Грех лени заключается в прекращении движения, в отказе от обязанностей и обязательств; пренебрежении, игнорировании отпущенных даров. Она определяется как неспособность делать то, что следует делать. Согласно этому определению, зло существует, когда «хорошие» люди бездействуют. Леность — грех упущения желания. Неподвижность.
Стив лежит на кровати. Покачивает худой ногой, обтянутой домашними брюками, задумчиво грызёт кончик карандаша. На сером в полоску покрывале разбросаны листы с набросками. Отросшая светлая чёлка лезет в глаза, он сдувает её, вынимая изо рта блестящее древко карандаша, и вновь суёт его обратно. Баки внимательно наблюдает. Косые солнечные лучи падают на спину Стива, расцвечивая угловатые лопатки и позвонки, сбегающие под майку, оранжевыми мазками. Баки обожает золотой час. Каждый день он торопится с работы, чтобы успеть к рисованию Стива. Тот говорит, что больше всего любит этот краткий отрезок времени, когда тени смягчаются, а в воздухе повисает золотистая дымка. На него снисходит вдохновение, и он торопливо намечает будущие картины в свете закатного солнца. Взгляд Баки скользит по фигуре Стива. Узкий, худой, хилый — так его может описать случайный человек. Тонкий, деликатный, изящный — таким видит его Баки. Бледная хрупкая шея, острые плечи, точёная талия, длинные стройные ноги, аккуратные ступни и кисти. Баки обожает контраст их внешности: утончённого нежного Стива на фоне своего рослого и крепкого телосложения. Он воображает себя его защитником. Мечтает, что всегда сможет стоять за плечом Стива, прикрывая его от всех жизненных невзгод. И если потребуется — встанет на его защиту грудью, отдаст за него свою жизнь. И пусть пока он всего лишь вытаскивал друга из передряг с местными хулиганами, Баки чувствует дыхание надвигающейся бури в затылок. Чувствует рокот и шёпот войны, заглядывающей ему через плечо, жгущей карман повесткой, о которой он пока не решается рассказать Стиву. Успеется. Он медленно стекает со стула на пол. Опускается на колени, присаживаясь рядом с кроватью. Заглядывает Стиву в лицо. Тот вынимает карандаш из бледных нежно-розовых губ и улыбается: — Нравится? Баки переводит взгляд на лист. На нём угадываются очертания аттракционов в парке развлечений, в который они ездили на прошлых выходных. Он дотрагивается пальцами до края бумаги. Проводит подушечкой по острому срезу, поглаживает уголок. — Очень. Синие глаза Стива так близко. Баки может рассмотреть каждую зеленоватую крапинку на радужке, длинные тёмные ресницы. Когда Стив моргает, Баки кажется, что они задевают скулы. Он никогда не видел таких ресниц у девчонок. Стив размыкает губы. Дыхание с тихим свистом проходит сквозь них. Губы влажные от слюны — Стив никак не избавится от привычки грызть и посасывать карандаш, пока рисует. Баки смотрит на его рот. Он знает каждую трещинку этих губ, он десятки раз смывал с них кровь после геройств Стива в подворотнях и прикладывал к ним лёд, вглядываясь в воинственно блестящие глаза. Он каждый раз стоял вот так, на коленях, смотря на Стива снизу вверх. А тот улыбался ему своей слегка виноватой и робкой улыбкой, шипя от боли в разбитых губах. Стив наклоняется к Баки, не отрывая взгляд. Их дыхание смешивается, оседая обволакивающим теплом на щеках. Баки чувствует, как внутри завязывается горячий тяжёлый узел и закрывает глаза — резко поднимается на ноги и сжимает плечо Стива, твёрдое и напрягшееся: — Угадай, кто завтра отбывает в Англию.***
Стакан с грохотом опускается на стойку. Вокруг шумит музыка, сплетаясь с голосами десятков солдат, в мутном воздухе висит взвесь от сигаретного дыма и алкогольных паров. Губы Стива растягиваются в улыбке напротив. Баки лукаво прищуривается: — Прикид, наверное, оставишь? Стив смущается, опуская взгляд: — А знаешь? Он уже прирос ко мне. Баки кивает, продолжая разглядывать разворот его плеч, мощную грудь под форменным пиджаком. Он теперь ниже Стива и ему даже не придётся вставать на колени, чтобы взглянуть на него снизу вверх. Странная мысль крутится, пока он вновь опрокидывает в себя виски. — Не пьёшь? — Баки показывает на второй стакан. — Не получается, — глаза Стива становятся странно виноватыми. — Не выходит опьянеть. После… всего. А на вкус мне и так никогда не нравилось. Баки сочувственно хмыкает. Забирает стакан, подмигивает и махом выливает себе в рот, облизывая губы. Видит, как глаза Стива отслеживают движения его языка. Он говорит себе, что перебрал и уже чудится всякое. В голове плывёт туман. Не такой, каким должен быть после третьего стакана виски. Он подхватывает Стива под локоть: — Проводишь? На улице темно, извилистая дорога освещается редкими фонарями, покачивающимися на лёгком осеннем ветру. Баки бредёт, опираясь на руку Стива, и мысленно перебирает доводы, почему он не должен чувствовать себя сейчас так мучительно хорошо. Пульс частит, и Баки бросает то в жар, то в холод. Крепко прижатый к талии локоть чувствуется непривычно сильным, Баки искоса смотрит на профиль Стива — тот невозмутимо спокоен. Но как только он отводит взгляд, Стив его перехватывает. Они оба замедляют шаг, в конце концов останавливаясь на углу, тонущем в тени из-за разбитой лампы. — Баки. Голос Стива мягкий и встревоженный. От такого голоса сердце заходится в груди. Баки мешкает с ответом, растерянно переступая на месте. Руки Стива осторожно опускаются на его бока: — Через неделю в клубе будут танцы. Шёпот звучит неожиданно близко к уху, и Баки вздрагивает. Его ведёт. От виски, от Стива, от его голоса, от чертовски сильных рук на торсе. Баки стискивает зубы: — Пригласишь ту англичанку? Он говорит нарочито спокойно. Внутри кипит от воспоминаний, как эта разукрашенная стерва пожирала Стива глазами везде, где только могла с ним пересечься. Но... — Нет. Голос Стива твёрд и капельку обижен. Он придвигается ещё на шаг ближе, как это вообще возможно, и добавляет: — Хотел пригласить тебя. Я не умею танцевать, может быть, ты научишь? Губы Стива уже почти касаются его уха. Сердце всполошенной птицей бьётся о грудную клетку. Баки хочется повиснуть на Стиве, оплести его руками и ногами, вжаться самому и позволить вжать себя в кирпичную стену за спиной… Баки мысленно хлещет себя по щекам. Не время, не место. Он не поступит так со Стивом. Стив заслуживает другой жизни. Правильной. Пусть даже с этой разукрашенной… — Ты меня с дамочкой перепутал, Стиви? — он с горьким смешком бьёт его по плечу и выпутывается из объятий. Отсвет дальних фонарей высвечивает кривую улыбку Стива.***
Металлический палец проходит между губ и опускается на язык. Давит прямо посередине, пальцу мокро и тепло, и странно. Баки хмурит брови: — И зачем ты это сделал? Палец трётся о шарик, оглаживая его. Хочется продолжать, но Баки делает над собой усилие и тянет руку назад. Губы Стива отпускают его с влажным чмоком: — Не знаю? Хотелось попробовать. Наташа сказала, сейчас у многих есть. Стив высовывает язык, проводит им по губам. Шарик пирсинга поблёскивает, безраздельно завладевая вниманием Баки. Ему ужасно хочется засунуть этот язык себе в рот и хорошенько изучить его собственным. Стив поглядывает на него и, словно нарочно, дразнит — кончик замирает в уголке рта, его губы неподвижны, но глаза смеются. — Баааки, — тянет Стив, — пялиться нехорошо. Баки хочется постучаться лбом о стену. Он резко разворачивается и отходит к окну. Блядский боже. Иногда ему кажется, что Стив его провоцирует. Но разве это возможно? Милый Стиви. Хрупкий художник, бьющийся за честность и справедливость в переулках Бруклина; отважный Капитан, ведущий за собой целую армию, пожертвовавший жизнью ради тысяч жителей родного города; и, наконец, верный друг, выстоявший за Баки перед половиной мира и половиной команды Мстителей. Разве Баки заслужил его? Разве имел право посягнуть на него, попытаться присвоить? Он не решился поставить их связь под угрозу ни в тридцатых, ни в сороковых. Так что же изменилось сейчас? Баки оглядывается через плечо. Стив стоит на том же месте, только губы уже плотно сжаты, а взгляд серьёзный и выжидающий. Баки отворачивается. — Почему ты никогда мне ничего не говорил? — голос Стива ровный и спокойный: такой, каким обычно бывает на их миссиях. — О чём ты? — хрипло уточняет Баки, чувствуя, как мороз проходит по коже. Он одёргивает на себе футболку. — Ты знаешь, о чём. — Не понимаю тебя. Пластины на левой руке начинают калиброваться с тихим скрежетом. Это всегда происходит, когда Баки готовится к бою, напряжён или нервничает. Он не уверен, какая из этих причин больше подходит сейчас. За спиной слышатся шаги. Стив — единственный, кого Баки способен подпустить в таком положении. Он выдыхает и чувствует, как его сложенные на груди предплечья накрывают чужие ладони. Кожа сухая и очень горячая. Баки сосредотачивается на этих ощущениях, когда следом на него обрушивается цунами от прикосновения мягких губ к шее. Слова застревают в горле. Губы Стива медленно выцеловывают дорожку от его уха до плеча, легко стискивая пальцами запястья. Дыхание опаляет кожу, и Баки едва сдерживает рвущийся стон, отказываясь признавать происходящее. Стив двигается увереннее, подключая зубы и язык. Пирсинг так потрясающе гладко и дразняще прокатывается по лёгким укусам, что Баки уже не в силах противиться наступлению. Он поворачивается к Стиву и притягивает его к себе за затылок, прижимаясь к губам. Пальцы зарываются в светлые короткие волосы, тянут, и Стив довольно стонет в поцелуй, напористо отвечая. Баки плавится в их слиянии несколько вечностей. А когда отрывается, натыкается на самый родной — синий с зелёными крапинками — взгляд. — Всегда знал, — шепчет Стив, — но разве от тебя дождёшься. Баки кивает, закрывая глаза. И вновь подаётся вперёд, находя его губы. Они обязательно обсудят это. Позже. У него есть несколько идей по поводу заглаживания своей вины...