На всё воля судьбы

      — Пс, эй, гляньте-ка…       — Куда?       — Да вон-вон, — палец с грязным ногтем ткнул куда-то в сторону кладбища. – Видите того мальчишку?       — Ну? – ребята сбились стайкой, перешёптываясь и поглядывая на указанного ребёнка лет шести, что старательно рвал крупные фиолетовые цветы возле могил и собирал их в плетёную корзину. – Моя мама говорит, что он безот-т-с-цовщина, во!       Вихрастый норд, самый старший в своей шайке ребят, горделиво хмыкнул, довольный выговоренным словом.       — А моя мама запрещает мне с ним играть, — вставил малыш-каджит, трусливо прижимая ушки. – Говорит, что они пахнут странно.       — Как? – загалдела ребятня.       — Не знаю, — пискнул от такого внимания котёнок. – Я его не нюхал…       — А чё он на кладбище делает?       — Дык… цветы собирает… маме, наверное…       — На кладбище?       — Ну…       — Я маме цветок дарил, так я его по полянам искал, самый красивый, во-от такущий нашёл!       — Ну-ка пошли!..              Малыш аккуратно срывал молодые цветы паслёна, не сдерживая улыбку, потому что его мамочка всегда так радовалась, когда видела их. На днях он заметил побеги и прикрыл их травой, чтобы не потоптали или не оборвали раньше, приходил проверять и вот, наконец, может их собрать. Паслён ещё совсем молодой, но мамочка наверняка обрадуется. Главное, потом руки хорошо помыть, как мама учила, чтобы сок не проглотить, а то живот разболится…       — Эй, ты, — раздалось за спиной, и малыш обернулся. – Ты кто такой? Что тут делаешь, а?       У ограды жалась кучка мальчишек разного возраста и расы, впереди стоял вихрастый мальчик с разбитыми коленками, остальные выглядывали из-за его спины. Малыш спокойно смотрел на них большими карими глазами с зелёными прожилками, в обрамлении длинных чёрных ресниц. Мама говорила, что он похож на папулю: такой же смуглый и чернявый.       — Франсуа Лашанс, — кивнул малыш, ни разу не растерявшись. – Собираю цветы для мамы.       Он знал, что может не отвечать, но иначе ребята так просто не отвяжутся. Он видел, как они бегали и играли, и ему не хотелось к ним присоединяться. С дядюшками и тётушками играть было намного интересней.       — Я ж говорил… — заметил один из детей, и они немного стушевались от спокойного ответа.       — А чё на кладбище-то? – не унимался вихрастый.       — Потому что эти цветы растут здесь, — Франсуа терпеливо пояснял очевидные даже шестилетке вещи, ожидая, когда ребятне это надоест и они уйдут.       Щёки вихрастого покраснели, и он насупился.       — Они уродливые! – выкрикнул он, косясь на ребят вокруг.       Франсуа только пожал плечами:       — Хорошо, я не буду их тебе дарить.       Кто-то хихикнул, а мальчишка внезапно взвился, шагнул вперёд и замахнулся ногой на корзинку с нежными молодыми цветочками. Одного быстрого движения хватило, чтобы перехватить пятку в воздухе и дёрнуть её вверх. Мальчишка только и успел тонко вскрикнуть и кулем повалиться на спину, теряя равновесие. Ребята вокруг разразились хохотом. Парнишка тут же вскочил на ноги, красный, словно помидор, на глаза его навернулись злые слёзы, и он ткнул пальцем в спокойного мальчика:       — Безот-с-т-цовщина! Вот ты кто!       Франсуа знал это слово. А также он знал, что папуля работает на опасной работе, из-за которой часто не бывает дома. Знал, как много любви мамочка хранит для него, и как смотрит на сыночка – точную копию папули.       Мальчик аккуратно поднялся на ноги, спокойно отряхнул штанишки от пыли, поднял небольшой, но увесистый камень, что лежал рядом с могильной плитой, и взглянул на вихрастого мальчишку.       — Повтори.       Смех детей сразу стих, а вихрастый мальчик замер, коротко глянув на камень в руке шестилетки, а затем в его тёмные-тёмные глаза с яркими зелёными прожилками. Гневный румянец сошёл с его лица.       — Повтори, — вновь сказал Франсуа, без угрозы, почти ласково, как иногда говорил дядюшка Винсент, и звучало это ещё страшней.       — Б-б-б… без…       Замах.       — А-а-а, — мальчишка бросился бежать, и его стайка последовала за ним.       — Хм, — только и озвучил Франсуа, откладывая камень в сторону, и подхватывая корзинку с цветами. Мамочка как раз скоро должна вернуться из Храма после раздачи милостыни.              От мамочки всегда пахло очень вкусно: сладкой выпечкой и травами. А её кудряшки забавно прыгали, когда она шла.       «Франи, наш любимый малыш! Наше сокровище!»       Мамочка тискала мальчика в объятиях, покрывая его щёки и нос поцелуями, и улыбалась. Франсуа больше всего на свете любил, когда мамочка улыбалась. Он жался к родному теплу, совершенно не смущаясь материнской ласки. Фран вообще любил обниматься. Ему нравилось находиться в кругу своей семьи, среди очень разных дядюшек и тётушек. Дядюшка Тейнава и тётушка Телиндрил лучше всех играют в прятки. Дядюшка Винсент рассказывает самые захватывающие истории. Дядюшка Гогрон самый большой и сильный, а тётушка Очива очень добрая и тайно балует племянника. И таких в семье очень много, и со всеми интересно. Можно играть, и бегать, и прятаться, и понарошку бороться, и что-нибудь мастерить, что-нибудь куда-нибудь метать, хоть петь, а хоть и танцевать. Что бы Фран не пожелал – было можно всё.       Нельзя только одно – говорить о своей такой замечательной семье. Никому. Никогда.       Нельзя подойти к тому мальчишке и сказать, что его папочка просто работает. Что Фран хочет быть на него похожим, что папочка самый сильный, смелый и очень важный для всех в семье. Особенно для мамочки. Что нет никого важнее его. Нельзя говорить, что бабуля поёт ему колыбельные во сне. Нельзя говорить, что дедуля отправляет ему подарки через своих посыльных.       Можно всё, что бы он не захотел, всё, о чём бы подумал узнать. Нельзя только говорить, как он счастлив, что у него есть такая семья…              Франу не спалось. Мамочка лежала рядом в большой кровати, а мальчик сел на своей, размышляя, почему же ему не уснуть. Дядюшка Винсент говорил, что нужно слушать себя, и Фран слушал, чуть прикрыв глаза. Он чувствовал свой дом, все три этажа, подвал и то место, которое нельзя называть. Место за большой шепчущей дверью, где жила семья. И сейчас он отчётливо ощущал, как в его доме находится кто-то большой, сильный и восторженно знакомый.       Стараясь не разбудить мамочку и не испортить сюрприз, малыш выскользнул из постели и на цыпочках пошёл к лестнице, выглядывая в пролёт. Света не было, но он отчётливо ощутил движение перед ним…       И прыгнул, раскинув руки, угодив в пыльные невидимые объятия. Над головой раздался короткий грудной смешок.       — А если бы сломал себе что-нибудь?       — Папочка, — тихо повизгивая, словно щеночек, Фран жался к отцу, пока с того сходило заклинание маскировки, утопая в сильных руках и покрывая колючие щёки слюнявыми поцелуями. – Папуля…       Наобнимавшись вдоволь, папа опустил мальчика, и скинул пыльную мантию на стул рядом. Он зажёг пару свечей, достал из шкафа вкуснющий мамочкин хлеб и ломоть мяса, и графин с компотом, и расположился за столом. Сын забрался на стул рядом, подперев щёки ладошками и наблюдая, как папуля кушает. Мамочка была права, что он похож на папу. Каждый раз, когда малыш видел себя в зеркале, он думал об этом. От мамули достались разве что родинки по всему телу, и, может, сами черты лица чуть мягче. Фран смотрел на папулю и представлял себя, когда вырастет. Он будет таким же высоким? Таким же сильным? А злиться будет так же страшно? Хоть это и было только один раз, и на чужих дядек…       — Хочу быть как папочка… — сонно бормотал малыш, чувствуя, как папа бережно поднимает его на руки и несёт в кровать, целует в лоб, и его щетина колется.       Проваливаясь в сон, он слышал, как папа готовится ко сну и умывается. Больше чувствовал, чем видел, как он прижимает мамочку к себе, как она обнимает его в ответ, целуя вслепую.       «Люсьен вернулся…»       Фран блуждал в красочных сновидениях и предвкушал завтрашний день, ведь у него много дел: надо занять семью своим досугом, возможно отправиться на пикник или рыбачить с дядюшкой Ри’Шаном. А всё потому, что мамочке и папочке захочется провести день вместе. Франсуа прекрасно знал, как сильно любят его родители. Но он также знал, как сильно они любят друг друга. Он проводит с мамулей много времени, а папуля – мало. И ему хотелось бы, чтобы папина работа скорее закончилась, и они смогли бы быть вместе намного больше. Дядюшка Винсент говорил, что папуле пора прекратить работать, потому что возраст даёт о себе знать, и это не безопасно. Фран не знал, какая именно опасность грозит папе, но чувствовал, как тревожилась мамуля в его отсутствие, и невольно начинал волноваться сам.       В такие дни, как этот, самым радостным было утро, потому что его будили поцелуями и обнимашками сразу оба родителя. Фран смеялся, когда папуля его щекотал, а потом он тонул в любимых руках, не мог надышаться любимым запахом, который получался, когда мамочка и папочка были вместе. Самые счастливые моменты. Затем они шли завтракать. Прекраснейшая на свете мамочка наготовила вкусной еды, её лицо украшала сияющая улыбка. Папочка улыбался в ответ, и его тёмные глаза становились солнечными.       А потом они вместе спускались к шепчущей двери, и Фран по традиции заходил первым с криками, что папочка вернулся. Из комнат выглядывали дядюшки и тётушки, а малыш бежал к ним обниматься, потому что самым счастливым своим днём он обязательно хотел поделиться с семьёй. Лез на руки к дядюшке Винсенту, потому как потом он будет занят с папулей, затем они с мамочкой шли угощать всех вкусняшками, пока папочка работал. Когда с делами покончено, Фран размышляет о том, с кем ему поиграть, потому что родители уходят вдвоём, зацеловав сына напоследок.       — Итак, подать мне скакуна! – грозно командует малыш, и к нему со смирением и отвагой шагает Шеммер, поднимается на задние лапки, принюхивается, и послушно даёт ребёнку забраться на себя.       Так Франсуа объезжает «свои владения», вызывая улыбки на лицах. Он смотрит, кто сейчас находится дома, а кто ушёл на работу по распоряжению папули и дядюшки Винсента. В тренировочном зале он встречает одноухого одноглазого каджита.       — Дядюшка Ри’Шан, — окликает его Фран, и тот радостно топорщит усы, подхватывая племянника с крысы на руки и фыркая ему в шею. – Ты сегодня занят?       — Нет, — каджит большой и пушистый, и мальчику нравится с ним обниматься, и даже страшные шрамы и увечья не пугают его. Мамочка говорила, что благодаря ему они смогли уберечь папочку от большой беды. Фран не знал, о чём именно шла речь, но всё равно очень любил дядюшку за это. – Маленький господин хочет пойти на рыбалку?       — Да! – радости малыша нет границ. – И ещё нарвать хороших травок для мамули. И плохих травок можно, если попадутся…       Фран задумчиво перебирал варианты, пока дядюшка Ри’Шан нёс его собирать корзинку с закусками. Мальчик хотел бы, чтобы тётушка Очива пошла с ними погулять, но знал, что она не может надолго покидать дом, потому что помогает папочке им руководить.       — Мы принесём тебе рыбки, — малыш целует аргонианку, что пошла их провожать, и они уходят гулять.       Дни остаются радостными, но слепящее счастье уходит из них вместе с папой через некоторое время. Он просто не может остаться из-за работы. Дольше всего он был дома, когда Фран ещё жил у мамули в животике. Малыш помнил его голос, взволнованный и тревожный, потому что Франу уже пора было рождаться. Бабуля нашёптывала ему во сне ласковые слова, а дедуля обещал приключения и невероятные знания, уверяя, что малыш будет здоров и силён, как папочка.       Будут ли его дни самыми счастливыми постоянно, если папочка перестанет работать? Для мамочки – да. Фран украдкой заглядывает на кухню, где мамочка печёт на продажу. Весёлые кудряшки убраны под платок и её прекрасное лицо хорошо видно сыну. Мамочка грустит, потому что папули нет рядом, и это разбивает ребёнку сердце. Он знает, что она улыбнётся нежно и лучезарно, стоит только малышу обозначить своё присутствие. Но когда мамочка одна, она такая печальная, так смотрит в окно, что внутри Франа всё сжимается от тоски. По папуле, по маминой улыбке, по их объятиям, по их счастливому запаху сладостей, трав и крови.       Малыш спешит на кладбище, где ещё остались ростки паслёна. Всего лишь цветочки, но маме они нравятся. Мелочь, но она улыбнётся немножко радостней. Это всё, что сынок может для неё сделать, ведь никакие его слова и забавы не вытеснят волнение о папе из маминого сердца, пока он не вернётся.       — Странный мальчик, опять на кладбище играет, — чуть в стороне перешёптываются какие-то женщины.       Малыш не обращает на них внимания, рассматривая молодые побеги цветов и размышляя, сколько дней им понадобится, чтобы распуститься. Франсуа считал, что жизнь таких обывателей слишком скучна, вот они и присматриваются к каждому, прислушиваются, придумывают небылицы. Они не стоят того, чтобы их слушать. Сделав свои наблюдения, ребёнок возвращается в дом, чтобы провести время с семьёй.       После нескольких дождливых дней вновь выглянул Магнус, согревая своим теплом. Растения пошли в рост с новыми силами, и Фран с утра приготовил свою корзинку для цветов. Её сплёл дядюшка Тейнава – мастер на все руки. Мамочка открыла лавку, и покупатели пошли сплошным потоком, чтобы скорее купить её самую восхитительную выпечку во всём Сиродииле. А пока мамуля занята, малыш как раз успеет неторопливо собрать цветы.       У кладбища стояла непривычная суета. За оградкой толпились мальчишки, и Франсуа невольно напрягся, поспешив туда. От открывшейся картины, корзинка невольно выпала из рук: те самые ребята смеялись и улюлюкали, пока вихрастый задира самозабвенно топтал цветы паслёна, что росли на могилах.       — Ой! – заметил стоящего мальчика котёнок, и все ребята посмотрели на него.       На раскрасневшемся лице вихрастого негодяя появилась неприятная злорадная ухмылка. Он демонстративно сильно притоптал один из цветов, старательно вдавливая расплющенный стебелёк в землю.       — Будешь знать, как идти против меня, понял? – норд прошёл мимо Франсуа, больно пихнув его плечом и выплюнув без ошибок ядовитое. – Безотцовщина.       Ребята последовали за своим главарём, молчаливым косяком обогнув мальчика, опасаясь его реакции. Но далеко они не ушли, встав в стороне, глумясь и ожидая, что же Фран будет делать дальше.       Мамочка учила Франсуа, что мёртвые беззащитны. Они безгласны, неподвижны, и одиноки в своих могилах. Что им всё равно на происходящее вокруг, и, если осквернить их останки, они ничего не сделают, продолжат смиренно лежать, принимая всю несправедливость, что направлена на них. Если, конечно, это не мстительных дух, но таких в городе не водилось.       Франсуа был почтительным и послушным ребёнком, поэтому молча присел над растоптанными цветами, что всё равно потом вырастут, но позже, и принялся приводить в порядок могилы, взрытые злобными ногами вихрастого норда. Убирал в корзинку остатки цветов, чтобы кто-нибудь случайно не отравился из-за сока, что оказался разбрызган вокруг. Взрыхлил пальцами и пригладил землю на могилах. И так от одной до другой, и до следующей, пока кладбище не стало чистым и ухоженным, как и прежде.       Мальчишки наблюдали сначала злорадно, потом некоторые стыдливо потупились, переглядываясь, а затем несколько из них поторопились домой, прикрывшись нелепыми отговорками. Остался только вихрастый задира, чьё лицо пошло гневными пятнами, не получив долгожданной реакции от ребёнка. Не выдержав, он стремительно приблизился к Франсуа, и злобно пихнул его со всей силы. Корзинка с цветами опрокинулась, и малыш повалился в грязь, не защищаясь.       — Ты!.. – негодяй гневно пыхтел, потрясая кулаком над сидящем на земле ребёнком. – Слабак! Мелкий и слабый! Дурак! Я папе расскажу, что ты в меня камнем бросить хотел! Он придёт и убьёт тебя! И мамку твою тоже убьёт! Безотцовщина!       Фран никогда не ощущал себя так. Он рос в любви, заботе и нежности со стороны родителей и многочисленной семьи. Иногда он расстраивался, иногда грустил, иногда ему было досадно. Но он никогда не злился. Ему не было нужды испытывать такое отвратительное мерзкое чувство, как злоба. Та самая, что застилала глаза вихрастого мальчишки. Чёрная и слепая, что протягивает свои цепкие и острые лианы, сковывая мысли и реакции. И развязывая руки…       Одним движением Фран схватил неприятеля за лодыжку и опрокинул, выплёскивая эти неприятные эмоции, со всей силы. Мальчишка грохнулся на спину, отчётливо громко ударившись затылком о край каменной ограды. Издав придушенный всхлип, он медленно поднялся на трясущиеся ноги, трогая ушиб и видя на своих руках кровь. Алое пятно осталось и на ограде. А затем… разревелся. Громко, с подвываниями.       — Больно-о! Я папе расскажу-у! Ы-а-а, безотцовщина-а!       И с громкими воплями он поспешил убраться подальше, крича и причитая.       Франсуа глядел на пятно крови, и на свои руки, что привели к его появлению, и чувствуя, как внутри расползается мерзкий липкий страх от осознания, что к мамочке наверняка придут выяснять отношения. Мамочку наругают. И его наругают. И будут говорить, что виноват папочка, которого нет рядом. Голос мамули никто не слышит, поэтому она не сможет ничего ответить, а ему самому… нельзя… говорить…       Ему нельзя говорить о папе.       Глаза неожиданно защипало, остро, горячо и неприятно, а потом на щеках стало мокро. Фран вытерся пыльным рукавом и увидел влажные тёмные пятна на ткани. Он никогда до этого не плакал. И от этого слёзы полились с удвоенной силой. Нос заложило, и он всхлипнул, тихо вытирая глаза, прячась за каменной оградой, чтобы мамочка не увидела его из окна. Он утешался тем, что в доме полно покупателей, и она не заметит этой позорной сцены, но когда малыш, наконец, успокоился…       — Ты что сотворил с моим сыночкой, окаянный?! – грузная высокая женщина неслась в сторону кладбища, потрясая скалкой, её всклокоченные рыжие волосы метались над головой, будто злое пламя. – Чуть не погубил, бездушное ты чудовище! Вот я тебе!..       Без запинки, не сомневаясь ни мгновения, она отвесила шестилетнему ребёнку такую оплеуху, что того швырнуло наземь, как подкошенного. В голове малыша звенело, а вот звуки будто выключило, перед глазами плясали красные пятна.       — Будешь знать!.. – пробивался её громовой голос через слепящую глухоту.       И в этот момент буквально в миге от её шеи пролетел зазубренный нож, которым обычно нарезали длинный батон.       «Не смей трогать нашего сына, ублюдина!»       Фран глянул в сторону дома, откуда яростно бежала его мама, сжимая в руках тесак для мяса. И в глазах её сверкала такая ненависть, что у мальчика волосы на затылке встали дыбом от ужаса, и он сжался в комочек. Одним тычком маленькая мамочка заставила грузную нордку шлёпнуться на задницу в пыль, и нависла над ней, прижав лезвие к толстой шее.       «Убью тебя, мразь, и скормлю крысам».       «Отрежу бесполезную хваталку, что ты подняла на моего малыша».       «Отправлю к Ситису твою чахлую душонку!»       — М-ма… м-мама! – Франсуа бросился к мамочке, обхватывая её руку, что не дрогнула ни на дюйм от шеи трясущейся бледной женщины. – Не надо, мамочка, всё в порядке!       «Она… она… ударила его! Моё сокровище! Мою гордость! Кровь от крови моей и самого любимого мужчины!»       «Нашего сына! Нашего сына!!!»       — Вел? – к ним спешила бабушка Мак’На, нервно стегая хвостом. – О, Хист! Деточка, что случилось?       Старушка спешно обхватила мамочку за плечи, пытаясь оттащить от нордки, чей подол уже стал мокрым от испуга. А потом она увидела красный след на лице Франсуа, и из её рта вырвалось грозное шипение, а хвост стегнул, словно хлыст.       — Что эта негодяйка натворила?! Ударила маленького ребёнка? Что ж ты за человек такой?       — Он-н… — зубы женщины стучали от страха и всё же она пыталась говорить. – Он толкнул… моего сына… до крови уд-дарился!..       Взгляд мамочки безошибочно скакнул на алое пятно на ограде. Она сжала тесак сильнее, аж пальцы побелели.       — Это правда, мама, — сокрушённо признался Фран, прижимая мамину руку к себе, но та не шелохнулась.       «Не поверю, что он мог так поступить из-за каприза».       «Франсуа спокойный и воспитанный мальчик, наш нежный малыш».       Серые глаза мамочки, словно острые клинки, смягчились, когда она посмотрела на сына.       «Почему он так поступил, наше счастье?»       — Я-я... – Фран сглотнул сухой комок в горле, и принялся объясняться. – Я хотел нарвать тебе цветов. Твои любимые растут здесь, на кладбище. Я ждал, пока цветочки распустятся, долго наблюдал, а когда пришёл… Он… её сын с ребятами всё растоптали, исковеркали могилы…       Нордка от этих слов побледнела ещё сильней, хотя, казалось, куда уж дальше. Губы её задрожали.       — Я привёл всё в порядок, чтобы мёртвые не грустили, — продолжил малыш, успокаивающе поглаживая мамино запястье испачканными в могильной земле пальчиками. – И тогда он… толкнул меня. Начал обзываться, называть…       Тут Фран запнулся, потупившись. Он никогда не произнесёт это омерзительное слово вслух. Оно не осквернит его губ, таких же, как у папочки. Не коснётся маминых ушей, что слушают от папочки слова любви. Чёрное и скорбное слово для всех, кто остался без отца, которое никак не относилось к Франсуа, потому что у Франсуа есть папа. Самый большой, самый сильный. Просто очень занятый работой.       На мамино запястье упала горячая слезинка, что растопила холодную хватку и тесак выскользнул из её нежной руки, когда мамочка прижала к сердцу плачущего сына. Её счастье, её гордость, её маленького ласкового малыша, точную копию папочки. Горячие сухие губы нежно целовали мокрые щёки, пока Фран безмолвно ронял слёзы тоски.       — Он заслужил, — тихо и хрипло проговорил ребёнок чуть позже, выныривая из маминых объятий, и глядя на всё ещё сидящую на земле нордку, что стыдливо поджимала под ноги мокрый подол. – Но вы тоже мама, поэтому мне жаль, что вы волновались.       Мамочка подняла сына на руки и ушла в дом, ни разу не обернувшись. Лавка закрылась пораньше, но покупатели, что стали свидетелями всей сцены, ничего не сказали и просто разошлись. Вечером мамочка забрала Франа в свою постель, хоть малыш и уверял, что всё в порядке. Успокоиться надо было ей, а не ему, и потому малыш прижимался к мамуле, слушая, как трепещет её нежное и храброе сердце, как в своей голове она напевает колыбельную, которую только Фран и дедуля могли слышать. Их самый большой секрет, даже от мамули.       Чейдинхол гудел, словно растревоженный улей. Несколько версий произошедшего переходили из уст в уста, обрастая невероятными подробностями. И без того интересовавшие местных скучающих домохозяек сплетни о том, есть ли всё-таки папа у Франа или нет, и где его носит, разрослись до невероятных масштабов. Через несколько дней в лавку заглянул служитель Храма Аркея, и поблагодарил мамочку за то, что воспитала в сыне уважение к усопшим. Мамочка была рада.       — П-привет…       Франсуа оглянулся, отвлекаясь от ухода за могилами и ростками паслёна, и увидел робко жавшегося к ограде мальчика. Это был редгард, один из младших в шайке вихрастого задиры, хоть и был в итоге старше Франсуа.       — Привет, — спокойно кивнул Фран, невольно насторожившись.       — Я… м-меня зовут Ридал, — мальчик заметно стеснялся и нервничал. – Я хотел… извиниться…       На его тёмной коже выступил неяркий румянец. Франсуа, отряхнул руки и встал на ноги, поворачиваясь к собеседнику, потому что это было вежливо.       — За что?       — Я, эм… — Ридал запнулся, потупившись, а затем осторожно вышел из-за ограды, встав напротив Франа. – Я играл с ребятами, потому что… ну… больше не с кем. Или с ними, или совсем один. Но… я не хотел делать тебе плохо или… обижать. Честно, — его карие с золотинкой глаза увлажнились от волнения. – Когда я увидел, как ты убираешься после нас на кладбище, я…       Он засопел, пряча взгляд. Виноватый и жалкий. Фран терпеливо ждал, пока он продолжит.       — Прости меня, — наконец выдавил из себя мальчик, переминаясь с ноги на ногу и пряча дрожащие руки. – Мне было страшно, что начнут обижать и меня, но я не хотел сам становиться злодеем. Мой дедушка был героем на нашей родине, в Хаммерфелле. Своей трусостью я наверняка опозорил его память…       Ридал нервно утёр одинокую слезинку, что он не смог сдержать, и хлюпнул носом.       — В общем, я… лучше буду один, чем с такими, как они.       Когда Франсуа понял, что мальчик закончил, то спокойно протянул ему перепачканную землёй ладошку.       — Я не сержусь. Ни на кого. Мне всё равно, если обижают меня, но я не позволю обижать маму или… папу.       Ничего ведь не будет, если просто упомянуть?..       — Л-ладно, — Ридал охотно схватился за руку, игнорируя грязь, и смущённо улыбнулся. – Спасибо.       После этого дни пошли своим чередом. Слухи поутихли, хоть и оставались те, кто припоминал, как метко мамочка метнула нож в ту женщину. Метко, потому что не попала. И как грозно она выглядела, что ни один мужик разнимать не сунулся. Особенно сокрушался дядюшка Гогрон, что пропустил такую потеху. А дядюшка Тейнава даже подначивал его, мол, ситуация складывалась патовая, потому как пусти мамочка кровь, мирная жизнь семьи бы… осложнилась. Немного. Чуть-чуть.       А уж когда семья узнала, что послужило причиной такой ситуации… Дядюшке Винсенту пришлось дежурить у шепчущей двери, чтобы сдержать некоторых от гневной расправы. Он даже припомнил третий догмат, как последний аргумент. Франу думалось, что он припомнил его для себя, глядя, как горят дядюшкины алые глаза.       Пострадавшую щёку зацеловали до такой степени, что она опухла, а кожа зашелушилась. Малышу пришлось постараться, чтобы успокоить родных. Он даже ночевал пару раз внизу, чтобы тётушка Очива угомонилась. Эх, тяжка доля любимого дитя…       Потом, наконец, всё наладилось, буря утихла, и Фран снова мог заниматься своими делами на кладбище без присмотра тётушки Телиндрил. Ридал иногда составлял ему компанию. Рассказал, что та семья нордов уехала из Чейдинхола, так спешила, что продала дом совсем за копейки, бросила хозяйство и всю мебель. Франсуа подозревал, что в этом замешаны его родственники, но промолчал.       Затем дядюшка Винсент начал вести себя странно. Много суетился, пропадал из дома, постоянно что-то кому-то писал, бросая на Франсуа горящий, очень… предвкушающий взгляд. К нему присоединился дядюшка Ри’Шан, которого выдавал дёргающийся хвост. Для себя Фран решил, что они готовят какой-нибудь сюрприз, празднование, чтобы отвлечь как самого малыша, так всё более печальную мамочку. Потому что папуля задерживался дольше обычного, и Франсуа тоже начал волноваться за него.       Потом пришёл дядюшка Анголим. Очень редкий и очень желанный гость в их доме. Фран почему-то всегда тушевался перед ним, и не мог себе позволить лезть с поцелуями, как к другим дядюшкам и тётушкам. Он почтительно кланялся, как остальные, и сдерживал восторг от встречи. Дядюшка Анголим тоже не спешил с объятиями и прочими нежностями, наоборот, только он и не проявлял явной любви, хоть его взгляд и теплел при виде малыша. Он трепал его по волосам, и иногда даже позволял посидеть на коленях. Но только иногда. Редко. Чаще он просто разговаривал с дядюшкой Винсентом, а потом уходил. Или пил травяной чай с мамулей. В такие моменты они просто молчали, и расходились. Франсуа не понимал причин странного поведения семьи, а потому не обращал на это особого внимания. Они всё равно расскажут, когда будут готовы.       Сегодня он отправился с мамочкой за покупками. Дядюшка Гогрон попросил приготовить что-то сложное и вкусное, но для этого надо было докупить продуктов. Малыш усердно нёс корзинку с зеленью и фруктами, помогая мамочке. Она улыбалась, глядя на старания сына, играла пальцами с его волнистыми волосами, и периодически не могла сдержать смачного поцелуя в щёчки. Фран держал её либо за руку, либо за подол платья. Он не боялся потеряться, ведь за ними постоянно присматривали дядюшки и тётушки, но так мамуле было спокойнее.       А потом она замерла. Встала на месте и не двигалась. Заметив изменения, малыш настороженно взглянул вверх, ловя взгляд мамы. Но она не смотрела на него. Она смотрела в сторону ворот, изумлённо и встревоженно.       «Люсьен?»       Франсуа дёрнулся, как от удара, поставил корзинку у продуктового лотка и стремительно вскарабкался на небольшой валун у дороги, потому что был слишком мал, чтобы видеть ворота с места.       «Почему он так одет? Его же все видят!»       «Что происходит?»       От ворот, вместе с потоком людей, к ним шёл его папуля. Вместо чёрной мантии и чар невидимости на нём был надет добротный кожаный доспех, на поясе меч, а за спиной увесистый дорожный мешок. Хоть его лицо и пряталось в тени капюшона, то был другой капюшон, обычный, который в дорогу берут. Папочка безошибочно нашёл их взглядом в рыночной толпе. Наверняка по маминым весёлым кудряшкам: ни у кого таких не было. И остановился, опуская мешок к ногам.       «Люсьен…»       Мамочка бросила опасливый взгляд по сторонам, отмечая, что кто-то тоже заметил неожиданно остановившегося на дороге папулю. Фран почувствовал ком в горле. Он смотрел в тёплые папины глаза и ясно понимал, что теперь можно.       — П-папа… — сипло сорвалось с губ малыша, он торопливо слез с камня, путаясь в ногах и чувствуя, как по щекам бегут слёзы счастья. – Папа! Папа!       Он бросился через толпу в объятия отца, неожиданно даже для себя рыдая взахлёб, торопливо цеплялся за дорожный плащ, пока папочка прижимал его к себе, покрывая мокрое личико поцелуями. От него, как обычно, пахло пылью, но больше не пахло кровью, что обескураживало. А следом налетела и мамочка, причитая в голове и осыпая словами любви. Папочка хитро улыбался на их потрясённый вид, а у его глаз собрались морщины. Фран прижимался к колючим щекам папы, пока мамочка целовала его с другой стороны.       — Всё, я вернулся, — тихим низким голосом проговорил папуля, сжимая любимых в объятиях. – И больше никуда не уйду…