Пропавший в иллюзиях

Billie Eilish - No Time to Die Всем остальным было очевидно, Что я умру за ложь? Ты никогда не был на моей стороне. Обмани меня раз, обмани меня второй. Ты смерть или рай? Перед Руфусом стояла деревянная доска, а рядом с нею две лакированные глиняные мисочки. В них лежали гладкие камушки черного и белого цвета. Перекинув низкий хвост алых волос за плечо, он наклонился вперед и погрузил пальцы в одну из них. Перебирая черные камушки между пальцами, он обретал некое подобие спокойствия. Когда Руфус был еще совсем юным мальчиком, пропадающим среди садовых кустов в поисках неожиданных и удивительных открытий, его матушка заказала популярную на их родине игру. Семейство Барма за прошедший век уже пустило корни в другой стране, но все еще цеплялось за традиции полузабытой родины, от которой становились все более далекими. И не важно, что каждый в Риверре считал своим долгом напомнить, что они иностранцы. Маленький Руфус не отличался большим терпением в вещах, которые не были ему интересны. Мать несколько раз пыталась научить его играть в Го, однако, каждый раз сын саботировал ее попытки и скрывался в коридоре. Научился играть он значительно позже. Когда матушки не стало, одним утром он обнаружил аккуратную деревянную доску среди ее вещей. Находка отозвалась горечью на языке и смутным чувством вины перед мамой за упущенные моменты. Сначала эта доска оставалась нетронутой, но Руфус не мог сделать вид, будто бы ее не было. Обнаруженная однажды, она заставляла вспоминать о себе и постоянно притягивала его внимание, словно обладала каким-то неестественным магнетизмом. В один из выходных дней Руфус просто сдался и начал обучаться игре в Го. Учебник очень быстро был отложен в сторону – оказалось, что наставления матери, которые он не старался запоминать, каким-то образом все же закрепились в его уме и лишь ждали возможности, чтобы явить себя. Когда Руфус закрывался ото всех забот вечером, наливая себе традиционный чай далекой родины, а в иные дни и горячительные настойки, названия которых простой риверрец не смог бы произнести, он терялся среди маленьких черных и белых камушков на деревянном поле.Первые несколько лет, он явственно ощущал за игрой дыхание оживших воспоминаний, и ему казалось, словно мать сидит рядом с ним. С годами это чувство притупилось и истлело. Рядом с Руфусом не было даже мнимого образа кого-то близкого и дорогого, а он сам кутался в плед, полулежа на старом диване, пил ликер и играл в Го.Еженедельный ритуал, который должен был быть легким отдыхом для души, стал почти ежедневной попыткой потеряться и сбежать от мрачных мыслей об упущенных годах своей одинокой жизни. И было бы прекрасно, если бы этот ритуал действительно помогал. Но полностью отвлечься от мрачных мыслей ему не удавалось. Не важно, сколько ликера он выпивал за вечер и сколько партий успевал сыграть сам с собой, прежде чем сломаться. А ломается он каждый раз, увязая все глубже в объятиях черного смоляного моря и захлебываясь тоской. Руфус сделал выбор и выложил черный камушек на доску. Неподалеку, на расстоянии вытянутой руки, сегодня стояла бутылка, от которой доносились запахи аниса, бадьяна и бузины. Герцог потянулся к небольшой, на половину пустой рюмке и отпил из нее. Вкус напитка был пряным и свежим, оставаясь горчащей сладостью на языке. Откинувшись в кресле, Руфус усмехнулся. Бежать от очевидного финала бессмысленно, когда он каждый раз малодушно сдается. Раньше или позже – это не имеет ровным счетом никакого значения. Он потянулся пальцами к пурпурной шелковой ленточке в своих волосах и распустил неловкую прическу. Герцог прикрыл глаза, позволяя реальности наконец-то себя настигнуть. Вот он, сидит здесь, в небольшой гостиной своего большого и совершенно пустого дома. Он устал, выпил и к тому же давно постарел. Как дерево, обманчиво выглядящее сильным и крепким, но уже иссохшееся и покрытое трещинами внутри. В его годы, в такой час полагалось уже отойти ко сну, легко падая в дремоту сразу же, как только позволил себе смежить веки. Ему уже давно не по возрасту гореть изнутри пылкими чувствами и мучиться навязчивыми мыслями об объекте своих неутоленных желаний. Не по возрасту писать письма и рассыпаться в искренних признаниях, которые адресат в лучшем случае не примет, а в худшем же… Ну, что же, Руфус, ты сам создал себе образ человека, которому доверять следует с оглядкой. Теперь пожинай плоды. Возможно, будь его жизнь хоть раз удачной на взаимную любовь, он не стал бы тем, кем являлся. Видимо, жизнь рассудила, что расчётливый игрок с холодным умом на арене мелких политических интриг будет миру полезнее, чем закрытый в своём уединённом, но счастливом доме, мужчина. И вот именно в такие часы передышки, когда ему позволяется остановиться, на время выйти из роли и опомниться, он ловит на языке горький привкус разочарования. Он ощущает, что плечам становится резко тяжело, словно только сейчас на них рухнул груз прожитых кем-то другим лет. Он чувствует непонятную, ноющую, выплывшую из глубины тоску, которой следовало бы смирно сидеть там, куда ее упорно заталкивают каждый день. Казалось бы, пленнице давно стоило свернуться калачиком где-то в темном углу и умолкнуть, а она все цепляется за решетки, кричит ему в уши, стучит в стены и никогда не дает забыть ни о себе, ни о причинах своего существования. Он поднёс руку к лицу и потёр переносицу. Иногда ему все яснее представляется, что почва под ногами внезапно сменяется крутым склоном, с которого он неумолимо съезжает к самому краю обрыва, чтобы в будущем упасть навсегда в эту мерзкую, чёрную, холодную и вязкую темноту без шанса на спасение. Кто вообще рискнул бы ему помочь перед лицом пугающей неотвратимой пустоты, не оставаясь злорадствовать на стороне якобы «светлых, непременно правильных и благородных»? Он усмехнулся, потому что хитрое сознание, в обход его желания, подбросило знакомый образ, от которого он почувствовал, как таящая сладкая теплота, ненадолго заставляющая отступить тягостные мысли, разливается в груди и остановить ее уже никак и нельзя. Руфус чувствовал, как на его лице прорезалась улыбка, которую он оказался неспособен сдержать. - Появился особенный повод для радости, герцог? – мягкий негромкий голос прервал тишину. Услышав его, Руфус сразу же обернулся в сторону своего визитера, бросая в его сторону подозрительный взгляд: - Не слишком. Незваный гость, пришел к нему в сумраке уходящего дня, в лучших своих традициях минуя любые правила и всегда испытывающий самим своим присутствием терпение окружающих, которым не повезло делить с ним одно пространство. Он стоял на месте, прислонившись спиной к дверце шкафа, который, по всей видимости, в очередной раз послужил для его эпатажной персоны парадным входом. В воздухе повисла тишина, в которой слышался лишь убаюкивающий звук догорающих дров в камине и собственное дыхание, сейчас кажущееся слишком громким в наступившей тишине. Брейк просто смотрел на герцога немного ленивым, но вместе с тем ошеломляюще пронзительным взглядом. Будто каждое из тех чувств, которые испытывал Руфус, громким эхом раздавалось в гостиной. И Брейк прекрасно слышал их все. Герцог почувствовал, как невидимые нити между ними натягиваются до упора. И чем дольше он не опускал свой взгляд, чем дольше принимал этот странный вызов, тем сильнее ощущал, как внутри разливается щекочущее и пьянящее чувство, вперемешку с осадком непреодолимой грусти. Бессознательно, уже годами отлаженным механизмом, Руфус напустил на себя наиболее безразличный вид из всех, которые он мог сейчас изобразить. Спектакль двух актеров, непризнанных на вечной сцене без зрителей, начался. Один из них - бывший персонаж печальной пьесы, разменявший тянущее его в никуда амплуа трагика на роль комика. Второй же вовсе мнящий себя сценаристом второстепенный персонаж давно сыгранной и забытой драмы. Много лет назад им обоим нужно было совершить свой последний поклон безликому пустому залу и сойти со сцены. Но, увы, по решению злого гения, им все ещё приходится продолжать игру. - Шляпник, - начал герцог как можно более отстранённо, но своей усталости скрыть так и не сумел, - ни этим вечером, ни завтра, ни в любой другой день тебя не должно и не может быть здесь. Я не ждал тебя, не назначал тебе встречу и у тебя вовсе не должно быть ни единой причины для того, чтобы, вопреки всему этому, заявляться ко мне самому. Так скажи, должен ли я радоваться тому, что ты проник в мой дом, как снег посреди лета? - Самые яркие вспышки радости обычно возникают от неожиданной искры, - сказал Брейк задумчиво, отвернувшись от хозяина дома и неспешно скользя взглядом по комнате. Руфус решил, что, по всей видимости, Шляпника сегодня тоже одолевает меланхоличное настроение. - Герцог Барма, - начал Брейк серьезным голосом, вновь заглядывая прямо в его глаза, - вы ведь не хотите оставаться в одиночестве, - сказал он, а Руфус почувствовал, будто его грудь безжалостно рассекли острым лезвием, а затем пробрались между прутьями рёбер холодной рукой, - а ещё вы лжете. За вспышкой гнева от потревоженной уязвимости, в пропитанной промасленной чернотой, грудной клетке, Руфус очень отдалённо почувствовал, как пальцы его руки, до неприятного напряжения в костяшках, стиснули металлический веер, всегда так вовремя лежащий под рукой. - И в чем же? - Вы не признаете этого, но на самом деле вы желали, чтобы я пришел. - Не понимаю, о чем ты, - от проникшего в грудную клетку холода, заставляющего чувствовать себя уязвимым, ему стало очень неприятно. Он больше не хотел смотреть ни в глаза своего новоявленного собеседника, ни на него самого вообще. И он больше не смотрел - изображая невозмутимость и скуку, он попытался как можно медленнее перевести взгляд в сторону. Лишь бы не выдать проникшего в легкие, стискивающего дыхание, страха. Яркие рыжие языки пламени притягивали взгляд. Они пытались достать до прутьев каминной решетки. Дотянуться, не чтобы поделиться своим теплом, но для того чтобы в приступе стихийной жадности поглотить все, до чего смогли бы добраться. Спокойнее Руфусу не стало, а молчание Шляпника, который так и не сдвинулся с места и не проронил больше ни слова, селило в Руфусе растерянность, которая начала сменяться раздражением. Стремление к нападению, которое на поверку оказывается лишь отчаянной обороной. Когда Руфус вновь повернулся к Брейку, ошпаривая того кипящим от гнева взглядом, предваряющим яростный отпор, тот примирительно, почти шутливо, развёл руками и улыбнулся самой беззаботной из фальшивых своих улыбок: - Раз уж вы все равно один и ничем не заняты, разрешите простому рыцарю вашей славной организации составить вам компанию? Герцог махнул на него рукой. Это была неудачная и фальшивая реплика, но он слишком устал, и настроения спорить всерьёз у него не было. Руфус приподнялся в кресле, отбрасывая плед куда-то в сторону – ощущение комфорта он больше не давал, но заставлял неуклюже цепляться за ткань пальцами и выдавать свою нервозность. Сощурив глаза-угольки, герцог усмехнулся и ответил: - Сегодня я достаточно великодушен. Проходи, раз пришел. Брейк кивает в знак благодарности и действительно пересекает комнату, не стесняясь расположиться в соседнем кресле по другую сторону игральной доски. Совершенно не смущаясь герцога, он закинул ногу на ногу и, изобразив задумчивость, склонился над полем. - Выигрываете, герцог? – спросил он, усмехаясь. - У меня нет противника, Шляпник, - поясняет Руфус спокойно, протягивая руку к полузабытой рюмке. - Даже играя против себя самого, иногда можно все равно потерпеть поражение, вы так не думаете? - Почему же? – спрашивает герцог, улавливая слабые пряные нотки выпитого напитка на языке. Шляпник не отвечает. Он улыбается, а в уголках его губ затаилась жалость, которая могла бы сойти за сочувствие, если бы во взгляде не таились искорки осознанного превосходства. Руфус очень захотел убрать доску со стола, но Брейк уже заинтересовался игрой и потянулся к ней. - Взять хотя бы эту игру, - Брейк поднял белый гладкий камушек, зажимая его между двух почти таких же белых пальцев так, чтобы Руфус точно мог рассмотреть его, - путей к победе множество, поэтому игра сводится к тому, чтобы запутать противника, не дать понять своих намерений и заманить в ловушку. Но какой от этого толк, если ваши намерения прозрачны для меня? Скрывать свои желания бессмысленно. - Разве ты знаешь эту игру? – после пары рюмок Руфус сумел немного расслабиться и откинулся на спинку кресла, прикрывая лицо веером. - Я угадал, - говорит он коротко и пожимает плечами. Смеющийся взгляд Шляпника, пронзал насквозь и читал мысли. Бледные пальцы, ловко отобрали у герцога рюмку, чтобы хлебнуть остатки ликера на дне. Руфус не сопротивлялся, цепляясь вниманием за исчезнувшее тепло чужого мимолетного прикосновения к своей руке. - Не знал, что вы так тяготеете к сладким напиткам, герцог. Но мог бы попробовать угадать, с каких пор, – Шляпник бросил на него многозначительный взгляд и в притворной задумчивости обвел свои губы пальцем. Руфус хмыкает и думает, что Шляпник играет грязно. Но не остановить взгляд на этих губах он все же не может. Брейк роняет камушек обратно в мисочку и тот с тихим звуком ударяется об остальные. Почти с таким же звуком падает в воду чайка, хватающая цепкими лапами не подозревающую опасности рыбку. Их взгляды встречаются вновь, и нет какой-то особой причины для взрыва, кроме отчаяния в душе Руфуса, слишком уставшего, чтобы из раза в раз играть сам с собой в одну и ту же игру и вести разговор, каждый вечер разный, но всегда об одних и тех же бессмысленных вещах. Руфус резко поднимается на ноги, опрокидывая низкий столик на ковер. Игральная доска летит с него и переворачивается, а звук рассыпающихся камушков почти ласкает слух также как тихий дождь, бьющийся вечерами в оконное стекло. Во взгляде герцога застыла решимость прекратить игру. Выйти из нее если не победителем, то точно не проигравшим. Бессмысленная попытка закончить все тогда, когда на самом деле просто стыдно прямо и сразу получить то, чего он так давно желает. Внесенный хаос не сдвинул Брейка с места. Он даже не дрогнул, ленивым взглядом провожая катящиеся по полу глиняные мисочки. - Повезло, что ликер стоял в стороне, - заметил он безучастным голосом и только потом взглянул на Руфуса снова. И герцог почувствовал себя так, словно бы его ударили по голове. Чужой взгляд проникал под кожу, вызывая мелкую дрожь, с которой бороться было невозможно. Прежняя решительность отступила, на прощание сдавив судорогой горло. Но он изо всех сил старался твердо стоять на ногах и выдержать этот жестокий, промораживающий внутренности взгляд. - Кому и что вы стараетесь доказать? Пытаетесь цепляться за свою гордость, чтобы сохранить самоуважение? Но разве не вы малодушно зовете меня каждый раз? Даже сейчас, когда вы поддались своей мимолетной решимости, вы не находите в себе сил прогнать меня. Вам бы хватило и одного жеста, чтобы я ушел. И все же вы этого не сделали, - голос его был ровен, но казалось, что Шляпник сердит. Впрочем, возможно, что эта неумелая ходьба по кругу действительно вызывала зеркальное раздражение в Брейке также, как и в самом Руфусе. Руфус прикрыл глаза, сжав губы в тонкую полосу. Он чувствовал, как впиваются в кожу ногти стиснутых в кулаки ладоней. Спустя мгновение Шляпник устало вздохнул, а затем с тихим шорохом плаща поднялся из кресла. Хватило одного шага, чтобы пересечь перевернутое вверх дном смехотворное поле несостоявшейся битвы, а затем схватить Барму за узкое запястье. - Ну что же вы так, герцог?- покачал он головой и наклонился ближе, - я ведь слышу, каждый ваш рваный, судорожный вздох... - говорит тихо и тянет руку к его лицу, чтобы обвести бледным пальцем чужие губы, - вы стараетесь даже дышать тише, хотя это, увы, является в корне бесполезной тратой ваших сил, - он отклонился назад, чтобы насладиться замешательством на лице Руфуса, а затем приблизился снова, чтобы зашептать близко-близко, обдавая ухо герцога горячим дыханием, - Не стоит. Вам все равно не удается утаить от меня своё волнение. Руфус сглотнул слишком громко, как ему казалось, чувствуя себя от этого особенно беззащитно. А Шляпник вновь отстранился, довольно и почти невинно улыбаясь, с радостью заглядывая в лицо Руфуса, ловя его взгляд, затянутый пеленой легкой отстраненности, выдающий то, что герцог не хочет откровенно признать - он начинает сдаваться, уступать, он почти готов закрыть глаза и провалиться в сладкое забытье, отдаваясь тянущимся к нему ласковым рукам. Совершить новую попытку побега в очередную темную и томную ночь. Даже зная, что в конце,когда волшебство закончится и истает с первыми признаками утра, он будет пойман за худую лодыжку, а затем грубо и жестоко втащен обратно в промозглую и сырую реальность. Брейк нежно огладил его щеку тыльной стороной ладони, а затем почти невесомо скользнул кончиками пальцев по скулам. Цвет глаза Брейка напоминал Руфусу темный и манящий гранатовый сок, на просвет, в стеклянном бокале, искрящийся пьянящим алым. Руфус смерил его странным взглядом, отдавая безмолвный и строгий приказ, за которым не следует ни возражений, ни промедления. Шляпник опасно усмехнулся. Нежность и любовь на мгновение сменились насмешкой. Но бросить отведённую герцогом роль он был не в силах, даже если бы такое желание смогло в нем возникнуть. Руфус закрыл глаза и запрокинул голову, в акте полной беззащитности обнажая шею. Вот, держи. Вцепись зубами в добычу, в поверженного противника. Волком раздирай на части, властвуй и поглощай, пока обнаженные нервы ещё живого тела способны ощущать и впитывать в себя каждое подаренное тобой прикосновение. Он не сдержал громкого вздоха, когда тёплыми губами Шляпник жадно припал к его шее. Он запустил пальцы в приятно мягкие волосы Брейка и старался прильнуть к нему всем телом как можно ближе. Чужое дыхание ощущалось огнем на коже. Словно каждый вздох Шляпника оставлял мгновенный ожог, исчезающий следом за таящими во времени быстрыми поцелуями. Не успев сделать полный глоток воздуха, Руфус плотно сомкнул губы, безуспешно пытаясь подавить в себе почти жалобный и глубокий стон, эхом откликающийся в груди и пытающийся вырваться из пут голосовых связок. Шероховатый и горячий язык скользнул по коже, оставляя влажную блестящую дорожку слюны до основания шеи, кончиком спотыкаясь о выглядывающие из выреза рубашки ключицы. Будто бы в знак прощания, предвещающее недолгое расставание, Шляпник коснулся выступающей косточки губами, оставляя деликатный лёгкий поцелуй и отстранился, оценивая результат. Он опустил ладонь на грудь Руфуса, чувствуя гладкую ткань его дорогой рубашки. Он скользил кончиками пальцев по прохладному шелку, под которым часто вздымалась грудь герцога, ещё не восстановившего сбившееся дыхание. Руфус смотрел на него прямо, не отрывая взгляда, больше не пряча своих мыслей и не говоря ничего, только глотая воздух жадными глотками. - Это хорошо, герцог, - заключил Брейк. Он не улыбался, смотрел внимательно и слишком спокойно. В отличие от Руфуса, он дышал ровно и, выглядел невозмутимо. Будто бы не он сейчас самозабвенно раздаривал герцогу почти кипящие и обдающие жаром ласки. И теперь, удовлетворенно кивнув своим же мыслям, он озвучил, - вы больше не прячетесь. - Ты…- Руфус, больше по привычке, сразу же хотел парировать, пресекая так не вовремя напомнившую о себе привычку оппонента лезть другим в душу и копаться в чужих мыслях. - Нет-нет, - усталым голосом возразил Брейк, сразу же оборвав попытку Руфуса высказать бессмысленные возражения, почти невесомо коснувшись двумя пальцами его губ, - давайте честно, герцог. Уже бессмысленно уклонятся, спорить и убегать. «Стой, не говори!», - хотел было сказать Руфус, но слова застряли в горле. В молчании приоткрытые губы лишь согревали теплым дыханием бледные пальцы Шляпника. Руфус бессильно зажмурил глаза, в груди стало тяжело, горло стискивала холодной рукой невысказанная тоска, а на языке чувствовалась отчётливая горечь. - Вы желаете… - невозмутимо продолжил Брейк, после того, как милосердно подарил Руфусу минуту, которой бы все равно не хватило, чтобы облегчить удар, который придётся принять, - Вы желаете, чтобы я любил вас. Ни в один из всех тех вечеров, которые Руфус малодушно делил с ним, Шляпник никогда не был таким прямым. Но эти слова звучали сейчас не для того чтобы задеть больную струну, не просто ради того чтобы полоснуть Руфуса по сердцу, свалить его на землю и безжалостно растоптать. Он только лишь снимал маски, обнажал его до застывшей в трепете раненной души, заставляя герцога, мастера иллюзий, которые претендуют поспорить с реальностью, посмотреть в лицо этой простой правде. И конечно, Шляпник был прав. Он озвучивал очевидное. Руфус жаждет его любви, он не находит себе места. В своём излюбленном стиле, Зарксис Брейк врывается в его мысли, не спрашивая герцога. Заставляет думать о себе, искать хотя бы мимолетного случайного взгляда, пусть даже тот бы вовсе ничего не значил и не стоил, как медная монета, брошенная в подаяние обреченному и отчаявшемуся. И Руфус ждёт каждое мгновение, которое хотя бы сводит их вместе. Он уже почти признал, что проводит все свои дни в ожидании желанного гостя: здесь, у себя дома, в кабинете в Пандоре, в чайной напротив, где сначала, как бы случайно, проводил свой обеденный перерыв… Вся его жизнь стала превращаться в ожидание, ломая гордость и волю, никогда больше не давая вздохнуть полной грудью и медленно пожирая его силы. Разливающаяся по венам, чернеющая тоска, холодными ядовитыми щупальцами пускающая корни все глубже и уже добравшаяся до сердца. Горло сжал предательский спазм, Руфус сделал отчаянную попытку вдохнуть и крепко зажмурил глаза, силясь подавить вспышку слабости замученной души. Он хотел схватить ее крепкой хваткой, не дав ускользнуть солёной чернотой меж пальцев, задушить и затолкать как можно глубже, откуда она посмела выбраться, выплескиваясь наружу из давно переполненного сосуда. Мягкая, шероховатая на подушечках пальцев рука крепко перехватила шею герцога. Руфус почувствовал, что его ноги предательски подгибаются, но предупредительный Шляпник уже помог ему удержаться, свободной рукой удерживая за талию. Не открывая глаз, Руфус все равно чувствовал иголочками врезающуюся в кожу, манящую, темную и довольную улыбку своего вечернего спутника. Выгнулся в его уверенных объятиях, приоткрыл губы и вздохнул гораздо легче, свободнее. Следующий же вздох был у него украден - Шляпник наклонился и накрыл его губы своими, взамен похищенного дыхания одаривая сладким, как патока, желанием. Отравленным соком он вливал его в него, заставлял растекаться по венам, обтекая внутренние органы, спускаться бесконечными ручейками по коже все ниже и глубже, стремясь пропитать насквозь. Зарксис отпустил его шею, огладил лицо, большим пальцем смазал влажную дорожку, существование которой, по молчаливому согласию, останется непризнанным. Плавным движением, соскользнув ладонью с обрыва острого плеча, он легко мазнул ею по лопаткам. Пальцами,пересчитав ступеньки позвонков под гладким шелком рубашки, огладил талию и задержался на бёдрах, привлекая герцога ближе к себе. Шумно выдыхая и обдавая тёплом чужие губы, податливо раскрытые в немой просьбе, он обвёл их языком. Обвёл и поцеловал в уголок губ, усмехаясь герцогу, который ответил ему неразборчивым звуком, выражающим нечто среднее между возмущением и разочарованием. Улыбаясь, Шляпник неторопливо стал покрывать лицо Руфуса редкими поцелуями, оглаживая бёдра и, провокационно, как бы абсолютно случайно, приподнимая край рубашки, но окончательно ещё не пересекая последней черты, за которой окончательно терялись все двусмысленности и недосказанности. Он ждал, когда герцог окончательно сломается, когда не будет ждать, пока Брейк прочтёт в выпущенных на волю вздохах его невысказанные желания. Руфусу придётся просить вслух. Придётся отдаваться ему целиком, срываться вниз, в темную томительную глубину, в полёте безуспешно пытаясь уцепиться за острые камни. - Шляпник, - севшим голосом обратился к нему Руфус. - Герцог, - насмешливо отозвался Брейк, вытягивая нелепое в своей официальности обращение, как вязкий мёд, зачерпнутый из вазочки маленькой изящной ложечкой. Отстранившись на несколько сантиметров, он с любопытством заглянул в темные глаза. - Зарксис, - поправил себя Руфус. - Уже лучше, - важно кивнул Брейк, не отрывая пристального взгляда, - так и продолжайте. Иногда Руфус сомневался в том, кто из них на самом деле руководит. Потому что каждый раз кукловод, утомленный своей наскучившей и унылой ношей, отказывается от контроля, полностью отдавая управление в чужие руки. И приглашённый на сцену актёр был невероятно хорош в импровизации. Он дождался, когда ему дадут возможность окончательно сойти с накатанных рельс. Зарксис берет Руфуса за руку, торжествующе улыбается ему в лицо и тянет за собой. Руфус идёт за ним, босыми ногами пересекая мягкий ковёр,и теряет его - бледная рука выскальзывает из пальцев, игриво мазнув ладонь большим пальцем напоследок. Шляпник садится на диван и с комфортом откидывается назад. Изящным движением руки он ослабляет шейный платок, наигранно прикрывает глаза и тяжело вздыхает, предоставляя Руфусу возможность насладиться наблюдением со стороны, отпечатывая в памяти каждый его жест. О, этот мужчина! Его манера мнить себя хозяином ситуации и убеждать в этом всех остальных могла бы поспорить в своей убедительности со всеми манипуляциями и иллюзиями герцога. Гордость, которая ещё осталась где-то внизу, на донышке, не позволяла признать этого нелепого человека равным себе, этого самопровозглашенного царя, от какой-то личной забавы заворачивающегося в одежды шута. А предательски разливающееся внутри томительное, искрящееся и смешивающееся с кровью в венах, непреодолимое влечение толкало вовсе упасть ему в ноги и целовать запястья рук. Толкало отдавать всего себя ради мимолетной милости ласкового взгляда и нескольких слов одобрения, которые можно было бы принять за тень взаимности. - Ну и? Чего же ты ждёшь? - спрашивает Шляпник, наклонив голову. Развязанный платок темной лентой лежит на его плечах, верхние пуговицы рубашки освобождены из петель, обнажая шею, - ты, кажется, хотел опуститься на колени. И в том читалось: Хотел упасть на дно? Так падай! И Руфус покорно опускается между небрежно разведённых ног, краем мысли замечая, что не будь под ним мягкого и толстого ковра, то упираться коленными чашечками в деревянный пол было бы в разы неприятнее. Теперь он смотрит на него снизу вверх, покорный, почти взаправду ощущающий невесомую цепь, опоясанную вокруг его горла, конец которой, определённо, можно было бы отыскать в руках Зарксиса. Он цепляется за его бледную ладонь, проводит большим пальцем по длинной линии жизни и тянется губами к худому запястью, целуя теплую тонкую кожу, где переплетаются ветви тоненьких синих венок. Окончательно объявленное поражение. Знак признания чужой власти, который никогда не достигнет своего подлинного адресата. Шляпник довольно щурится. Радужка глаза - замкнувшийся круг, залитый вином, смешанным с кровью. Провал зрачка - Бездна. Смотря в его глубину, он чувствует, как по спине пробегает холодная склизкая дрожь. Он кожей чувствует на себе насмешливый взгляд по другую сторону этой черноты, за тяжёлой малиновой занавеской, за бесконечным рядом шахматных клеток, залитых холодной солёной водой. Он тратит все своё самообладание, чтобы не отвести взгляд, но смотреть мимо. Шляпник же кончиками пальцев гладит его по щеке, нежно постукивает подушечками по коже как задумчивый пианист, который пытается наиграть новый, ещё ненаписанный мотив. Руфус опустил ладони на чужие бёдра. Шероховатая чёрная ткань бридж тактильно приятно скользила под подушечками пальцев. Нежно оглаживая бедра Брейка, Руфус не разрывал зрительного контакта. Во взгляде Шляпника зажглись искорки любопытства. Руки герцога плавно гладили, скользя невидимой дорожкой, мягко царапали ткань, щекоча под ней мягкую кожу. Наконец-то Руфус снова почувствовал, как Шляпник начинает оживать, как возбуждение волнами начинает медленно накапливаться в его теле. Грудь Брейка стала подниматься все чаще, все быстрее он начинал ронять шумные хрипловатые выдохи. Локтем упираясь в спинку дивана, руку, ранее подпиравшую голову пребывавшего в задумчивости Шляпника, он теперь запустил в свои же волосы, громко вздохнув и заправив пряди челки назад. Не распахивая впалого века повреждённой глазницы, он смерил Руфуса нетерпеливым взглядом, когда тот, начавший было чуткой ладонью ласкать его член сквозь одежду, начал двигать рукой все медленнее, раздразнивая, стремясь заставить самостоятельно податься навстречу и подставляться под руку. Сейчас герцог отчетливо почувствовал, как от Брейка пахнет нежной сладкой ванилью, лёгким ароматом персика и розы, и странной, неожиданной терпкой и тёплой древесной нотой. Руфус обхватил его покрепче и Брейк, с видом величайшего одолжения, якобы случайным движением, подался вперед, позволяя притянуть себя ближе. Подобно ленивому льву, он не препятствовал чужим пальцам, которые цеплялись за края тесной темной ткани, звонкой дробью расстегивали пуговицы и тянули бриджи вниз, вместе с бельём, нервным движением задевая выступающие тазовые косточки. Колено, внутренняя сторона бедра и живот, под приподнятой ладонью тканью рубашки - Руфус оставлял быстрые и звонкие поцелуи на чужой горячей коже. Он целовал редкие родинки, тонкие и почти незаметные полосы шрамов и просто светлую кожу, розовеющую в отблесках каминного пламени. Широким движением он скользил языком от основания члена к головке, чувствуя, как чужие пальцы зарываются в его волосы на затылке. Руфус тесно прижимал свой язык к горячей возбужденной коже, щедрыми мазками нанося вязкую, блестящую слюну, чувствуя, как она срывается тонкой струйкой с нижней губы и стекает по подбородку. Оглаживая ствол в руке, он обвел головку кончиком языка и обхватил ее губами. Начал ритмично двигаться вверх-вниз, слушая, как влажные звуки смешиваются с чужими хриплыми полустонами. Он чувствует, как чужая рука крепко держит за затылок, как Шляпник подаётся бёдрами навстречу, в такт его движениям. Руфус томно прикрывает глаза и нет, не стонет, скорее урчит, как кошка, мягкой вибрацией щекоча чувствительную плоть. Он увидел взгляд, которым Брейк одаривал его сейчас. В потемневшей от возбуждения радужке отражались одобрение, почти восхищение и четкое удовольствие от принимаемых ласк и чужой покорности. Тяжело дыша, Шляпник сам отклонился назад и отстранился, сдерживаясь, чтобы не продолжить подставляться под ласки вплоть до разрядки, встречаемой скольжением по шелковистой и гладкой внутренней стороне щеки, проталкиваясь глубже и упираясь головкой члена в чужое горло. Переводя дыхание, Брейк смотрел, как Руфус вытирает подбородок и губы рукавом дорогой рубашки. - Как некультурно… - притворно качает головой Брейк, - так быстро растерял все благородные манеры… Усмехается совсем не зло. Игриво. Затем тянется рукой к чужому лицу, прихватывает пальцами за подбородок и притягивает к себе. - Ты так хорошо стараешься, - улыбается ласково, с теплой нежностью во взгляде, от которой у Руфуса все предательски скручивается внутри. Именно этот взгляд он всегда надеялся увидеть, когда сталкивался с Зарксисом во всех коридорах, залах совещаний, кабинетах и гостиных. Взгляд, который согревает околевшую душу, обманывает обещанием исцелить израненное сердце и дает иллюзорную надежду на любовь. Руфус берет его ладонь в свою, прикрывает глаза и прислоняется к ней щекой. Чувствует, как чужая нежность просачивается под кожу, разбивает цепи сковывающей напряженности и усиливает обдающее жаром возбуждение. Торопливые и почти невесомые поцелуи Шляпника, как солнечные зайчики мазнули тёплом веки, скулы и кончик носа. Ласка, вступающая в такой контраст с возбуждением, что со следующей волной, остро тянущей внизу живота, Руфус издал тихий, но долгий и пронзительный стон. Шляпник с пониманием улыбается, подхватывает его за локоть и тянет к себе, на мягкий диван. Поддевает носком ботинки, оставляя их где-то на полу, быстро сбрасывает за ними следом кандалами стягивающие щиколотки штаны. Он находит на ковре плед и стелет его на диван, чтобы затем заботливо уложить на нем Руфуса. Брейк отводит длинные пряди карминовых волос назад, отбрасывая их в сторону, позволяя шёлковыми лентами разметаться по подушке. Герцог откровенно наслаждается образом своего любовника. Он рассматривает ресницы, отбрасывающие длинные тени на бледное лицо, а затем заглядывает в чёрный провал пустой глазницы под сбившейся челкой, чтобы получить лёгкий щелчок по носу за излишнее любопытство. Но все же Брейк позволяет ему с ещё большим рвением скользить руками по своей груди, дрожащими от возбуждения пальцами подцеплять пуговицы рубашки, отыскивая под фиолетовой материей бледную кожу. Позволяет изучающими касаниями пальцев повторять рисунок острых зубцов завершённой печати. Рисунок был ровно таким, каким запомнил его Руфус с тех пор как единственный раз увидел во время их небольшой стычки в столичной опере. Будто бы движущаяся по кругу мрачного циферблата стрелка вспарывала тонкими иголочками кожу и выводила разводами запекшейся крови этот причудливый рисунок. Он спустился ниже, провёл пальцами по упругой коже, по шероховатой поверхности белёсых шрамов, стягивающих ее. Проводя ладонями по животу Брейка, он чувствовал, как напряглись сильные мышцы. Шляпник плотно прижался к Руфусу, крепко держась за его разведённые бедра соприкасаясь с ним пахом, раздразнивая, трясь о его член своим сквозь ткань домашних брюк Руфуса. Брейк издал загнанный, тяжелый, но определённо торжествующий вздох, когда Руфус под ним поджал губы, но так и не сумел сдержать стона, закончившегося сдавленным всхлипом. - На вас слишком много одежды, да? - лёгкое поддразнивание в голосе, патокой тянущиеся слова, но невероятно добрый, живой и почти счастливый взгляд. Взгляд, о котором Руфус может только грезить. - Может быть…поторопишься разобраться с этим? - герцог наклонил голову, говорил медленно, с напускной задумчивостью. - Может быть? - эхом откликнулся Брейк, - хм…я вам не слуга всё-таки. - Ты должен слушаться меня, - нетерпеливо отрезал Руфус, стреляя в Брейка раздражённым взглядом. - Не обязан, - насмешливо щурится Шляпник, нависая над герцогом, - ты не можешь больше приказывать, уже забыл? И отчего-то, поверх возбуждения, с треском электричества ощущающегося в воздухе, начал появляться лёгкий страх. Отдавая контроль и выпуская марионеточные нити из рук, он никак не рассчитывал почувствовать себя уязвимым и беззащитным. Руфус отвернул голову, бросил взгляд на кресло и брошенную под ним перевернутую игральную доску. Перемещая взгляд по комнате, он лихорадочно пытался решить, что ему делать дальше. Сосредотачивая взгляд на тессене, серебряными бликами играющем в отблесках неяркого света, он думал, не пойти ли ему на попятный. Не стоит ли немедленно прекратить? - Ну и ну, так дело не пойдёт, - как зверь, чувствующий в воздухе малейшее проявление слабости, Шляпник поцеловал острую скулу герцога, - давай обойдёмся без этого? Чужое дыхание легко щекотало кожу. Шляпник нежно поцеловал Руфуса в висок. - Успокойся, - мягким голосом шептал он на ушко, спрятанное в паутине густых шелковистых волос, - прошу, доверься мне. Руфус почувствовал, как сердце падает куда-то вниз. Он закрыл глаза, давая молчаливое согласие. Потянулся руками к нему, огладил ладонями чужие плечи, позволяя шейному платку Брейка окончательно упасть лентой куда-то вниз между ними. Он приподнялся, помогая снять с себя рубашку, которую Шляпник закинул небрежным движением на спинку дивана. Домашние штаны Руфуса вместе с бельём быстро оказались стянуты и ногами были сброшены на пол. Увлечённо Брейк целовал его тело, щекоча нежную кожу кончиками светлых волос. Одной рукой придерживая Руфуса за бедро, второй он обхватил возбужденный член, нарочито медленно скользя и гладя его по всей длине. Языком он обвел контуры сосков, ласкал их губами, прикусывал мягкую кожу рядом и рисовал кончиком языка влажные дорожки, меж которых искрами щиплющих кожу острых иголочек расцвели оставленные им метки. Слушая сбитое дыхание Руфуса, Шляпник отстранился, чтобы оценить результат. Обнаженное тело манило к себе ближе, притягивало взгляд, обещая отдать все своё тепло в обмен на его собственное. В уголках темных глаз виднелись искорки влаги, а на шее, груди, плечах и животе - везде, куда мог дотянуться Брейк, яркими контрастными пятнами выделялись следы принадлежности. Довольно кивнув сам себе, Шляпник взял разморенного Руфуса за худое запястье, критическим взглядом оценил его и прижался губами, заглядывая в потемневшие от возбуждения глаза, в которых отражалось острое нетерпение. - Там же, где и всегда? - спросил Брейк, улыбаясь. Руфус кивнул в ответ. Брейк поцеловал кончики герцогских пальцев и встал с дивана, пересекая ковёр и подходя к большому, украшенному орнаментом деревянному шкафчику, чтобы затем заглянуть за стеклянную дверцу. Руфус лениво повернул голову, следя за угловатым силуэтом в отблесках догорающего каминного пламени. Со спины силуэт с белыми, взлохмаченными волосами и почти молочной кожей казался как будто выцветшим. Только оставшаяся на нем неснятая рубашка ярким фиолетовым пятном оживляла почти призрачный силуэт. Руфус подумал, что ему нравится открывающийся вид. И ему очень хотелось бы, чтобы каждый вечер они проводили вместе, а утро встречали бы сонным ворчанием за общим завтраком,с чашкой чая в руках, в домашнем уюте переговариваясь о планах грядущего дня. Пока герцог был занят своими мыслями, Шляпник, грустно улыбаясь, искал спрятанный за декоративной посудой ручной работы пузырёк с недвусмысленным назначением. Казалось бы, зачем герцогу нужно хранить такие вещи в гостиной, в настолько труднодоступной части полки, что даже горничные решают туда не лезть? Ответ спрашивайте у герцога. Впрочем, предпочтения у всех разные, как и потребности, так что винить Руфуса в запасливости и подготовленности ко всем случаям жизни он бы не стал. Брейк справился быстро. Тихо закрывая дверцу, предупреждая все возмущения герцога за покушение на его мебель, поступи он иначе, и вернулся к Руфусу с заветной бутылочкой лубриканта. Не давая герцогу сказать ни слова, он пронзительно и жадно поцеловал его. Целовал так, чтобы Руфус прекратил думать о несбыточном. Шляпник помог ему принять удобное положение, подкладывая под поясницу подушку, и плавным движением широко развёл ноги Руфуса, чувствуя, как тот сразу же обнял его ими, упираясь острыми коленками прямо в бока. Щедро набрав на пальцы вязкое прохладное вещество, Брейк немного разогрел его между пальцами. Затем он потянулся к Руфусу и нежно обвел чувствительную кожу по краям ануса, ощущая, как мышцы непроизвольно сокращаются от предчувствия вторжения. Он надавил на тугое колечко, чтобы постепенно ввести палец внутрь, медленно двигая им. Брейк бережно погладил бедро Руфуса свободной рукой, а затем снова стал ласкать его член, стараясь компенсировать нежностью дискомфорт, который тот неизбежно ощущал сейчас. Пытался помочь ему расслабиться и довериться движениям заботливых рук, поощрить за терпение. И у Брейка это получалось. Он добавил ещё немного смазки и почувствовал, как уже два пальца свободно скользят внутри. Вид герцога сейчас был во всех смыслах ошеломляющим. Разгоряченный, отзывающийся на малейшее прикосновение, почти задыхающийся непрерывными стонами, которые срываются с покрасневших губ. Ну когда ещё такое увидишь? И Шляпник улыбался этим мыслям. И ведь действительно - нигде и никогда. Нигде, кроме как за запертыми накрепко дверями чужой уединенной жизни и никогда кроме как в тоскливые одинокие вечера, когда малодушие берет верх над гордостью и стыдом. Никто ведь все равно не узнаёт, верно? Он входит в него с характерным влажным звуком. Смазка стекает по краям чувствительных мышц и по стволу обильно смазанного члена. Двигается осторожными толчками, плавно качаясь над ним, внимательно следя за реакцией Руфуса, стараясь свести к минимуму любой дискомфорт. Он действительно не желает ему боли. Пальцы Руфуса цепляются за плечи нависающего над ним Брейка. Чем смелее становились скользящие толчки, тем сильнее Руфус хотел притянуть Шляпника к себе, обнять за плечи, чувствовать тепло его тела как можно ближе. Так и вышло. Брейк наклонился, позволил Руфусу обвить руками свою шею и зарылся лицом в медные пряди спутанных волос, срываясь на глухие стоны и щекоча своим дыханием его ухо. Брейк прижался к его груди своей, и Руфус чувствовал кожей, как под темной печатью нелегального контрактора, быстро колотится чужое сердце. Рывками он проникал в Руфуса, наращивая амплитуду, позволяя себе входить на всю длину, почти выходить из него и толкаться снова. И герцог начал чувствовать, что тонет. Уходит на дно, под аккомпанемент хрипловатого от стонов голоса, близко-близко шепчущего обрывки неясных слов и несбыточных обещаний. Сейчас не важно, что все эти слова - обман. Что вообще есть правда, когда вся твоя жизнь соткана из иллюзий, лжи и несбывшихся надежд? Руфус почувствовал лёгкий укус в шею, который заставил его немедленно вынырнуть из мыслей. А позже и вовсе перестал думать, отдаваясь накрывшей его волне страсти и выгибаясь навстречу. Брейк почувствовал, как по руке, сжимающей член Руфуса, начали растекаться тёплые влажные струйки. Он приостановил свои агрессивные толчки, едва сдерживая накрывшее с головой желание, чтобы дать обмякшему под ним герцогу несколько секунд перевести дыхание от накрывшей его вспышки удовольствия. Через несколько возобновившихся толчков, Шляпник достиг разрядки следом. Задыхаясь, полностью обессиленный, он положил голову на плечо Руфуса. Герцогу казалось, будто они дышали в унисон. Немного придя в себя, Брейк приподнялся на локтях и заглянул в лицо Руфуса. Он увидел томную усталость, легкую грусть и тень ещё не отпустившего тело удовольствия. Руфус встречал взгляд Шляпника с усталым безразличием. - Когда вы устанете обманывать себя…что вы будете делать? – спрашивает Шляпник вовсе не с сочувствием, но с едкой жалостью в голосе и усмешкой на губах. Неприятный и слишком уж проницательный взгляд. Чужой зрачок - приоткрытый дверной проем в Бездну. Не дожидаясь ответа, Шляпник наклонился и впился в чужие губы. Целовал страстно, грубо и глубоко. Вцепившись пальцами в чужие бока, подавляя, словно бы вовсе пытаясь вытянуть из Руфуса душу. Руфус отвечал ему, почти отчаянно и совершенно не страшась, пытаясь отбить удар, отразить жестокую насмешку и дать последний бой. Но усталость, сковывающая все тело, не позволяла сопротивляться слишком долго. Руфус обмяк в чужих руках и просто сдался. Почувствовал, как чужое торжество будто бы электрическими разрядами срывается с кончиков пальцев, вцепившихся в рёбра. Они перечитывали косточки, царапали кожу, а потом стали просто нежно поглаживать, перебегая на грудь, поближе к сердцу. Наконец-то Шляпник отстранился и позволил Руфусу снова свободно вздохнуть. Но отчего-то в груди герцога образовалась странная пустота. Будто бы что-то у него всё-таки забрали. Вцепились когтями и вырвали, полосуя плоть наживую. На чужих губах вновь появляется нежная, почти жалостливая улыбка. Шляпник ласково гладит лицо Руфуса и устало прощается: - До следующей встречи? - игривая нотка в голосе - последняя деталь, завершающая спектакль. Занавес опускается, и краткий миг забытья сменяется накрывающей волной реальностью. Он рассыпается чёрной призрачной пылью, которая ударяет в лицо, остаётся на волосах, мелким песком ощущается на губах и оголенной коже тела. Высыпается сквозь пальцы Руфуса, ладонью зачерпнувшего угольный прах, в безуспешной попытке удержать своё наваждение, и исчезает.

***

Они встречаются через некоторое время, когда герцог приезжает в поместье Рейнсвортов утром, в первые дни рождественских праздников. Руфус поправил сползающий с колен тёплый шерстяной плед, колющий острыми иголочками даже сквозь плотную ткань тёплых брюк. Зима в этом году не отличалась милосердием, ледяной вьюгой загоняя людей поскорее в их дома, поближе к растопленной печи. А чувствительного к холоду Руфуса, как из-за возраста, так и из-за наследственности, она обычно загоняла ещё и под несколько шерстяных одеял. Герцог всегда отличался любовью к комфорту и особенно не любил покидать его, если ему удавалось таковой организовать. Ещё больше эта черта обострилась с возрастом. Именно поэтому, до слез из глаз, о чем следовало бы умолчать, сохраняя остатки достоинства герцога, его расстраивала перспектива покинуть свой дом в пору обострившихся заморозков. Даже для того чтобы навестить свою дорогую и любимую подругу. Так что, по его мнению, он совершил полноценный подвиг, борясь с дрожью в холодной карете, которая большую часть пути наезжала колёсами на ямы и камни. Дорогая подруга была занята семейными делами, а потому попросила слуг сопроводить Руфуса в небольшую, но уютную гостиную. Дьявол таится в мелочах. Руфус сидел за небольшим столиком и пил горячий черный чай с апельсиновой цедрой. В комнате пахло книгами, что стояли на верхних стеллажах и горящими в камине поленьями - настоящим домом. Уют, который не был доступен герцогу и оттого в это зимнее утро лишь навевал тоску. Рассвело еще не до конца, но света каминного пламени хватало для того, чтобы не зажигать свечей. Руфус мерил время тиканьем часов в углу, не рассматривая циферблата. С каждой минутой, с каждым глотком цитрусовой темной водицы ему все больше хотелось сбежать. Тоска смешивалась с предчувствием бури и роем пчел тревожилась под кожей. Встать и уйти хотелось безумно. И он бы без раздумий так и поступил, если бы не его уважение к Шерил. Буря действительно настигла Руфуса, волной ударяясь о стены его показного безразличия, проверяя на прочность и заставляя осколки разбитых когда-то надежд вонзиться поглубже в усталое сердце. На тихий скрип несмазанных дверных петель Руфус даже не повернулся, бросив мимолетный, оценивающий взгляд в ту сторону лишь мгновением позже. Тихими шаркающими шагами в дверной проем проникла знакомая фигура. Зарксис был одет в теплую одежду и кутался в шерстяную шаль. Было странно видеть его таким непривычно домашним, идеально вписывающимся в маленький мир этого доброго гостеприимного дома. Взъерошенные немного больше обычного волосы и немного сонный взгляд выдавали, что Шляпник еще недавно дремал в каком-нибудь небольшом кресле, скорее всего даже в компании своей юной госпожи. Брейк не выглядел официально и даже еще не подготовил грим для своей вечной клоунады. Он был просто человеком, который решил проведать гостя, что навестил их дом ранним утром.Непривычный акт заботы, который заслуживал либо подозрения, либо умиления. Руфус пока так и не определился. - С праздником, герцог. Рано вы к нам пожаловали, - поздоровался Брейк, подавляя зевок и проходя в комнату. Руфус пожал плечами, давая себе еще несколько мгновений, чтобы полюбоваться новой, неожиданно открывшейся стороной своего собеседника, прежде чем вновь отвернуться к покрытому изморозью окну. - Вы ведь не будете против, если я позавтракаю вместе с вами? Госпожа Шерил еще не скоро освободится. А я взамен составлю вам компанию. Не волнуйтесь, сегодня никаких колкостей, - повернувшись к Брейку, Руфус завороженно замер, увидев нежную и теплую улыбку на его лице, - небольшое перемирие в честь праздников, как считаете? Руфус не нашелся, что ответить и лишь только кивнул, опуская свой взгляд в полупустую чашку. Брейк, тем временем, с абсолютно спокойным видом присвоил себе чистую чашку с нижней полки небольшой тележки с посудой и легкими закусками, к которым никто еще не притронулся. Зарксис совершенно не чувствовал себя скованным, а Руфус не ощущал, словно бы тот навязывает ему свое общество. - Хорошо встретили Рождество, герцог? – Брейк взял тупой нож, намазывая на хлеб абрикосовый джем. - Вполне обычно, - Руфус пожал плечами, немного замявшись. Честно говоря, он уже давно не отмечает этот праздник. Некогда и не с кем. Слуг он отпускает домой к их семьям, а сам проводит вечер за чтением и вскоре, выпив несколько бокалов вина, отправляется спать. Все подарки немногочисленным людям в своем окружении он отправляет загодя, а собирать гостей и вовсе не привык. Руфус знал, что для Шляпника праздник проходит совсем иначе, но не потому что он сам умеет и знает, как встречать Рождество, а оттого что неизменно оказывается вовлечен в заботы тех, кому известно, как жить эту жизнь и отмечать ее счастливые минуты. Зарксис смерил герцога странным понимающим взглядом, кивнул сам себе и молча пододвинул к Руфусу тарелку с блинчиками, призывая присоединиться к трапезе. - А что насчет тебя? – вдруг роняет Руфус, не отказываясь от приглашения и ложечкой выливая на свою тарелку немного джема, - должно быть, было много хлопот? Брейк поспешил прикрыть рот ладонью, подавляя смешок: - О да, - говорит он с улыбкой и взглядом, явно выражающим, что он ненадолго погрузился в воспоминания, - мы надолго запомним тот вечер... Брейк улыбается тепло и от этого герцогу чудится, что в сумрачной гостиной становится намного светлее. Запретное и невысказанное чувство несмело трепещет где-то в груди, щекоча нутро и вызывая невольную ответную улыбку. - Знаете, к нам ведь приехал Рейм, - говорит Брейк, с наслаждением слизывая остатки джема с ножа, совершенно не стесняясь при этом герцога. Руфус только тихо хмыкнул, отворачиваясь от Зарксиса. - Я не знал, - признается Руфус, чем определенно удивляет Брейка. В последнее время Руфус правда закрылся в себе и не слишком интересовался жизнью окружающих, так что не видел в этом ничего удивительного. И все же Зарксис не привык, чтобы герцог Барма чего-то не знал. Уж о передвижениях одного из своих самых доверенных лиц уж точно. - Вот как, - говорит Брейк немного растерянно и замолкает, помешивая ложечкой чай, сахар в котором уже давно растворился. Через некоторое время он вновь заговаривает и в его голосе слышатся игривые нотки, - в таком случае у меня есть уникальные сведения для вас, герцог. Не хотите послушать веселую историю, мм? Руфус усмехается, отпивает из своей чашки и лишь после этого отвечает: - Хочешь что-то выторговать, Шляпник? – в его голосе нет раздражения, в нем чувствуется лишь прибивающая к полу усталость. - Ну что вы, - отмахивается Брейк, - какие же грязные торги и в Рождество? Вы ведь спросили меня о праздниках, вот я и рассказываю. Герцог почувствовал себя неловко, откинувшись на стуле и опустив взгляд в тарелку. Брейк, насладившись очередной порцией хлеба с джемом, решил все же поделиться с Руфусом новостями: - Герцогиня пригласила Рейма неожиданно и он, как от него и стоило ожидать, приехал заранее, чтобы помочь с приготовлениями к празднику. Его помощь пришлась весьма кстати, к слову сказать. Включая слуг, в этом доме нет никого, кто был бы столь же высоким. Поэтому Рейму была отведена самая важная роль в украшении дома –подняться на самый наверх, чтобы украсить верхушку рождественской ели, - Брейк тихо хохотнул, - ну и другие места, куда, честно говоря, я бы и со стремянкой лезть опасался. В конце концов, он даже помог найти рождественские игрушки, которые кто-то поленился снять еще несколько лет назад. Мы очень удивились, когда со шкафа Рейм достал пыльного, но еще вполне приличного лебедя на золотой нити. Последний раз я видел его, когда еще госпожа Шелли была с нами. - Так что же в этом веселого? – не удержался Руфус, - вы просто уговорили Лунетта работать под предлогом помощи. - Я уже понял, что вы ничего не смыслите в Рождестве, герцог, можете не напоминать, - мягко осадил его Брейк, но примирительно поднял руки, когда поймал колкий взгляд Бармы, - совместное украшение дома к Рождеству – важная семейная традиция, скрепляющая узы между людьми, близкими друг к другу, знаете ли, - казалось, будто Брейк цитирует чужое замечание, которое когда-то было высказано ему самому. Герцог надменно хмыкнул, что заставило Брейка лишь рассмеяться. Усмирив хохот, он отпил остывающий чай и озвучил свои мысли: - Вы ведь не хотите оставаться в одиночестве, на самом деле? - спросил Брейк, а Руфуса словно бы холодом обдало. - Что ты имеешь ввиду? – спрашивает Руфус раздраженно, подавляя в себе испуг от явного дежавю и чувствуя себя крайне неуютно. Как преступник, у которого почти выманили признание вины в преступлении, которого он стыдится, но не совершить не мог. Шляпник ничего не может знать, разумеется, но легче и спокойнее от этого не становилось. - Уверен, даже вам должно быть грустно быть одному в такие дни: Рождество, День Рождения... - Шляпник, - обрывает Руфус настолько резко, что тот замолкает, опасаясь еще больше разозлить герцога, понимая, что задел что-то слишком личное без намерения действительно обидеть или уколоть. От этого Брейк чувствует себя неуютно, тихо вздыхает, поправляет шаль на плечах и отворачивается к окну. Какое-то время они молчат, пока за окном угрожающе завывает холодный ветер, а всколыхнувшее воздух напряжение пылью оседает вниз и затихает. В молчании они заняты каждый своими мыслями. Тихо позвякивает о фарфоровые стенки чайная ложка, которой Брейк задумчиво перемешивает остатки своего чая. Кажется, он все-таки хочет что-то сказать и даже губы его слегка приоткрылись. Но слова так и повисают в воздухе, невысказанные и неизвестные. Руфус думает, что все же это хорошее утро. Увидеть человека, к которому он питает тайные невзаимные чувства в такой домашней и мирной обстановке для него момент редкого везения. Они впервые сидят за одним столом, скорее как товарищи, чем как, по распространенному мнению, не переносящие друг друга на дух неприятели. Наверное, почти так, думается Руфусу, могли бы завтракать члены семьи, если бы не неловкое молчание, оборвавшее только завязавшийся разговор. И Руфус даже был бы рад взять на себя ведущую роль, чтобы переиграть помрачневший тон когда-то уютной беседы, но понимает, что ему вдруг нечего сказать. Слов не находится и мыслей нет. И все же даже такая малость, как эти мимолетные мгновения – неплохой подарок на Рождество от судьбы, смилостивившейся на гроши утешения для уставшего старика. Руфус поднимается из-за стола и прощается со Шляпником. С Шерил, решает он, встретятся они уже в другой раз. Перед самой дверью его застает голос Зарксиса, звучащий тихо, немного подавлено, на грани между робостью и решительностью: - Вы все-таки приезжайте, герцог, в следующий раз. На Рождество.