. — Я думаю, даже кошке сложно научиться вновь доверять. Человеку еще сложней. Есть раны, которые нельзя увидеть и нельзя вылечить… Но их можно зализать. И рука тоже обязательно восстановится. И все будет хорошо. Юнги не знает, который раз за вечер Чимин повторяет эту фразу “все будет хорошо”. Раньше она всегда вызывала внутреннее сопротивление, потому что Юнги знал: ничего не будет “хорошо”, “хорошо” попросту не бывает. Но теперь… Теперь он верит Чимину. Не может не верить ему, когда решается на него посмотреть — и убеждается в который раз, что в его взгляде ничего не изменилось. — Хочу написать для тебя песню про кошку, — говорит Юнги. Щеки у него сухие, но ресницы влажные, и Чимин это замечает, но не акцентирует свое внимание. Юнги не нуждается в его сочувствии. Он нуждается в его силе — это то, что ему нужно, чтобы ощутить спокойствие и уверенность. — Надеюсь, не порнографическую? — смеется Чимин. — А то меня Тэ потом затроллит… А если ко мне прилипнет какая-нибудь кликуха типа “женщины-кошки”, то Чонгук-и меня так до конца моих дней звать будет. Сжалься, Юнги. — Нет, — хмыкает Юнги, — не про это. Про трехцветного кота, который приносит удачу. — Трехцветных котов не бывает, — улыбается Чимин. — Это ведь генетика, трехцветными могут быть только кошки. Этому еще в школе учат же, неужели ты не знал? — Нет, бывают, — возражает Юнги, остановившись. Следом прекращает движение и Чимин, заинтересованный услышать продолжение. — Ты трехцветный кот, Чимин. Иногда я сам думаю, что ты не можешь существовать. Но ты стоишь передо мной, и мне приходится поверить в чудо, хочет мой разум этого или нет. Ты не просто уникальный или единственный в своем роде — ты фантастический. Чимин правда смущен, даже начинает тереть нос, прикрывая рот рукой. Юнги первый в его жизни человек, который говорит ему в лицо такие громкие слова, и это не грубая лесть — это то, что он действительно думает. Чимин не знает, как правильно реагировать, поэтому переводит все в шутку: — Теперь я верю, что наши отношения перешли на новый уровень. Юнги смеется и сам обнимает Чимина за плечи здоровой рукой. — Мелкому только не говори, а то он не поймет и расстроится, — веселится он. Все тревоги его отпустили, будто Чимин нашел волшебную кнопку, которая их выключила. Юнги легко и спокойно. И даже стремительное приближение понедельника, которое настигнет его через два дня, больше его не пугает. — Мне кажется, у нас с ним все… налаживается, — смущенно признается Чимин. — Рад за вас, — говорит Юнги, и это не стандартная фраза, и даже не привычный сарказм. Юнги правда рад. Ему нравится видеть Чимина счастливым, и если таким его делает этот дурной мальчишка, Юнги это принимает. Чонгуку просто требуется время повзрослеть и понять, что у него с рождения есть яйца — не только физические, но и ментальные. Чонгуку повезло родиться в любящей, заботливой семье и в теплом доме, ему не нужно было бороться за свою жизнь и выживать на опасных улицах. И это даже хорошо. Юнги уверен: Чонгук именно тот, кто поможет Чимину зализать его душевные раны, пускай сейчас он по незнанию, неопытности и не со зла наносит ему новые. Но пройдут и они, оставшись лишь прожитым опытом. Юнги осталось пройти через свой — и открыть для себя двери в новую, лучшую жизнь, без боли, без стеснения, без ощущения своей неполноценности. И все будет хорошо, потому что рядом с ним — его волшебный трехцветный кот.