***
День проходит под тяжестью лет, наваливаясь на Джона, как товарный поезд. Весь день он избегает Эндрю. Избегает своего телефона, оставляя звук включённым на случай, если у Шерлока возникнут неотложные дела с Рози. Джон размышляет между пациентами. Чахнет. Испытывает боль и закапывается глубоко в яму дурных предчувствий. Когда он выходит из дверей клиники, глядя вниз по улице, его ноги волочатся, ощущаясь как свинцовые. Он смирился с мыслью вернуться на Бейкер-Стрит и увидеть выражение лица Шерлока, когда освободит его от Рози. В кармане у него жужжит телефон, и Джон, прежде чем вытащить его, проводит рукой по лицу. Ожидая сообщения от Шерлока, он вздрагивает, когда на экране мелькает имя Лестрейда; его сообщение − одно слово: «Выпьем?» Джон колеблется. Закрывает глаза и откидывает назад голову; лицо непроницаемое, напряжённое и уставшее. Он вдыхает воздух, как человек под водой, и выпускает его с холодным выдохом, который оставляет ощущение пустоты. «Сначала надо посоветоваться с Шерлоком». Он делает паузу, проводя большим пальцем по краю телефона. «Он присматривает за Рози». Джон отправляет сообщение, начинает снова засовывать телефон в карман, когда тот почти мгновенно снова оживает. Он наклоняет устройство, и свет отражается от экрана. «Уже сделано. Вообще-то он сам это предложил. Сказал, не спешите». Джон смотрит на экран, на эту невероятную линию жизни. Может быть, это попытка Шерлока пережить бурю? Последний выброс спасательного жилета, будто он знает, что Джон тонет, погружается в волны, и ему некуда идти, кроме как вниз? Он вертит в руках телефон, прижимая его к бедру, пока не приходит к какому-то решению. «Увидимся через пятнадцать минут».***
Сидя напротив Лестрейда, Джон обхватывает руками холодную кружку пива. Он смотрит, как по стеклу стекает конденсат, и думает о возможности существования океана. Когда он поднимает голову, инспектор внимательно изучает его с задумчивым выражением на обветренном лице. − Что-то застряло у меня в зубах? − спрашивает Джон, слабо пытаясь пошутить, но это не вызывает улыбки ни у одного из них. − Что случилось, Джон? − голос Лестрейда твёрд, спина напряжена на жёстком деревянном стуле, и Джону хочется исчезнуть. Вместо этого он закрывает глаза, хотя бы для того, чтобы создать иллюзию одиночества, и отодвигает кружку. − Я не хочу об этом говорить, − отвечает он. Он думает, что вкладывает в эти слова сильное чувство завершённости, но Лестрейд − человек закона, человек, сведущий в чтении основного послания, невысказанных слов и бушующих подводных течений, и он не дурак. Он смотрит на Джона, пока тот не открывает глаза, и впивается в него тяжёлым взглядом. − Не хочешь, − повторяет он медленно и уверенно. Твёрдо. − Или не можешь? Джон прижимает палец к кругу, оставленному кружкой на столе. − Не могу. − Он видит кивок Лестрейда краем глаза, и старается не думать о том, как могло бы выглядеть его лицо. − Всё в порядке. Несколько мгновений никто из них не произносит ни слова, пространство растягивается до бесконечности, и шум паба обрушивается на них, как набегающий прилив. Когда ему начинает казаться, что тишина вот-вот разорвётся на части, Лестрейд вздыхает, наклоняется вперёд и говорит: − И что ты собираешься с этим делать? Джон поднимает голову, на его лице застыло удивление. Оно падает, на его место проскальзывает страдание, и он барабанит ногтями по пивной кружке. − А с чего ты взял, что тут можно что-то сделать? − спрашивает он, и глаза Лестрейда темнеют, а губы плотно сжимаются. − Потому что в противном случае ты его потеряешь. Джон чувствует, как у него сводит живот. Слова эхом отдаются в его голове, произносимые отцом, проносясь сквозь годы и годы подавленного молчания. Они неуловимы, дрейфуют, разрывая его грудь, чтобы разбудить рычащего зверя. Его лёгкие сжимаются, рвутся когтями, и Джон опрокидывает пиво небрежным глотком; янтарная жидкость стекает по его губам, стекает по подбородку. − Тогда, наверное, я проиграл, − говорит он, и лицо Лестрейда обмякает. Он беспомощно смотрит на Джона с мрачным пониманием. Когда он поднимает руку, Джон на один ошеломляющий, кристально чистый миг посттравматического инстинкта думает, что детектив-инспектор его ударит. Кожа к коже, кулак в лицо, удар, который свалит его на пол. Но Лестрейд машет официантке, требуя ещё порцию, и Джон вцепляется в край стола побелевшими пальцами. Неужели это всё для него? Всё, что он получит, всё, что у него останется? Паника и яростные отголоски прошлого, эхом отдающиеся в его голове, в тандеме со зверем под грудной клеткой? Джон берёт холодное пиво, когда его приносят, и пьёт его без перерыва. Официантка колеблется в нерешительности, кивая, когда Джон щёлкает пальцами, безмолвно прося ещё одну порцию. Лестрейд наблюдает за ним с тяжёлым выражением лица, подавленно расправив плечи, и Джон старается не замечать этого. Но он всё же знает. Конечно, он знает. Джон всегда видит это − разочарование, которое он приносит другим. Как он мог упустить его, когда оно было единственной постоянной вещью в его жизни? Вот оно, пятно, которое он рисует на лицах всех, с кем соприкасается. Его отец, его покойная жена, Шерлок, а теперь ещё и Лестрейд. Его собственное отражение, каждый раз, когда он вынужден смотреть на себя в зеркало. Однажды он увидит это и на лице своей дочери. Джон думает, что это может быть тот день, когда он наконец проглотит ствол своего Sig Sauer P226, снимая страдание, которое является Джоном Ватсоном, с картины. Джон пьёт своё пиво, а Лестрейд наблюдает, и они не говорят о Шерлоке.***
Лестрейд усаживает Джона в кэб, грубо встряхивая его и с испуганным блеском в глазах отсылая прочь. Джон игнорирует это, игнорирует всё остальное. Он съёживается на заднем сиденье машины, голова и всё перед ним кружатся. Он старается не представлять себе реакцию Шерлока на его очевидное опьянение. Не впечатляюще. Спотыкаясь у двери, пробираясь вверх по лестнице, чувствуя, что подъём − это последний рывок вверх по бесконечной горе, Джон ощущает на языке горький привкус дыма и мечтает о карнизе повыше. Вспоминает крышу и тротуар, выкрашенные кровью, и старается не думать об этом. Так много потраченного впустую времени. Так много, очень много. Тут уж ничего не поделаешь, совсем ничего, и когда он заходит в гостиную, а Шерлок смотрит на него со своего места на диване, Джон молчит. Ничего нельзя сказать, ничего нельзя сделать, кроме как упасть на колени и уткнуться лицом в ноги Шерлока − Джон? − в голосе Шерлока слышится замешательство и лёгкая паника. Его руки ощутимо нависают над головой Джона, пока тот не издаёт тихий жалобный звук. Он царапает ему горло, как гравий, и пальцы Шерлока зарываются в волосы Джона. Они разрушают военную аккуратность серых прядей, их серебро, и Джон вздрагивает. − Шерлок, − говорит он, и это имя срывается с его губ. − Шерлок. − Это как вода, льющаяся из открытого рта, из заполненных жидкостью лёгких, и Джон не может остановить бездонное качество своей тоски, даже когда она просачивается сквозь него, как дым. Дым на воде, дым в небе, дым в груди, рычащий огненный зверь, ползущий по рёбрам. − Я не могу, − выдыхает он. Трудно дышать. Джон не может отдышаться, и пальцы Шерлока медленно, методично, отчаянно гладят его по волосам. Его желание истекает кровью от этого прикосновения, неуверенного и желанного, и Джон чувствует его на своей коже. − Я не могу этого сделать. − Скажи мне, почему, − бормочет Шерлок, согнув своё длинное тело пополам и выдыхая тёплый воздух из лёгких в затылок Джона. − Скажи мне, почему ты не можешь этого сделать. Джон неслышно качает головой. Опустошённый и рвущийся по швам. Шерлок ёрзает, толкается, сползает на пол и заключает Джона в объятия. Его голова ложится на крепкое плечо Шерлока, Джон задыхается от боли в груди и пытается не дать ненависти выплеснуться изо рта. − Не могу, − говорит он шёпотом. Жалкое признание после жалкого оправдания для мужчины. Он не что иное, как человек, позор для самого значения этого слова. Шерлок крепко прижимает его к себе, и Джон закрывает глаза, чтобы не думать о возможном блаженстве.***
Когда Джон был ещё ребенком, просто мальчиком с ободранными коленками и насморком, его мать часто рассказывала ему сказки. В те ночи, когда отец Джона бушевал и шумел − настоящая буря, несущиеся облака и кулаки, мать Джона уносила его и сестру в заднюю спальню. Запирала дверь, заворачивала их в одеяло и с ложным чувством безопасности принималась сочинять сказки. Джон помнит некоторые из них, обрывки и фрагменты. Но больше всего он помнит слова, которые слетали с её дрожащих губ. Свежие синяки проступали на её лице и руках, когда их отец пьяно орал на убой в маленьком, захудалом передвижном доме. Была одна история, которая не давала Джону покоя все эти годы жестокого обращения. Годы воплей насилия и отцовских гроз, и это проносится в его голове. История о мальчике, который кричал «волки». История была недолгой, но Джон за эти годы многое из неё забыл. Джон вспоминает её, лёжа на полу дома 221Б и положив голову на колени Шерлока, в то время, как солнечный свет золотит красный ковёр и его закрытые веки. Только кусочки и обрывки. Вспышки цвета и обрывки слов. Это была простая история, с мощным уроком и мрачным концом. История о ребёнке, который так и не научился по-настоящему бояться, пока не стало слишком поздно. Научился, когда никто не хотел ему помочь, и его сожрал зверь. Собственный зверь Джона рычит, пронзительно кричит в его груди, и он воет волком на коленях Шерлока. Воет волком, молит о спасении, хрипло его повторяя. Джон не хочет быть съеденным чудовищем, и он не хочет слишком поздно усвоить этот урок. Он открывает глаза и видит над собой выцветшее лицо Шерлока. − Джон, − говорит Шерлок; имя Джона срывается с его губ. Это просто подношение. Раскрытая ладонь, протянутая с уязвлённой надеждой. Впервые в жизни Джон в ответ протягивает руку. − Шерлок. − Его руки поднимаются, сжимая тёмные кудри. − Прости. − Тёмная тень касается глаз детектива, превращая их серебристый цвет в сланцевый, но Джон не замечает её. Он приподнимается, притягивает Шерлока к себе и легонько целует в уголок рта. Шерлок остаётся неподвижным и будто даже не дышит, а грудь Джона сжимается, сжимается, и он падает, потому что всё неправильно понял, что всё так неправильно. Но тут Шерлок целует его прямо в губы, прижимая Джона к груди; его руки дикие, блуждающие, прикасающиеся везде, куда только могут дотянуться. Его пальцы скользят по лицу Джона, его шее, плечам и спине снова и снова, рисуя огненные узоры на коже Джона, через его одежду. Голос отца поднимается в его голове, словно раскат грома. Далее следуют слова Эндрю. Все взгляды, суждения и ненавистный шёпот кружатся в глазах Джона, и он подавляет полный рот сожалений, протестов и заикающихся отрицаний, блокирующих его горло. Шум в голове грозит оглушить его, и Джон тянет Шерлока за руку, умоляя зубами и языком. Он не может... он не может... Шерлок издаёт низкий горловой звук, похожий на резонирующий стон желания. Он заглушает всё остальное. Погружает Джона в совершенно другой океан. Ему больше не кажется, что он тонет, тонет, как камень. Вместо этого он чувствует себя бодрым, ликующим, поднявшимся на мягких волнах. Язык Шерлока раздвигает его губы, и Джон чувствует вкус искупления.