Вкус дня

Каменные ступени, по которым спускался Эндимион, от времени стали округлыми, слишком низкими, слишком гладкими, чтобы на них можно было нормально стоять. По правилам этикета Антарес должна была идти впереди сопровождавших её мужчин, но ей было трудно оставаться приличной с обострившейся паранойей и предубеждением к бессмертным существам. Потому она шла следом за Эндимионом, не сводя с него пристального взгляда, ожидая, когда он обернётся, чтобы вонзить серебряный нож ей в сердце и, наконец, вырвать его. Антарес не решила, стоит ли ей сопротивляться. С одной стороны, она не привыкла так легко отдавать свою жизнь, а с другой... ...а с другой в собственной жизни было так мало смысла. Она прожила четыре сотни лет, правила тремя землями: Германией, как наследная принцесса, Европой и Северной Америкой, как королева вампиров. И половину своей жизни она провела, будучи жертвой страсти, ревности, неразделённой любви. И, сколько бы Антарес ни пыталась забыться, упиваясь насилием и пролитой кровью, это чувство сожаления росло в ней и крепло, пускай и было справедливым. Она была злым и жестоким человеком и стала вероломной королевой вампиров. Она никому не нужна, и это правильно. Её предаёт окружение, и это правильно. У неё опускаются руки и корона становится слишком тяжела, и это тысячу раз правильно. И всё же, несмотря на горечь пережитых бед и лишений, она не сбежала от общества, как сделал её погибший муж. Антарес вздохнула, крепко сжав кристаллик заледеневшей крови в кулаке. Если она и должна была извлечь урок из своего горького опыта, то точно не в этой жизни. Свет свечей в подсвечнике Эндимиона заколыхался, приводя в движение чёрные тени. Здесь, глубоко под землёй, умирали звуки мира людей и признаки какой-либо цивилизации. Все чувства Антарес были обострены голодом, однако даже в таком состоянии она не слышала людей, не чуяла их, не могла воздействовать на их сознание. Как же глубоко они были? Но, что более важно... Как заманить в это место место короля вампиров и заставить его гнить ближайшую вечность? – Ангел, – произнёс Эндимион, сжимая в руке ключ, отлитый из чистого серебра. – Серебро в этой темнице навредит королеве. Не позволяй ей к нему приблизиться. — Да, тлатоани, — произнёс Кетцалькоатль. Антарес натянуто улыбнулась, окинув фигуру Эндимиона оценивающим взглядом. Почему он просил помощи у своего подчинённого? Неужели все начала не так сильны, как кажется с первого взгляда? – Как трогательно, — ответила она. – Генерал ангелов прячет свою слабость за спиной недорубка. Пальцы Эндимиона, державшие ключ, дрогнули, Кетцалькоатль на мгновение перестал дышать. Унизить мужчину – проще простого, это Антарес понимала даже во времена жестокого патриархата. Сложнее избавиться от их ответной реакции, ведь кто-то из мужчин захочет поставить её на место, а кому-то просто очень нравится быть униженными. – Антарес, — улыбнулся Эндимион. — Я быстрый. Очень. Но даже мне не удержать двух высших вампиров. Он с видимым усилием открыл тяжёлую, погнутую изнутри дверь, и Антарес тут же обдало невыносимым жаром. Внутри этой темницы было серебро. Много. На полу, на потолках, на стенах — всюду местами ржавое, местами повреждённое ударами и расколотое серебро. Но Антарес сводило с ума не оно. То, что было заперто в этой подземной тюрьме, смотрело на неё и ждало. Ждало, оскалив клыки. Ждало, обнажая кожу и взрезая вены. Ждало, когда Антарес напьётся его крови, которая на воздухе становилась красным и острым льдом. Антарес задрожала, чувствуя болезненный, ноющий голод и невыносимое сексуальное возбуждение. Она потянулась своими силами к тому, что сидело в холодной, тёмной клетке и ощутила, что оно также прощупывает силой её, изучает, ласкает. И хочет. Антарес сделала вдох и не смогла выдохнуть от приступа давящего голода. Чем бы оно ни было, от него пахло ночью, прелой листвой, первой метелью. Антарес оскалила клыки и бросилась вперёд, споткнувшись, ощутив воздействие серебра на бессмертное тело. Не помня себя от желания, она с такой силой оттолкнула Эндимиона, что услышала влажный хруст сломанных костей. Когда Кетцалькоатль не позволил ей вцепиться в прутья серебряной клетки, она напала на него и клыками вырвала из крепкой шеи кусок кровоточащей плоти. Она уже пила кровь ангелов, знала её вкус, но сейчас, чувствуя иной, незнакомый запах, испытывала к ней отвращение. Кем бы оно ни было и сколько бы его крови ни досталось Антарес, она знала, что ей никогда не будет достаточно. Оно протянуло к ней окутанные тьмой подобия рук, объятия которых сулили вечное, бесконечное наслаждение. Оно смотрело на неё, и его глаза были полны любви и затаённой скорби из-за разделявшей их преграды. Оно шептало, но этот лёгкий, невесомый звук пронзал вены иглами. Никогда в жизни Антарес не ощущала такой мощи в другом существе. Никогда раньше не видела кого-то настолько могущественного запертым в клетке. — Надо же, — процедил Эндимион, когда его сломанная шея вправилась с громким хрустом. — Прошли тысячи лет, а они до сих пор те же звери, что и были. Кетцалькоатль держал Антарес как можно дальше от клетки, в то время как она тянулась к монстру, скрытому в густых тенях. Она отчаянно хотела коснуться его, вонзить клыки в холодную плоть, разорвать. Ей казалось, будто бы вся её жизнь, все её мучения и лишения вели её к моменту этой встречи, к дню, когда по её венам будет течь кровь... ...кого? Чего? Что стояло перед ней? В чьём взгляде было столько любви, на какую не способно всё человечество в целом? — Тлатоани, — Кетцалькоатль произнёс это сквозь зубы. Он расправил крылья и махал ими, пытаясь остановить Антарес, но та от его усилий становилась только упорнее. – Это... Тёмная Мать? – Её ублюдское порождение, – бросил Эндимион. – Дитя, которого она никогда не хотела, и моё личное проклятье. Селена. Антарес вырвалась из хватки Кетцалькоатля. Серебряные прутья обжигали кожу, от прикосновения к ним по телу разливалась болезненная слабость, мышцы сводило судорогой. Но даже боль не привела Антарес в чувства. Она коснулась ледяной кожи существа, зарылась пальцами в тени и пробивавшийся сквозь них лунный свет и, оскалив клыки, вонзила их глубоко в плоть. Она застонала, когда ледяная кровь полилась в горло. Холоднее её бессмертного тела, холоднее ветров снежной пустыни, холоднее сердца короля вампиров. Существо не дрогнуло, не сопротивлялось, не пыталось отстраниться. Оно, будто бы, всей своей сутью хотело принести себя в жертву. И вскоре разум Антарес поглотило новое чувство. Всё, что её тревожило, всё, что казалось ей важным и необходимым, осталось в прошлом. Её борьба за власть, её месть, её смешанные чувства к первому супругу и предательство второго — всё это в этот миг потеряло смысл. Антарес пила, холод и смерть разливались по её венам, тьма клубилась под кожей, точно готовая вырваться буря. Антарес выпила так много, что от перенасыщения ей стало дурно. Она дрожала, неспособная ни двигаться, ни прямо стоять. Заледеневшие мышцы застыли и не слушались, точно их сковало трупным окоченением. Эндимион подхватил её на руки, не позволив упасть. Антарес сощурилась, вглядываясь в его лицо, но, даже несмотря на своё ночное зрение, не могла увидеть его в густом мраке. Она чуяла его отвратительный запах, чувствовала обжигающий жар, исходящий от кожи. – Сложи крылья, – произнёс он. – Или я расправлю свои. Ничего не произошло. И тогда давящий мрак на мгновение рассеялся, побеждённый сиянием двенадцати огромных крыльев Эндимиона. Он расправил их, точно готовился взлететь, их тёплый золотой свет должен был оставить ожог на коже Антарес, но ничего не произошло. От жара её спасал внутренний холод, от света – мрак и бурлящая в венах новая сила. Королева вампиров слабо улыбнулась, чувствуя в глубине души мрачное торжество. Что бы ни планировал Эндимион на её счёт, его планы пошли прахом. – И правда, – глухо произнёс Эндимион. — Как и говорил Ангетенар... ты её воплощение. Веки отяжелели. Антарес выдохнула, закрыла глаза и, не думая о собственной безопасности, погрузилась в глубокий сон внутри вражеского логова. Наступил рассвет, и, пускай королева вампиров была окружена каменными стенами, землёй и сыростью, она всё-таки чувствовала где-то там, где-то далеко холодный и отныне безразличный ей зимний рассвет. *** С того момента, как Тиамат получил задание от Гелиос, прошло две недели. И не было ни дня, чтобы она не напоминала ему о своём поручении. Из-за нетерпения или просто из-за желания поиздеваться, Гелиос порой могла нагрянуть к нему на рабочее место, могла позвонить поздно вечером, могла просто оставить личную вещь, которую Тиамат всегда находил совершенно не вовремя. Так он обнаружил у себя в ящике стола золотые наручники, которыми хотел сковать Гелиос, но в итоге она вывернулась, сковала его и извращалась с ним так, что он вздрагивал от одного воспоминания. И нашёл он их в тот самый момент, когда начальство требовало от него подробного доклада о недавней ликвидации. После этой находки ближайший час мозг Тиамата отказывался соображать. И подобных случаев было несколько, заставали они его совершенно внезапно, что говорило только об одном: Гелиос в ловушках была куда искусснее Тиамата. Он не оставлял попыток убить её, пускай каждая из них заканчивалась болезненным сексом и кровопролитием. Идея была проста: обездвижить Гелиос, связать, запереть подальше от людских и ангельских глаз и медленно мстить за свои унижения. Вот только легче это было представить, чем сделать. К тому же, заниматься убийством Гелиос у Тиамата не было времени. Ему требовалось найти второго двенадцатикрылого, требовалось избегать биологического отца и его свиты, строить из себя идиота перед Проксимой. И, конечно, ликвидировать агрессивную нежить. Вампиры и оборотни в последнее время стали вести себя особенно нагло, без конца нападая на ангелов и нарушая условия их мирного договора; полуразложившиеся зомби время от времени поднимались из могил, несмотря на то, что в Джексонвилле, кроме Гелиос, не было ни одного зарегистрированного некроманта. На одного из зомби Тиамат прикрепил ошейник для собак с датчиком слежения. Зомби, которым после воскрешения не отдали прямого приказа, отправятся за хозяином, за которым непременно придёт Тиамат, как только живой мертвец остановится. Иными словами, у него не было ни дня, когда он мог бы расслабиться. Ликвидация нежити всегда была для него огромным стрессом, от которого он обычно спасался с помощью алкоголя и секса. Но теперь, по какой-то странной причине, от выпивки он не пьянел, а его сексуальная жизнь концентрировалась вокруг одного хамоватого ангела. Вернее... это Гелиос решила, что будет единственной женщиной в жизни Тиамата. И это именно она спала с ним, когда ей этого хотелось. Он же после её ласки, граничившей с насилием, не мог ни нормально двигаться, ни смотреть в сторону противоположного пола. Тиамат скрежетнул зубами, глядя в пустоту перед собой. Каждый раз мыслями он невольно возвращался к Гелиос и проклинал её за всё, что она с ним делала. То проливала его кровь, размазывая её по упругой груди, по животу, втирая в промежность; то садилась ему на лицо, заставляя заткнуться; то приказывала опускаться на пол и служить подставкой для ног, пока идёт совещание. Тиамат поклялся, что застрелится, если хоть одна живая душа узнает о его позоре. И ещё он задавался двумя вопросами. Во-первых, какого хрена он до сих пор не послал Гелиос и покорно выполняет её задание? Во-вторых, уж не превратился ли он в своего папашу? Тиамат тряхнул головой. Нет уж. Он никогда не будет таким же, как Дагон. По крайней мере, он точно не позволит появиться на свет второму ублюдку. К сожалению, это было вполне возможно: демоны могли размножаться с людьми, ангелы были вполне себе людьми, только с крыльями и жили непозволительно долго. Были и такие случаи, когда демон пил кровь вампира или ангела и становился им подобным. Увы, у такого гибрида отваливались рога, атрофировались крылья и хвост, исчезали ментальные способности, пропадало демоническое свечение глаз. Демон переставал быть демоном, и становился отвратительной тварью, предавшей свой вид. Тиамат не знал, кого его сородичи презирали больше: предателей вида или же серых демонов. Он потёр виски, пытаясь сосредоточиться и не думать о Гелиос. Не. Думать. О. Гелиос. Он щелчком выбросил сигарету, толкнул дверь в бар Нуар. Две недели назад Тиамат нанял нюхача-ищейку на поиски двенадцатикрылого, и сегодня он объявился с результатами своей работы. Ангелы, находящиеся внутри бара, подобрались, ощутив запах демона, кто-то даже вздрогнул, кто-то – кашлянул в кулак. Аромат Гелиос было не перебить, как ни пытался Тиамат маскировать его крепким мужским парфюмом и дорогими сигаретами. Он сел на высокий стул, поприветствовал Меви мрачным кивком, пригубил виски из низкого бокала. И ничего не почувствовал. Раньше алкоголь хотя бы обжигал горло и согревал, сейчас же он казался просто горькой водой с неприятным запахом. – Тима-Тима, – улыбнулась Меви. – Ты такой сердитый, но при этом светишься от счастья. — Я свечусь, – огрызнулся он. – Потому что эта пернатая тварина скоро обглодает мне все кости. Кровь она уже всю высосала. – Ну-ну, Тима. Претор, между прочим, очень заботливая хозяйка. — Каким местом? — Ты же не умер. Какое тебе ещё доказательство нужно? – Действительно, – фыркнул он, сжав зубы. – Псина здесь? – Тише ты. Если Шайтан услышит, то вовсе не станет с тобой разговаривать. – Пусть попробует, – Тиамат зажмурился и осушил бокал, скривившись от отвращения и закашлявшись. — Тима, – Меви подозвала его пальцем к себе и шепнула. — Тебе претор запретила выпивать? – Нихрена она мне не запрещала, – прорычал Тиамат. – А кусает она тебя... как? Легонько или до потери пульса? – Взгляни на мою шею, Меви, — он достал из бумажника купюру и протянул женщине. — Видишь, что она держится на добром слове? Вот и не задавай глупых вопросов. Меви вскинула бровь, но ничего не ответила. На шее Тиамата она видела только пару аккуратных белесых точек и багровые, мгновенно бросающиеся в глаза засосы. — Ты бы застёгивал рубашки на все пуговицы... Тиамат закатил глаза и одёрнул воротник. – И ещё, Тима, – Меви прикусила губу клыком, обдумывая то, что собиралась сказать. – Ты бы попробовал что-нибудь по-крепче. Поэкстремальнее. – В каком смысле? – Начни с лекарств. Посмотри, как они на тебя действуют и действуют ли вообще. Думаю, я знаю, какой дар ты получил от претора. – Иммунитет к ядам? — он фыркнул. – Большое спасибо этой белобрысой суке за то, что я теперь не могу нажраться. — По крайней мере, Тима, – Меви улыбнулась, протирая стойку. — Тебе, в отличие от твоего старшего предка, не нужен дегустатор. Лучшая способность для молодого лорда... – Если я ещё, — процедил Тиамат. — Хоть раз. Услышу слова. Лорд. Лордёныш. Молодой лорд. Или милорд. Я убью самым болезненным способом, который знаю. А потом буду думать о последствиях, Меви. Это понятно? – Мне всегда нравился твой боевой настрой, Тима, – улыбнулась Меви. – Но на безоружного ты не нападёшь. Ты выше этого. Тиамат скривился и слез с высокого стула. Он пришёл в Нуар не для того, чтобы ссориться с престарелым ангелом. Он был на работе. Выполнял поручение одной самодовольной стервы, которая не платила ему ни цента и отравляла жизнь своим присутствием. Шайтан ждал его в одной из комнат на втором этаже. Как и все оборотни, он был полудиким беспризорником, который ошивался рядом с тем, кого считал наиболее сильным. Ангелы приютили Шайтана, когда он был ещё маленьким, перепуганным щенком, дали ему имя за вздорный нрав и любовь сгрызать ножки столов и стульев, воспитали. Но Тиамата этот оборотень интересовал не как ухоженный домашний пёсик, а как талантливая ищейка. Что сильнее всего импонировало Тиамату, так это то, что Шайтан тоже был полукровкой. Полусобака-полуволк, время от времени становящийся человеком. Когда Тиамат вошёл в его комнату, Шайтан махнул хвостом и потёр затылок, сидя на диване. Он был высоким, крепким и жилистым, с красноватыми рубцами на шее, на груди и руках. Его лицо пересекали три глубоких шрама, начинающихся от правой стороны лба и заканчивавшихся на левой щеке. Волосы Шайтана были двухцветными: частично чёрными, частично палевыми. Их он собирал в хвост на затылке. На макушке торчали два меховых треугольных уха, на руках вместо ногтей были толстые чёрные когти, из-под рубашки высовывался хвост. Оборотни никогда не стеснялись демонстрировать свою звериную натуру. Девушки краснели при виде Шайтана, мужчины чувствовали угрозу во взгляде его жёлтых глаз. Единственным, что ощущал Тиамат при взгляде на молодого волка, был запах псины. Тиамата всегда было сложно впечатлить. К тому же, в приюте он рос бок о бок с оборотнями, так что успел привыкнуть к ним. И основным правилом, которое он усвоил за годы воспитания в приюте, было следующее: использовать демонические способности на оборотнях опасно. Эти твари слишком остро реагируют на малейшее проявление ментальной силы, и её демонстрация может закончиться либо дракой, либо инфарктом. Иногда — одновременно. – Ну привет, – произнёс Шайтан. — Жратва ходячая. – Привет, – Тиамат скользнул рукой к кобуре, оглядывая комнату. — Дворняга вшивая. — Вот нихрена не смешно! – Разве? Я почти катаюсь по полу от смеха. Шайтан закатил глаза и подался вперёд, сидя на диване. Тиамат не собирался ни садиться рядом, ни выпускать из руки рукояти пистолета. Он был с Гелиос прошлой ночью, и его раны ещё не успели зажить, а запах запёкшейся крови для оборотня — как сигнал к обеду. Тиамат был аппетитным не только для кровососов, но и для полузверей. – Нашёл что-нибудь? — спросил он, на всякий случай воздействуя страхом на самого себя, тем самым обостряя реакцию и усиливая рефлексы. – Знаешь, – Шайтан отвёл взгляд, потирая когтистые руки. – Нашёл. Но тебе моя находка точно не понравится. Тиамат нахмурился, свободной рукой сжав у себя на шее серебряный крестик. Он не был религиозен, просто серебро было отличным инструментом, чтобы угомонить особо наглого вампира и особо агрессивного получеловека. Но сейчас демон чувствовал странную тревогу, чувствовал давящий страх оборотня и его подавляемую ярость. Обе эмоции, внезапно, были отвратительны на вкус и пить их было гадко. – Кого ты, мать твою, нашёл? Ангела? Шайтан сглотнул и скосил взгляд в сторону. – Отнюдь, — раздался третий, незнакомый голос, от которого Тиамат невольно дёрнулся. — Я предпочитаю, чтобы меня звали Дьяволом. В полумраке комнаты вспыхнули зелёным пламенем насмешливые глаза молодого короля вампиров.