Дракен выкарабкался и в промышленных масштабах уничтожал апельсины и яблоки, заботливо приносимые (не) его омегой.
Друзья, которые приходили практически ежедневно, к концу недели немного скисли от приторного запаха, летающего в комнате от двух ухаживающих друг за другом зверей. Если бы не состояние Дракена его бы давно стукнули, хотя бы за идиотизм, потому что несмотря на всё произошедшее, младшая Сано по-прежнему ходит без метки на шеи и даже без острого предостережения запахом на теле. А так приходится довольствоваться только едкими комментариями и понимающе-насмешливыми взглядами, но и это не может длиться долго. Дракену их бить никакие моральные принципы не запрещают.
Только непробиваемый Майки, видящий эту картину половину своей жизни и научившийся получать от неё небывалое удовольствие, и Такемичи, который не для того этого засранца через всю улицу тащил на своём горбу, чтобы он от мандарина не в том горле издох, продолжали навещать на постоянке. Конечно, не считая Эмму, которая кажется прописалась если не в палате, то точно в больнице. Все медсёстры настолько ей прониклись, что еда Дракена начала по немного ухудшаться в качестве. Поэтому приходящей младшей Сано он был рад в тройном размере.
Такемичи, к удивлению путешественника во времени, Дракен был рад тоже. Его зверь, хоть Рюгуджи и пытался это скрыть, при каждом появление Ханагаки вскидывался и, радостно лая, встречал собрата, который был немного шокирован подобным приветствием. Они оба были, честно говоря, в растерянности, когда большой и сильный Альфа приходил на их внутреннею территорию или охотно впускал в свою, позволяя купать себя в запахе солнца и ментола, утыкаться в короткую серую шерсть и даже иногда позволяя покусывать треугольные высокопоставленные уши. Дракен не мог с этим ничего поделать, поэтому бледнел (когда представлял что с ним сделает Майки, когда узнает о близости его зверя со зверем Такемичи), зеленел (когда особо заинтересованная в его личной жизни медсестра приносила обед) и краснел (когда его внутренней зверь, как сопливый щенок, радостно лая, приветствовал нового друга и скорбно скулил, прощаясь с ним, убеждая Кена, что этот Альфа и человек им необходимы, и что хотя бы с ними им так долго тянуть нельзя, под полный стыда вой своего носителя).
Такемичи его душевные и кишечные терзания мало волновали. Когда страх, что Киёмаса вернётся, чтобы закончить начатое, прошёл, в дело вступили новые волнения, для простоты обозначения названные Майки.
Более сильный альфа ходил за ним как приклеенный, вызывая сложные чувства. С одной стороны, проблема сама за ним ходит и из поля зрения не исчезает, с другой есть ощущение что он чего-то жёстко недопонимает и это ещё вернётся к нему, укусив за задницу.
Ханагаки задался вопросом стоило ли в тот вечер подходить к предающемуся своей слабости мальчику.
(Мальчик.
Тогда Такемичи в первые понял, что перед ним не гроза преступного мира, не злодей из мафиозного романа, а человек.
Обычный человек.
Обычный мальчик.
Который может грустить, который может ломаться, который может однажды сломаться .
Который наверно в его будущем и сломался.
И Такемичи пожалел, что не прочитал всю информацию данную ему Наото.
Скольких Майки похоронил? Сколько от него ушли? А сколько были теми, кто дошёл с ним до вершины, и на последней ступени решили всадить нож в спину?
Никто не задумывается о боли злодея.
Никто не дарит утешение злодею.
И Такемичи тоже.
Просто Майки не злодей.
Поэтому Такемичи на не гнувшихся ногах подходит к Сано Манджиро и присаживается рядом.
Он не уверен, что имеет право прикасаться; он сомневается, что в ближайшие десять секунд не получит в грудину.
Но если Ханагаки этого не сделает, то не простит себя никогда.
Он выпускает свой запах, позволяя Майки медленно вдыхать нежный свет весеннего солнца.
И обнимает, когда в его плечо утыкается блондинистая голова.)
Но сделанного не воротишь, а поэтому приходится работать с имеющимся материалом.
А иметь с этим дело ой как не хотелось.
– Что это, блядь, такое.
Он отказывается иметь с этим дело.
Получить способность путешествия во времени после своей смерти, попытаться спасти свою лучшую подругу, вступить в банду малолетних маргиналов, которые в будущем подомнут под себя всю Японию, это одно.
Но это.
Это дерьмо совсем другое дело.
Дракен старательно не смотрел в его глаза и вообще в его сторону. Такемичи не нужно было обоняние, чтобы чувствовать летающий по комнате стыд и злость. Зверь Кена испытывал похожие чувства, поэтому виновато поскуливал в золотистую шерсть.
– Форма Томана, – механическим голосом отчеканил больной, продолжая гипнотизировать табуретку в углу комнаты.
–Чья.
– Твоя.
– А с хрена ли от неё Майки за три мили несёт?
Наконец-то Такемичи удалось взять под контроль свой голос и последние слова стали похожи на вопрос.
Дракен скукурузил такое лицо будто сам факт, что он знает кто обладатель этой формы, приносит ему физическую боль.
– Она раньше... его была, – всё-таки смог договорить Рюгуджи и, не справившись с напором чувств, спрятал пылающее лицо в ладонях.
Никогда раньше он ненавидел своего друга так, как сейчас.
–...Почему он даёт мне свою старую форму, провонявшую им от и до, и делает это через тебя?
На лице Дракена так явно было написано: "Да если б я знал!!!", что Такемичи заволновался, как бы приборы, до сих пор прикреплённые к парню, истерично не запищали, вызывая медсестёр.
– Просто прими это уже. Дома можешь с этим что угодно делать: хоть носить, хоть с кондиционером с запахом альпийских лугов стирать, хоть лоток для кота сделать, хоть просто нюхать. Это не мое дело.
Дракен собирается игнорировать то, что на последнем предложение Ханагаки подавился слюной и покраснел.
Из жалости к больному и непонятной заинтересованности его Альфы к этим тряпкам, Такемичи всё-таки берёт форму и направляется на крышу.
Небольшая услуга напоследок.
(Когда блондинистый парень выходит из палаты, Дракен наконец выдыхает и с особо громких стуком ударяется головой о тумбочку.
Физическая боль и рядом не стоит с теми адскими страданиями, через которые его заставляет проходить его "лучший друг».
Удивительный аттракцион из стыда и испанского стыда, через который он никогда бы не хотел пройти снова.
Но, зная Майки, придётся.
А всё почему?
Потому что Сано Манджиро, Непобедимый Майки и Глава Томана
влюбился как сопливый школьник
Дракен думал, что иметь дело с влюблённым Майки он будет примерно никогда. Его друг никогда не реагировал ни на кого не то что в романтическом, даже в сексуальном плане. Он всегда выглядел скучающим, когда Казутора начинал разговор о сиськах и жопах, никогда не реагировал на малочисленных омег, пытающихся подмазаться к нему, во время своего гона он просто лежал завёрнутым в одеяло, словно бурито, и с ложки ел банановое мороженное, которое ему под нос пихал либо Кен, либо разжалобленная и уставшая от нытья Эмма. О романтике и заикаться странно. Всё познания Майки в ней начинались малочисленными детскими сказками про принца и принцессу, а заканчивались попытками самого Дракена ухаживать за его сестрой. И если к первому он лет с трёх не испытывал интереса, то последнее интересовало его как любимый сериал, ни единой серии которого он не мог позволить себе пропустить.
В общем, Рюгуджи думал, что эта напасть пройдет его и Томан стороной.
А потом появился Ханагаки.
И Дракен понял, что они в дерьме.
И, если остальные капитаны ещё не понимают размер трагедии и живут спокойно, но вот Кен такой роскоши себе позволить не может.
Ведь он не только заместитель Манджиро, но и его лучший друг.
А поэтому заметил всё довольно-таки быстро.
Когда на розововолосую девушку, пахнувшую первым снегом и спелыми персиками, попал полный злости и ревности взгляд двух чёрных дыр.
До сих пор Тачибану спасают железобетонные принципы Майки и понимание, что, если с ней что-то случится, Такемичи его никогда не простит.
И первое время этого хватало. Сано не был дураком, поэтому, скрипя зубами, признал поражение и сдался так и не начав.
В тот момент, когда Майки расстроенно отвёл глаза, слушая как Такемичи приглашает на свидание омега, Кен под сочувствием к другу почувствовал гордость.
Гордость за его сумасбродного друга, который мог избить до неузнаваемости человека, но который был поразительно заботлив с теми, кем правда дорожил.
Так и было, пока Ханагаки Такемичи не спас его жизнь, оттащив на своём горбу с поля боя.
После этого каждый раз, как Майки смотрел на тщедушного парня, в его глазах загорались блядские звёзды.
Дракен попытался надавить на него прошлыми аргументами, но у Сано Манджиро даже слишком хорошо работал котелок, когда тому это было надо. С улыбкой влюблённого дурака – которую Дракен отказывается идентифицировать как похожую на его – он говорил, что у Тачибаны нет ни укуса, не даже метки запахом. Плюс, как удалось выяснить у испуганных до мокрых штанов одноклассников Ханагаки, в школе они свои отношения не афишировали. То есть у Тачибаны нет никаких прав на Такемичи.
Дракен перед этим разговором принял таблетки, поэтому его страшно тянуло в сон, и он, решив, что поднимет этот вопрос позже, сдался.
Если бы он знал...
Он бы отгрыз Майки язык, а себе уши, на всякий случай.
Во время каждого своего посещения Майки чувствовал себя обязанным облить Кена словесным поносом приправленным розовым сиропом. Слушая Сано, Дракен физически чувствовал, как одно место у него слипается.
Он слышал о волосах Такемичи, его запахе, глазах, походке, улыбке и смехе столько раз, что разбуди его посреди ночи и спроси, он тут же ответит цвет глаз (сапфирово синий) или количество родинок на руках (шесть).
Это бесит. Страшно бесит.
Но Дракен не променял бы это ни на что на свете.
Потому что Майки растёт.
Потому что мальчик застрявший в свои одиннадцать начинает расти, начинает меняться.
Кен может бить Майки, плеваться, беситься, поносить его последними словами, но не отменит одного.
Он чертовски дорожит этим засранцем.
Поэтому, пока в глазах Манджиро среди непроглядной тьмы искрят звёзды, пока начинает задумываться о чувствах других, хотя бы одного человека, пока он вновь улыбается той улыбкой, которую он видел последний раз три года назад, Дракен стерпит.
Дракен всё, блять, стерпит.
Потому что это, то что делает стая.
Его внутренний зверь согласно ворчит.
И позволяет узлу, что давно затянулся в его груди, немного расслабиться.
А потом Ханагаки возвращается, говоря, что никого на крыше нет.
И Дракен с обречённостью думает, что Непобедимый Майки, Глава Томана, Сано Манджиро не только влюблённый сопливый школьник
но и последнее ссыкло)
Когда Такемичи видит Хинату, он не может и даже не пытается сдерживать слёзы.
Хина, его Хина, в порядке.
Жива.
Из горла вырывается всхлип, и ему вторит вой его Альфы.
– О, Ками, Мичи! – Тачибану сразу подбегает к нему, заключая в объятья. Запах сладких персиков щекочет нос. Его Альфа утыкается в мягкую кремовую шёрстку Омеги, которая совершенно беспрепятственно зашла на их внутреннюю территорию, и тихонько скулит.
Он отвечает ей тем же и ломано смеётся, кружа её у порога её квартиры.
Наото, пока его никто не видит, смахивает непрощенный слёзы.
А потом они сидят вместе весь вечер и пол ночи, вспоминая прошедшие деньки.
Клубничный торт радует язык, чашка тёплого чая приятно греет руки с шрамами от впившихся когтей и ножа, рассказы Хинаты о разных случаях в школе, когда её ученики что-то отчебучивали, заставляют хихикать в расписную чашку, а потом в дело вступает разомлевший от горячего чая, ласкового запаха сестры и сытного ужина Наото, который вспоминает свою учёбу в институте, стажировку и первое успешное дело по пропажи драгоценностей: девочка взяла в школу украшения матери, а та, не найдя их, подняла на уши всю полицию. Такемичи тоже рассказывает о своей работе, о школьниках, что старательно пытаются свиснуть порно, о паре, что решила разнообразить свою постельную жизнь, и решила сначала посмотреть работу профессионалов, о парне, что всегда приносит диски с опозданием, и для того чтобы менеджер не узнала об этом подкладывает ему 500 ен.
Ночь прекрасная и они решают выйти на улицу.
Когда они почти доехали до парка, Ханагаки уже рассказал Хинате новости о Аккуне, что у него родился второй сын и он уже через месяц начнёт свою работу парикмахером. Тачибана восхищённо вздохнула и пообещала пойти вместе с ним на первую стрижку к Ацуши. Наото притормозил машину, сказав, что рядом продаётся любимое мороженное сестры, и они обязаны попробовать его. Встав на стоянке, он вышел пообещал, что через десять минут вернётся, и мигом скрылся в ночи.
А Такемичи почувствовал, что выпитый за вечер чай подействовал.
Слова мужчины со странными татуировками на руках для него мало что значат, когда он выходит из туалета.
Когда грузовик въезжает в машину, в которой находится Хина, они значат всё.
Он не обращает внимание на боль в руках, его нос забивает запах горящей плоти, и он бы всё отдал, чтобы он исходил от него.
Его Альфа мечется.
С одной стороны близкая Омега, а с другой близкий Альфа.
Альфа истошно скулит, сбивая Такемичи с толку, не зная к кому кинуться первым.
Такемичи пытается вытащить Хину, пока его зверь пытается из-за всех заставить Аккуна и его зверя начать двигаться, попытаться выползти и отползти.
Но чужой Альфа истошно скулит, плачет и пахнет виной, утыкается в золотую шерсть и просит прощения, крича голосом своего человека: "Кисаки! Берегись Кисаки!"
Запах снежной бури бьёт по обонянию, Омега, сходящая с ума в боли и непонимание, кричит, воет и давит на них из-за всех сил, пытаясь оттолкнуть от себя и своего человека, пытаясь защитить свою
стаю. Но Ханагаки не реагирует ни на слова Хины, ни на действия Омеги. Он тоже пытается защитить
стаю.
Запах мелиссы почти теряется в холоде бури, но Такемичи никогда бы не смог его пропустить, Альфа Аккуна истошно скулит-воет, вторя молящему шёпоту своего человека, пытаясь достучаться до темноволосого человека, что продолжает смотреть на них –
предателей, они предатели, они хотели причинить ему вред, они причинили бы вред, они не заслуживают его – полными беспокойства и отчаянья синими глазами.
И через запах огня, горящей плоти, снежной бури и мелиссы пробивается снежная мята.
Ацуши почти не страшно умирать, вдыхая запах ставшим синонимом покоя.
А потом Такемичи отталкивают не по девичьи сильные руки.
И гремит взрыв.
И Такемичи
вновь чувствует, как рвутся узы.
Наото прибегает через минуту.
Он не мог не прибежать, услышав
крик.
Он слышал этот нечеловеческий крик, когда был на крыше под проливным дождём.
Он помнит этот голос.
И от одной мысли, что это может означать, тело пробивает дрожь.
Наото молится всем Богам, в которых никогда не верил.
Пожалуйста.
Пожалуйста.
Пускай он ошибается.
Он отдаст, что угодно, лишь бы его мысли никогда не оказались реальностью.
Пожалуйста!..
Но Боги глухи к его молитвам.
Машина, на которой он привёз их, горит.
Огонь перебрался на въехавший в него сзади, грузовик.
Воздух воняет огнём и горящей плотью.
Он почти может почувствовать в нём знакомую морозность, которую множество раз чувствовал, когда злил сестру...
И малознакомую кислость незнакомого запаха.
Но всё это меркнет перед штормом запаха, исходящего от темноволосого мужчины.
От его голоса звенит в ушах.
А запах заставляет коленки дрожать.
Наото пытается сделать вдох и
не может.
Лёгкие обдаются невозможным жаром, будто какой-то сумасшедший садист заставил его проглотить горящий шар. У него текут слёзы, тело начинает требовать кислород, но
не может его заполучить, а голова начинает безумно болеть.
Наото едва различает скрученную фигуру на асфальте, но из-за всех сил ползет к ней.
Когда он всё-таки добирается до Ханагаки и касается его, то обжигает руку. Тачибаны пытается кричать, пытается растрясти за футболку, но ничего не выводит Такемичи из его состояния.
Наото чувствует, как подступает обморок и из-за всех оставшихся сил использует последнее, что может сработать.
И в сжигающей духоте запаха палящего солнца, появляется запах последнего снега.
Запах полный тепла, и подходящей всё ближе и ближе весны, что на последок оставляет зима, прежде чем позволить другой властвовать на земле.
И оглушительный крик срывается.
И после него следует полный скорби стон, в котором хорошо слышен вой.
Запах палящего солнца не исчезает, но становится слабее, и Наото наконец-то может сделать вздох.
Он прижимает к себе дрожащее и всхлипывающее тело Такемичи и
срывается сам.
Он ведь не железный.
Хотя он бы очень хотел таким быть.
Пряча слёзы в рубашке Ханагаки и давя рыдания, Наото думает.
Пускай он никогда не сможет прочувствовать стайную связь, как альфы или омеги.
Пускай он не познает
связь, что возникает между близкими людьми.
Это не делает его боль слабее.
Это не делает его сестру менее драгоценным для него человеком.
Это не сделает его будущую скорбь менее убийственной.
Это не делает его чувства другими, чем у Ханагаки.
А поэтому он отпускает себя и рыдает в голос вместе с тем, кто прекрасно понимает его боль, чувствуя небывалое единения с находящимся рядом человеком.
Это чувство даёт не стая и не Альфа или Омега.
А общее горе.
И мысль, что ещё несколько часов назад они были как семья.
Три рожка с мороженным (клубничное, шоколадное и фисташковое) продолжают забытые лежать на асфальте.
Такемичи заперся вместе с Наото на неделю и изучал все дела по Томану за последние двенадцать лет.
Если в прошлый раз фанатичность Тачибаны была понятна, но чужда, то сейчас они находились в блядской гармонии.
Оба выглядят как слегка подгнившие трупы или студенты перед сессией.
Такемичи никогда в институте не учился.
Но теперь он уверено мог сдать дисциплину "Дерьмо, произошедшее с Сано Манджиро".
В какой-то момент из-за выпятых энергетиков и чашек кофе со всевозможными сладостями и снеками, они начали получать от процесса извращённое удовольствие.
– Когда, кого и почему Майки впервые убил человека?
– Тридцать первого октября две тысячи пятого года! – бодро ответил Ханагаки. Мешки под глазами, кажется, доставали до подбородка, а не здоровый блеск в глазах мог вызвать здоровые опасения. Но, к счастью, с ним был Наото, который от него ничем не отличался. – Казутора Ханемия, четырнадцати лет, сидевший по малолетке за убийство старшего брата Майки! – Будь он в другом состояние, Такемичи бы уже сидел с мокрым лицом и сопливым носом, а его Альфа уже выл, оплакивая потерю товарища(?). Но сейчас он чувствовал себя участником шоу "Ответ или позор", только вместо ста тысяч йен ему наградой станет покой, а наказание танцем в хула-хупе или выбриванием на затылке "моэ" не ограничится, что не мешало ему испытывать нездоровый восторг от всего происходящего. – Потому что он убил друга Майки, Баджи Кейске!
– Три бала из трёх! – Наото отсалютовал ему пустой чашкой от кофе, а потом отпил из неё. – И дополнительный вопрос на десять балов: кто во всём этом виноват?
Секунда тишины, а затем двухголосый ответ.
– Кисаки!
Таким образом прошёл день.
А потом ещё один, когда их организмы всё-таки не выдержали и практически синхронно отключились.
На третий день Такемичи, чувствовал себя больше медузой чем человеком – желеобразное, полупрозрачное нечто не способное ни на что без воды, но которое если тронешь вдарит –, но по-прежнему чувствовал себя способным написать диссертацию.
И почувствовал, что, возможно, на этот раз со всей информацией, он сможет всех спасти.
Ханагаки очнулся посреди улицы.
Он огляделся, вдыхая запахи, и ещё до того, как увидел, почувствовал жар специй и океан крови.
Рядом с ним стояли Дракен и Майки, но что-то с ними было не так.
А точнее их лица.
Лица, на которых был написан чистейший
ахер.
Дракен стоял с приоткрытым ртом и глазами в раз полтора больше своего обычного размера. Медленно в его чертах лица стала проглядывается паника.
Лицо Майки было самым интересным. Его глаза стали двумя блюдцами, в которых плескался шок и неверие (ему показалось или там было и счастье?..), его рот был плотно сжат и казалось, что он вот-вот что-нибудь себе прикусит и из-за рта польётся кровь. Пальцы немного подрагивают, как у наркомана, узнавшего где взять дозу.
– Такемичи, – медленно начал Дракен, когда заметил, что запах Майки начал
тяжелеть и в нём стали проявляться те нотки, которые он никогда не хотел чувствовать в запахе своего лучшего друга. – По-моему, идти с нами в баню всё-таки не самая хорошая идея.
Ханагаки моргнул.
А затем покраснел до самых корней волос.
Ч-что он только что?..
–Не пойми неправильно, просто Майки ляпнул не подумав, – продолжил пытаться исправить ситуацию хоть как-то Дракен. Откуда ж, блять, он мог знать, что на шуточное приглашение Сано в общественную баню Такемичи согласиться?!
Три недели после инцидента в больнице (
когда Майки как последнее ссыкло сбежал лишь бы не спрашивать про Хинату и не предлагать ухаживание), когда Ханагаки согласился присоединиться к Томану, он и Майки проводили достаточно много времени вместе. Манджиро и до этого лип к нему по-чёрному, но теперь парень как будто бы расслабился. Исчезло вечное напряжение из плеч, постоянная нервозность его Альфы и постоянные изучающие взгляды. Такемичи позволил себе расслабиться, и получать от прогулок с Майки удовольствие, а не просто механически выполнять это как работу.
Дракен, которого не понятно зачем продолжали на эти прогулки звать, смотрел на цветущего Майки и лучащегося довольством Ханагаки, и подумал, что, наконец, он заслужил затишье.
А потом Такемичи соглашается на поход в общественную баню вместе с Дракеном и Майки.
И Дракена одолевает
паника.
Потому что у другого альфы лицо невинное и чистое: лицо человека, совершенно не понимающего на что он подписывается.
А у Майки лицо, как будто у него резко начался понос золотом.
Кен прекрасно понимает, что его другу не хватит никаких сил отказаться увидеть свою одержимость голой.
И прекрасно понимает, то, что он его друг, не спасёт его глаза от выцарапывания, если он посмеет посмотреть на голого Такемичи.
– Д-да, к-конечно, я п-погорячился, – быстро сориентировался Ханагаки, благодаря небеса за Дракена.
Такемичи не заметил расстроенное лицо Майки, так как не понимал почему его Альфа разочарованно заскулил.
А потом была встреча Томана.
А потом было назначение Кисаки Тетты командиром третьего отряда.
И Такемичи понадобились все силы, чтобы не перегрызть ему глотку.
Десятка парней вокруг него шарахнулись, закрыв руками нос.
Запах сжаренной плоти почти задушил их.
Запах снежной мяты был слишком слаб, чтобы полностью его перекрыть.
Но Такемичи это мало волновало.
Все его силы уходили на то, чтобы не дать Альфе вырваться из его тела и убить Кисаки на месте.
В его голове набатом билось:
"Предатель, предатель, предатель, близко, слишком близко к стае, убрать, должен убрать как можно дальше, не прикасайся к ним, не трогай их,
не трогай его!"
Но он смог сдержаться.
Он прокусил губу и заставил нескольких парней вокруг себя пошатнуться, но смог сдержаться и не вдарить Кисаки в его наглое хлебало.
Когда тот проходил рядом с ним и паскудно
улыбнулся, Ханагаки почувствовал, что вот-вот не выдержит и вопьётся в его глотку своими зубами, без помощи какого-либо Альфы.
А потом в его сознание застучали чужие когти, и его Альфу перехватил чужой.
Знакомый запах специй и кожи забился в нос, заставляя чихнуть.
Серый зверь успокаивающе ворчал, придерживая золотого Альфу, не позволяя ему кинуться на врага.
Альфа Такемичи, до этого безостановочно рычащий, истошно заскулил и прижался к чужому телу, уткнувшись в серую шерсть.
Запахи солнцем и специй смешались, создавая странный, но гармоничный союз.
Где-то сбоку немного захрипел орущий на Томан Дракен.
А Такемичи, впервые за несколько недель, искренне улыбнулся.
А потом в лицо Кисаки прилетел смачный удар и настроение и вовсе поднялось до небес.
Слушая препирательства Баджи Кейске и Майки, Ханагаки старательно разглядывал первого и пытался понять.
Почему он это делает?
Его связь с Майки видна невооружённым глазом, так почему он обрывает все связи со своей стаей, зачем отдаляется?
Ради чего его зверь может оставить свою семью?
Чтобы спасти Баджи ему надо обо всём этом узнать.
А пока он медленно провожает взглядом альфу с запахом бензина и кошачьей мяты.
– Майки, можешь выслушать меня?
Такемичи знал, что сейчас не лучшее время для этой просьбы. Не тогда, когда Томан потерял Капитана, а вместе с ним и доверие его людей.
Но мысль, что Кисаки ходит по
их территории, метит тут всё
своим запахом, находится так близко к
его стаи убивает.
Ханагаки не может просто сидеть, наблюдать и ждать нужного момента.
Он и без своего Альфы себя сгрызёт.
– А-а? ~Что такое, Такемучи? – Майки стоял у храма, когда уже все разошлись. Его тёмные дыры не отрывались от другого альфы.
– Ты должен выгнать Кисаки, – хотя на языке упорно вертелось устранить, но он не настолько низко пал, чтобы планировать убийство школьника. – Он появился слишком вовремя. Это подозрительно, ты не находишь?
Майки медленно перевёл взгляд от него на ночное небо.
– Да-а-а? Ну, не знаю, Такемучи, – Растягивая гласные начал Сано, разглядывая в звёздах одному ему ведомые созвездия. – Кисаки нужен Томану. То как Мёбиус поступил с Томаном и Па-чином, пошатнуло наш авторитет, а присоединение его доказало нашим врагам, что каждый, кто отважится скалиться на нас, окажется с вырванными клыками, – тёмные бездны, укравшие у ночи всю тьму, быстро обратились к нему. На губах их обладателя расцвела детская улыбка. – Разве, это не будет выглядеть так, будто мы оказались неспособны противостоять этим
вырванным клыкам? ~
Такемичи чувствует, как утяжеляется запах крови, и гулко сглатывает.
Он знает, чем ему придётся заняться.
Оспаривание авторитета.
Ханагаки, будучи частью боевой стаи, должен беспрекословно подчиняться его лидеру – альфа-Главе. В этом деле нельзя, как в семейной стаи, вынести вопрос на обсуждение и все вместе решить, что делать.
Нет.
Решения Главы не обсуждаются.
Он может обсудить какой-либо вопрос со своими доверенными лицами, но последнее слово всегда за альфа-Главой, и оно
неоспоримо.
Обычный член стаи, очередная боевая единица, даже подумать не может, чтобы как-то на это влиять.
Но Такемичи не может позволить Кисаки исполнить свой план, а поэтому глубоко вздыхает запах крови, от которого сразу начинает мутить, зная, что дальше он станет ещё хуже и продолжает:
– Я не прошу тебя исключить весь Мёбиус, только Кисаки. У них нет особой привязанности к нему, их вполне устроит нахождение под руководством и другого капитана. Кисаки же несёт Томану опасность.
– Да? – Майки спрыгивает со ступеньки храма и неспешно подходит к нему. Запах крови ощущается каплями на коже, заставляя руки подрагивать от желания сцарапать их. На периферии сознания он и его Альфа чувствует, как вокруг них начинает
кто-то кружить. – И чем же? Ты всё продолжаешь убеждать меня, что он опасен, но так и не предложил ни одного доказательства. С чего такая уверенность, а, Такемучи? ~
И прежде чем успевает до конца обдумать выпаливает:
– Ну, предупреждения про Па-чина были же верны.
И отшатывается, когда запах крови начинает обволакивать его со всех сторон. Майки неотрывно смотрит на него и по его взгляду трудно понять, что у него в голове. Думает ли он о том, что было бы, если бы они тогда послушали его? Или о том, какой наглый этот маленький альфа, которого он по непонятной причине решил держать рядом с собой.
Шаги мягких лап легко минуют внешнюю территорию, подступая к смежной.
Альфа Такемичи начинает подбираться внимательно, следя за незваным гостем.
–...И вправду, – тихо говорит Манджиро, и тьма его глаз засасывает весь свет, даруемый луной и фонарями. Его волосы немного ерошит ветер, заставляя пару выбившихся из причёски прядей упасть на лицо, но это не делает взгляд Сано менее пристальным. –Откуда же ты всё это знаешь Такемичи?
Мягкие лапы с острыми когтями стучат на границе смежной территории и златошёрстный зверь предостерегающе рычит.
– Я не могу тебе сказать. – с мертвецким спокойствием говорит Ханагаки, ни на секунду не отрывая взгляд от глаз другого. Почему-то сейчас все его инстинкты кричат о недопустимости отступления. – Но клянусь тебе – я никогда не сделаю того, что может принести вред Томану или тебе.
Возникшую между ними тишину прерывает только далёкий вой ветра, сверчки и звук того, как пот медленно катится по задней стороне шеи Такемичи. Хотя, последний звук, возможно, только ему кажется столь оглушающим.
Присутствие чужого Альфы становится более сильным и настойчивым. Он почти может почувствовать сильную, гибкую фигуру, кружащую у самой границы его души и прожигающую его Альфу тёмным взглядом знакомых глаз.
–...Баджи Кейске – один из основателей Тосвы и мой друг.
Майки не отводил от него взгляд, и, кажется, даже не моргал. Такемичи почему-то отвечал ему тем же.
Его Альфа медленно поднимается и подходит к незваному гостю.
– Верни его из Вальхаллы, Такемичи, – на секунду в его взгляде что-то меняется, а запах приобретает нотки тоски. – Я его очень люблю.
– Хорошо. – Медленно говори Ханагаки. Он чувствует, что погружает в какой-то дурман, инстинкты советуют странные вещи, а Альфа, подойдя к зверю, пропахшему битвой и кровью, садится напротив, отзеркаливая пристальный взгляд темных глаз. Они не замечают, когда в мареве крови появляется запах палящего летнего солнца и острой мяты. – Но ты вышвырнешь Кисаки из Томана.
– Ладушки~, – губы Майки растягиваются в натуральном оскале. Его глаза хищно сужены, зрачки приобрели белёсые очертания и вытянулись. Такемичи не видит, но чувствует, что его тоже стали такими же. – Я понимаю, что он опасен, но признаю его силу. Сейчас нам такая сила необходима. Сделай свой вклад, Такемичи. Докажи, что ты полезнее. Но если провалишься–
Его запах утяжеляется до невозможного и Такемичи чувствует, что будь он хоть немного менее устойчивым к Альфа-аурам уже лежал бы на земле, задыхаясь в запахе крови и чего-то ещё, чего-то настоящего, что настойчиво пробивается через кровавый смрад.
Чужой зверь тихо и низко рычит, делая первый шаг на внутреннюю территорию, претендую на неё и на её владельца.
Альфа Такемичи скалит зубы в оскале и оттесняет тело, что в раза три больше его.
Запах солнца и ментола обволакивает их и давит на другого Альфу, заставляя того отступить, но не перестать рычать, бешеного скаля клыки.
–
Прикончу.
И Такемичи чувствует, как что-то в нём, что-то что он старался всю свою жизнь подавлять и никогда не выпускать на волю,
вырывается.
И его Альфа яростно рычит.
Изменения не видны внешне.
Но их невозможно не ощутить.
И Майки их тоже замечает.
Когда в него впиваются глаза со зрачками-иглами, приковывающими к месту.
Златошёрстный Альфа вытесняет чужака со своей территории и медленно ступает на ту, что пропахла битвой, кровью и отчаяньем.
Ханагаки медленно делает шаг к замершему Сано, которого немного потряхивает от жара и холода одновременно, от паники его зверя, когда вместо подчинения и возможно слабенького сопротивления его выгнали с территории и упорно наступает на его, заполняя их душу ментолом и солнцем. Затем второй и третий, и вот они оказываются друг с другом лицом к лицу.
С такого близкого расстояния Такемичи может почувствовать аромат шампуня Майки, запах его кожи и увидеть, как мелко подрагивают зрачки и как лицо теряет всю свою холодность.
Альфа чувствует, как под губами начинают прорезаться клыки.
Зверь минует внешнюю территорию, уверенно ступая на смежную, ведомый одурманенным этим запахом Альфой, неосознанно ведущим прямо в свою душу.
Видя растерянность других, они скалятся в практически идентичном оскале.
Он смотрит на Непобедимого Майки сверху вниз и с этого ракурса парень, который не понимает, что происходит, что изменилось, почему мальчишка которого он запугивал наступает на него, выглядит даже трогательно.
Что-то в самых глубинах его сознания удовлетворённо мурчит.
Он наклоняется к лицу Майки, оставляя между ними расстояние в один вдох и неотрывно смотрит на прекрасное, застывшее маской непонимания и лёгкой паники, лицо.
И медленно говорит, чувствуя, как его Альфа подошёл к концу смежной территории, за которой душа Сано Манджиро, во всей своей красе:
–
Я принесу его тело к твоим ногам, и ты примешь мои условия.
Его Альфе делает шаг на внутреннюю территорию, из самой глубины которой за ним следят две тёмных бездны, и обещающе урчит.
Такемичи копирует этот звук прежде чем оторваться от Манджиро, развернуться и пойти домой.
Его Альфа продолжает урчать и Такемичи не может перестать повторять этот звук.
Он не совсем понимает, что он сделал, но это ему сейчас и не важно.
Потому что всё в нём кричит, что то, что он делает, правильно.
И он будет сражаться за истинность этого чувства.
(
Мицуя, стоявший всё это время за деревцем, чувствует, как силы медленно возвращаются в подкосившиеся ноги, и вытирает выступивший холодный пот.
Ну, Ханагаки Такемичи, ну удивил.
Такаши просто хотел погреть уши, а стал свидетелем... чего-то.
Он не был уверен, что именно он видел.
Майки продолжал стоять на ступенях. Его лицо было максимально пустым, а руки мелко подрагивали.
Мицуя, наверно, должен подойти и поинтересоваться состоянием друга, но он не совсем понимает, как, блять, этот разговор вообще начать.
Майки выглядит как человек, который переживает одновременно гей-кризис и инфаркт.
Такаши, подозревая возможную опасность для тела (и рассудка), не хочет в это лезть.
Но интерес жрёт его живьём, и стремительно выигрывает у инстинкта самосохранения.
– Ты чего делаешь?
Мицуя вздрагивает и пищит. Погрузившись в свои мысли, он и его Омега не замечают прибытия члена стаи.
Дракен смотрит на него вопросительно-хмурым взглядом.
И в голове беловолосого рождается идея.
Зачем самому страдать, когда можно послать ближнего своего?
– Такемичи и Майки поговорили, и он теперь в странном состояние.
Внимание Кена молниеносно переключается на одиноко ставящего парня с лицом, говорящим, что он познал все тайны вселенной.
– Майки! Что, бля!.. Срань Господня!
Стоило Дракену подойти достаточно близко, а ветру подуть в нужную сторону, как того скосило.
По спине Мицуи пробежала дрожь, а его Омега раздражённо чихнул.
Утяжелённый запах солнца и мяты определённо был чем-то особенным.
Вызывающим жар в теле первой своей частью и покрывающей нежной плёнкой инея внутренности второй.
Такаши был безумно рад, что эта атака запахом была обращена не на него.
Но Майки теперь стал вызывать ещё больше опасений.
И бедный Кен, как только отошёл от удара по обонянию, сразу принялся выяснять происходящего и размер проблемы.
Из словившего просветление Майки с трудом можно было выбить что-то связанное и адекватное, поэтому от Дракена ощутимо начало пахнуть раздражением, что неплохо перекрывало, начинающий утихать, запах другого альфы.
Поняв, что от Сано никакой информации не узнать, блондин с вопросом посмотрел на Мицую.
Тот, вздохнув, начал припоминать хронологию событий:
– Я увидел, как Ханагаки увёл Майки и решил проследить за ними. Ханагаки пытался без всяких доказательств убедить Майки, что Кисаки опасен и от него надо избавиться, – после этих слов Дракен нахмурился и глубокомысленно кивнул, приняв к сведению. Такаши не совсем понимал, как слова новичка могут иметь такой вес, что Кен прислушивается к ним, но, с другой стороны, не всякий новичок спасает зама главы ещё до вступления и по слухам мирит верхушку Томана, спасая её от раскола. Так что Мицуя пропускает эту странность и рассказывает дальше. – И Майки пообещал выгнать того, если Ханагаки вернёт Баджи, – Дракен испускает громкий и усталый стон, и Такаши не может слегка не улыбнуться. Манджиро поступок Кейске переживает труднее всех, Дракену стоило догадаться, что мелкий Альфа что-нибудь отчебучит.
( Он не хочет вспоминать, как скулила его Омега, когда связь, которая крепла и росла долгие годы, рвалась, когда одна из сторон самостоятельно рвала её без каких-либо объяснений, когда от боли и предательства им хотелось свернуться в клубок, и только присутствие других членов стаи, переживающих вместе с ним эту боль, позволяло хоть как-то с ней справится. )
– А потом Майки начал угрожать Ханагаки, что если он не выполнит своё обещание, то тот его прикончит. Ханагаки, на удивление, не начал пресмыкаться или лебезить, а принял такое условие. – Мицуя хмыкает и, закинув руки за голову, легкомысленно говорит. – Честно, со стороны выглядело, как назначение очень агрессивного испытания для ухаживания!
Такаши в голос смеётся над своей шуткой.
Одинокий смех длится секунд пять, пока он не перестаёт, поняв, что никто к нему присоединится не собирается и смотрит на парней.
На лице Дракена пустота и немой вопрос: «За что?"
На лице Майки – прозрение.
В голове Мицуи щёлкает, но отрицание сильнее.
– Да, не, – нервно посмеиваясь, говорит омега, надеясь, что его друзья сейчас сделают дебильные рожи и скажут, что так прикольнулись над ним. Но Дракен продолжает гипнотизировать взглядом ближайшее дерево, а Майки выглядит, как человек получивший миллион долларов, но за выигрыш премии Дарвина.
– Да вы гоните.
Дракен с тем же пустым лицом направился к дереву, а Майки начал краснеть, превращаясь в спелый томат.
Крик Мицуи "Да, ладно?!?!?" слился вместе с Майковым "Я дал Мичи испытание для ухаживания!!!!!!».
Окончил совместный вой их душ удивительно своевременный удар головы Дракена по дереву.
Такаши, наблюдая за паникующим, но явно находившихся в восторге Сано, и равномерно бьющимся о живую древесину Кеном, чувствовал, что в его жизни наступает весёлая пора.
И знал, что за это он должен благодарить Ханагаки Такемичи.
Такемичи, успевший дойти до дома, громко чихнул. )
Такемичи в душе не ебал как снова оказался в такой ситуации.
Они с пацанами спокойно просиживали штаны в школе, ребята радовались его вступлению в Томан, а Кадзуси, благоухая довольством, рассказывал о иерархии его новой банды, оправдывая своё прозвище "энциклопедия для гопников", и Вальхаллы.
А потом пришел Ханемия Казутора.
И Ханагаки перестал что-либо понимать.
Казутора был не таким, каким он себе его представлял. Его внешность он знал, из старых дел, показанных Наото, но характер оставался неизведанной зоной. А теперь получалось, что человек, которому предстояло лишить Баджи жизни, был на удивление дружелюбным и разговорчивым парнем (хотя его взаимоотношения с его корешами вызывали большие вопросы). Всю дорогу до базы Вальхаллы они проговорили про мангу, распродажу рамэна в супермаркете рядом с их школой и о новинках в аркадах. Пару раз Такемичи пытался завести разговор о Томане, Майки или Баджи, но Казутора делал
такое лицо, что слова сами собой застревали в горле, а Альфа опасливо подбирался.
И последнее вызывало больше всего удивлений.
Ведь Ханемия был бетой.
Беты были большой редкостью в боевых стаях, будучи не способными разделить связь, если они оставались, то в большинстве своём ради постоянного насилия. Смотря на "корешей" Такемичи верил в правдивость этой теории. Становится понятно, как бета смог подружится с верхушкой и основать Томан.
В окружение таких сильных альф и омег, неудивительно, что он смог развить свое подобие ауры. Плюс, и тюрьма, наверное, сыграла не последнюю роль в этом.
Они дошли до заброшенного игрового центра, в целом, приятно общаясь.
А потом начался какой-то пиздец.
Смотреть как альфа избивает члена его стаи было так себе удовольствием. От запаха бензина резало глаза, из-за чего они страшно слезились.
В какой-то момент Ханагаки почувствовал, как от такой большой концентрации этого запаха ему становится плохо, кружится голова и тянет блевать, и попытался выцепить другой запах, чтобы отвлечься на него.
И смог.
Запах ванили и пионов был пронизан таким страданием, что Такемичи чуть им не задохнулся.
Понять, что так пахнет, избиваемый парень, было не трудно.
Догадаться, что он омега, тоже.
И это, в общем-то, ни на что не влияло. Омега, вступая в боевую стаю, должен быть готов к сражению и боли. Никто не будет щадить его, всем будет плевать, каким станет его запах после долгих мук. В тот момент, он не более слабый член общества, а враг, боевая единица, способная при малейшем ослабление бдительности нанести удар.
И в том, что Баджи безжалостно избивает омегу нет ничего удивительного.
Но то, что он это делает со своим
замом, со своим
другом вымораживает.
Ведь тот не сопротивляется, покорно принимая удары.
Альфа протяжно скулит, видя подобную картину.
И Такемичи тоже не может ничего поделать с тем как дрожат его руки.
Златошёрстный зверь тихо подходил к внешней территории Омеги, надеясь подарить утешение, успокоить, принять хоть часть боли члена своей стаи.
Прежде чем, не успев сделать на неё даже шаг, быть откинутым в сторону мощным ударам мягких лапок.
Альфа поражённо заскулил.
Омега, уверено стоя на самом краю внешней территории, яростно зашипела. Пятнистый хвост недовольно ходил из стороны в сторону, а от маленькой тушки исходила не слабая жажда крови.
Зверь предпринял ещё одну попытку подойти к Омеге, припав к земле и тихо скуля.
На маленьких лапках с чёрными подушечками предостерегающе выдвинулись когти.
Альфа принял мудрое решение ретироваться.
А потом Такемичи выяснил причину своего прихода.
Его дело, как оказалось, было маленьким: подтвердить, что Баджи ушёл из Тосвы.
Проверку данного заявление подобным образом Ханагаки считал крайне тупым решением. Если не смотреть на то, что он спас жизнь Дракена, то Такемичи обычная шестёрка – ну, может четвёрка –, которая ничего не решает и с которой никакой важной информацией не делятся. Даже если Баджи и вправду договорился с Майки о роли шпиона, то он последний кто по логике вещей мог об этом знать. С учётом, что так же думает Ханма, то его приход выглядит ещё более по-идиотски.
Так нафига его сюда притащили?
После прогремевших в тишине "А затем мы убьём Майки" ответ стал понятен.
Чтобы донести до Томана всю серьёзность их намерений, ведь что бы Такемичи ни говорил про то, что он самый обычный член Томана это не так. Он тусуется с его верхушкой и спас жизнь одного из них. Его слова имеют больший вес и больше доверия, чем слова любого другого из членов отрядов, но при этом он не командир, тащить которого в одиночку на свою территорию преждевременный вызов и неприятный подтекст, что Вальхаллы способна справится с Тосвой только по одиночке.
Но Такемичи это всё лишь предстоит понять.
Сейчас в его голове билась лишь одна мысль:
А затем мы убьём Майки
Майки.
Он собирается убить Майки.
Этот бета собирается убить Майки.
А Баджи Кейске собирается ему в этом помочь.
Такемичи уже не слышал речи Ханмы.
Такемичи уже не слышал гула толпы.
Всё что он слышал это кровь, бьющуюся в ушах и рёв его Альфы.
Предатель.
Перед ними был
предатель.
Перед ними было жалкое, мерзкое, ничтожное существо, которое отвернулось от своей стаи, порвало все связи и перешло к тем, кто планировал причинить его, Такемичи, стаи
вред.
Клыки во рту зачесались от желания впиться в горло, обрамлённое чёрными волосами.
Но он не мог.
Но они не могли.
Здесь, в окружение чужой стаи, Ханагаки прилагал все силы, чтобы не выпустить своего Альфу, которому было сейчас срать с высокой колокольни и на печальное будущее без Баджи, и на планы Кисаки и на их договор с Майки.
Зверь видел лишь предателя, собирающегося причинить вред
их Майки.
У зверя способы решения проблем были просты.
И Такемичи отчасти было жаль, что он не может ими воспользоваться.
Принести мёртвое тело было бы легче, чем живое.
И, наверно, из-за событий вчерашнего дня он сидел на качелях рядом со знакомой омегой, пахнущей ванилью и пионами, и слушал охуительные истории о том, что Баджи Кейске на самом деле не предатель, а просто имеет какой-то хитровыебаный план о поимки Кисаки с поличным. Такемичи слушал объяснения Мацуны Чифую и с сожалением понимал, что в этом есть какая-то тупая, но логика (его Альфа по-прежнему считал, что паршивца надо принести либо без сознания, либо мёртвым).
Только Чифую думал, что Кейске пытался изнутри выведать информацию о Вальхалле и Кисаки, и отчасти был прав. Но Такемичи думал, что Баджи также знал, что он мог как-то повлиять на Казутору только находясь с ним рядом. Всё-таки пускай и бета он всё равно был членом стаи.
Который не потерпел бы на нём запахи Томана и Майки.
И так из разряда "пидараса-предателя" Баджи перешёл в "херова проблема". То есть, вернулся на изначальное место, среди тех, кого надо кровь из носа спасти.
Такемичи глубоко и жалобно вздохнул.
Работа всё прибавлялась и прибавлялась.
Ну, по крайней мере у него появился партнёр.
Омега которого по-прежнему обещала вырвать его Альфе кишки.
От Осаная он не получил никакой новой информации. Песню о том, что Кисаки опасен Такемичи слышал уже много раз, то что Ханма на его стороне он догадался по нападению на Дракена и будущему убийству Хины и Аккуна, а о том, что очкастый гад планирует стать замом Томана можно было понять по будущему, где у него это прекрасно получилось.
Для Чифую он построил удивлённое лицо и по-быстрому побежал до дома Тачибаны.
Он нуждался в нескольких будущих уточнениях.
Когда за день до битвы, Чифую позвал его на прогулку Ханагаки не видел причины отказать.
Причину встречаться с Баджи Ханагаки тоже не видел.
Смотря за взаимодействием бывшего главы первого отряда и его зама, Такемичи никак не мог понять, что ему не нравится.
Кейске вёл себя враждебно, как и полагалось участнику вражеской стаи.
Но вот поведение Мацуно...
Когда их странные переговоры кончились и Баджи, развернувшись спиной, стал, не оглядываясь, уходить, Такемичи почувствовал запах, ставшим ответом на все вопросы.
В этот момент от Чифую невообразимо сильно пахло омежьей тоской.
Чем она отличалась от обычной?
Такой запах Омега испускала только скучая по своей паре.
"Вау", – подумал Такемичи поражённо смотря на опустившего плечи парня. – "Баджи Кейске, ну, ты и мудак".
Бросить свою стаю, чтобы защитить, и избить лучшего друга по нужде, это одно.
Но бросить свою стаю, чтобы защитить, и избить собственную пару, это блядь совершенно другое.
Альфа внутри него недовольно заворчал, требуя что-то сделать.
Такемичи раздражённо фыркнул, вопрошая, что именно он должен сделать?
Сказать омеге не расстраиваться, что его Альфа оказался таким мудаком, тот делает это ради их стаи, и ему надо просто потерпеть?
Ему, блядь, Баджи даже не нравился, почему он должен сделать хоть что-то ради поддержания его отношений?
Альфа раздражённо гавкнул, как бы говоря, Такемичи не строить не пойми что, хотя бы перед ним.
И Ханагаки раздражённо выдохнул.
Потому что пускай ему мог не нравится Кейске, но ему нравился Чифую.
Парень был хорошим, до глупости верным и надёжным, готовым драться за то, во что верит и за тех, кого любит, и не требующим к себе особо отношения из-за того, что он омега.
А поэтому Такемичи не мог ничего поделать с желанием утешить друга.
Пускай с большой вероятностью пострадает его лицо.
Растворяющейся в воздухе запах бензина и мяты, полностью перекрыл запах солнца и ментола.
Омега оторвал взгляд от удаляющейся спины альфы и недовольно посмотрел на него.
– Он это делает, чтобы защитить стаю, – медленно начал Такемичи спокойным и вкрадчивым голосом, не до конца понимая, что он должен сделать. Утешать боевую омегу не тоже самое, что обычную. Обычно они более обидчивые, и нападают на каждого, кто смеет усомниться в их силе.
– Без тебя знаю, – раздражённо полурычит Чифую, поворачиваясь обратно. Спина в белой куртке окончательно пропадает из виду, и парень раздражённо цыкает.
– Тогда чего ты волнуешься? – Такемичи позволяет себе немного выплеснуть накопившееся раздражение. Немного удивлённый взгляд Мацуны намекает, что Ханагаки на верном пути. – Ты доверяешь ему свою жизнь, своё здоровье, свою стаю, но не можешь доверить ему его самого? – Взгляд, обращённый на него пристальный, но не враждебный. Чифую слушает его, подавляя недовольство и раздражение внутреннего зверя, которые точно появились, когда чужой альфа начинает лезть в их отношения. Такемичи это ценит и продолжает. – Он жил как-то без тебя и не подох. Даже нет ни одной судимости, что удивительно, – что правда удивительно. У Баджи было много предупреждений, но до суда дело ни разу так и не дошло. Ханагаки считает это несправедливостью вселенной. Пару месяцев принудительных работ сделали бы его характер чуток терпимее. Мацуно кашляет, маскируя смешок. – Баджи не послушает тебя, что бы ты ему ни сказал и что бы ни сделал. Так зачем тратить нервы, на то что мы не в силах изменить, – Такемичи ненавидит эту фразу. Он столько лет оправдывал ею своё бездействие: когда он не набрал нужные баллы и не поступил в институт, когда его школьные друзья из-за новой, взрослой жизни начали отдаляться от него, когда из утренних новостей он узнал, что Хина и Наото умерли и он не сделал
ничего.
Но именно сейчас, эта чёртова фраза кажется правильной и уместной.
Сейчас она способна кому-то помочь.
Поэтому Такемичи проглотит тошноту, которую она вызывает, и продолжит:
– Давай пойдём домой и хорошо отдохнём перед завтрашним днём, – и с неуверенной, ломкой улыбкой протягивает к парню руку. – Баджи завтра понадобятся все наши силы. Давай не будем его разочаровывать!
Чифую продолжает прожигать его взглядом.
Его Омега, шипение которой они слышали на периферии во время всего разговора, замолкает.
А потом он фыркает.
И среди звуков улицы проносится звонкий смех.
– Ками, какая помощь может быть от тебя? Да, Баджи бы одним плевком тебя уделал, – парень продолжает хихикать, подходя к нему. Человеческие бирюзовые глаза сверкают от смеха. Омега, до этого настороженно стоявшая, села и окинула их испытывающим взглядом. Альфа дружелюбно наклонил голову на бок, гавкнул и завилял хвостом. Животные бирюзовые глаза прикрылись, и зверь лёг на границы внешней территории, не приветствуя, но и не прогоняя.
Запах ванили и пионов немного смешался с солнцем и мятой.
От происходящего начинало немного мутить.
В последнее время это происходит так часто, что Такемичи заподозрил, что заработал отравление. А может, он слишком сильно затянул бинты вокруг талии.
Куча людей, подростков, пришли сюда биться. А те, кто не собираются сражаться, собираются получить максимум удовольствия от вида.
Альфа раздражённо рычит.
Ханагаки с ним полностью согласен.
Он стоит прямо за Мицуей, но поглядывает на Чифую. После ухода Баджи он выполняет работу Капитана и возглавляет первый отряд. Куча альф за низкорослой фигурой омеги может показаться немного забавным, ровно до того момента пока маленькая ножка не прилетит тебе в челюсть. Такемичи это знает, но с волнением поделать ничего не может.
Пока запах анютиных глазок и домашнего печенья не заполняет лёгкие.
Он слышит сильные хлопки крыльев и чувствует, как большая птица с белоснежным оперением осторожно садится на границы внешней территории, звонким криком спрашивая разрешения войти.
Ханагаки удивлённо моргает и переводит взгляд на своего Капитана.
Мицуя подбадривающе улыбается, и его Альфа приветственно гавкает, дружелюбно махая хвостом и впускает Омегу на свою территорию.
– Не волнуйся, Ханагаки. Майки ни за что не проиграет, – его взгляд становится очень хитрым. – В конце концов, проиграть перед тобой ему будет очень стыдно. ~
Такемичи не совсем понимает о чём он, но запах анютиных глазок и печенье, а также мягкое оперение, в которое уткнулся его Альфа, совсем не располагает к мысленному процессу.
Погружаясь в этот комфорт под тихое уханье, он почти забывает где находится.
А потом выходит Казутора и весь покой улетучивается, превращаясь в напряжение напополам с нервозностью.
Ему не нравится, что он так близок к Дракену; Альфа скулит от бессилия, от того, что он не может оттащить члена стаи от опасной беты.
А потом Казутора говорит нечто, о чём он потом определённо задумается:
– Ха? – лицо Ханемии – одержимость пополам с пустотой. От одного взгляда на него внутренности свёртываются в узел. – Баджи сам к нам пришёл. Я же не
привязал его к нам.
В этой фразе есть обида.
Только не понять пока какая.
Но Такемичи сейчас это не важно.
Его задача не дать одному идиоту сегодня умереть.
Сражение Вальхаллы против Томана довольно быстро превращается в обычный мордобой.
А может это он не видит разницы, и в том, чтобы куча школаты выбивала друг другу зубы и вправду есть что-то возвышенное.
В лицо он это им всё равно не выскажет –получит как от первых, так и от вторых.
Такемичи знает, что он не боец. Знает, что самое лучшее, что он может сделать, это не мешать.
Но членам Вальхаллы на это всё равно и они, как будто чувствуя самого слабого члена стаи, толпятся к нему.
Выезжать на инстинктах Мицуи долго не получится.
Поэтому он обращает на зажатого пятью альфами парня со шрамом на нижней губе, переключая внимания омеги на другого члена стаи, нуждающегося в его помощи.
Такемичи не хрустальный.
Он переживёт пару десятков ударов.
Ему главное не терять Баджи из виду.
Удар почти прилетает ему в лицо и Ханагаки вспоминает, что с фингалами он похож на побродившую сливу.
Но удар не долетает.
Вражеский альфа орёт и слышится неприятный
треск.
Среди разнообразия запахов битвы прорезается ваниль.
Оскал Чифую обещает им много неповторимых моментов полных боли.
Омега зеркалит его и радостно урчит, чувствуя приближение хорошего кровопролития.
Вопреки логике и инстинкту самосохранения, прижавшись к спине этого страшного существа Такемичи не может не почувствовать себя защищённым.
И не обращая внимание на порванную губу, смеётся вставая в стойку.
Омега и альфа скалятся и рычат.
Им не нужны слова, чтобы понять.
Результат ожидаемый. Он чувствует себя тестом для пирожков хорошо избитым и помятым. Уверен, в нескольких местах он даже немного "подрумянен".
Удивительно, но они, будучи в меньшинстве, смогли одолеть большую часть Вальхаллы.
Чифую, продолжающий раздавать пиздюли направо и налево с поразительной щедростью, отпускает его, когда они понимают, что Баджи исчез из их поля зрения.
Зная характер этого идиота, это не к добру.
Он начинает рыскать по полю, выискивая темноволосого засранца, пока не понимает, что на поле боя поразительно тихо.
Он поднимает голову.
И чувствует, как что-то в нём
немеет.
Майки.
Они его удерживают.
Его Альфа пронзительно воет из-за чего начинает страшно звенеть в ушах.
Такемичи умом знает, что сейчас он не может помочь. Он знает, что Майки сильный – прозвище Непобедимый кому попало не дают–, но его Альфе, его инстинктам, его сердцу всё равно.
Майки удерживают.
Майки бьют.
Майки больно.
Такемичи чувствует, как мир вокруг него становится чётче, как запахи обостряются и как из дёсен начинают расти клыки.
То, что издаёт его Альфа не похоже на рык.
Это рёв.
И судя по отшатнувшимся от него членам Вальхаллы, не он один его слышит.
Но он этого не замечает.
Для него сейчас существует только одна вещь.
Только один человек.
Он двигается к башне из машин ничего кроме неё вокруг не замечая.
Ни членов Вальхаллы, которые попадали на землю схватившись за горло, в попытке вдохнуть живительный воздух, но находящие только сжигающий жар солнца.
Ни участников Томана, которые смотрят на него поражённым взглядом. Они чувствуют жар, положивший их врагов, но морозная мята, прокатывающаяся по их лёгким, не позволяет солнцу изжечь их плоть.
Они чувствуют чьё-то присутствие на самой границе внешней территории.
Когда Майки бьёт в ответ, вставая, а над свалкой гремит почти родной и всеобъемлющий запах крови, Такемичи чувствует, как его отпускает.
Только чтобы задохнуться от ужаса, когда выходит Кисаки.
Холод отчаянья, не имеющий никакого отношения к его ментолу, сковывает его.
Какой бы не был исход, Кисаки выйдет отсюда победителем.
Ханагаки даже восхищён его умом.
И обязательно купит цветочки, чтобы принести их в палату
или на могилку.
А потом Баджи бьёт Кисаки трубой прямо в голову, и Такемичи, кажется, понимает за что Чифую любит этого кретина.
Но затем этот же кретин бьёт этой же трубой пытающегося его защитить Чифую, и Такемичи забирает свои слова назад.
И от взгляда на Мацуно сердце Ханагаки начинает страшно болеть.
На лице омеги боль и отчаянье смешиваются со всеобъемлющей беспомощностью и любовью.
Он просто не может причинить вред своему альфе.
Тогда Такемичи как хороший партнёр должен это сделать вместо него.
Баджи бьёт сильно, но и захват Такемичи не слабый. Мысль о смерти Кисаки радует его как никого другого, но он понимает, что сейчас не место и не время.
И в этот момент, когда его обоняние обжигает запах бензина, когда сознание стремительно пытается ускользнуть из-за сильных ударов, он вспоминает.
Баджи умер не из-за Кисаки.
А из-за Казу...
Запах крови заполняет его лёгкие.
Тело практически на автомате отталкивает Казутору от Баджи. Ужас бьётся в сердце, качая кровь по телу раза в три быстрее.
Но Баджи продолжает стоять как ни в чём не бывало.
– Ты спас меня, Такемичи, – Кейске смотрит на него как на незнакомую зверюшку. Интересно, но в руки брать не хочется, авось блохастая. – Но не стой у меня на пути. Я убью Кисаки! Смотри и помалкивай!!!
Он спускается с нескольких машин как ни в чём не бывало. Губы его растягиваются в оскале, а запах бензина начинает усиливаться. Резинка, покоящаяся на запястье зажата между зубов.
Боль от удара так сильна, что Баджи боится прокусить её. Воспоминания о том, как холодный метал вошёл в его плоть пускай и были мимолётны, но, он знает, останутся с ним навсегда.
Даже если это "навсегда" будет не долгим.
Придумывая этот план он был готов к такому исходу. Сейчас уже поздно давать заднюю.
Нож, спрятанный во внутреннем кармане куртки, жжёт через ткань.
Но это сейчас неважно. У него другой приоритет.
Ещё десятка шагов, убрать шестёрок и...
–
А ну ка, блять, стой.
И всё в черноволосом альфе
коченеет.
Он даже не может повернуться к обладателю этого голоса, но Чифую, держащий Казутору за шкирку, может.
У Такемичи зрачки – иголки, в обрамление синей радужки. На лице выступили вены, а из-под верхней губы выглядывают клыки. Он неотрывно смотрит на Баджи холодным взглядом.
Воздух пропитан морозом.
Он приближается к другому Альфе медленным, хищным шагом.
Подходит к нему и срывает куртку.
На темной футболке плохо видно кровавое пятно.
Но под солнечным светом и без прикрывающей рану куртки, достаточно очевидно.
Баджи чувствует, как подступает паника.
Это не входило в его планы.
Он знал, что сегодня может умереть. Был готов к этому. Принял все меры, чтобы его смерть прошла для его стаи и его пары как можно менее болезненно.
Он не был готов, что будет остановлен каким-то мелким альфой с вымораживающим запахом.
Он не может этого допустить.
– Хей, ты чего творишь, уро...
–
Закройся.
И Баджи, к собственному ужасу, подчиняется.
Его Альфа чувствует, как
что-то грубо ворвалось в его территорию. Как оно прошло внешнюю территорию, минует смежную и подходит ко внутренней.
Его Альфа, такой сильный, такой неудержимый, наслаждающейся запахом крови и болью своих врагов...
...Тихо воет не в силах, справится с тем ужасом, который навевает на него этот запах.
Баджи знает, что, уйдя из стаи и покинув пару, он ослабил их.
Но наивная, почти детская вера, что сильнее их – ну, кроме Майки, конечно, – никого нет, была жива.
Пока златошёрстный Альфа в раза два меньше них не придавил его к земле, заставляя подчиняться.
Они помнили этого альфу. Они помнили тот острый жаркий запах, исходящий от него, когда Кисаки назначили Капитаном, распаливший их.
Он был совершенно не похож на этот холодный и вымораживающий, лишь с крохотными, практически незаметными, нотками мяты, от которого слезились глаза и коченели лапы.
–
Ляг.
В другом бы состояние Баджи, как минимум бы, огрызнулся.
Но сейчас его большой и сильный Альфа скулит под лапами другого разъярённого Альфы. Скулит под зверем в два раза его меньше, который угрожающе рычит в лоснящийся мех его шеи.
Но сейчас Кейске может лишь подчиниться.
Земля холодная и жёсткая, несмотря на подстеленную под живот куртку.
Такемичи приподнимает футболку и осматривает рану, расправляя куртку.
От резкого движения из кармана выглянула рукоятка ножа.
Где-то рядом раздаётся полный боли вздох Чифую.
Место, ещё пять минут назад прибывающие в полном хаосе, находится в абсолютной тишине. Мицуя под всеобщее ахеревание вместе с близнецами смог стащить с горки Майки и быстро всучил его Дракену.
Такемичи берёт нож в руки и смотрит на него несколько долгих секунд. А потом возвращает взгляд на Баджи, будто читая его мысли:
–
Если ты собирался им себе что-то сделать. Глотку перегрызу.
Это не первая угроза ему подобного характера, но этой Баджи почему-то верит.
Кровь начинает подступает к горлу.
Ханагаки оперативно положил его голову на бок.
–
Битва окончена .
На Такемичи страшно смотреть.
Руки, запачканные кровью, безумные, животные глаза и запах обещающий медленную и жестокую расправу.
Только Ханме хватает ума ему перечить.
– Эй, эй, эй! Что значит окончен?!..
Он едва успевает произнести эти слова как его в голову прилетает нога, с разворота уносящая в нокаут.
– Видишь, окончен.
Запах крови захватывает свалку на равные с холодом мяты.
– К-а-з-у-т-о-р-а, – голос Майки – рёв, заключённый в буквы. И сам Майки чистая ярость, запертая в мясном мешке. Ханемия, смотрящий до этого испуганно на собственные руки, чуть не лишившие его лучшего друга жизни, поднимает глаза.
И видит зверя.
И видит того, кем он всегда хотел быть.
И кем бы он никогда не смог бы стать, и никогда не смог бы почувствовать тоже самое, и никогда не был достойным, никогда не был равным.
Татуировка на шее начинает жечь, предчувствуя,
знает, куда вопьётся Майки и будет терзать, пока кровь не перестанет течь, а дыхание не остановится.
Он напоследок смотрит на тяжело дышащего Кейске, отхаркивающего кровь и неотрывно смотрящего на него. Видит, как Ханагаки распахивает форму Томана и снимает с себя бинт, что-то говоря другому блондину находящемуся на грани истерики.
С Баджи всё теперь будет хорошо.
Ведь он больше не сможет ему навредить.
Он больше никому не сможет навредить.
И закрывает глаза, принимая свою судьбу.
Он больше не видит, но по-прежнему чувствует Майки. Такого сильного Альфу, находящегося в зверином безумии, сложно не заметить.
Он чувствует каждый его шаг к нему.
Не только человеческий, но и звериный.
Получил, дурак, то что хотел.
Слышит, как Дракен и Мицуя пытаются вразумить Майки, и как они отшатывается, откинутые альфа-аурой и кровавым смрадом.
Даже спустя столько лет и литров крови Ханемия может почувствовать под всем этим смрадом сладкую нотку дарующую его лёгким удушение.
Чувствует, как Майки и зверь, хотя сейчас они одно целое, сплетённое яростью и инстинктами, подходят достаточно близко и замахиваются.
Казуторе не привыкать к ударам.
Тем более, когда он заслужил такого финала.
Он должен умереть сегодня, а не Баджи.
У Баджи так много друзей, что желают слышать его дыхание.
И даже больше. Он видел, как перед первым ударом на испытание верности его руки слегка подрагивали.
Он заслужил это...
–
Нет, Майки.
Кулак останавливается прямо у его лица.
Тишина, будто бы ставшая благодаря запаху Майки и голосу Такемичи материальной, обволакивала его.
По телу прошла запоздалая дрожь.
– Такемичи, он...
–
Нет , – голос Ханагаки – холодная сталь. Казутора еле узнаёт в нём того мальчика с кем шёл до заброшенного игрового центра, треща о всякой ерунде. –
Баджи будет в порядке. Казутора ответит перед законом. Ты не будешь подвергать себя опасности, – если бы ещё несколько лет назад ему кто-то сказал, что Майки будет кому-то подчиняться, кто не является его родственником, то он бы не поверил.
Но сейчас он слышит медленно удаляющиеся от себя шаги.
И чувствует, как альфа-аура ослабевает.
И, не до конца веря в происходящее, всё-таки неуверенно приоткрывает глаза.
Баджи продолжает лежать на животе и смотреть на него круглыми глазами. Блондинчик, проглатывая всхлипы и слёзы, прижимает к месту ранения бинты. Ханагаки сидит рядом с ними, не отрывая взгляд от ворот на свалку. Дракен смотрит на Майки полубезумными глазами, Казутора ещё может различить витающий в воздухе запах специй, и лёгкую примесь печенья от рядом стоящего Мицуи.
И Майки.
Майки стоящего от него на расстояние трёх шагов, всего дрожащего от еле сдерживаемое им ярости.
Глаза Майки – выцветшая бездна, утратившая все цвета.
Почти абсолютно пустая и
почти абсолютно бесстрастная. Чистое, белоснежное насилие, которому
почти плевать в чей дом постучать.
Абсолютно не управляемая.
Почти.
–
Разгоняйте всех. Уже едет полиция , – и в правду, вдалеке стали слышны мигалки. Школьники, без пяти минут бандиты, побежали в рассыпную, унося ноги с места преступления. Когда не осталось никого кроме верхушки Томана, кроме Кисаки, которого под шумок уволок какой-то парень в кепке, в пачке и, что странно, в перчатках. –
Мы остаёмся. Казутора сдаётся. – Ханемия вздрагивает от произношения своего имени. Голос и запах кидают его то в жар, то в холод, не позволяя привыкнуть ни к одному состоянию. –
Баджи едет в больницу. Лечится .
Парни непонимающе смотрят на него. Скорой до сюда ехать минут двадцать. А с учётом, что никто из них на драку не взял телефон, то средство связи надо ещё найти. Это, не считая подъезжающей полиции.
Такемичи, неотрывно смотрящий на входные ворота на свалку, вдруг улыбнулся.
И это была именно улыбка, несмотря на всё количество выглядываемых клыков.
К самым воротам подъехала скорая помощь из которой выпрыгнул парень в медицинском противогазе и на бегу заорал:
– Ханагаки, блядь! Что б я ещё раз выполнил твою маленькую просьбу!.. Ох, ты ж блядь!!!
Медбрат наконец увидел лежащего на земле раненного и, мрачно хихикнув, сказал:
– У вас что кружок любителей острых и колющих предметов? Такаши, прись сюда, у нас ещё один! – потом присмотревшись к вроде как не буйному Баджи, снял противогаз и крикнул. – Этот вроде как нор!.. Блядь!!!
Двадцати двухлетний бета отшатнулся и закрыл нос в ужасе смотря на продолжающего улыбаться Такемичи.
Парни, присмотревшись к Ханагаки повнимательней, да, доведённого до ручки, избитого, явно желающего кому-то вырвать глотку, но в чём проблема?
Для тех, кто общался с Майки это просто в кафе не оказалось флажков.
Но у медбрата было немного другое виденье ситуации:
– Такаши, тащи успокоительное! У Такемичи начался гон!
Альфа внутри Такемичи не прекращал рычать и давить на скулящего на одной ноте большого кошака.
Его носитель, смотря как носятся его знакомые из больницы, желал того же.
Но сперва...
Такемичи повернулся к оторопевшим от такой информации парням, нашёл взглядом Майки и практически проурчал:
–
Его тело у твоих ног. ~ Только подойди, Манджиро~.
Больше он ничего не успел сказать.
Савада очень оперативно вколол ему успокоительное, и мир погрузился во тьму.
