Спасение златошёрстным Псом

      Такемичи пришёл в себя через три дня, примотанный к больничной койке ремнями, в наморднике и в одиночной палате.       Страшно болело всё.       Начиная от головы, заканчивая лапами Альфы. Он не знал, что у зверя вообще из-за внешних раздражителей хоть что-то может болеть.       Следящий за ним Савада, увидев, что тот пришёл в сознание и не пытается вырваться, медленно подошёл, посветил в глаза, чтобы проверить приняли ли зрачки человеческую форму, и снял медицинский противогаз, удостоверившись, что в комнате теперь можно дышать.       Поняв, что Ханагаки более-менее оклемался, он первым делом решил не освободить его и не подать стакан воды, хотя в издаваемом парнем хрипе можно было угадать это слово.       Не.       Первым делом медбрат начал его песочить.       О том каким идиотом надо быть, чтобы забыть про гон и не принять подавители, о том каким имбецилом надо быть, чтобы не заметить бо́льшую агрессивность и нервозность своего зверя, предвещающую жару, и о том каким дегенератом надо быть, чтобы, несмотря на всё выше перечисленное, попереться на разборки боевых стай, где много враждебно настроенных альф.       Такемичи большую часть его речи прослушал, но интуитивно в нужные моменты кивал.       По итогу его Альфа из-за столь долгого нахождения в агрессивной среде ненадолго впал в дикость, и теперь ясно почему его привязали к кровати.       Альфы в свой гон не самые приятные создания, злющие и ноющие, но когда они становятся дикими, то второе исчезает, а первое увеличивается многократно.       Сначала Альфа-зверь во время гона чувствует себя беспомощным во враждебно настроенной среде, и, если рядом находятся члены его стаи, он будет стараться найти защиту у них. Если по какой-то причине стая не способна обеспечить Альфе защиту, то он может пойти двумя путями: или найдёт укромное место, где спрячется, или станет очень агрессивным и нападёт на предполагаемую опасность. Такемичи, по идее, относится к первому типу, но в тот день всё так сложилось, что вариант "убежать и спрятаться" просто не рассматривался. Его стая в нём нуждалась, и его паре причинили боль.       Какими бы домашними не были Ханагаки и его Альфа, но инстинкты защиты в них невероятно сильны.       Поэтому получилось то, что получилось.       Сил удивляться этому не было.       Поэтому, когда с него сняли намордник, и он смог, наконец-то, сделать первый за долгое время вздох полной грудью, парень решил сразу задать самые главные вопросы:       "Как Баджи Кейске?"       "Кроме него никто не ранен?"       "Что с Казуторой?"       "Моя мать знает о произошедшем?"       Но с языка сорвалось только:       – К-как Ма-айк-ки?..       Альфа, несмотря на обволакивающую их боль, счастливо заурчал.       От ребят, которые дежурили у его палаты посменно и пытались оттащить Майки от двери и заставить хотя бы поспать, он узнал, что Баджи жив, не получил звездюлей за свой гейниальный план только потому, что больного бить – грех, ещё откинется (Дракен прорычал, что его уже и так Ками обидел), и сейчас лежит в палате с зашитой спиной, жрёт как не в себя больничную еду (Дракен опять-таки возмутился, ему столь хорошую еду не давали) и даже не думает извиняться, свято веря, что все его действия оправданы, и упорно повторяя, что ради защиты стаи, в которую он по-прежнему включает Казутору, он бы пошёл на подобное ещё раз.       Тоненькие ручки Эммы еле удерживали разъярённых Майки и Дракена, когда же Мицуя под мышки удерживал Чифую, намеревавшегося задушить этого альфу собственными руками.       Такемичи, услышав всё это, глубоко вздохнул.       И также глубоко выдохнул, подавившись всхлипом, вводя всех своих друзей в панику слёзным потоком.       Находясь в клубке объятий, прижатый к крепкой груди Дракена, когда его будто осминожка обвил Майки, соперничащий за место и внимание с рычащей на него Хиной, подстраиваясь под ласковые и утешительные поглаживания по голове от успокаивающе урчащего Мицуи, видя, как паникует, незнающий как к нему подобраться, Чифую, на которого Сано предостерегающе рычит, и слыша шебаршение Аккуна и компании за дверью, он дал волю слезам и накопившемуся за эти дни стрессу.       А потом спокойно уснул, чувствуя, что не одного его окружили.       Его Альфа тихо урчал, ощущая единство со стаей, купаясь в их общем, смешавшемся запахе, и уткнувшись в чью-то полосато-мохнатую шею, чей хозяин отвечал ему тем же.       Выписали его на следующий день, и он первым делом (после того как он отлепил от себя скулящего при мысли о разлуке Майки и заставил себя отойти от него дальше, чем на несколько шагов) отправился с Дракеном к Казуторе.       Смотря на парня, полного сожаления, вины и понимания тяжести всех своих ошибок, Такемичи от всего сердца пожелал ему выйти как можно скорее и вернуться в его стаю.       Дракен закатил глаза, но его Альфа согласно тёрлась о златошёрстного зверя, поддерживая слова человека.       Перед уходом Ханагаки с улыбкой сказал, что будет рад видеть его своим кохаем через два года.       Глаза Казуторы засияли, а губы сложились в счастливую улыбку.       И еле уловимый запах слёз стал сильнее, сплетаясь с солнцем и специями.       Стоя перед входом в палату Баджи, Такемичи не мог заставить себя открыть дверь.       Его одолевали противоречивые эмоции. С одной стороны, ему было безумно стыдно перед Кейске за то, что именно на него сорвался его зверь, а с другой он считал это абсолютно заслуженным.       Мысль уйти, пока его никто не видел, появилась и тут же исчезла, когда его сильно ударили по плечу со словами:       – Чего на проходе стоишь, партнёр? Заходи!       Как удобно, когда тебя лишают выбора.       Баджи, лежавший на кровати, выглядел нормально. Хотя он и после того, как его ножом проткнули, был живчиком, так что это не показатель. Но врачи уверяли, что всё с ним в порядке, намного лучше, чем было у Дракена, и через пару недель уже будет бегать.       В последнем Такемичи сомневался.       Зная Кейске, тот будет готов бежать хоть завтра.       – Хо-о-о, кто это ко мне пришёл? – Баджи улыбается зубастой улыбкой и хлопает по находящемуся рядом стулу, смотря на Чифую. Мацуно, не отрывая от него взгляда, усаживает Ханагаки на это место. Баджи хмурится и собирается что-то сказать, но Такемичи успевает первым:       – Как твоё самочувствие?       – А? – Кейске переводит на блондина удивлённый взгляд, как будто только заметил.       Чувство вины начало медленно уменьшаться.       – Нормально моё, как это, самочувствие. Кормят сытно – конечно, не лапша, но тоже ничего – спать по двенадцать часов дают, только гулять пока не отпускают, говорят, рана открыться может, – Баджи строит возмущённое лицо и ударяет по тумбе кулаком, заставляя Такемичи вздрогнуть.       – За какого слабака они меня принимают?! Да я бы с разрезанным брюхом ещё бы час простоял!       Такемичи, уже не слишком прислушиваясь к жалобам другого альфы, перевёл взгляд на Чифую, надеясь найти в нём помощь заставить этот неугомонный рот замолчать. Но застыл, увидев его взгляд.       Мацуно смотрел на Баджи взглядом полным любви и обиды.       И у Такемичи всё внутри деревенеет от осознания.       С Чифую порвала связь его пара, потом ушла из их стаи, избила на глазах у врага, а затем чуть не сдохла практически у него на руках.       Любая омега – да, что омега, кто угодно – уже бы послала его на хуй с такими выкрутасами.       Но не Чифую.       Но не Чифую, продолжающий верить в него, продолжающий защищать его и продолжающий любить его.       И он находился в этом состояние несколько недель.       Альфа протяжно скулит, и мир на секунду погружается во тьму.       Осознаёт себя Такемичи, стоя у автомата с напитками на внутреннем дворике, крепко держа прифигевшего Мацуно за руку.       – Что с тобой, блядь, такое?! – орёт практически на ухо Чифую, вырывая руку. На лице его абсолютное непонимание и лёгкое раздражение. – Я думал, ты хотел поговорить с Баджи, а ты просто подорвался, не сказав толком ничего и вдобавок утащив меня с собой! Не хотел говорить, так нефиг было приходить!       Такемичи задаёт вопрос, прежде чем успевает подумать:       – А ты зачем приходил?       Чифую застывает.       В ванили и лаванде безошибочно угадывается враждебность.       – В смысле зачем? – Мацуно говорит, с трудом удерживая себя от перехода на рык.       Такемичи чувствует, как до этого спокойно сидевшая Омега встаёт и медленным, предостерегающим шагом начинает приближаться к ним.       – Он – мой капитан, член моей стаи, мой друг, мой… – Чифую запинается. На его лице сомнение и печаль.       И от одного взгляда на это, сердце Такемичи запирает в тиски.       – …Нет, – тихо говорит Такемичи, отводя взгляд от Мацуно. Продолжить, смотря на него, он не сможет. – Он не твой капитан, не член твоей стаи, не твой друг и… Н-не твоя пара. Он ушёл из Томана, порвав все узы. Он не просто перешёл в другую банду. Он предал стаю. Не эту, в полторы сотни человек, а его, из Майки и его друзей. Он отказался как от боевой, так и от дружеской стаи. Майки и остальные смогут его простить, но не их звери. Для них тот, кому они открыли самые укромные места своей души и безоговорочно доверились, теперь предатель, разорвавший связь и ушедший к врагу. Для зверей не существует обмана. Они всегда принимают все действия за чистую монету, – Ханагаки глубоко вдыхает и продолжает. – Как и твой. Чифую, то, что сделал с тобой Баджи, было неправильно, и я это говорю не потому, что ты – омега, нет. Недооценивать тебя только поэтому было бы самой идиотской ошибкой в моей жизни. А потому, что выбранная пара не должна так поступать. Он не должен был рвать с тобой связь, он не должен был бить тебя, он вообще ничего из этого делать не должен был! – Такемичи не выдерживает и переходит на крик. – Он должен был уважать тебя, ценить и защищать, делать всё то, что ты делал для него, а не!..       Ханагаки не договаривает.       Слова встают комом в горле.       Потому что он слышит всхлип.       Он медленно переводит взгляд на Чифую.       У его партнёра трясутся плечи, глаза спрятаны под чёлкой и маленькие ладони рук, которыми он отчаянно обхватил себя, яростно сжимают собственные плечи.       – Я-я знаю, – медленно проговорил Мацуно, стараясь подавить дрожь голоса. – Я знаю, что он не должен был так поступать. Но я всё равно… В-всё равно…       Ханагаки больше не думает.       И заключает омегу в свои объятия.       И тот, вдыхая запах нежного солнца и мяты, чувствуя, как к его территории несмело, моля о доверии, подступает златошёрстный зверь, ломается.       – Я люблю его, – тихим и хриплым голосом говорит Чифую, проливая первые слезинки. – Я-я т-так люблю его-о-о, – его голос начинает дрожать, а за первыми солёными каплями сразу же идут вторые. – Он н-не дол-лжен б-был так со мной п-поступать, но в-все б-были так спокойн-ны, Санзу д-даже сказ-зал не быть э-эгоистом и что всем больно, ос-собенно М-майки. Н-но… – слёзы свободно текут по его лицу, пока он тихо шепчет признания, подрагивающими руками вцепившись Такемичи в спину. Рука со шрамом от ножа медленно опустилась на блондинистую голову и начала осторожно гладить, пока та, на которой был шрам от когтей, прижала к себе поближе, позволяя мокрому лицу уткнуться прямо в шею. Из глубин собственной грудной клетки медленно зазвучало успокаивающее урчание. – Н-но это-о был-ло так бо-о-ольно.       И Чифую не выдержал.       И Чифую зарыдал.       Он рассказал о тех неделях, проведённых в одиночестве, когда его разум понимал причину поступка Баджи, а зверь нет. Когда Омега безостановочно выла, вопрошая у своего человека, мира, вселенной, что они сделали не так. Когда во время его течки порванная связь болела, и всё что он мог сделать – это свернуться в клубок, наесться и обклеиться блокаторами запаха и тихо плакать, чтобы его заботливые родители не услышали и не заволновались ещё больше. Когда всё, что он мог сделать – это верить в Баджи, верить, что он это делает не просто так, что выполнит свой глупый план и вернётся к нему.       А потом Баджи чуть не умер.       И Чифую понял, что он не собирался возвращаться.       – Я-я не хоч-чу его п-прощат-ть… Я л-люблю его, н-но не хочу-у…       – Ты не должен. Ты можешь простить его не сразу. Ты имеешь полное право затаить обиду. Ты не обязан прощать его сразу. Ты можешь вообще никогда его не прощать. Никто не заставит тебя простить его.       Неозвученное "я не позволю" повисло в воздухе.       Чифую, больше не способный держать себя в вертикальном положении, медленно осел на пол, а Ханагаки плавно последовал за ним, проехавшись спиной по стене.       Чифую больше ничего не говорил.       Да и Такемичи тоже.       Всё что они делали – сидели, привалившись к стене, вцепившись друг в друга, как в спасительный круг, и тихо плакали.       Один оплакивал себя, свою боль, а другой – боль первого.       Запах ванили и пионов смешался с солнцем и мятой, став неразлучным.       И два зверя, меньший из которых тихо выл, плача, выплёскивая всю боль и непонимание в шерсть более большего собрата, обернувшегося вокруг его маленького тела и ласково уткнувшегося в крохотную шейку, стали тоже.       Через пятнадцать минут и море слёз Такемичи всё-таки смог оставить Чифую, попросив подождать его у выхода из больницы, чтобы они смогли пойти в кафе.       От мысли вернуться в палату к Баджи засосало под ложечкой, но он всё равно открыл дверь и уверенно прошёл внутрь.       – Ха? А, это ты? – Баджи, встрепенувшийся при звуке открывающейся двери, быстро подкис, увидев вошедшего. – Куда Чифу уволок, засранец? Не хорошо так таскать чужую омегу!       – Он не твой омега.       Баджи несколько секунд не реагирует, явно думая, что ему послышалось. Через несколько секунд тишины он понимает – нет, не послышалось.       – Хэ-э? В смысле?!       – Он не твой омега, – голос Такемичи твёрд. Лёгкий страх поселился на самом дне желудка, но он не позволит ему разрастись.       – Совсем тупой что ли? Да у любого в Томане спроси, и он тут же ответит, что Мацуно Чифую – омега Кейске Баджи!       Глаза темноволосого альфы безумно похожи на глаза Майки. В них такая же сила, бесстрашие и проглядывающаяся, вопреки всем законам мироздания, звериная сущность. Смотря в их глаза, невозможно перепутать их с бетой, омегой, да даже с гаммой. Чувствуя на себе их взгляд, ты инстинктивно будешь чувствовать себя под пятой сильного хищника, сильного Альфы, которому ничего не стоит разорвать тебя напополам.       Их глаза – не зеркала души.       Их глаза – кристально чистое стекло.       За обратной стороной которого, дремлет хищник, столь же внимательно наблюдающий за тобой, как и ты за ним.       В будущем общество будет считать таких людей опасными.       В будущем психологи проведут эксперимент, в результате которого выведут закономерность, а после составят статистику, по которой наиболее предрасположенными к убийствам будут считаться те, чьим внутренним зверем является хищное животное.       Что никто из самых ужасных и кровавых убийц прошлого или современности не имел внутри себя зайчика или овечку.       Это не удивительно.       Однако толкает людей на бесчисленные, бессмысленные, предельно кровавые убийства не внутренний зверь, каким бы он ни был.       А сам человек.       Так имеет ли значение, что именно тот, чьим зверем является волк, будет охотиться на "зайцев", "овец" или "кур"?       Зверю всё равно. Дикое животное будет радо любой попавшей в его лапы дичи.       Но именно человек получит больное, извращённое удовольствие, вдыхая запах ничем не отличающейся от его собственной крови, вырывая точно такое же, как и у него сердце, обрывая также несущественную в масштабе вселенной жизнь, думая, что так он стал выше своей жертвы.       Настоящий хищник.       "Fictus a praedatum bestia" или "Гибуцу", сокращённое обывателями, как назовёт эту психологическую болезнь учёный в две тысячи двенадцатом году, заинтересовавшийся мировоззрением серийного убийцы Ацуко Сато. Мужчина был альфой с внутренним зверем лаской. И вместе с этим зверем он замучил, убил и съел восемнадцать человек, прежде чем полиция смогла остановить его.       Каждая жертва была альфой или омегой являющейся мелким млекопитающим или птицей, входящим в рацион обычной ласки. Причём преступник старался быть как можно более похожим на своего животного собрата и поедал их внутренности, всегда начиная с мозга.       Каннибалов за всю историю было не мало, да и в современности тоже, так почему учёный решил взяться именно за этот случай?       Потому что его внутренним зверем тоже был Альфа-ласка.       Проведя с Сато год, на который перенесли его смертную казнь, он старательно изучал человека, с которым делил зверя одного вида.       И заметил между собой и им множество сходств.       Так почему же Ацуко Сато стал серийным убийцей, а Шота Кабаяси – нет?       Ответ был ужасен в своей простоте.       Потому что не захотел.       Потому, что над его присущей практически любому альфе или омеге, зверем которых был хищник, жаждой насилия всегда стоял разум.       Всегда стояла человечность.       Он опубликовал своё исследование в восхищение перед человеческим разумом. В желание поделиться с миром истиной, заключённой в том, что внутри нас находятся страшные пороки, которые мы сдерживаем силой нашего разума.       Но общество восприняло это по-другому.       Для народных масс это исследование стало зелёной карточкой для очередного притеснения.       Они всегда знали, что хищные Альфы и Омеги представляли бо́льшую опасность, но теперь у них было научное исследование, подтверждающее это.       Альф и омег, чьи животные являлись хищниками, стали неохотно брать на работу. В школе, с момента создания связи, их заставляли принимать успокоительные и ежемесячно принудительно посещать психолога. Если подозреваемыми в каком-то кровавом преступлении были такие альфы или омеги с вероятностью в шестьдесят пять процентов им выносили приговор, невзирая на алиби и опровергающие улики.       История циклична, и, избавившись от одних предрассудков, человечество вступило в эру других.       Не понимая, так и не сумев осознать, что именно эти предрассудки и создают среду для процветания всего того, чего они так бояться.       В этом будущем таким людям как Баджи будет очень трудно.       Уже сейчас его импульсивность и агрессивность являются большой проблемой. Он, как и любой подросток, в восторге от своего статуса альфы и своего зверя. Баджи с детства купается во внимание взрослых и страхе сверстников. Он выплёскивает во внешний мир всю свою агрессию, не задумываясь о последствиях, полностью уверенный в правильности своих поступков, под одобрение счастливо урчащего зверя.       И взрослые не могут этого не видеть, но утешают себя словами, что это подростковые гормоны и, когда он вырастет, он изменится.       Совершенно забывая, что из неуправляемых детей вырастают неуправляемые взрослые.       Баджи не вырастет (хотя благодаря стараниям Такемичи и повзрослеет).       Баджи не изменится.       Ханагаки уверен, что если бы в его первоначальном будущем он выжил, то был или каким-то якудза или коллектором. Он бы без зазрения совести приходил в чужие дома, выбивал все зубы у главы семьи, а потом бы спокойно смотрел, как у того на глазах насилуют его жену и детей.       И всё это только за вовремя не отданные деньги.       Перед глазами образ девушки, продолжающей дышать только благодаря чуду техники. Девушки избитой, осквернённой и униженной только для того, чтобы разозлить, не более. Девушки, что, не видя ни капли света, продолжала идти сквозь тьму, только потому, что знала, что где-то за пределами той бездны её ждут. Девушки с самыми яркими карими глазами и самой дерзкой улыбкой.       Принципы Кейске Баджи мало чем отличаются от принципов Осаная и его шайки.       Кто не свой – того не жалко.       Такемичи не может позволить Баджи умереть.       Но и находиться такому человеку рядом с Майки и Чифую, он тоже позволить не может.       Поэтому ему не страшно продолжить:       – Чифую больше не твой Омега. Ты разорвал с ним связь, ушёл из общей с ним стаи и избил. У тебя вообще нет никаких прав на него. У тебя даже не должно быть просто моральных сил взглянуть на него.       – Это ещё почему? – Баджи рычит, впервые прямо глядя ему в глаза. Такемичи стойко принимает этот взгляд. Златошёрстный Альфа подбирается, а Ханагаки расправляет плечи. Сейчас они борются за члена своей стаи. Они не могут отступить. – Да, я поступил не очень красиво, но…       – "Не очень красиво"? – количеством и остротой сарказма в его голосе можно оставить Баджи ещё один шрам. – "Не очень красиво" – это, когда популярный парень вежливо отвечает влюблённой в него девушке, что она не в его лиге. "Не очень красиво" – это не есть мамин суп, сказав ей, что он никогда у неё вкусным не получается. "Не очень красиво" – это на похоронах знакомого подумать: "Он это сделал, чтобы деньги не отдавать". А бросить свою пару во всех возможных смыслах, избить его, а потом чуть не сдохнуть у него на руках – это уже не "не очень красиво". Это полноценное "я малолетний-пубертатный камикадзе-дебил, которому плевать на близких людей".       – Мне не плевать на них! – был бы Такемичи в другом состоянии и перед другим человеком, он бы вздрогнул и даже, возможно, сжался бы. Но конкретно этот парень так его бесит, что инстинкты самосохранения плавно отступают перед более сильными чувствами. – Я это сделал, чтобы защитить их! Если бы всё получилось!..       – Если бы всё получилось так, как ты хотел, то уже бы был мёртв.       Такемичи чувствует нечто похожее на то, что было во время Кровавого Хэллоуина.       Но в корне другое.       Он полностью осознаёт себя, а его Альфа не стремится вырвать оппоненту глотку.       Нет.       Он прекрасно понимает, что подросток перед ним опасен, что проблемы со здоровьем и риск осложнений для него ничего не значат. Его Альфа знает, что сейчас большого кошака нельзя будет также легко прижать к земле, что сейчас больше шансов отхватить именно у них.       Но они продолжают настаивать на своём:       – Ты бы сдох прям там…       – А ну заткнись!       – …Истёк кровью прям на руках Чифую…       – Кому сказал, захлопнись!       – …Оставил бы все свои стаи и свою пару…       Сильный удар приходится по тумбе, из-за чего дрожит поставленная на неё ваза с цветами, а от вони бензина начинает щипать в глазах, но Такемичи продолжает:       – Думаешь, прижал меня во время гона и стал бессмертным?! Да я хоть щас тебя уделаю!..       – …И вместо того, чтобы посмотреть в их глаза и признать свои ошибки, ты решил уйти из их жизней, не оставив им другого выбора кроме как простить тебя.       Баджи, собирающийся врезать то ли ему, то ли тумбочке, застыл. На его лице возникло глупое, почти детское выражение полного непонимания:       – Я.… я не это хотел сделать!       – А что ты хотел?       Такемичи само спокойствие.       Комнату заполнил запах летнего солнца и мятной жвачки, вытесняя бензиновую резкость.       Златошёрстный Альфа смотрит на другого Альфу, сторожащего границы своей территории, прожигающего его пылающими яростью глазами. Чёрный зверь ждёт, когда этот враг сделает единственный нужный шаг, вступив на внешнюю территорию, чтобы он смог разорвать его в клочья.       Но синеглазый Альфа этого не делает.       Он ложится у самой границы и спокойным взором следит за чёрным, положив голову на лапы.       Более крупный Альфа застывает.       Он не понимает.       – Я хотел, чтобы Мия пришёл в себя и вернулся, – слова слетают с его языка легко и просто, и это пугает Кейске до чёртиков. Запах солнца приятно греет тело, согревает каждый участок тела и уголок души, а мята оставляет приятное послевкусие. Ему хочется раствориться в этом покое, в этом спокойствие. Он уже три года такого не чувствовал, совсем отвык. – Он бы не послушал меня, если бы на мне был запах Майки или Томана… Он бы отвернулся от всех нас и наломал бы в одиночестве дров. Я думал, что, как его лучший друг, смогу переубедить его…       Альфа смотрит на зверя, совершенно не проявляющего к нему ни агрессии, ни интереса. Он пытается донести до своего человека, что человек перед ними раздражающий и надо бы его познакомить с кулаками.       Но златошёрстный Альфа поднимает голову и рычит.       И зверь, против воли, вспоминает.       Вспоминает сильные лапы на его грудине, издевательски придавленный хвост, угрожающее рычание, так похожее на это, что звучало прямо у его глотки, царапая клыками незащищённую плоть.       И, сжавшись, отступает.       Синеглазый зверь снова кладёт голову на лапы, не отрывая взгляд от раздражающего кошака.       Он не позволит этому зверю встревать в дела его человека.       – …Но как бы не пытался, у меня не получалось, – в душе такой полный и не привычный покой. Точнее нет, не полный, человек перед ним его по-прежнему бесит, но сейчас все его чувства полностью его. Он не чувствует ни малейшей эмоции своего Альфы.       И это так странно.       – Он выглядел одержимым, не здоровым. Мия был, вроде бы, прежнем, только больше баек в разговорах, но стоило упомянуть Майки… И он начинал пугать до усрачки.       Альфа продолжает молчать.       Баджи никогда так надолго не переставал его ощущать.       Их эмоции всегда были связаны.       Если он был зол и рвался надавать пиздюлей – Альфа тоже был зол и рвался разорвать их врагов.       Если Альфу бесит какой-то зверь – то и его этот человек бесил.       Воспоминание, о том, как, когда он был голоден, а зверю не понравился запах машины, они решили сделать его более приятным, является не единственным, но самым известным.       Они всегда были вместе.       Всегда на одной волне.       Они – не делимое.       Поэтому, то, что сейчас он чувствует только свои эмоции, кажется противоестественным.       Но таким правильным.       – Я не мог пойти к Майки с этим. Он бы никогда не принял Мию. Я пытался его убедить, правда, пытался, почти умолял! Но всё это было бесполезно. И тогда… И тогда я решил пойти на это.       Баджи немного совестно от того, что отсутствие Альфы в его мыслях дарит ему такое чувство свободы.       Ему кажется, что он предаёт своего мохнатого товарища.       Хотя он говорил, что это нормально.       (– …Со скольки, говоришь, у тебя появился Альфа?       Он помнил, что в тот летний день было чертовски жарко. Майки и Эмма дрались за вентилятор и в процессе сломали его, поэтому он, чтобы остановить их шипение и попытки выцарапать друг другу глаза, любезно предложил сходить за мороженным. А точнее позорно проиграл в камень-ножницы-бумагу, но это не важно. Поскольку отправлять восьмилетнего ребенка так далеко крайне безответственно и, если миссис Баджи узнает об этом, запихает им это самое мороженное в одно место, с Кейске в магазин пошёл Шиничиро.       – С девяти месяцев! – Баджи гордился этим до опупения. Одной из любимых историй его мамы было то, как она ночью проснулась от шума из детской и на всех порах побежала в неё. Но вбежав, не увидела опасности, только маленькую пантеру, старательно пытающуюся залезть в детскую кроватку и раз за разом терпящую неудачу. Его мама неуверенно подошла, взяла на руки очаровательный комок шерсти, что, оказавшись в воздухе, поджал лапки и посмотрел на неё до жути знакомыми жёлтыми глазами. А когда она поднесла его к лицу поближе, чтобы рассмотреть получше, и вовсе положил свою маленькую лапку на её нос. Женщина рассмеялась и аккуратно положила котёнка в кровать к сыну. Детёныш пантеры счастливо заурчал, трясь о своего человека и кусая его за волосы. Маленький Кейске, всё ещё спящий, крепко схватился с пушистый хвост и засопел с большим довольством. Зверёныш забрался под голубое одеяло, прижался к боку своего человека и тоже заснул.       Голубенькое потрёпанное, искусанное и множество раз пошитое одеяло лежит в особой коробке с самыми драгоценными вещами для него и его зверя.       – Фига се, – старший из детей Сано присвистывает. – Я встретился со своим в шесть. Я думал, что раньше Манджиро – год и восемь месяцев – никто не встретит, ан-нет…       – Потому что я лучше Майки!       Вещей, в которых Кейске обскакивал своего друга, было не так много, и он собирался хвастаться каждой из них.       Даже тем случаем, когда ему монетка в нос пролезла, а Майки нет. И плевать, что пришлось вызывать скорую.       – Ха-а-а, не думаю, что это что-то хорошее.       – Что?       Шиничиро посмотрел на него пристальным взглядом. Его глаза, так похожие на глаза Майки, но в корне другие, задумчиво прищурились.       – Ну, просто… Я и Эмма были относительно большими, когда появились наши звери. Мы помним ещё то время, когда их не было. Майки же нет. Он чувствует и инстинктивно понимает, что как-то жил без его зверя, но весьма и весьма смутно. А ты…       Слова пускай и были сказаны с намёком на продолжения, но в них и во взгляде явно чувствовался вопрос.       – Вообще не представляю, как быть без него.       – Ну вот, – выносит вердикт Шиничиро и кивает, как будто закончил мысль.       Баджи ничего не понял.       – Скажи мне, малыш Кей, – Баджи собирается сказать, что он уже не малыш, но Шиничиро опередил. – Чего ты хочешь?       Ребёнок непонимающе моргает, смотря на, внимательно смотрящего на него, парня.       – Есть хочу. Мороженное и мясо. И подраться с кем-то.       – А, то есть как обычно, – добродушно усмехается Сано. – Но чего хочешь именно ты?       Баджи непонимающе хмурится.       – Я именно этого и хочу.       Взгляд Шиничиро – бездна, так знакомая Кейске. Только совсем не пугающая, будто бы её цель не затягивать, а отражать.       Знал бы он про чёрные дыры, сказал бы что они противоположности.       Но Баджи не знал.       – А если отделить желание зверя.       – Как это, отделить?       Из груди Шиничиро вырывается усталый вздох.       – Бля-я-я-я, что с тобой, что с Майки, ну и намучаюсь я, – потом закидывает руки за голову, тянется и усмехается. – Хотя, это проблемы будущего меня. А сейчас, малыш Кей, тебе какую? Вкусы своих гремлинов я знаю.       Дынное мороженное на палочке приятно холодило руки, лёгкий запах бензина и кошачьей мяты витает в воздухе, слегка смешиваясь с землёй и небом, приятно наполняющим грудь. Запахи Майки и Эммы, оставленные на их одежде, тоже смешиваются, создавая вместе ни с чем несравнимое сочетание.       Баджи жадно его вдыхает.       Совсем не подозревая, что вскоре больше никогда не сможет его почувствовать.)       – Ты думал, что будет, если ты провалишься?       – Конечно! Я даже всё сделал, чтобы это было менее болезненно! И!..       – Нет, – быстро обрывает Такемичи. Его глаза – синий холод, промёрзший до самой глубины океан. – Ты не понимаешь. Я тебе расскажу.       Он медленно начинает вставать, не отрывая взгляда от жёлтых глаз.       Запах в комнате, пока что не заметно, начинает меняться.       А почти забытые за три года инстинкты начинают просыпаться, вспоминая, что бывает, когда Альфа с нежным запахом начинает злиться.       – Ты бы умер. Совсем. Навсегда. Больше не было бы ни Кейске Баджи, ни его Альфы. Ты бы больше не смог ни есть лапшу, ни подраться с кем-то, ни погладить бездомную кошку.       Запах мяты становится всё слабее.       Как когда-то давно становилась слабее земля.       – Ты бы больше ничего не смог сделать: ни сказать Казуторе, что он не виноват, ни остановить Майки от мести твоему убийце, ни успокоить Мицую и Дракена, ни утешить Чифую.       Запах солнца практически полностью перекрывает мяту, выжигая её. Ещё немного, и он возьмётся за кислород, но Баджи этого пока не замечает. Слова, которые он слышит, кажутся ему противоестественными, но что-то есть в голосе, во взгляде Такемичи, что заставляет поверить в них.       Заставляет поверить, что так бы всё и было.       – Ты бы ушёл и оставил их. А они бы жили. Они бы жили с воспоминаниями о том, как их друга убили на их глазах, а они не смогли сделать ни-че-го. Они бы злились на тебя, возможно, в какой-то момент даже возненавидели, но, в конце концов, простили. Мёртвые, знаешь ли, намного приятнее живых. Мёртвые больше не могут косячить. Плохие воспоминания забылись бы, и остались бы только хорошие, и у них бы не было другого выбора, кроме как простить тебя.       Баджи пытается сделать вздох и не может.       Комната наполнена жаром, который заставляет глаза слезиться, а лёгкие почти обгореть от одного вдоха.       Альфа в глубине души своего человека с дрожью вспоминает, какого это. Какого это, когда на тебя злится небо.       По комнате разносится надсадное сипение.       – Так скажи мне, Кейске Баджи, – взгляд Такемичи – синяя бездна, в самой глубине которой спрятаны такие монстры, с какими ни одному человеку ни за что не справиться. Остаётся только молиться, чтобы эти ужасы из самого сердца океана оставались спящими. – Ты думал, что будет, если ты провалишься?       Но монстры, спящие двадцать шесть лет, проснулись.       И упокой Бог души тех, кто вызвал их гнев.       Также как когда-то упокоил души тех, кто вызвал гнев Чёрного Дракона.       Баджи в очередной попытке сделать вздох хватается за Ханагаки, пока черношёрстный Альфа, слегка дрожа, лежит, следя испуганными глазами за другим, спокойным как удав, Альфой.       Когда Такемичи кладёт руку на плечо Баджи и позволяет сделать вздох, заставляя снова посмотреть в его глаза, златошёрстный зверь скалится.       И огромный чёрный кот испуганно скулит.       Такемичи выходит из палаты через пятнадцать минут.       Он не гордится тем, что сделал, но будет ли он об этом жалеть?       Ха! О, нет.       Впервые, в жизни ему выдался случай излить на кого-то всю скопившуюся пассивную агрессию.       Альфа насмешливо прищурился, намекая, что не только пассивную.       Такемичи советует ему заткнуться.       Перед тем, как спуститься к Чифую, он кое-что вспоминает.       Ханагаки пишет быстрое сообщение Мацуно, что задержится ещё минут на десять, и получает такой же быстрый ответ в виде поднятого большого пальца и фотографии омеги, играющего в лото вместе со стариками на первом этаже.       Он хихикает, желает другу разорвать пенсионеров в пух и прах и поднимается на ещё один этаж.       Он подходит к знакомой палате, которую видел уже десяток раз, и заглядывает за стекло.       И чувствует, как его сердце останавливается.       Потому что палата пуста.       Потому что даже лёгкого флёра колокольчиков и мёда рядом с ней нет, только типичный для больницы запах лекарств и болезни.       С никогда не исчезающим душком смерти.       Альфа истошно скулит и в панике ищет следы, оставленные Омегой с синим оперением, пытаясь докричаться до неё по той хрупкой связи, которую они смогли создать.       Мысли Такемичи скачут, одна другой хуже, но общий смысл их един.       Неужто они сделали хуже?       Неужто они отняли то немногое время, которое у неё было?       Неужто они…       Такемичи чувствует, как мало ему воздуха.       – О, Мичи, милый, ты уже вернулся?       Добродушный голос Савады Юки, милейшей женщины-беты лет шестидесяти, выводит его из ступора, позволяя сделать вдох.       – Зачастил ты к нам, сахарочек, то один твой друг, то второй, как же опасно в наше время быть молодым, – медсестра протирает свои круглые голубые очки, из-за своего слабого обоняния, совершенно не замечая предынфарктного состояния Такемичи, и надевает, наконец, видя Ханагаки.       И удивлённо охает.       – Ох! Мичи, дыши, лапушка, только дыши! – старческие, морщинистые руки берут его и нежно сжимают. Серые глаза полные волнения и заботы смотрят в его, и Такемичи видит своё отражение в них и в стёклах очков. Госпожа Савада делает глубокий вдох, и Такемичи, как болванчик, повторяет за ней. Так повторяется несколько раз, пока перед глазами всё не проясняется, а руки, которые, оказывается, дрожали, не успокаиваются.       – Вот видишь, дорогуша, дышать это очень просто и очень приятно! – говорит Савада, отпуская его руки, но не отводя от него обеспокоенного взгляда. – Но что же случилось, пирожочек?       Ханагаки переводит испуганный взгляд на палату и до медсестры доходит.       – О, Ками! Мичи, нет, не стоит пугаться! Если честно, я тебя искала, чтобы сказать благую новость!       Такемичи непонимающе смотрит. Что могло произойти за те две с небольшим недели, что его не было?       Не могла же…       – Мисс Кикё Ёсида очнулась!       Эти простые слова бьют Такемичи наотмашь, снова выбивая из лёгких весь воздух.       – Представляешь, Мичи, она очнулась пять дней назад! Мисс очень энергична и уже желает, как можно быстрее приступить к реабилитации! Это чудо какое-то! И она очень хочет познакомиться с тем, кто навещал её все эти месяцы! Пойдём, она!..       – Нет.       Савада, радостно лепечущая, замолчала, непонимающе посмотрев на него.       – Я… я безумно рад за неё, госпожа Савада. Правда! Просто…       Просто сейчас он не в состояние встретится с ней.       Просто он на взводе из-за Баджи, Чифую и Казуторы и Майки, всегда из-за Майки.       Просто сейчас его Альфа не может подарить ей покой из-за раздражения, вызванного большим чёрным кошаком, из-за волнения и сочувствия маленькому, но сильному Омеге, который ждёт его внизу, и странной тянущей тоски, и жажды по другому Альфе с глазами, пробуждающими дрожь по всему телу, и голосом, одним своим звучанием убеждающие сдаться и лечь у его ног, уткнувшись в пушистую грудку.       Просто сейчас они не в состоянии взять под контроль свой запах.       Он не хочет напоминать ей о произошедшем.       Ханагаки должен сказать всё это госпоже Саваде, должен объяснить, но слова лежат на языке тяжёлые и грубые, не способные донести истинный смысл мыслей.       Он зажмуривается, надеясь, что всё-таки сможет собрать их воедино.       – Не надо.       Такемичи раскрывает глаза и поражённо смотрит на мисс Юки.       Её лицо – тихая нежность, запоздалое сожаление. Непроизнесённые "я понимаю" и "не мучай себя" в изгибе бровей и вдохе сорвавшиеся с губ. Она ласково проводит рукой по его и без того растрёпанным волосам и дарит ему маленькую, но бесконечно добрую улыбку.       – Иди, отдохни. Я вижу, ты устал.       Слова испаряются с языка, даруя неповторимую лёгкость. Оказывается, они и вовсе не были нужны.       Такемичи кивает и одними губами шепчет прощание, направляясь к лестнице.       Его Альфа лёг, слегка свернувшись, и довольно заурчал.       Члену стаи не нужен зверь, чтобы сделать другого зверя счастливым.       Они провели с Чифую весь остаток дня.       После того как они посидели в кафе, попробовав почти все шоколадные и ванильные десерты, они покормили бездомных кошек у дома Мацуно, где их и нашла мама Чифую. Та, увидев своего сына с новым другом, затащила их домой, убедив Такемичи остаться на обед. Весь обед его бомбардировали домашней едой и вопросами, слыша которые омега, то краснел, то бледнел. Но Ханагаки стойко выдержал и ни единожды не сдал друга. Минори Мацуно одобрительно покивала, похвалив способность Чифую в выборе друзей, и ехидно сверкнув глазами и игриво усилив запах маргариток и груш предложила рассказать несколько забавных историй из детства. Парень быстро схватил его за руку и потащил в свою комнату под звонкий смех своей матери.       Блондинистый омега гордо представил ему свою коллекцию сёдзе манги и Такемичи с удивлением, под радостным взором Мацуно, узнал, что подобные работы могут вызвать его интерес. А также коллекцию фарфоровых и пластиковых фигурок котиков, большинство из которых было похоже на его домашнего любимца Пеке Джея.       Когда они закончили наступил уже вечер и пришёл отец Чифую, а миссис Минори позвала на ужин. Он, в отличие от обеда, прошёл в уютной тишине, только когда подали чай начались обсуждения. Хидора Мацуно был немногословным мужчиной-омегой, пахнущий одуванчиками и ирисками, лет сорока. Он отвечал на все вопросы жены, с улыбкой слушал её рассказы и внимательно смотрел на Чифую через стёкла прямоугольных очков, когда парень описывал прошедший день, одобрительно кивая. Он даже спросил у Такемичи о его дне и настроение. И альфа, немного заикаясь, сказал, что с Чифую было очень весело, а госпожа Мацуно готовит очень вкусный омурайс. Обе омеги польщённо зарделись, но если младший хмыкнул и закивал, говоря "а как иначе", то женщина, хихикая, сказала, что с удовольствием научит его готовить также. Мужчина в ответ на это тихо рассмеялся, и сказал, что ему очень приятно это слышать.       Запахи семьи Мацуно смешались, создавая неповторимый коктейль.       И Такемичи, обмирая внутри, понял, что его запах их совсем не портит.       После ужина Чифую и миссис Минори затащили его смотреть фильм на диване, а мистер Хидори сел в кресло и стал читать книгу, периодически тоже посматривая на происходящее на экране.       Когда он опомнился, было уже девять вечера и мать семейства запретила ему идти домой в такой темноте.       Такемичи чувствовал, что что-то здесь не чисто, но яркая улыбка миссис Минори оставалась столь же очаровательной и бесстыжей.       Они посмотрели ещё один фильм, на это раз мистер Хидори составил им компанию на диване, поэтому был безжалостно задавлен двумя парами ног. После небольшой войны, когда его пытались затоптать, а он оборонялся щекоткой и щипанием за пятки, в итоге которой Такемичи прилетело локтем под дых, они скомпоновались и даже пришедшему на шум Пеке Джэю нашлось место на коленях Ханагаки.       В десять сорок ему постелили футон в комнате Чифую, а в одиннадцать он уже лежал на нём желая другу спокойной ночи.       Такемичи лежал на мягком футоне, вдыхая смешанный запах семьи Мацуно, который смешался с его собственным, чувствовал тепло в животе от сытного ужина и в душе от приятных разговоров, и старался как можно быстрее смаргивать слёзы.       Именно так в его представление должна была выглядит семья.       Его Альфа, рядом с которым свернулся чернолапый Омега, согласно кивнул, ощущая ненавязчивое доброжелательное присутствие двух других Омег на границе его внешней территории.       И вдыхая прекрасный запах не их дома, они погрузились в сон.       В последнюю секунду поняв, что им кого-то не хватает.       (Майки проснулся в пять утра от звонка телефона с жёстким недосыпом и желанием убивать.       – Кто?       Это прозвучало не как вопрос – да даже не речь человеческая – а скорее, как рёв мотоцикла.       В своё оправдание, Майки мог сказать, что он нежная, ранимая душа, которая любит поспать и которая карает за игнорирование его желаний.       А хотя подождите.       Он не перед кем не обязан оправдываться.       Даже перед Кен-чиком.       Удивительно, что он вообще проснулся от чего-либо в пять утра.       Не уж-то стареет?       Его Дракен с Эммой и дедом разбудить не могут до двенадцати, а тут на первых вибрациях подкинулся с постели.       Кто ж там, блядь, такой, что его буквально за шкирку вздёрнул его Альфа?       – …Майки?       Сердечко остановилось только для того, чтобы запеть трелью:       – Та-ке-му-чи~, – Майки забирает все свои слова назад и искренне благодарит своего Альфу.       Тот насмешливо фырчит, как бы говоря "не только для тебя стараюсь".       – Ты впервые мне звонишь! Случилось что? – мысль, что Мичи позвонил ему только потому, что ему что-то надо, неприятно давит на сердце, но если это так, то Майки прямо сейчас, одетый в пижаму в горошек, побежит к нему. Но игривую натуру не сдержать, поэтому он продолжает. – Или просто соскучился?~       – …Мне тебя не хватает, Майки.       Манджиро не уверен, это у него галлюцинации от недосыпа или он умер и попал в рай.       Альфа, тоже от такого счастья, подкинулся и заинтересованно замотал хвостом.       – Д-д-да? – великий глава Томана свернулся в клубочек на кровати, прижал телефон поближе к уху и через раз дышал, боясь спугнуть момент.       – Угу…       Голос Такемичи был тихим и сонным. Было очевидно, что он только проснулся, и мысль о том, что такой открытый и откровенный в своих желаниях Мичи находится на другой стороне связи, заставило Майки быстро втянуть воздух, поджав пальцы ног.       Мичи после сна, такой сонный Мичи, со своими забавными растрёпанными волосами, со своими синими-синими прищуренными после сна глазами, с его тёплой и пахнущей мятой кожей, наверняка сохранившей тепло кровати…       Выглядит как мечта, о которой лучше сейчас не думать.       – Я у Чифую дома.       Воздушное настроение тут же пропало, заставив Майки и его Альфу нахмуриться.       Майки пожалел, что у него нет столь удобного хвоста, чтобы хлестать себя по бокам, приводя в чувства.       – Да-а, Такемучи?~       Был бы Ханагаки в более сознательном состояние, он бы узнал этот сладкий тон (после которого крошатся зубы или трещат от неожиданных объятий рёбра), но сейчас он был явно не в той кондиции.       – Да… Мама Чифую очень вкусно готовит, а его отец выглядит очень милым…       "Этот Засранец уже познакомил его с родственниками", – пронеслась паническая мысль в голове Сано.       К Мацуно Майки относился, в общем, хорошо. Он был сильным и ответственным омегой, на которого, в отличие от Баджи, можно было положиться. Честно сказать, их компания видела в этом сохранение равновесия вселенной: такому раздолбаю как Баджи просто необходим был такой порядочный парень как Чифую.       А потом произошло то, что произошло, и теперь все, не смотря на давнюю дружбу с Баджи, считают, что Мацуно достоин большего.       И Майки – прости, Баджи, но ты сам виноват – с ними согласен.       Но не к Такемичи тяни свои коготки!       Альфа разъярённо зарычал, не понимая, с хрена ли их пара ночует дома у какой-то омеги, а не у них?!       Майки собирался задать его Такемичи этот животрепещущий вопрос, но тот его опередил:       – Смешение их запахов… Было похоже на семью.       Слова застряли в горле, как и ревнивые мысли.       Мичи звучал задумчиво и… Очень грустно.       – Я всегда хотел узнать на что это похоже… Это было мило… Тепло… И правильно…       От этого голоса и этих слов у Манджиро разбилось сердце.       Он подозревал, что с семьёй Такемичи что-то не так. Мичи не любил о них говорить, всегда переводя тему или делая такое лицо, что сердце Майки просто не выдерживало, и он сам начинал другой разговор. Посещая его дом, Майки ни разу не наткнулся на взрослых, даже не почувствовал их запах. Даже заглянув в хозяйскую спальню (то, о чём Такемичи не знает – ему не навредит), Сано почувствовал лишь слабый остаток, оставленный другими альфой и омегой.       Когда Ханагаки провёл три дня в больнице во время своего гона, никто, кроме Манджиро и их друзей, его не навестил.       Всё это сводилось к одному неутешительному выводу.       Майки открыл рот, собираясь сказать, что Мичи не надо грустить из-за этого, ведь он с удовольствием приведёт его к себе домой и искупает своим запахом, что Эмма от него без ума (а точнее от той реакции, которую он у её брата вызывает, но это не важно), а его деду достаточно будет того, что его непутёвый внук притащил домой того, кто не избивает за косой взгляд и не даёт другим (считай Майки) это делать, что в его комнате ещё более мило, тепло и уютно, а если нет, то он с готовностью открыт для предложений, пока они не поступают от его сестры.       Но лишь надсадный вздох смог из него вырваться, и тишина объяла два дома.       Майки прижал колени к груди, поджав губу и слушая раздражённое шипение Альфы, непонимающего нерешительность своего человека.       Манджиро хотел бы быть таким же бесстрашным, как его зверь, но он всё же был человеком.       Полным сомнений человеком.       Несмотря на ответное притяжение их зверей, несмотря на то, что Майки натурально плывёт от его запаха, и законченное испытание для ухаживания, было видно, что Ханагаки не до конца понимает ситуацию.       И с учётом, что он рос без семейной стаи, понятно почему.       Ему сложнее воспринимать неагрессивные сигналы от другого зверя, выходящие за рамки дружеских, он плохо различает более тонкие запахи на людях, оставленные их семьёй, и не понимает действия собственного зверя, который чувствует потенциальную пару и старается сделать всё, чтобы выразить ответную заинтересованность.       Но во всём этом так мало настоящего Такемичи, что Майки просто не может переступить черту.       Но и сказать не может.       А вдруг сам Такемичи будет не рад их связи? Вдруг сам он не рассматривает его больше, чем друга, и мысль быть его парой покажется ему противной?       Майки не готов потерять случайные и не очень касания чуть шершавыми руками к его коже, не готов к тому, что в глазах, смотрящих на него с восхищением и обожанием, появиться отвращение, не готов, что Мичи вновь начнёт скрывать от них свой запах.       Его Альфа, пускай и убеждён, что этого не произойдёт, не готов потерять присутствие златошёрстного зверя рядом с собой.       Поэтому бесконечность нежных слов остаётся лежать на языке, пока одним сухим глотком не оказывается в бездонном желудке.       Поэтому он лишь произносит:       – И почувствуешь это ещё, Мичи. Обещаю.       Вкладывая в эти слова все чувства, которые не в силах прямо передать.       Комната вновь погружается в тишину, пока из трубки не раздаётся зевок.       Майки слышит его и не может сдержать улыбки, понимая, что считать зевок очаровательным — это уже клиника.       – Хоршо… я вьрю тебе Майки.       Слова становятся менее разборчивым, голос всё более приглушённым, и Манджиро понимает, что Такемичи отрубается.       Мысль, что завтра он сможет издеваться над Мичи, используя этот звонок, и вызывать у другого альфы этот очаровательный стыдливый румянец, заставляет Майки широко улыбнуться.       На языке уже вертится множество вариантов пожелания самого сладкого сна.       Пока…       – Ах да… Я подумал, что им не хватает твоего запаха. Что если из него убрать всю кровь, то вместе с моим он станет даже лучше. Правильным, что ли… Спокойной ночи, Манджиро.       И сбросил звонок.       Майки уставился на телефон.       Через несколько минут Эмма проснулась от восторженного визга (факт этого Манджиро будет отрицать до конца своих дней) и, быстро поняв источник шума, направилась в комнату брата с целью заткнуть его тапочком.       Через минуту Мансако Сано дёрнулся и упал с кровати из-за двойного восторженного визга его ненормальных внуков.)       Ханагаки чувствовал ебучее дежавю, стоя на собрание Томана чуть ли не в первом ряду, рядом с Дракеном.       Форма, ещё хранившая на себе запахи девочек из кружка домоводства и Мицуи, сидела как влитая и самим фактом своего существования, поднимала настроение до небес.       Дракен беззлобно фыркнул, что, если бы девчонки оказались менее рукастыми, Ханагаки пришлось бы переться в форме Майки.       Такемичи старался держать серьёзное лицо, чтобы ни одним мускулом на нём не показать, что эта самая форма лежит у него в особой коробке под кроватью, чтобы не смешалась с другими и не потеряла свой запах.       Судя по скисшему лицу Кена, это не помогло.       Слава Ками, пришёл Майки, а то такую долю осуждения Такемичи не мог выдержать физически.       Принюхавшись, он с удивлением понял, что сегодня запах Майки отличается от обычного. Сквозь кровавый смрад просачивалось что-то другое. Что-то настоящее.       Такемичи было безумно интересно узнать, что это было.       На протяжение всей речи Ханагаки не отводил от него взгляд. И, несмотря на то, что взгляд Сано практически не обращался к нему, он чувствовал большего зверя, кружащего вокруг него на мягких лапах.       Это присутствие даровало ему странное успокоение. Как будто самим фактов своего присутствия этот зверь уверял его, что всё будет хорошо. Его Альфа, радостно лая, подбежал к границе внешней территории и уткнулся в мех чужого Альфы. Оба зверя счастливо заурчали. Такемичи почувствовал, как от всего этого начал немного плавиться.       Но это не помешало любому покою испариться, как только вышел Ханма.       Слушая его слова, он с обмиранием понимал, что, несмотря на спасённую жизнь Баджи, план Кисаки по-прежнему идёт как надо. Он усилил Томан и ещё больше зарекомендовал себя перед верхушкой и простыми членами.       Златошёрстный Альфа злобно зарычал, но быстро замолчал, почувствовав нежное вылизывание своей шеи. Больший зверь успокаивающе урчал, обещая всё решить и призывая не беспокоиться.       Синеглазый зверь недоверчиво взглянул, но решил довериться, забравшись под бок своей пары, своего друга.       Когда хвала обычных членов банды в сторону Кисаки стихла, Майки прошёлся по всем своим людям ленивым, безэмоциональным взглядом, пока не наткнулся на него.       В ту же секунду внутри чёрных дыр зажглись ёбанные сверхновые, и Манджиро, широко и радостно оскалившись, практически проурчал:       – А также с этого дня Кисаки Тетта исключается из Банды Томан.~       Храм погрузился в тишину.       Не только обычные члены выглядели шокировано, непонимающе смотря и переглядываясь, но и Капитаны, и их Замы. Только Дракен стоял с траурной рожей, человека, тонувшего в зыбучих песках и уже не пытающегося сделать абсолютно ничего, чтобы из них выбраться. Также особой мимикой отличались и люди, стоявшие на верхушке ступеней храма. У Майки было лицо кота, который точно знал, что скоро ему дадут сметану и уже чувствовал её вкус, Ханма стоял с лицом, застрявшим между толкающим возвышенные речи ебалом и "лицом обычным охреневшим", лицо же Чифую нельзя было назвать никак иначе, как злорадным. По движению его губ вполне можно было распознать слова "выкуси, сучка".       Такемичи чувствовал, что ещё немного и он кинется на Майки, чтобы тереться об него и урчать на ушко, точно также как сейчас делает его зверь.       Но ничто не может длиться долго. А у хорошего, вообще, есть очень неприятное свойство заканчиваться слишком рано.       – Что?!       Обычно холодный и высокомерный голос Кисаки был столь полон возмущения, раздражения, неверия и даже обиды, что скрыть улыбку уже не было никаких сил.       – А? – Майки неохотно оторвал от Такемичи взгляд и перевёл взгляд на Тетту. Было практически видно, как все звёзды тухнут, оставляя только абсолютную и безразличную пустоту. – Чего тебе?       – Чего мне?! – Кисаки орёт, позабыв про всё вокруг и всех вокруг. – Чего мне?!       Кажется, от ярости он забыл слова, потому что десяток секунд он мог только глубоко и быстро вдыхать, старательно вспоминая их.       Майки продолжал смотреть на него не впечатлённым взглядом.       – Ты не можешь меня, блядь, выгнать! – шок наконец-то прошёл, но способность к красноречию, пока не слишком пришла в себя. – Я столько сделал для Томана! Привёл стольких людей! Ты не можешь меня выгнать после этого!       – Почему не могу? – улыбка Майки абсолютно невинна и абсолютно бесстыжа. – Я это делаю!       – Я Капитан третьего отряда! Кого ты поставишь на моё место?!       Вопрос, честно говоря, был хороший. У Майки было не так много доверенных лиц, которых он может поставить во главу своих отрядов, а с учётом того, что благодаря присоединившимся людям их стало почти в два раза больше, то распределение людей становится реальной проблемой. Тут или назначить не доверенное лицо, или распихать по отрядам большее количество людей, чем Капитан и его Зам могут проконтролировать.       – А-а-а? Никого. Просто распределю твоих людей по другим отрядам.~       "Потому что люди, уже выдрессированные им, такие же мутные, как и он", – понял Такемичи и поразился редкой дальновидности Майки. Отряд Кисаки, бывший Мёбиус, был удивительно сплочённый и дисциплинированный. Слово их Капитана было законом, да даже не простым, а как минимум природы. Поразительное послушание от альф и омег в сторону беты.       Убрать Кисаки будет недостаточно, ведь в Томане по-прежнему останутся люди, готовые выполнять его приказы. Опасность скроется, но никуда не денется. Распределение этих членов по другим отрядам не только разделит их, но и даст участникам других отрядов возможность более пристально наблюдать за ними, уменьшая вероятность мятежа или предательства.       "Поразительная сообразительность, Майки! "       Стоящий и наблюдающий за этим шоу Мучо прикрыл глаза и попытался унять дёргающийся глаз, при воспоминании об удивительном уроке проведённом на днях.       Чтоб он ещё раз пытался объяснить Главе политику внутри банды.       Кисаки вновь потерял способность говорить.       – Останешься до конца собрания. Но, – любое легкомыслие пропало из Майки, сделав черты его лица острыми, а над храмом сгустился запах крови со странными незнакомыми и непонятными примесями, от которых у рядом стоящих людей спёрло дыхание, – если ещё раз увижу тебя на нашей территории – убью.       А потом сразу после этих слов перевёл взгляд на Ханагаки – как, блядь, взгляд может так быстро меняться – и практически пропел:       – Также, хочу передать слово Чифую Мацуно, Заместителю Первого отряда.       – Баджи Кейске был Капитаном первого отряда и моим другом. Возможно, вы уже знаете, что он ушёл из Томана, чтобы предотвратить нападение Вальхаллы на Тосву и погрузился в это дело слишком глубоко, – после госпитализации Баджи Такемичи предложил Мицуи распустить слухи, что это был план Баджи по уничтожению Вальхаллы изнутри, чтобы, когда тот выздоровеет, его отряд не считал его предателем. Такаши посмотрел на него большими глазами и практически прошептал: "Срань Господня, у Майки, наконец, появятся мозги". Ханагаки не совсем его понял. – Он был ранен в бою и мог умереть. Это было страшным событием, которое мы запомним на долгие годы, – все члены банды опустили головы. Насилие было им привычно, они получали от него первобытное удовольствие, но смерть, убийство было совсем другим делом. Они ещё жили в своих наивных мечтах, где герой, несмотря на все удары, встаёт, а нож никогда не пронзает сердце. Поэтому, когда смерть подошла так близко, что они смогли почувствовать её холодное дыхание на лице одного из них, это не могло не повлиять на них. – Но, слава Ками, благодаря помощи вовремя подоспевшей скорой помощи и силам одного из нас, трагедии удалось избежать, – Такемичи почувствовал все обращённые на него взгляды полные восхищения. Самое странное, что часть из них принадлежала бывшей Вальхалле. – Но мой Капитан по-прежнему не в состояние руководить. Я спросил нашего Главу, кого он поставит на его место, пока здоровье Баджи приходит в норму. И Майки ответил, что я могу выбрать. Что ж, я сделал выбор.       Храм погрузился в тишину. Каждый член банды в нетерпеливом ожидании не отводил взгляда от Чифую. Такемичи, тоже поглощённый его речью, быстро посмотрел на Кисаки. Тот стоял со сжимающимися в ярости кулаками и лицом полным желания мести. Но, несмотря на это, он всё равно выглядел как иллюстрация бессилия. В данный момент он не мог сделать ничего, чтобы изменить своё положение. Но Ханагаки знал, что его бессилие не продлиться долго. Уже сейчас его жгучая ярость медленно отступала, возвращая бразды правления холодному расчёту и планированию.       Такемичи прищурил глаза.       Он знал финал и середину этой истории, но не знал её начало.       Что могли сделать Манджиро и Хина, что Кисаки так сильно захотел их смерти?       Некоторые вопросы не узнать никакими способами, кроме самых прямых и банальных.       Шанс на успех минимальный, но Ханагаки готов рискнуть.       Альфа, до этого счастливо милующийся с другим зверем, согласно тявкнул.       – Во время больничного Кейске Баджи я назначаю главой первого отряда Сато Рюсея!       Несколько членов первого отряда подавились воздухом и молниеносно подняли головы. В их глазах читалась чистая паника.       – Оу-у-у, Чифу выбрал меня Капитаном? Я так польщён.~       Сладкий голос донёсся откуда-то из конца толпы, которая, услышав его, сразу расступилась, дав новому временному Командиру первого отряда дорогу.       Чифую сделал лицо, будто ему в рот запихали целый почищенный лимон.       – Несмотря, на твой скверный характер, я признаю, что ты хороший боец и неплохой руководитель. У меня нет других возможных претендентов, кроме тебя.       Чифую почему-то бросил на Такемичи взгляд полный тоски, а потом полный раздражения на Майки.       Несмотря на яростно шипящую на него чернолапую Омегу, Сано продолжал улыбаться, практически полностью отдавшись ощущению мягкой шерсти рядом с телом его Альфы.       – О-о-о, Чифу, не стоит стесняться, я всегда знал, что ты ко мне не равнодушен, – лимон явно сменился лопатой дерьма у носа, и Рюсей не смог сдержать смех, пока продолжал идти. – Раз уж это надо моему дорогому Баджи, то я, так уж и быть, вернусь в ряды Томана. Конечно, только пока Кей не поправиться. Надеюсь, вы, ребята, не забыли меня?~       Взгляды большей части первого отряда красноречиво говорили, что не забыли и периодически видятся с ним в кошмарах.       Рюсей снова рассмеялся.       – По выбору Заместителя Капитана первого отряда Мацуно Чифую я назначаю Рюсея Сато временным Капитаном первого отряда!       После слов главы со всех сторон прогремели поздравления, и только первый отряд тихо на одной ноте завыл преданно, смотря на своего зама.       Чифую старался на них не смотреть.       – Но это не всё.       Все поражённо замолчали.       Какие ещё новости мог приготовить их Глава?       – Благодаря победе над Вальхаллой теперь нас стало ещё больше. Её бывших членов можно было бы разделить и распределить по отрядам. Но, – Майки скалится и кроваво-незнакомый запах отдаёт откровенным весельем, – что в этом интересного? Поэтому я решил создать новый отряд!       Среди членов банды тут же поднялся гул.       "Новый отряд?"       "Членов Вальхаллы и вправду много."       "А кто будет капитаном?"       – И Капитаном его я выберу человека, без которого некоторых из нас сегодня тут могло не быть, того, кто спас моего друга и выполнил практически невыполнимое испытание.       Такемичи непонимающе заморгал.       Подождите-ка…       – Такемичи Ханагаки! Капитаном шестого отряда будешь ты!       Если ему показалось, что в прошлый раз на него были устремлены все взгляды, то теперь он понял, что это было далеко не так.       Храм погрузился в абсолютную тишину.       А в следующую секунду потонул в крике.       Все поздравляли его, хвалили, а он пытался не свалиться на колени прям там.       Собственный отряд, и кому? Ему?!       Разве он подходит для этой роли? Разве он способен руководить людьми?       Разве ему можно доверять что-то настолько важное?       – Такемичи Ханагаки!       Голова дёрнулась в сторону Майки сама собой.       Он стоял на вершине лестницы храма такой гордый и возвышенный, смотрящий на него столь пристальным взглядом, что у Такемичи спёрло дыхание. В глазах Майки не было сомнений. Только непоколебимая уверенность в нём, в Такемичи.       – Подними голову и поприветствуй свой отряд!       И Такемичи высоко поднял голову, расставив дрожащие ноги на ширине плеч.       Потому что, если Майки в него верит, то у него просто нет другого выбора, кроме как поверить в себя.       – Можете на меня рассчитывать!       Слёзы, катившиеся градом, он уже даже не пытался скрыть.       Собрание продлилось ещё полчаса.       Такемичи не особо слушал, о чём там разглагольствует Дракен, если что-то важное, ему скажут из первых уст, у него была задача поважнее.       Разобраться, что делать с его отрядом.       Даже произнося это из раза в раз в голове, Такемичи не мог побороть позорное желание завизжать.       Он думал, что присоединившиеся ребята из Вальхаллы будут проблемными и верными Кисаки.       Но, как оказалось, большинство даже не знало кто этот стрёмный парень с лицом "как будто у него запор".       И Ханагаки понял, что это даже логично.       У Кисаки не было столько времени всё подготовить, как с Мебиусом, плюс его отряд тоже требовал его внимания и времени. Так и получилось, что, скорее всего, о причастности Кисаки знала лишь верхушка во главе с Ханмой, простые же члены просто шли за ними. Их просто собрали вместе, победив, и они шли за своим Главой.       Хотя больше всего удивило даже не это, а то уважение, которое эти ребята испытывали к нему.       С чего бы это?       (Они помнили запах жара и спекающего плоть солнца, а некоторые даже помнили его ощущение. Как воздух превратился в расплавленный металл, в бесконечно тяжёлый и бесконечно болезненный, который, как бы они не старались, не могли вдохнуть. Как члены Томана за его спиной спокойно стояли, нетронутые этой яростью самого солнца. И лишь единицы, стоявшие перед ним в тот момент, помнят его взгляд: дикий, безбашенный и совершенно безразличный к их существованию. Ему было совершенно всё равно – задохнуться они или нет, и, если бы не нападение на Главу Томана, они были уверены, жар бы проел их насквозь.       Поэтому они боялись.       Поэтому они уважали.       Поэтому они ждали, когда не на них, а на их врагов падёт гнев солнца.)       У Такемичи нет никаких идей.       Дракен распустил их одной короткой фразой, и Такемичи направился в лес, игнорируя крики зовущего его Майки и скулёж другого Альфы, от которого отрывали златошёрстного зверя.       Ханагаки потом перед ним извинится, сейчас у него есть работа поважнее.       Он все эти полчаса следил за загаром из солярия и похожим на его собственную причёску хохолком.       И поэтому с лёгкостью заметил тот момент, сразу после слов Дракена, когда Кисаки стремительно пошёл вглубь леса.       Он должен был как можно быстрее догнать его.       Но этого делать не понадобилось.       – Я видел, как ты следил за мной. Если хотел сделать это незаметно, то стоило хотя бы моргать.       Кисаки стоял у другого выхода с территории храма, более дальнего и менее известного. Он смотрел на него внимательным, расчётливым взглядом, лишь на дне которого продолжало находиться пренебрежение.       Не стоит недооценивать своего врага, но от старых привычек крайне сложно избавиться.       – Каждый раз, когда я моргаю, ты испаряешься, а кто-то из моих друзей чуть не умирает. Пугающая статистка, которую я не хочу проверять.       Такемичи сказал эту фразу просто в ответ, не рассчитывая, что Кисаки поведётся на эту почти детскую манипуляцию.       Но он всё-таки отреагировал, пускай и не так, как Ханагаки надеялся в своих самых смелых фантазиях.       Он вздрогнул.       Кисаки Тетта вздрогнул от намёка, что он – убийца.       Такемичи прищурил глаза.       – Какие смелые заявления. Для них должны быть железобетонные доказательства.       Его спина идеально прямая, а лицо не выражает ничего кроме скуки. Только недостаточно быстро убранные за спину руки намекают, что не всё так просто.       – Да, нет, – спокойно начинает Такемичи. Он неотрывно смотрит на Кисаки, пытаясь понять, что ему в этой ситуации кажется странным. Но он уже знает, как это выяснить, поэтому продолжает. – Мне не так уж нужны доказательства. Мне достаточно просто знать.       – О? – его голос также ленив и не заинтересован. Его глаза прямо говорят: "Да как же ты меня достал". – И думаешь этого достаточно для кого-то другого кроме тебя?       Улыбка Такемичи слаще мёда и ярче солнца.       – Ну, не знаю… Майки хватило же.       Идеальная маска безразличия на лице Кисаки застывает и немного трескается, а под ней показывается что-то настоящее.       Такемичи не уверен в том, что увидел.       Поэтому он должен разбить маску ещё больше.       – Вот как, – Лицо Кисаки показывает искреннее раздражение. – Так одних твоих слов ему хватило. Поздравляю. Что ты от меня-то хочешь? Поздравлений?       – Причину.       – Что?       – Причину, почему ты это делаешь.       Кисаки закатывает глаза и поправляет очки, не замечая, как оправа в его руках слегка дёрнулась.       – О чём ты? Я ничего не сделал. Твоим друзьям не повезло. Или ты собираешься убедить меня в моей причастности, как убедил Майки?       Насмешка коснулась тонких губ, а глаза за стёклами очков блеснули расчётливостью.       – Я, честно, был удивлён не меньше тебя, когда Майки это сделал, – просто после его шока наступило счастье и желание расцеловать эти пухлые щёчки. – Я даже не успел познакомить его с Осанаем и лидерами других подавленных тобой банд.       Маленькая улыбка на лице Кисаки застыла.       – Ох, и что же эти "надёжные" люди тебе рассказали? Что они белые и пушистые, а я злой гений, который манипуляциями свёл их с пути истинного?       Не был бы Кисаки бетой, Такемичи был уверен, что его зверем была бы змея. Одним его голосом можно отравиться.       – О, нет. Они те ещё грешники, и сами это прекрасно знают. Также ясно, что если они простые грешники, то ты сам дьявол.       – Ками, как банально, – бета закатывает глаза. Такемичи чувствует обиду. Хей, он должен злить его и импровизировать на ходу, не будь к нему так строг!       – Согласен, но это лишь их слова, – глаза Кисаки нехорошо прищуриваются. Такемичи почти жаль тех, за чьими длинными языками скоро начнётся сбор. Вот только перед глазами белая палата, а в ушах монотонное гудение, а в носу больничная стерильность и почти завядшие колокольчики. – Я же считаю, что ты вполовину не так умён, каким себя мнишь.       Такемичи пиздит, как дышит, и молится своим актёрским данным.       – Ха! – Кисаки смеётся, прикрывая глаза, но усилившийся запах лака для волос намекает, что от этого заявление в нём появилось больше злости, чем веселья. – Я лучший ученик в своей параллели! Моя стратегия помогла нам выиграть в бою с Вальхаллой и!..       – И одной из твоих стратегий по достижению лидирующего место в Томане будет убийство Эммы Сано безымянным байкером с помощью железной биты.       Кисаки застывает.       А Такемичи старается подавить дрожь в руках.       От лица Кисаки, которое побледнело на несколько тонов, его мутит, поэтому Ханагаки вспоминает, почему он тут стоит.       Заведённое в следующем году дело об убийстве девушки со светлыми волосами, нежно-жёлтыми глазами, шкодливой улыбкой и освежающим запахом. Очередная могила на фамильном кладбище Сано с очередными слишком маленькими цифрами.       Девушка, которой Майки и Хина дарят одни из самых ярких своих улыбок.       Девушка, которая при каждой встрече издевается над ним, но заставляет смеяться.       Белоснежная Омега, что всегда насмешливо смотрит на весь мир, но счастливо мурлычет, крутясь вокруг серого Альфы, прося его поиграть с ней.       Такемичи смотрит на то, как маска трескается и полностью спадает с лица Кисаки, и знает, что он не может отступить.       Его Альфа согласно гавкает.       – Откуда ты?!..       На лице Тетты чистый ужас. Теперь он не смотрит на Такемичи свысока.       Ханагаки продолжает чуть жутковато улыбаться, внутренне обливаясь потом и выполняя дыхательную гимнастику.       – Повторюсь, ты не настолько умён, как о себе думаешь, Кисаки. Серьёзно, на что ты рассчитывал?       Такемичи практически на сто процентов уверен, что бета убрал за собой всё, что только мог, и раскопать что-то практически нереально.       И будь Кисаки чуть постарше или чуть более уверенным, он бы не поверил.       Но.       Сейчас он – пятнадцатилетний шкет замышляющий убийство и его только что шокировали тем, что знают о его планах наперёд.       Подростковая неуверенность, что всегда была его главным врагом, впервые играет ему на руку.       – Т-ты, – Кисаки Тетта, дамы и господа, Глава группировки Томан и просто конченный ублюдок заикается перед ним. Расскажи кому, не поверят. – Ты не можешь это доказать.       – Ага, – просто говорит Такемичи, внутренне вцепляясь за шерсть своего зверя, набираясь моральных сил для следующего шага. – Но разве мне надо доказывать тебе, то, что ты и так знаешь? Например, потеря Майки всех, кто ему дорог, станет для него фатальным ударом, после которого он станет пустой куклой со страшной репутацией и авторитетом, которой можно как угодно вертеть, а потом незаметно избавиться.       Вроде бы именно это произошло в первой временной линии.       Если Такемичи думал, что на лице Кисаки до этого был ужас, то теперь он понял, что то был лёгкий испуг.       Бедняга аж пошатнулся.       – Но знаешь, что мне неизвестно? Что заставляет меня ночами не спать, а всё думать, думать и думать? Ради какой цели ты пытаешься убить моих друзей? М, Ки-са-ки, – Такемичи не напирает на бету запахом, хотя все инстинкты кричат ему об этом. Но нет. С этим конкретным бетой это не прокатит. Холодный расчёт и не запятнанный инстинктами ужас – вот ключ к правде. – Так почему ты пытаешься убить моих друзей?       Взгляд Тетты обычно спокойный, сейчас отражает внутреннюю панику, веки неконтролируемо слегка подрагивают, а зрачки сами по себе перебегают с одной черты лица оппонента на другую, создавая ощущение, что дрожат сами глаза. На его лице сотни эмоций сменяют одна другую, но ужас всегда лидирует среди них. Запах лака для волос скачет, то скрываясь, то усиливаясь, от неудачных попыток Кисаки взять его под контроль.       Он думает, что проглядел равного, даже превосходящего его.       Такемичи не должен дать ему понять насколько сильно тот ошибается.       – …Я хочу стать самым могущественным в Японии ради Хинаты Тачибаны.       Ханагаки свято верит, что ему послышалось или он чего-то не допонял, но десятки секунд спустя слова не приобретают ни продолжения, ни иного смысла.       – Ч-чего?       – Ради Хинаты Тачибаны, – повторяет Кисаки, выглядящий уже менее испуганно, но его состояние Такемичи уже мало волнует. Он пытается использовать полученную информацию и соединить с уже известной, и пока получается крайне плохо.       – Каким сучьим образом твоё господство над Японией сдалось Хине?!       Такемичи не выдерживает и кричит.       Потому что он ни хрена не понимает.       – Потому что она достойна большего! – Кисаки, видимо от всех нервных потрясений, тоже начинает на него орать. – Потому что она идеальна и прекрасна, и достойна не меньшего, чем вся Япония!       – Идеальна?! Прекрасна?!       Нет, Такемичи не отрицает, его подруга – это подарок от Ками. Который в одно лицо может выжрать три банки пива, когда его подкашивает уже на половине первой, который не проверяет тетради некоторых своих учеников, сразу ставя меньший балл, который забывает убрать старую еду из холодильника, а потом находит в нём новую жизнь, и который не давал ему и Наото позвать дезинфекцию, потому что Тачибане было жаль тараканов.       Он любит Хину, но, Ками, эта женщина порой его доводит.       – Ты даже не считаешь, что она прекрасна и удивительна! – на лице Кисаки чистая ярость и – Такемичи кажется или в уголках его глаз слёзы? – Как она может быть парой такого чурбана!       Ханагаки чувствует, как все мозговые клетки в его мозгу получили эту информацию, обработали и вышли покурить, чтобы осознать.       – Но я не пара Хины, – говорит Такемичи с испуганным лицом, потому что такая перспектива его и вправду пугает.       Кисаки, который, видимо, собирался на него и дальше орать, снова застывает. Лицо его прямо-таки кричит о недоверии. Но шок на лице Такемичи, очевидно, так красноречив, что Тетта поражённо таращит глаза.       Они стоят в тишине несколько минут, обдумывая каждый своё и охуевая по-своему.       Но до Такемичи доходит первым.       – Ты что, пытался отбить у меня Хину с помощью власти?! Ты какой-то Альфа со спермотоксикозом или умный бета?! Как нас вообще можно за пару принять?!       Его уже не волнует, что первоначальный план был в том, чтобы запугать Кисаки до усрачки и, выяснив мотив, прыгать в прошлое столько раз, пока бета не поймёт, что его цель не исполнима.       Но. Снова это "но".       Какой мотив – такая реакция.       Кисаки не многим от него отличается.       – Я не могу ей предложить твои Альфа штучки! Приходится выезжать на том, что вся Япония была бы у её ног! То, что я не зарезал тебя по-тихому и утешил её в нужный момент, уже показывает, что я умный бета! Да вы с младшей школы вместе, все считают, что вы пара!       – А язык у тебя и у всех вас где?! Ни одна гнида, кроме Майки, за всё это время не подошла и не спросила!       – А зачем, если и так всё понятно?!       – Ну, может быть, чтобы не быть имбецилом, который пошёл на убийство людей ради девушки, даже, блядь, не попробовав с этой девушкой заговорить?!       – Я говорил с ней!       – Когда?! Она пересказывает мне все стрёмные подкаты, а твоя кожа выглядит как у индюшки на день благодарения, а очки являются прямым оскорблением самого феномена моды! Она бы не смогла о таком потрясение смолчать!       – Я так не выгляжу! – в этом предложении Кисаки от крика, наконец, перешёл на почти визг. – Мне всё это идёт!       – Кто тебе так напиздел?!       – Ханма! И он не врёт!       – Раз не врёт, и ты выглядишь ахуенно, так почему ты до сих пор не подошёл к Хине?! – Такемичи начинает звучать так, будто он хочет этого. Это его немного отрезвляет. – Ты вообще хочешь становиться криминальным авторитетом?!       Кисаки замолкает, но его лицо красочная картина глубокомысленной фразы: "Да, не, не очень".       Такеми чувствует, как перед глазами всё становится красным.       – Да, пошёл ты в жопу! Ты испоганил жизнь стольким людям, чуть не убил нескольких человек и ради чего? Ради того, чего ты, блядь, даже не хочешь! Может тебе просто нравится убивать?!       – НЕТ! – голос Кисаки гремит по всей территории храма, пугая птиц и не успевших ещё разойтись по домам членов Томана гопников местного разлива. – Мне не нравится это делать! Просто!..       – Так с хрена ли ты тогда делаешь, это уже не в первый раз?! Раз тебе это не нравится, то почему не остановился после Дракена?! Почему вообще дошёл до Баджи?!       – Потому что я не знал, что убивать так страшно!..       И тогда кровавая пелена спадает, и Такемичи видит подростка всего дрожащего от различных бурлящих в нём эмоций.       Не знал?       Но он же тот, кто это организовал…       – Я всё спланировал, рассчитал, я понимал, что так должно произойти, но, увидев, я, я!..       И тогда Ханагаки понял в чём отличие первой попытки убийства от второй.       Вторую, в отличие от первой, Кисаки видел.       Он видел, как из Баджи вместе с кровью утекает жизнь, и знал, что это его вина.       И, наверное, впервые за всё это время Ханагаки посмотрел на Кисаки не как, на будущего Главу Томана и убийцу его друзей, а как на подростка.       Подростка, во всём его подростковом максимализме, явно вышедшем из всех возможных берегов, когда отказ девочки приравнивается к концу жизни. Вот только, никакого отказа от девочки не было, она даже о нём не знает, а вместо суицида – убийство для достижения цели, чтобы ей понравиться.       Такемичи понял, что за всё это время не взглянул на Кисаки, как на настоящего человека.       У него были цели, пускай и дебильные, а пути к их исполнению – ужасными, но они были и, видимо, за всё это время никто не удосужился ему сказать: "Чувак, это какой-то пиздец, давай чего попроще".       Такемичи не хочет быть этим человеком.       Но, чёрт возьми, с учётом его мотивации это легче, чем прыгать во времени и портить каждый его план.       – Тогда не делай этого! Просто придумай что-нибудь другое! Ты же, блядь, умный!       – И что я, по-твоему, должен сделать?! Они уже знают, что в этом виноват я, они захотят!..       – Не захотят! Они не знают!       – Что?!       – Дракен уверен, что это из-за ненависти Киёмасы, а у Баджи нет никаких доказательств, кроме его чуйки, которую весь Томан считает шилом в жопе! Я никому не сказал и не скажу!       – Я что, должен тебе просто поверить?!       – Тогда можешь дальше убивать людей, потому что зассываешь позвать девчонку на свидание!       – Я не боюсь!       Кисаки почти прорычал это. Было бы без "почти", если бы в его голосе было чуть меньше истеричных ноток.       – Так докажи.       Такемичи краем мозга понимает, что сейчас взял на понт своего врага, чтобы тот пригласил его лучшую подругу на свидание.       Прости, Хина, ради Хэппи Энда придётся малость попотеть и, возможно, попозориться.       Кисаки застывает. Потом приоткрывает рот и смотрит на Такемичи пустым, пытающимся осмыслить произошедшее взглядом.       Через, примерно, двадцать секунд до него доходит смысл слов, и он становиться свекольно-красным.       – Я-я тебе н-ничего не должен!       И убегает с территории храма, чуть споткнувшись о небольшую ступеньку.       Такемичи с минуту смотрит ему в след.       А потом как мешок падает на землю прямо там, где он стоял.       Ноги его просто не держат.       А после его Альфа, принюхавшись и выяснив, что скачущий запах лака отдалился достаточно далеко, дал ему зелёный свет.       И Такемичи заорал, схватившись за голову, и отпустил свой самоконтроль, наполнив лесок запахом подпалённой мяты.       Он орал где-то минуты три, пока горло не засаднило, а крик не оборвался кашлем.       Кажется, его лёгкие ему мстили и пытались сбежать, используя кратчайший путь к свободе.       – Ва-а-ау, Ханагаки, какая у тебя хорошая дыхалка! Главе с тобой очень повезло!~       Такемичи, продолжая кашлять, быстро повернул голову в сторону знакомого голоса.       Шуджи Ханма стоял в кустах и смотрел на него с чем-то похожим на восхищение. Но для этого возвышенного чувства в его глазах было слишком много веселья.       По спине Такемичи пробежала нехорошая дрожь.       – Т-ты, – горло по-прежнему саднило, поэтому Ханагаки резко закашлялся. – Как д-давно – кхе-кхе – ты здесь?..       – С самого начала!       Ханма был олицетворением фразы: "Наглость – второе счастье".       – П-почему?..       – Ну, я с самого начала хотел идти за Теттой, но увидев, что за ним идёшь ты, немного притормозил и пропустил тебя! – голос Ханмы был полон бесстыжего восторга и удовольствия. Всё в нём говорило, что он был в восторге от того шоу, которое ему показал Ханагаки. – Хотел пойти за тобой на случай, если ты что-то захочешь с ним сделать, но ты вдруг начал запугивать его, как старшеклассник детсадовца! Ками, это было незабываемо! – Ханма не выдержал и заржал. – Я думал Тетта самый умный гопник на районе, но оказывается, им всё это время был ты! Вот это поворот! Вот это экспрессия! Я не доживу до следующего эпизода!       А теперь он просто издевался.       – П-пошёл нахуй, – Такемичи это бы прорычал, если бы его горло не ощущалось как наждачка.       Его Альфа яростно зарычал, но Такимичи настоял, что бы тот пока не отсвечивал. Не известно, что он может сделать. Зверь неохотно послушался.       – Если я всё правильно понял, то скоро, – буднично сказал Ханма, присаживаясь рядом с ним на землю и не отводя от него взгляд. Ханагаки посмотрел на него в ответ, демонстрируя явное пренебрежение. Но Шуджи лишь усмехнулся и продолжил своё дело.       Так они просидели минут пять, пока горло Такемичи не пришло в рабочее состояние.       – Чего тебе?       – Как хорошо, что ты решил спросить, а то я забеспокоился, что ум у тебя не восполняемый ресурс, – Ханма весь аж засветился. Такемичи посмотрел на него не впечатлённым взглядом. Его с двенадцати гнобили, этому хрену придётся постараться, чтобы его задеть. Шуджи надул губы, демонстрируя обиду, но не смог продержать это мину долго, вновь растягивая губы в улыбке. – Так у Тетты есть шанс?       – В чём?       – С девчонкой!       – А, с Хиной. Честно? Вообще нету. Ни одного.       – Ну-у-у, не будь к Тетте столь строгим, у него есть и положительные стороны! Например!..       – И ни одна из них не отменяет тот факт, что у него есть член. Который Хине точно не понравится.       Храм погрузился в тишину. Даже на лице Ханмы сквозь извечное веселье пробилось удивление.       – Оу. Так Тачибана?..       – Ага. У Кисаки никаких шансов.       – Оу, – минута тишины. – Так даже лучше! – Такемичи перевёл на Ханму непонимающий взгляд. – Мы можем помочь друг другу!       – Каким-таким образом?       – Я постараюсь убедить Тетту, что на его Тачибане свет клином не сошёлся и в будущем у него есть ещё много хороших перспектив, а ты будешь держать свой зоопарк от него подальше. Кисаки мальчик хрупкий – один удар, и он пропал!       Такемичи прищурил глаза и более внимательно всмотрелся в лыбящееся лицо Шуджи. Это было бы хорошо. Даже очень хорошо. После неудачной попытки флирта Кисаки будет расстроен и наличие того, кто его утешит и скажет ему, что не в одной Хине счастье, было бы очень кстати. Но тут была одна неувязочка.       А нахрена это Ханме?       Видимо, сомнение было написано у него на лице, потому что тот торопливо сказал:       – Да не грузись, мы оба в выигрыше! Тетта будет полностью в моём распоряжении, а ты спокойно сможешь и дальше ухаживать за Главой! Все в выигрыше!       И тут мозг Такемичи отказался обрабатывать информацию во второй раз за вечер. Наверное, потому, что клетки мозга, получившие её, осознали полученное и поняли, что трезвыми осознавать этот мир больше не способны.       Как-то резко захотелось бухнуть…       Блядь, он четырнадцатилетка, и пиво ему никто не продаст.       – Ч-что делать?..       – Ухаживать! – Ханма был слишком увлечён этой темой, чтобы заметить окаменевшее лицо Такемичи. – Честно скажу, ваши танцы вокруг друг друга – одно из самых весёлых и занимательных шоу, что я видел в жизни! Хотя некоторые ребята из Вальхаллы считают это даже крайне романтичным. "Моя пара принесла тушу врага прямо к моим ногам, кья~", – он цокнул, прикрывая глаза, будто сдаваясь и делая одолжение. – Ла-а-адно, признаю. Возможно, ваши ухаживания даже немного, самую чуточку очаровательные. Выбил из меня комплимент, негодник~. Парни из Вальхаллы всю неделю не могли заткнуться, обсуждая тебя и Главу! Обсасывали твою победу над Баджи, а когда им этого стало мало, ломанулись узнавать ещё у членов Томана, – прервавшись на секунду, он взглянул на лицо Такемичи и безудержно заржал, схватившись за живот. Ханагаки боится представить какое у него сейчас лицо. – Пха-ха-ха, о, Ками! Ты бы себя сейчас видел! Какого это, понимать, что превратил своих бывших врагов в визжащих девочек-подростков, текущих по твоей истории ухаживания? ~       – …У меня нет истории ухаживания.       – Ой, да, – Ханма настолько артистично закатил глаза, что, кажется, переплюнул в этом Кисаки. Такемичи искренне верил, что картиннее него это сделать не сможет никто. – А Баджи Кейске гейний – ой, извиняюсь – гений нашего времени с самыми эффективными планами…       – Нет, я не ухаживаю за Майки.       – …И приятным хара… Что?       Ханма уставился на него квадратными глазами.       Такемичи почувствовал, как к его территории подходит чужой зверь и с пристальным неверием смотрит на него. Альфа посмотрел на него в ответ и поражённо пискнул. Такого он за двадцать шесть лет не видел. Пятнистый зверь захихикал и начал обходить внешнюю территорию кругом, не отводя взгляда от её хозяина.       – Правильно ли я понял, что всё это время ты не ухаживал за Главой?       Зверь вцепился в Альфу сияющими золотыми глазами, выискивая признаки лжи. Но хозяин территории лишь грустно вздохнул и обречённо кивнул, положив голову на лапы и тихонько, тоскливо заскулив.       – Нет.       Секунда тишины. Скулёж Альфы стал громче.       Незваный гость, задрав голову и, давясь воздухом и слюной, засмеялся.       Ханма же смотрел на Такемичи глазами полными разочарования, неверия и восхищения одновременно.       – А чем ты тогда занимался, если не ухаживал за ним?       – Я всего лишь был рядом с ним! Я поддерживал его, спасал его друзей и старался защитить его самого! – Такемичи руками и ногами вцепился в идею отрицания. – Я лишь большую часть дня провожу с ним, кормлю, периодически таскаю на спине и останавливаю от совершения глупостей… – подожите-ка… – а он трётся об меня, делится дорояки, всё время обнимает и обещает переломать ноги любому, кто меня обидит… – однако, чем больше Ханагаки говорил, тем больше его хрупкая картина мира трескалась, пока не осыпалась стеклянной пылью.       К Такемичи пришло осознание.       Ну как пришло.       Скорее вломилось, снеся входную дверь, и ударило пяткой в челюсть с разворота, а потом гордо выпрямилось и, издав ликующий клич, утащило с собой не успевшие спрятаться мозговые клетки.       – Если это не ухаживание, то я не знаю, что ты можешь назвать ухаживанием, – спокойно говорит Шуджи, когда его зверь уже лёг от смеха и продолжает ржать, подрагивая от переизбытка чувств лапами.       – Срань Господня, я ухаживаю за Майки.       Ханма издал звук хлопушек с конфетти.       – И что теперь ты будешь делать?       – …В смысле?       – Ну, ты прекратишь ухаживание? – с нетерпением начал спрашивать явно неоправданно сильно заинтересованный Шуджи. – Ты, в водовороте противоречивых чувств, оставишь Главу, он вырастит одиноким и нелюдимым, не умеющим любить и доверять людям, и в один прекрасный день вы встретитесь, и он, снова заполучив тебя, уже не сможет отпустить!..       Голос его полон тревожного энтузиазма.       Ханагаки смотрел на Ханму крайне обеспокоенным взглядом.       – Кхм, – парень откашлялся и отвернулся, но Такемичи успел заметить слегка покрасневшие щёки. – Так что ты будешь делать? Глава тебе вообще нравится?       – Нравится…       Такемичи никогда не думал о Майки в таком ключе. В смысле, да, он ему приятен и дорог – он, блядь, и для него тоже во времени прыгает –, но свои чувства к нему он как-то не анализировал.       У Майки сложный характер, который усугубляет его ребячливое поведение. Он любит насилие, издеваться над ближними и мучить уже побеждённых.       …А почему Такемичи его вообще спасает?       Потому что, несмотря на это, Майки никогда не переходил черту и не трогал тех, кто был слабее него и, кто не трогал его стаю. Потому что пускай большую часть времени он ведёт себя как капризный и прилипчивый ребёнок, но, когда это надо, Манджиро становится достойным восхищения лидером, способным зажечь огонь идеи в сердцах своих людей. Потому что он требует от них многое, но и готов им многое отдать. Потому что, пускай его характер не сахар, он об этом прекрасно знает и готов мириться со сложностями своей стаи, пока они готовы мириться с его сложностями.       Его глаза долбанные всепоглощающие бездны, которым всего света мира будет мало, чтобы, наконец, насытиться.       Хватит ли им одного Такемичи?       Когда Майки его видит, всё его внимание принадлежит ему, по крайней мере, первые минут двадцать. Потом Манджиро может начать спорить с сестрой, издеваться над Дракеном или доводить Мицую, но он всегда будет возвращать своё внимание к нему, касаясь, смотря или затягивая его в разговор.       Когда Майки видит его после долгого проведённого врозь времени, он весь светиться и с радостным воплем несётся к нему, сбивая в прыжке и заключая в объятья.       Когда Сано смотрит на него, в его бездне всегда зажигаются новые сверхновые.       Ками, как Такемичи не понял этого раньше?!       Он нравится Манджиро!       Манджиро нравится ему!       У него есть неплохие шансы стать парой будущего самого страшного преступника и якудзы современного Токио!       …Грешно красивого будущего преступника и якудзы современного Токио…       Такемичи ударил себя по щекам, борясь с румянцем.       Альфа радостно лаял, безостановочно виляя хвостом и бегая по территории, празднуя осознание простой истинны своим человеком и принятия им оной.       На чувствах он прильнул к офигевшему от такого внимания чужому зверю и благодарно заурчал. Тот, простояв секунд пять, как истукан, фыркнул и ответил похожим, но в корне другим звуком, говорящим: "Не стоит благодарности".       – …Думаю, тебе не стоит волноваться, что Главу отвергнут.       – Не такие сюжеты я люблю, но и так сойдёт, – Такемичи кинул в Ханму колкий взгляд, и тот, примирительно подняв руки, захихикал. – Возвращаемся к нашему плану. Так ты согласен?       – Да… Вот только зачем тебе это? Зачем тебе Кисаки?       Потому что он точно достигнет успеха, и держаться рядом с ним – верный путь к вершине?       Потому что в одиночку он слишком опасен, и ты боишься, как бы его амбиции не затронули тех, кто тебе дорог?       Потому что наблюдение за ним слишком интересное шоу, которые ты ни за что не хочешь пропустить?       Ханма улыбается до неприличия сладко и практически урчит, поднимаясь:       – Зачем?~ Потому что я хочу его себе в пару, дурачок.~       Такемичи в третий раз за вечер не знает, что сказать, и только может открыть рот на проветривание. Кажется, на радостях осознание прихватило вместе с собой не только нервы, но и красноречие.       Резко дует ветер, и царствующий до этого запах сожжённой мяты окончательно исчезает.       Такемичи приходит в себя и делает глубокий вздох, чтобы собраться с мыслями. И снова им давиться, потому что чувствует в нём то, что, по идее, не должен.       Ханагаки не хорошо прищуривает глаза, следя за начинающим уходить парнем.       – А твоя омега знает, что ты собираешься за ним ухаживать?       Шуджи поворачивает к нему голову и непонимающе моргает. Через секунду до него доходит, и он прыскает, слегка хихикая.       – О, не волнуйся, Такемичи Ханагаки, защитник всея омег. Моя Омега определённо не против.~       Омежий запах становиться сильнее, а пятнистая Омега громко смеётся, видя шок, в который ввёл её человек другого.       Ханма уходит, продолжая хихикать, унося с собой запах грозы и эдельвейсов.       И Такемичи в четвёртый раз за вечер не знает, что сказать. Оставшиеся мозговые клетки посмотрели на свой горящий офис и, плюнув на работу, побежали вслед за осознанием.