И лишь наша любовь имеет значение.

я сейчас только твой

Они никогда не задумывались о том, правильно ли то, что они делают. Это было так обычно: лежать на постели полностью обнаженными и ласково, робко так, бережными касаниями к спине, к шее, к волосам, к лицу, доводить до исступления. Не переходя границу. Хотелось тепла и любви. Одному получать, другому - дарить. Лань Сичень очень медленно и томно проводит ладонью по линии позвоночника брата, пока тот прикасается к его груди, вырисовывая диковинные узоры своими чудесными пальцами. За окном - красное небо. Скоро солнце совсем проявит себя, разрушит этот миг блаженства, сорвет нежность и снова всё превратится в обычное. Сичень станет тем, кого уважают с юных лет и считаются с его мнением даже великие старейшины. Ванцзи - немногословным и серьёзным учеником своего дяди. Они встретятся за завтраком, учтиво сделают вид, что ночью оба спали в своих кроватях, что не было поцелуев до тихих стонов , что никто не предлагал зайти дальше и коснуться под тканью нижних одеяний. Но Сичень отказывал брату. Это же грязно. Лань Чжань томно хныкал, явственно меняясь на глазах, когда теплая, родная ладонь ложилась на его желание, слегка сжимая. Но брат не продолжал, лишь разгонял удовольствие внизу живота легкими поглаживаниями, а затем утягивал в поцелуй, сквозь который Второй Нефрит стонал и медленно изливался, пачкая безбожно ткань одежды. Впрочем, «утянул в поцелуй» - неправильное выражение. Они никогда не целовались в губы. Это было что угодно, но не прямой поцелуй: губы на лице, на шее, на плечах, в волосах, да где угодно. Но не губы. Но это они называли одним словом «целоваться». Они знали, что такое соитие, не было ни для кого секретом, что это хорошо и приятно. Но также, нависало одно: они братья. Одна кровь. Которая, впрочем, не мешала ласкаться под одеялом в ночи. Это было другое, говорил Лань Хуань, когда жадно покрывал младшего собой, целовал волосы, прекрасное лицо и белую шейку. Ванцзи плавился, менялся, становился другим ради и для своего великолепного Нефрита. Началось ещё давно. И никогда не было каких-то вопросов. Просто кто-то пришёл, кто-то приласкал. Ночь, темнота, ни одной свечи при их таких слияниях. Парное совершенствование? Ванцзи думал об этом когда-то, но Сичень отказал. Не хотелось, чтобы их связь превращалась во что-то ещё, кроме удовольствия. Кажется, скажи им о том, что и то, что они делают, не заходя дальше, - неправильно, они не поймут. Это было обычно, ну, словно бы все братья или сестры так делают. Однако, когда Сичень встречал других братьев, не замечал за ними ни единого проявляния иных чувств, кроме семейной идиллии. С ними было по-другому. Иногда, они просто лежали и перешептывались. Лань Чжань был для него открытым и разговорчивым. Он много рассказывал и даже иногда смеялся, когда брат шутил, позволяя нарушать правила и говорить плохое о старейшинах, тех самых, которые сами уважали Первого Нефрита. Бесстыдство. Ванцзи целует сейчас живот Сиченя, расположившись между белых бедер. Ноги брата закинуты ему на плечи и Лань Хуаню хочется смотреть на это. Почему-то красиво. А-Чжань обнимает его за изгиб талии, жмурится и укладывается ему на край выпирающей тазовой косточки, так опасно близко к паху, но ничего не делает, лишь втягивает носом воздух. — Скоро нужно вставать, — говорит Сичень шепотом, слегка поглаживает волосы брата тонкими пальцами. — Прокатимся на лошадях? — сонно спрашивает он, опуская ладонь на самый низ живота, отчего Сичень вздрагивает и сглатывает слюну. — Конечно. Только после обеда, мне нужно доделать кое-что, завтра Совет Кланов. Кстати говоря, ты едешь со мной. — Куда? — В Юнмэн. Цзян Фэнмян собирает пышное сборище, сейчас в Пристани жаркий сезон. Тебе полезно будет прогуляться. — С тобой куда угодно. Пальцы Ванцзи спускаются ниже: сегодня на Сичене совсем нет одежды. Бесстыдство опять-таки. Полное отсутствие манер. Но налившийся утренней томностью член изнывает от желания. — Позволь, — одними губами просит Второй Нефрит, но не смотрит в глаза, только на розовую плоть. — Ты так красив. — А-Чжань, нет. — Позволь мне. Я хочу... Сичень накрывает себя ладонью, скидывает ноги с плеч брата, кутается в одежды. — Полежим ещё немного. Смотри, солнце сегодня краснее обычного, наверное землю накрыл легкий мороз. Ванцзи убито целует колени старшего, поднимается, ложится на подушку рядом, смотрит в окно, где огненные лучи пробиваются из тёмных, всё ещё ночных, туч. Ему непонятно, почему брат отказывается, хотя ведь видно чёртово желание. — Ты, возможно, не желаешь именно меня? — тихо спрашивает он, смотря на то, как какая-то пушинка кружится в воздухе. Глава Гу Су усмехается. Делает это красиво. Кажется, он всё делает красиво, будь то даже убийство. Он слишком изящно танцует с мечом, подвергая врагов смерти. — Я желаю только тебя. Но, А-Чжань... Ты брат мне. Мы же не можем, прости, вот так любить дядю или отца. Но мы его кровь и плоть. Пока мы не перешли черту, мы всё ещё братья. Если я посмею, я не остановлюсь. — Я и не хочу, чтобы ты останавливался! Получается громко. И капризно. Сичень прикрывает глаза. — А-Чжань... — Я хочу ласкать тебя иначе. Я хочу, чтобы ты ласкал меня увереннее. Я хочу быть твоим. Я читал, знаешь, в книге. Он краснеет, но продолжает говорить быстро и сбивчиво. — Там очень много описано. Я хочу попробовать всё из этой книги. Хочу только с тобой. — А-Чжань... — У тебя никогда не было, да? Ты невинен точно так же, как и я. Почему нам... — А-Чжань! Лань Хуань встает с постели, садится за столик, на котором в невероятном беспорядке лежат ленты, заколки и гребень. Он ловко собирает волосы в причёску, пока Лань Чжань всхлипывает. Хочется обнять его, но это значит подпустить и разрешить. Хочется. Очень хочется. Но нельзя. — Я отдам свою ленту лишь тебе, — зло говорит брат, вытирая слезы и тут же превращаясь в обычного и всем знакомого Хангуань-Цзюня. Он быстро одевается, рывком стаскивает с плеч брата верхний халат, ведь тот нечаянно схватил его, путая со своим, а потом нагло совершает поклон. — И себя отдам лишь тебе. Сичень хмыкет, смотря вслед уходящему Превосходству, а после тоже надевает маску главы ордена.