catharsis

March, 3.

— Чонгук, не смей, — дрожащим голосом просит Чимин, дергая альфу за плечо, но тот словно каменная статуя, стоит, не сдвинувшись с места и намертво вцепившись в ручку. А за дверью шуршание то стихает, то начинается снова, снова и снова, будто играясь с нервами ребят. Мысли Чонгука смешиваются в комок, из которого не выудить ни одной идеи, потому он просто стоит в нерешительности. Доверяет интуиции, которая идет вразрез с чувством самосохранения. За дверью что-то есть, и это «что-то» может убить его или, наоборот, оказаться напуганным до ужаса человеком. Чон облизывает сухие губы, собираясь с силами. «Здесь нет людей, кроме нас», — как назло вспоминает брошенные с остервенением слова Тэхёна. И не может не согласиться с ними. — Чонгук, — увереннее шепчет Пак, когда альфа все же несильно нажимает на ручку. — Не смей её открывать, — отчеканивая каждое слово, настаивает он. Его дыхание становится более шумным от злости, упрямства и невозможности повлиять на альфу, который медленно и со скрипом распахивает дверь. Дверные петли пищат, тень тянется по кафелю до самого входа. Чимин дергает Чона за рукав на себя. На секунду Чонгук перестаёт дышать. Уставившись стеклянным взглядом на двух мальчишек, что сидят в полной темноте в обнимку в углу кабинки рядом с унитазом, он с трудом выдавливает из себя слова: — Вы чего тут делаете? — задаёт глупый вопрос, ответ на который вполне очевиден. — Дети? Изогнув бровь, Пак делает неуверенный шаг назад, упирается спиной в холодные керамические раковины и хватается тонкими пальцами за бортики. Он был бы меньше удивлен, увидев очередного монстра, поедающего плоть, но никак не учеников средних классов, которые впервые приехали в школу. Мальчишки лет двенадцати промёрзли насквозь, просидев на холодной плитке долгое время. На бледных лицах ярко выделяются чёрные испуганные глаза, на побелевших губах — трещинки, а щёки и руки, намертво сцепившись за спинами друг друга, исполосованы глубокими ранами и мелкими царапинами. Чонгук оборачивается, не может, но хочет спросить у омеги: «Что делать?». — Выгони их! — уверенно говорит Тэхён, сжимая кулаки. — Ты головой ударился? — Она тоже выглядела, как человек! Только он один понимает, о ком говорит. Воспоминания из библиотеки яркими вспышками сопровождают его с того дня, напоминая, что доверять нельзя никому, даже себе и глазам. — Девочка в библиотеке, которая откусила руку Джес, — уточняет Ким. — Она выглядела как человек и говорила с нами. Они тоже могут обратиться в любой момент! Выгони их отсюда! Чонгук заметно тушуется, сжимая свисающее с его плеча здоровое запястье Джессики. Оно непривычно холодное и безжизненное, напоминает, что потраченного впустую времени всё больше и больше. И скоро медкабинет им может не понадобится, как и в целом, медицинская помощь. Слова Тэхёна путают Чона ещё больше, а ситуацию только усложняют. Сейчас перед ним не монстр, даже не тот, кто может хоть отдалённо напоминать его поведением. Дети, напуганные до смерти, не кричат и не плачут, уставившись на него огромными кукольными глазами. Ждут, не понимая чего. — Вы… Давно тут? — единственное, что может выдавить из себя Чон. Немного успокоившись, он открывает дверь до конца. Мальчишка, что покрупнее, вцепляется в кофту друга на спине и прижимает сильнее, носом зарываясь в его слабые кудряшки. — Меня Чонгук зовут, — он опускается на корточки, поравнявшись с детьми. — А это Чимин, — указывает на омегу рядом. — Вас не кусали? — прищурившись, спрашивает Пак, всматривается в полумрак кабинки и пытается разглядеть пятна крови. — Мы не хотели идти на уроки, — шепчет кучерявый. — Спрятались тут, а потом… — Понятно, — обрывает их омега, закатив глаза. Дети вряд ли даже поняли, что произошло в школе. Чимин из них хочет вытащить как можно больше информации, будто это поможет рассмотреть картину произошедшего под новым углом, хотя даже сейчас не может понять, что эта «картина» из себя представляет. Всё слишком нереально, и верится с трудом, даже видя разлагающиеся трупы в коридорах и уродливых тварей, что чуть не сожрали его сегодня. Похоже на логическую загадку сумасшедшего из психушки, которую заставили разгадывать здоровых людей. Всё так внезапно и нелогично, Паку нужно больше связующих деталей, чтобы с уверенностью сказать, что нет ничего, чего бы он не смог решить. — Выходите, тут безопасно, — Чон тянет к ним ладонь, и мальчишки, оживившись, выползают из кабинки, косо поглядывая на Чимина, который складывает руки на груди, покусывая обветренные губы, и Тэхёна, голос которого только слышали. — Они могут нас убить, — еле шепчет Ким, сверля взглядом детей. Брошенные слова не доходят до слуха остальных, но ему это и не надо. Очередное напоминание, что он — последний, кого будут слушать вне зависимости от ситуации. Просто потому что Ким Тэхён недостаточно умный, чтобы спорить с Чимином, и недостаточно смелый, чтобы что-то сказать поперек решения Чонгука. Всхлипы перерастают в истерический плач, детские лица мгновенно краснеют, губы искривляются, а по щекам стекают слёзы. Кучерявый стирает их порванным рукавом и смотрит на Чонгука, пытаясь что-то сказать. Чон оборачивается, когда Джес начинает шевелиться. — Откуда тут дети? — еле слышно бормочет она ему на ухо, приоткрыв глаза. — Не переживай, всё хорошо, — гладит по руке. — Тебе не о чем беспокоиться. — Как это не о чем? Они могут обратиться и съесть нас! Тэхён поднимает голову на альфу и стискивает зубы, опасаясь сказать что-то более резкое. Он и так наломал дров, ещё и разозлил Чонгука своим поведением. Если бы не катастрофическое положение, то вряд ли ему кто-то спустил бы это с рук, да и не факт, что сейчас спустят. Разговор ещё не окончен. — Они же дети. — Это не значит, что они не могут превращаться в монстров, — Тэхён чувствует, как начинает злиться, собственно говоря, Чон тоже не отстаёт. Он не хочет умирать от доброты другого. Одна мысль, что его кости будут дробиться между кривых зубов, а мясо рваться от острых когтей, заставляет кровь похолодеть. Тогда единственное, чего будет желать — это умереть сразу, а не оглохнуть от собственного крика. — Ты не можешь быть уверен, что они ими станут! — А ты не можешь быть уверен, что нет! — Почему ты, блять, вообще решаешь, что с ними делать?! Они такие же люди, как мы! Они умрут снаружи! «Ну и пускай умирают», — не осмеливается сказать вслух омега. Он тушуется, поджимая коленки к груди, и понимает, что этот спор ему не выиграть. Холодные пальцы цепляются за колтуны в чёрных волосах. Тьма вокруг начинает сгущаться, и даже лунный свет больше не кажется спасительным. В мокрой плитке под ногами блестят их отражения; совершенно нечёткие и тусклые. В замкнутом пространстве, когда нет явных угроз, мозг будто издевается, придумывая омерзительные сюжеты и трагичные смерти. Что мешает монстрам залезть в окно? Или вломиться в дверь? Ничего. Чонгук поправляет узлы из рукавов пиджака. Смотрит то на Тэхёна, то на Чимина, совершенно игнорируя накатывающую боль в спине. — Хён, — дергает мальчишка за край мятой белой брендовой рубашки. — Нас мама с папой заберут? — Дедушка сказал, что он заберёт меня, если не понравится, — перебивает кучерявый мальчик, делая робкий шаг. — Мне тут не нравится. Под их глазами тёмные мешки, а частые медленные моргания доказывают плохой и беспокойный сон, если он вообще был. Чонгук сомневается, что сам выглядит лучше, как и все ребята. — З-заберут, конечно же, — выдавив из себя улыбку, бормочет Чонгук. — Не сомневайтесь. Он улыбается, стараясь вселить в мальчишек уверенность и небольшую надежду, что есть шанс выбраться и спастись. И те вроде даже продолжают верить ему, пока не натыкаются взглядом на Чимина. Пак хмурит брови. Чон талантливо играет спокойствие, будто находится дома и сейчас просто вышел в туалет перед сном. Слова Чонгука и омежья сущность кричали о том, что мальчишкам надо помочь, защитить и вывести из школы. Но куда вывести? Если вся Корея сейчас завалена трупами и кишит монстрами, то не будет ли лучше остаться здесь и ждать помощи? А где здесь? В замкнутом пространстве, где неизвестность и ночь стали страшнее боли? Столкнувшись с неизведанным, нельзя мыслить примитивно хотя бы потому, что конец света более реален, чем их возможность остаться в живых. «Это не значит, что они не могут превратиться в монстров», — пожалуй одна из самых знаменательных фраз, с которой приходится согласиться. Всё, что на данный момент есть у Чимина — это он сам. Его жизнь, его разум, его надежда. Если доверять всем, кого они встретят, то это обернётся не просто ошибкой, а чьей-то смертью. Он не исключает и свою. — Я согласен с ним, — уверенно говорит омега, переваливаясь с ноги на ногу и кивая в сторону Тэхёна. — У тебя нет гарантии, что они люди. Ким оживляется и удивленно смотрит на Чимина, будто на какое-то чудо. — А у тебя, что монстры! Чонгук скалится и оборачивается, заслоняя собой детей. — И что будем делать? Я против их присутствия здесь. И, кстати, не я один. — Чимин, они дети, — с неким разочарованием. — Кого они убить могут? — Ну, не знаю, препод тоже не первой свежести был, но что-то ты бежал от него чуть ли не самый первый. — Это другое. — Нет, — Пак уверенно преодолевает расстояние между ними и запрокидывает голову, уставившись на альфу. — Это не другое. Любой, кто находится в этой школе, — потенциальный монстр, который жрёт всех без разбора. Ты не знаешь, откуда они появились и при каких условиях обращаются. Ты ничего не знаешь, чтобы утверждать, что они люди. Мне моя жизнь и безопасность дороже, я не останусь с ними в одном помещении. Или они, или я, Чонгук. Между ними считанные миллиметры, а напряжение пропитывает всю уборную и давит невидимым грузом в первую очередь, почему-то, на Тэхёна. Сердце бьётся быстро, разгоняя кровь по венам вместе с жаром. Ким внимательно следит за перепалкой, в частности, за Чимином и не может поверить, что впервые за столько лет к его словам хоть кто-то прислушался, не считая бредом сумасшедшего. — Если я выберу их? Чон стискивает зубы. Не столько было бы унизительно принять сторону любого другого омеги, но не Чимина. Пак несколько секунд думает. Знает его как облупленного, ведь переплетённые когда-то судьбы не смогли обойти стороной и оставить привычки, характеры за бортом. — В медпункте около пятидесяти видов препаратов, включая те, которые закупаются индивидуально для учеников по необходимости. Ты уверен, что знаешь, какое лекарство ей надо дать, чтобы не сделать ещё хуже? Может быть, какая-то из таблеток вдруг окажется антикоагулянтом. Кто знает, чем может всё закончиться. Омега поднимает брови и победно выдыхает: — Ты уверен, что не убьёшь её? Молчание хуже спора. Чон мечется меж двух огней, как потерянный светлячок. Джес — дорогая и сердцу, и душе подруга. Если бы была возможность забрать всю её боль, он был бы в первых рядах. Чонгук стоит вполоборота к мальчишкам и не может отрицать, что слова Чимина не верны на сто процентов, точно так же, как и его ничем не аргументированная уверенность, что эти двое — люди. — Я тебя понял, — коротко отвечает альфа. Его желания абсолютно не играют никакой роли. А делать то, что хочется — слишком рискованно для тех, кого обещал защитить. Двое омег и двое детей. Выбирать кого-то одного больно и нечестно, потому что каждый человек заслуживает спасения. А если чья-то жизнь зависит от него, то он постарается её сохранить. Развязав тугие узлы, аккуратно, придерживая за плечи, Чонгук сажает Джес на пол под подоконник, накрывая пиджаком. На прикрытой отрезанной руке темнеет кровавое, почти чёрное пятно, которое источает неприятный кисловато-стальной запах, но, к счастью, больше не становится. Её лицо бледное, как луна, что реже выглядывает из-под тяжёлых туч. Ресницы подрагивают, а веки будто налиты сталью — тяжело открыть. Чонгук заправляет чёрно-синюю прядь за ухо, еле касаясь мягкой щеки. — Я скоро вернусь, — шепчет он ей. Размяв затёкшие плечи и спину, Чон подзывает к себе мальчишек. Они подходят медленно, но увереннее, чем раньше, а в ворот пиджаков больше не впитываются слёзы. Чимин отходит в сторону, облокотившись спиной о стену. — Вы видели, что произошло в коридоре? Чонгук опускается на корточки. И его догадки подтверждаются, когда кучерявый мотает головой и виновато опускает голову. — Мы не хотели на урок идти, прятались в туалете, а потом там крики начались, топот, что-то всё время грохотало, и нам было страшно выходить. — Да, а потом… — перебивает его друг. — Кто-то начал скрестись в дверь, и нам пришлось спрятаться там, — он указывает на кабинку, которая стала убежищем на эти бесконечные три дня. — Но вы не видели, кто скребся? Чон просто надеется, что дети не видели того ужаса и уродства монстров. — Нет, но он был тут и говорил, что хочет кушать. — Понятно, — Чонгук поджимает губы и, улыбнувшись, берёт их за мокрые ладошки. — Я отведу вас в безопасное место. Вы должны там сидеть тихо-тихо, как мышки. А когда придут взрослые, то я вас обязательно заберу. — Хён, а сколько сидеть там? Мы хотим пить и есть. Чонгук и сам хочет. Желудок скручивается всё больше и больше каждую минуту, а кислота, кажется, вот-вот его прожжёт. — Простите, у нас ничего нет. Они заметно грустнеют и сильнее сжимают руки Чонгука. Хватаются, как за спасательный круг, за единственного, кто может их спасти и вернуть к родителям. Чон ободряюще треплет их по волосам и ведёт к двери. — А ты куда собрался? — Пак непонимающе оценивает троицу и хмыкает. — Уйти должны только они, а не ты. Вопрос Чимина Чон игнорирует. «Блять, ну давай же. Что ты себя как трусливая омега ведёшь», — Чонгук ругает самого себя, сжимая ручку входной двери. Нет сил и тем более желания, но присутствует слепая уверенность, что если он спрячет детей в той подсобке, где они просидели почти целый день, то спасёт их от мучительной смерти. Один раз нажать на ручку. Пройти немного. Оставить детей и вернуться. Всего ничего. По сравнению с прошлыми вылазками, эта кажется самой лёгкой и безопасной. Но внутренний страх, которого Чон старается не замечать, подавляет, напоминая, что он — просто вкусный мешок мяса с костями. «Чонгук, давай, — уговаривает себя. — Туда, обратно и можно будет поспать». Он запрокидывает голову, прикрывая глаза, и опускает руку. Коридоры завалены трупами. Кажется неправильным, но Чон уже привык к виду оторванных конечностей, разбросанных органов и раздавленных тел, а вот дети — нет. Оторвав от края рубашки несколько лоскутов, он завязывает мальчишкам глаза и, чтобы облегчить путь, сажает одного на спину, а второго поднимает на руки. Мышцы сводит, позвоночник, кажется, вот-вот сломается под тяжестью на вид худых младшеклассников. — И всё же, что ты задумал? Чимин не двигается с места, наблюдая за Чонгуком и подмечая каждое нервное движение и скатывающийся по вискам пот. — Скоро вернусь, — равнодушно бросает он, тихо прикрыв за собой дверь.

***

Стоило Тэхёну остаться наедине с Чимином, как напряжение, что появилось от нервирующих детских рыданий и присутствия Чона, спадает. В уборной тишину разбавляют звонкие удары дождя по стеклу, набирающие темп с каждой секундой, а луна окончательно скрывается от глаз, погружая коридоры и кабинеты школы во мрак. Но в этой тьме нет ничего страшного, тени кажутся обычными тенями от сантехники, а за дверью даже сквозняк не гудит. Закрывая глаза, Тэхён вспоминает, как за полночь, выключив компьютер, он также сидел, откинувшись на спинку стула, и ни о чем не думал, прислушиваясь к шёпоту ночи. По плитке раздаются приглушенные шаги. Чимин выходит из кабинки и садится рядом. Складки их одежды почти соприкасаются, а дыхание друг друга можно услышать, даже не напрягаясь. Тэхён робко пытается отодвинуться, но придавливает ногой подол пиджака и садится на место. Иногда он поглядывает на Пака, а тот сверкающими, словно драгоценные камни, глазами смотрит в одну точку куда-то перед собой, вытянув ноги. Он уставший, да и Тэхён выглядит не лучше. — Знаешь Тартиноваю пекарню в Апкучжоне? — внезапно спрашивает Чимин. — Которая рядом с парком Досан? — Ага. Омега облизывает губы, вспоминая запах свежеиспеченного хлеба и сладких десертов, которые ел только перед течкой, убеждая себя, что сахар — это меньшая трудность, с которой столкнётся его организм. — Там очень вкусные круассаны. Папа любит есть их с ванильным мороженым и клубничным джемом. У обоих во рту скапливается вязкая слюна лишь от представления белоснежной тарелки, на которой дымится только что испечённый хрустящий круассан, а сверху под его жаром плавится и стекает шарик мороженого, что перемешивается с тягучим джемом. — Сейчас неподходящий момент для обсуждения еды. У Чимина урчит живот, и он незаметно прикрывает его рукой, будто это поможет приглушить звук. Неловкая пауза длится недолго, но каждый уяснил, что лучше не поднимать в разговоре плачевность их положения. В отличие от Пака, Тэхён до сих пор не находит себе места: попробовать ещё раз отодвинуться или остаться в непосредственной смущающей близости? Скажи ему три дня назад, что он вот так будет сидеть рядом с первым красавчиком школы, любимцем учителей и персонала, то Ким бы покрутил пальцем у виска. — Почему ты не давал им сдачи? Звучит безобидно и без грамма презрения. Скорее, любопытство. Ким поджимает губы и скалит зубы от злости, как дикий волк, прекрасно понимая, о чём идёт речь. Чимин был неоднократным свидетелем. Даже не знает, хорошо это или плохо. Он просто стоял в стороне и ни разу не решался помочь. Также не вмешивался и не трогал Тэхёна, ограничиваясь презрительным взглядом и многозначительным молчанием. — А что я мог сделать? — нервно спрашивает Ким. — Ничего, — отвечает на свой же вопрос. — Всегда можно что-то сделать, а если у самого не получается, то попросить помощи. Слова, брошенные слишком легко, карябают сердце. Настолько тяжесть обиды велика. Неужели Пак думает, что так просто взять и попросить помощи? А у кого её просить-то? У родителей, которые жалеют о том, что родили его? Учителей, которым всё равно на богатеньких и высокомерных ублюдков? Или друзей, которых никогда не было? Омеге рядом не понять его страха перед людьми. Не понять, каково это прятаться в туалете или на лестницах, что ведут на крышу или подвал. Пак не избегает зеркал и не засыпает с надеждой, что утро для него не наступит. Тэхён вряд ли это даже объяснить сможет — Чимин никогда не был в шкуре неудачника и труса. Ким отмалчивается. Не найдя смысла разбрасываться словами и оправдываться за бессилие, он перебирает в пальцах складки штанины. Тэхён такой, какой есть. — Никто не сможет унизить, пока не будешь унижать сам себя, — повернув к нему голову, шепчет Пак. — Хах, — усмехается Тэхён. Забавно слышать такие слова от омеги, на которого все альфы школы пускают слюни. — Ну да, тебе легко говорить. Он приподнимает очки и трёт пальцами покрасневшую переносицу. — Тебе не понять меня, — говорит, грустно улыбнувшись. — Разве? Если хорошо объяснят, то понять можно всё, что угодно, — он молчит секунду, раздумывая. — Если ты, конечно, хочешь, чтобы тебя поняли. Тэхён смотрит на омегу и даже без косметики с уставшим видом и растрепанными волосами он выглядит привлекательно. А хочет ли он чтобы его поняли? — Нет, — тихо отвечает, прислонившись затылком к стене. — Я хочу, чтобы все меня оставили в покое. На глаза наворачиваются слёзы. Он впервые не «выглядит слабым», а признаёт это. Где бы ни оказался, будь то дом, школа или общежитие, Ким не чувствует себя в безопасности. На него давят стены и люди, и привыкнуть к этому не может до сих пор. Как только свыкается с ролью ненужного сына или груши для битья, то вспоминает дни, когда бабушка была жива, и жестокая машина самобичевания и жаления самого себя начинается заново. Тэхён всхлипывает и поджимает губы, боясь расплакаться на глазах у Чимина. — Только не плачь, — поспешно выдаёт он, встрепенувшись. — Давай тогда поговорим о чём-нибудь другом. — Зачем тебе со мной говорить? — А ты не хочешь? Мне кажется, так страх уйдет на второй план. Дождь барабанит все агрессивнее и настырнее в окно, будто намереваясь его разбить. Молния слепит, оглушает гром, и Ким не успевает по привычке досчитать до пяти. Тэхён вытирает рукавом кончик носа. — А… А о чём поговорим? Неловко и непривычно задавать такие вопросы, оттого и сидит в нетерпении, вылупив глаза. — О чём хочешь. Я могу поддержать любой разговор. В момент все мысли из головы вылетают, Ким не находит ни одной темы для разговора, и даже обсуждение погоды, как банальный предлог не молчать, не всплывает. Тэхён задумывается и немного расслабляется, подобно Чимину вытягивая ноги и запрокидывая голову. Не было друзей, следовательно, и разговоров обо всём на свете. Немного страшно показаться глупым, но любопытный и уверенный взгляд Чимина отгоняет все сомнения. Набрав побольше воздуха, Ким говорит: — У меня есть коллекция бабочек. — Купил у кого-то или… — Нет, у нас есть огромная оранжерея, бабушка выращивала там цветы, а где есть цветы, там есть и бабочки. Сколько себя помню, они всегда там были. — Вы выращивали бабочек? — удивляется Пак. — Бабушка выращивала, а я просто любовался их красотой и собирал в альбом. Улыбка не сходит с губ, вспоминая непринужденные дни, когда инсектарий был полон куколок, а сладкий запах пропитывал стены оранжереи даже зимой. Очень жаль, что сейчас она превратилась в цветную клетку, где нет души и бабушкиной заботы. Только острые ножницы и грубые руки садовника. — Я боюсь бабочек. Признание Чимина вызывает негромкий смешок. — Почему? Они же безобидные и очень красивые. — Они ассоциируются со смертью. Жизненный цикл бабочки от яйца через гусениц и куколки до имаго — постоянное «умирание» одной формы для возрождения в новой. Возможно поэтому многие считают их символами не только смерти, но и воскрешения. — Вполне логично. Гром чуть ли не разрывает ушные перепонки, пугая омег. Они машинально смотрят на окно, по которому змейкой скатываются капли, размывая мрачный пейзаж. Тэхён протяжно зевает, прикрывая рот рукой. Пак оседает и кладёт голову на его плечо. Розовые волосы щекочут шею и уши, а Ким теперь боится пошевелиться. — Тэхён, постарайся уснуть до возвращения этого придурка. Он мычит что-то утвердительное, а по щеке всё же скатывается слеза. Его имя из чужих уст звучит так непривычно; не «задрот», не какое-то другое обидное прозвище, которыми обзавёлся за всё время учебы. В груди больно колет, а в животе разрастается непонятное чувство лёгкости. Впервые кто-то из одноклассников назвал его по имени, и этим «кто-то», как ни странно, оказался Чимин, которым завистливо восхищался сам, кусая локти и желая стать таким же, как он. — Я постараюсь. Звучит в пустоту. Омега рядом не отвечает, размеренно дыша. Уснул. Вот бы и Тэхён так быстро засыпал. Под подоконником сидит Джес, присутствие которой Ким старательно игнорирует. От одного взгляда на неё кровь закипает гневом. Она виновата во всём, из-за неё он сейчас находится здесь, из-за неё все проблемы, что могли, в теории, произойти, произошли. Дверь беззвучно открывается. Чонгук обозначает своё присутствие, немного кашлянув, но внимание так и не привлекает. Оставить детей в подсобке, где они провели почти весь день — лучшая из имеющихся идей. Так у них хотя бы есть шанс побороться за жизнь. Он перешагивает через ноги Тэхёна и опускается на пол, облокотившись спиной о дверь кабинки. Каждая мышца тела болит, Чон и шагу сделать не может, даже руку поднять, чтобы заправить обесцвеченные волосы за ухо. Все действия кажутся чем-то невероятно сложным и мучительным. Чонгук смотрит вперёд, на омег, но внимание так и приковывается к Тэхёну. Несколько часов назад тот был готов добровольно залезть монстру в пасть, а сейчас отстранённо смотрит в окно и о чём-то думает, иногда придерживая голову Пака. Наверное, именно поэтому и смотрит на него, потому что видит Чимина чаще, чем хотелось бы, а с Тэхёном — наедине практически впервые. Он кажется несуразным и обыкновенным, взгляду не за что зацепиться, кроме убогой челки на половину лица и длинных тонких пальцев. — С тобой всё хорошо? — Чонгук слегка толкает ногу, чтобы обозначить, что вопрос адресуется ему. Но ответа так и не следует. — Да или нет? — тяжело вздохнув, спрашивает он, принимая обиду на себя. Не нужно быть гением, чтобы это понять. — Да. Тэхён отвечает коротко. Снимает очки и кладёт рядом, кулаком трёт глаза и демонстративно зевает, не желая как-то контактировать с Чонгуком. Устроившись поудобнее, Ким щекой упирается в макушку Пака, желая поскорее уснуть.

***

flashback

Золотистые лучи солнца пробираются сквозь стеклянную крышу оранжереи, отбрасывая причудливые узоры-тени на белую напольную плитку, и тянутся по глиняным горшкам с цветущими кустовыми розами до широких клумб, где, укрывая перьевыми листьями, зеленеют пальмы. В тощих руках железные спицы так легко и быстро перекидывают нити, что уследить невозможно. Мягкие мотки ниток покоятся на коленях женщины и с каждой минутой становятся всё меньше и меньше. — Бабуль, а когда появится бабочка? Тэхён скучающе рассматривает прямоугольный инсектарий с зелёной сеткой. На перекладинах плотными рядами висят куколки бабочек самых разных форм и окрасов: от коричневых неприглядных коконов, похожих на гниющие листья, до гладких ярко-зелёных. — Присмотрись, дорогой, они уже почти прозрачные, — бабушка снимает очки на цепочке и глядит на внука. — Может быть, сегодня, а может, завтра. — Хоть бы сегодня, — вздыхает Тэ. — До завтра я не дотерплю. — Ну как же, Тэтэ, — усмехается женщина, умиляясь расстроенному личику внука. — Вот представь, проснёшься, прибежишь сюда, а тебя встретит целое облако бабочек. Она откладывает вязание и встаёт с кресла. Светлое платье струится по стройному телу, закрывает колени, тёмные волосы с редкой сединой собраны в низкий пучок и спрятаны под шляпкой. Посторонние люди часто ошибочно полагают, что ей немного больше тридцати, а мальчик, крутящийся в ногах — сынишка. И она не против приукрасить реальность, с охотой принимает комплименты молодых людей, а Тэхён хитро смотрит, улыбается и подыгрывает, выпрашивая порцию мороженого. Алмазы в серьгах переливаются на свету всеми цветами радуги, она убирает выпавшие пряди и присаживается рядом. С такого расстояния можно заметить тонкие морщинки около чёрных глаз и пухлых губ. Сколько бы денег не вкладывала в молодость, а годы берут своё. Однако её красота не идёт ни в какое сравнение с моделями. Добрый взгляд уверенный, непреклонный и в какой-то мере даже холодный. Тэхёну говорили, что этим они очень похожи. — Смотри, вон та уже шевелится, — она бьет ноготком по стеклу. — Где? Какая? — Тэхён прыгает, мечется около инсектария, но разглядеть не может. — Я не вижу, — канючит он, боясь, что всё пропустит. Женщина смеётся, выпрямляется и расправляет складки на платье. Бережно подхватив мальчишку под руки, сажает на стол. — Тэтэ, ты уже такой тяжёлый, — наигранно вздыхает она. — Наверное, сладкого надо поменьше есть. Мальчик резко замирает и со всей серьезностью смотрит на неё. — Бабуль, ты чего? — тихо спрашивает он загробным голосом, будто ему сказали что-то ужасное. Не моргая сверлит взглядом, пытается понять, правда ли это. — Я потолстел? — грустно мямлит. — Я же шучу, — она стискивает пухлые щёчки внука, отчего у Тэхёна складываются губки бантиком, и можно разглядеть передние зубки. — Ты можешь есть всё, что хочешь, и не переживать об этом. — Но я же поправился, поэтому такой тяжёлый. — Нет, дорогой, — грустно вздыхает и отпускает личико. — Ты просто растёшь, — женщина поджимает красные губы. Мальчишке перед ней уже недолго осталось быть ребёнком. В этом году он идёт в школу, а там и моргнуть не успеет, как наступит взрослая жизнь. Сложно представить, как этот ангелочек справится с жестокостью за стенами особняка — слишком добрый и наивный. Наверное, так можно описать каждого ребёнка, но именно за этого она боялась больше всего. — Смотри, это бабочка! Бабочка! — Тэхён прилипает к стеклу, лишь бы ближе рассмотреть насекомое. Оно цепляется тонкими лапками за кокон, шевелит усиками и выползает наружу. Смятые крылья, как тряпка, висят на спинке, от этого он немного удивляется. — Она болеет? У бабочки крылышки сломаны? — Нет, с ней всё хорошо. Нужно принять и пройти каждую из метаморфоз, чтобы отправиться в новую жизнь. Дай ей немного времени. Проходит несколько минут. Тэхён спокойно сидит на столе и болтает ногами. Бабочка, зацепившись за корягу, усердно умывается. По всей поверхности коричневых крыльев тянутся тонкие прожилки, похожие на вены, края более тёмные с ярко-рыжей полосой, сверху донизу — круги, напоминающие глаза чёрного и золотисто-огненного цвета. Но этого цвета так мало, что Тэхён разочарованно вздыхает. На картинках в книгах и в мультиках бабочки очень красивые и яркие, совершенно не такие, как эта. — Какая-то она страшная, — делает вывод он. — Может, эта подделка? — Тэ любопытно смотрит на бабушку, ожидая ответа. — Просунь руку, — спокойно просит она. — Не хочу, а если укусит? — Не укусит, Тэ, давай. Женщина помогает засунуть ручку в овальное отверстие. Тэхён брезгливо морщится, хмурит тонкие брови, но делает так, как говорит бабушка. Раскрыв ладошку, он подносит её к бабочке и замирает. Маленькие пальчики дрожат от напряжения, Ким наблюдает через сетку и чуть ли не вздрагивает, когда насекомое осторожно перебирается с кокона на него. От удивления он открывает рот и осторожно вытаскивает ладошку, стараясь не задеть крылья и не дышать, чтобы не спугнуть. Глазки радостно блестят, щёчки краснеют. Бабочка ходит по пальчикам, осматривает территорию, наверное, ищет подходящий цветок. Не успевает Тэхён моргнуть, как грязно-коричневые крылья вмиг раскрываются. Теперь она уже не уродливая и невзрачная. Яркий голубой градиент струится, переливается и, кажется, светится изнутри. Чешуйки сияют на солнце, плавно перетекая в чёрный около кромки. — Вау, — только и может выдавить Тэхён. — Бабуль, сними, сними меня. Как только он чувствует под ногами пол, то сразу направляется в противоположную сторону. Неуклюже идёт, не шевелит рукой. Обходит горшки с него ростом, наклоняется под цветочной аркой и чуть не спотыкается о садовые инструменты. Мельтешит в сандалях, которые немного велики, но доходит до стола. На стуле на мягкой подушке сидит мальчишка чуть постарше, на его лице уже нет детской припухлости, волосы аккуратно зачёсаны назад, а тонкие пальцы перебирают страницы учебника. — Братик, смотри, — Тэ протягивает руку. — Посмотри же скорее! Она такая красивая! Но парень многозначительно отмалчивается. Глупо полагать, что не заметил младшего брата. Он не хотел ни слушать, ни слышать его. — Тэан? — удивляется Тэхён, немного наклоняется, заглядывая в глаза. Но тот ни на секунду не отрывается от чтения, сложив руки перед грудью. Ким протягивает бабочку, закрывая страницу большими крыльями, чем очень выбешивает брата. — Что ты мне под нос это насекомое суёшь? — кричит он, шлёпая по чужой ладони. — Не видишь, что я читаю?! В отличие от Тэ, бабочка вовремя улетает, а вот он не успевает среагировать. Прижимая кулак к груди, Ким отходит назад. От обиды сдавливает сердце и мгновенье назад на счастливых глазах появляются слезы. Тэан отгораживается от Тэхёна рукой и снова погружается в чтение. — Тэан! — вмешивается женщина. Она уже не такая добрая и милая, брови сходятся всё ближе к переносице. — Он твой младший брат, ты не должен так грубо с ним разговаривать, — спокойно продолжает она. — Он мне мешает! Пусть уходит в другое место, я, в отличие от него, учусь, чтобы унаследовать бизнес. А он всю жизнь с бабочками играть будет! — несдержанно на одном дыхание тараторит он, метая злобный взгляд то на бабушку, то на Тэхёна. У каждого человека должно быть детство. Если его нет, значит, в будущем вряд ли получится человек. Бабушка так думает до сих пор. Первенец в семье Ким рано повзрослел, естественно, не своими силами. Отец начал наседать на него, как только Тэан научился ходить и говорить, взял его воспитание под свой надзор. Сколько она себя помнила, но никогда не видела, чтобы братья вместе играли или гуляли. Даже когда Тэхён родился, Тэан ни капли не был заинтересован в нём, как это обычно бывает у детей. Игнорировал его присутствие, просьбы и поделки, которые Тэхён делал своими руками специально для старшего братика. И она почти полностью уверена, что это из-за промывки мозгов отца. — Тэтэ, дорогой, идём на улице, поиграем. Тэхён вытирает рукавом слёзы и даёт руку бабушке. За ними закрываются стеклянные двери оранжереи, тёплый ветер сразу же доносит аромат вкусных булочек с кухни на первом этаже. Летнее солнце нещадно опаляет красные щёки мальчика, испаряя всю влагу на них. — Он не любит меня, — скорее констатация факта, чем вопрос срывается с его губ. — Конечно же любит, просто не умеет это показывать, — с нежностью отвечает женщина. «Не любит», — сразу же проносится у неё в голове.

end of flashback

***

Лёгким бризом накатывает приторно сладкий аромат молочного шоколада с орехами и тягучей карамелью. Живот громко урчит, а желудок сворачивается в тугой узел, вызывая голодную тошноту. Тэхён распахивает глаза и судорожно глотает интенсивно накапливающуюся слюну. Сжимая кулаки, осматривает уборную. «Где? Откуда запах?!» — крутится у него в голове, вытесняя другие мысли. «Еда. Тут пахнет едой! — как наваждение. — Я хочу есть». Глубоко вдыхает. Тело наполняет невиданная ранее энергия, пропитывая каждую клетку организма. Тэхён приподнимается, хищно облизывая губы, а взгляд всё рыскает по углам, стенам, потолку и одноклассникам. Он принюхивается, словно оголодавший дикий зверь, и носом ведёт по сквозняку, который ранее не ощущал. «Что так вкусно пахнет?». Не может понять и поверить в своё счастье. Он смотрит на Чимина и Чонгука, волосы которых золотят первые лучи — всё ещё спят и даже не думают просыпаться. Ему бы только найти источник запаха, такого маняще-пьянящего, желанной и спасительной еды. Третий день он голодает — по ощущениям всю жизнь — и, кажется, вот-вот умрёт от истощения. Вновь и вновь громко сглатывает. Тэхён перешагивает через ноги Пака и аккуратно обходит Чонгука, крадясь, как рысь, не издавая звука. Не хочет быть найденным и делиться чем-то. «Я так хочу есть», — всё, о чём он думает, когда с каждым шагом становится ближе к Джессике, а запах усиливается и чуть ли не душит, пробуждая в нём невиданную жадность и голод. Чем больше вдыхает, тем голоднее становится. Плитка почти высохла, на прозрачном стекле и намека нет на ночной ливень. Ветви деревьев изредка подрагивают на ветру и стучатся о раму. Тэхён проходит мимо зеркал и останавливается напротив спящей девушки, не раздумывая приседая на корточки. Ближе. Он наклоняется к её лицу и бескровным губам, и еле ощутимое дыхание вызывает интерес и некое разочарование. Она всё ещё жива, а значит, Чонгук не остановится на достигнутом и попрётся в медпункт. Из-за неё столько проблем. Если бы не идиотское геройство, то ему бы не пришлось здесь находиться. Он бы не переживал ужас вновь и вновь, всё еще надеясь, что это долгий затянувшийся сон. Но он не спит. Тэхён опускает взгляд на бледную шею, на верхнюю пуговицу рубашки, которая висит на одной нитке. Ворот оголяет ключицы и кусок вздымающейся груди. Живот урчит от резкого запаха. Сладостью пахнет Джессика. Он опускается на колени и как заядлый наркоман вдыхает дурманящий аромат, что исходит от кровавого пятна и отрезанной руки. Его как ледяной водой окатывают, отрезвляя. Тэхён падает на задницу, отползая к стенке. Кровавый шлейф тянется за ним, но теперь не маняще, а удушающе. Ему не хватает воздуха, который он как рыба хватает ртом, закрыв ладонью нос. «Нет, Джес не может так пахнуть, — рассуждает Ким. — Кровь пахнет железом, а не шоколадом». Задерживает дыхание, но воздух пробирается сквозь поры в кровь, кости, органы и въедается в мозг отвратной установкой. «Съешь её». Он поднимается на ноги, чтобы отойти подальше. И это, наверное, лучший вариант из имеющихся. Ноги дрожат, от тошноты кружится голова, устоять сложно. Схватившись за угол, Ким поднимает голову на зеркало, где снова видит не себя, а того, другого Тэхёна, который улыбается во все белоснежные зубы, но взгляд не выражает эмоций. Безжизненный, рыбий и пугающий. Тот Тэхён жадно облизывается и подходит к Джессике, утыкаясь носом в сухое пятно. Услышать его нереально, но Ким почему-то знает, что тот блаженно стонет, предвкушая вкусный завтрак. Как в хоррор фильме с неудачной съемкой — картинка перед его глазами расплывается, когда пиджак летит в сторону, а почти омертвевшая рука оказывается в непозволительной близости от рта. Тэхён отворачивается, тяжело дыша. На лбу мелкая испарина соединяется в большие капли пота, скатываясь по вискам. Кима бросает то в жар, то в холод, мурашки крадутся по спине. Липкими руками его до сих пор душит что-то неведомое, что сломало мозг и внушило, будто люди пахнут слишком вкусно и аппетитно, чтобы их не есть. Он сильнее затыкает нос, а второй рукой хватается за горло. На языке почти ощущается тягучий и насыщенный вкус мяса, который откусил тот Тэхён. Нельзя позволить этой дряни оказаться в желудке, и он сжимает горло ещё сильнее. Ещё и ещё, чувствуя через натянутую кожу гортань, напряженные мышцы и быстро пульсирующую вену. С уголка губ скатывается слюна и тонкой нитью тянется от подбородка до пола. — Ты совсем ебнутый?! Его руки резко отдёргивает Чонгук, прижимая к двери за спиной. — Что ты делаешь?! — он испуганными глазами смотрит на него, пока Тэхён жадно глотает воздух с еле ощутимой сладостью. Глаза краснеют от жгучих слёз, начиная болеть. Тело пробивает мелкая дрожь, а осознание произошедшего не желает приниматься за действительность. Всё это — бред и сумасшествие его больного разума, издевательство мозга без должного количества еды и воды. Если люди так сходят с ума, то он согласен быть съеденным монстром заживо. — Я… Не знаю. Я просто… — Сиди здесь, — бросает Чон и поднимается. Он ходит от одной раковины к другой и крутит вентили то в одну сторону, то в другую, но даже и капли воды не получает. Движения Чонгука рваные, нервные и беспорядочные. Если бы краны не были надежно прикреплены, то он бы точно их сорвал. Не раздобыв воды, возвращается, вытирая с его щёк слёзы. — Зачем ты хотел себя задушить? — немного мягче спрашивает он. А Тэхён не хотел. Его просто пугали собственные мысли и навязчивое желание откусить от Джессики сочный кусок. Не находит, что ответить, и просто молчит, уставившись Чонгуку в глаза, изредка моргая. — С тобой всё хорошо? — выделяет каждое слово. — Да или нет? «Нет», — хочет сказать Тэхён, но от чего-то трусит, прислушиваясь к голосу подсознания. — Да, — хрипло шепчет. — Отлично, — также отвечает Чонгук, но в голосе нет и намека на радость или облегчение. Насухо вытерев щёки, Чон смахивает пальцами последнюю каплю пота со скулы и аккуратно убирает мокрые волосы с глаз Тэхёна. Всего секунду помедлив, Чонгук рассматривает густые ресницы и чёрные глаза, в которых зрачок почти не отличим на фоне радужки. Невесомо касается лба, чисто случайно, не желая, но и не избегая ненужных касаний. — Убери руку, — просит Чимин, сжимая стальной хваткой запястье Чонгука. — Если никто не спит, то бери Джес, и идём дальше. Нечего время зря терять. — Без тебя решу, что мне делать, — огрызается он, нахмурившись. — Не трогай меня. Раздражение даже не пытается скрыть. Избавившись от руки Пака, он поднимается и мельком, как-то испуганно смотрит на Тэхёна, прежде чем подойти к Джессике. — Он что-то сделал тебе? Ударил? Тэхён вертит головой, возвращая челку на место и прижимая к груди колени. — Тогда что это было? — Даже если бы знал, то не смог объяснить. Чимин мгновение пытается вникнуть в его слова, но намек — «я ничего вам не собираюсь рассказывать» — слишком очевидно бросается в глаза. Алая заря скрывается за голубым полотном неба. Погода налаживается быстро, что удивительно для ранней весны. В уборной светло, а лучики солнца отражаются в зеркалах, отбрасывая недвижимые солнечные зайчики на стены, да и тепло ощущается более реально и отчетливо. Тэхён восстанавливает дыхание, а всё произошедшее больше похоже на минутную истерику или помутнение разума. Надеется, что такого больше не повторится или рядом обязательно окажется кто-то, кто поможет. — Вот, держи, — Чимин протягивает очки, которые Тэхён в суете забыл надеть. — Спасибо, — почти беззвучно говорит, но Паку этого достаточно. Он ободряюще кивает и уходит помогать Чонгуку. Какое-то время Тэхён вертит их в руках, рассматривая чёрную толстую оправу и пыльные стекла, которые немного выпирали и делали его глаза большими, как у инопланетянина. Помнит, когда, надев их, впервые увидел чёткую картинку и окружающий мир, что оказался прекраснее, чем он мог представить. Это был детский восторг, хоть в то время его и взрослым-то сложно было назвать. Но сейчас нет того детского восторга. Тэхён сжимает их в кулаке, наплевав, что может испачкать или сломать. В сердце снова закрадывается неподдельный страх, потому что осознаёт, что он в них больше не нуждается.

March, 4.