где твои крылья?
Цзян Чэн любовался: огромные крылья сокола ловко взмахивали, казалось, разгоняя тяжеленные тучи, чтобы из-за них снова показалось солнце. Величественную птицу догнала другая, меньших размеров, с полностью красным оперением, закружилась рядом, стараясь обогнать, а когда оба пернатых создания рухнули на землю, обращаясь в людей, А-Чэн горестно вздохнул - он не мог изменять сущность. Мать и отец могли, а вот они с Яньли нет. Но девушка и не расстраивалась по этому поводу, ей небо не льстило и не манило, а его... Ваньинь подбежал к Вэй Ину и отцу, хватая обоих за руки. — Вы восемь раз облетели нашу Пристань! Это восхищает. — И утомляет, — хмыкнул Фэнмянь, слегка разминая плечи. — Мне уже не шестнадцать, когда можно так летать. Мне б в твои годы, А-Сянь, ты бы даже меня и не видел. Вэй Ин только рассмеялся, повиснув на брате, а потом, заметив что-то в высоте неба, снова взмыл вверх. Через минуту Ваньинь заметил причину порыва: белоснежный голубь. Хангуань-Цзюнь. Так далеко и совсем один... — Ты прекрасен, отец, — прошептал Цзян Чэн, не отвлекаясь, собственно, от разговора. — Да и какие твои годы! — Самые что ни на есть большие. Скоро совсем буду старым и не смогу летать. Сейчас хочется надышаться вволю. А-Чэн терпеть не мог такие беседы, ведь старость и отец рядом не стояли. Конечно, ему не семнадцать, даже не двадцать, но его стать, осанка, внешность, красота и обояние делали его замечательным и желанным. Желанным... Желанным. Ваньинь понимал, всё прекрасно он, черт возьми, понимал: отец когда-то разделил постель с матерью, она понесла от него, родился вот он, Цзян Чэн, который через свои шестнадцать лет будет стоять перед отцом и думать о том, как сильно он в него влюблен. Он понимал: отец старше, намного старше. Понимал: отец не особенно любит его. Понимал и принимал: любит, конечно, но, наверное, хотелось бы иначе. А еще, ему хотелось летать. Но это было невозможно. Он проследил взглядом танец красного кардинала и белоснежного голубя, со злостью представляя, как отец взлетает вверх, дожидаясь обращения сына, а потом они вдвоём вот так же кружат около друг друга, два гордых и прекрасных сокола. Почему-то он уверен, что был бы именно этой птицей. Но тут уж хотя бы стать мелким воробьем, не мечтая о большем. Все равно, всё, что он может - только любоваться с земли. — Посмотри, как красиво парят, — просипел Фэнмянь, а потом замер, замечая ещё одного белого голубя. Он подлетел ближе, опускаясь на землю. Перья в один мах превратились в сияющие белезной одежды, а птичья стройность - в образ великого в своей святости Лань Сиченя. Отец тут же склонился в поклоне, с восхищением наблюдая, как и Хангуань-Цзюнь падает камнем вниз. Красный кардинал ловко уселся на вытянутую ладонь А-Чэна. — Непробиваемый Лань. Они в Гу Су слышали хоть что-то об ухаживаниях? Ох, ехидная птица этот Усянь! Даже мысленно говорить может. — Прекрати заигрывать с ним. — Ваньинь слегка качнул рукой, чтобы Вэй Ин качнулся вбок. — А ты перестань пожирать дядю глазами. А-Чэн даже задохнулся, следя за тем, как отец и господа Лань уходят, обсуждая какие-то проблемы кланов. Кардинал взлетел, а потом принял истинный облик. — Если думаешь, что я не знаю, то я знаю. А ещё я знаю, что я сейчас очень сильно раздражаю тебя тем, что умею летать, а ты нет. Он захохотал, но как-то чисто, беззлобно, даже не обидно. Ваньинь толкнул его в плечо, заваливая в траву, но тот утащил его в кусты за собой. — Значит, знаешь, — отплевывался от листвы он, потирая ушибленное место. — Почему ещё до сих пор не сбежал? — Зачем? — Противно же. Вэй Ин хмыкнул, заваливаясь на землю. Его лицо разгладилось, а на губах заиграла улыбка. — Дядя прекрасен. И мне бы самому в него влюбиться, только он слишком уж по-отечески ко мне относится. Да и вообще меня куда больше привлекают голуби. Беленькие такие, понимаешь? За что снова получил пинок, но уже ногой. — Ты! — Я. А-Чэн, я думаю, тебе стоит поговорить с отцом. — И что я должен сказать ему? Папа, прости, но я влюбился в тебя так сильно, что не могу тебя видеть? Или может быть: папа, знаешь, я так безумно хочу поцеловать тебя. Он замолчал, а потом горько усмехнулся, ложась рядом с братом. — Не этого я на самом деле хочу. Знаешь чего? — Ну. — Расправить крылья и лететь. Рядом. Задыхаться от красоты, от свободы, от высоты, от полёта! От этой дурманящей близости. Но не бывать этому. Они вдвоём одновременно подняли глаза вверх, наблюдая за тем, как все те же голуби кружат в чистом небе, игриво замирая в воздухе, а потом прижимаясь теснее и касаясь, кажется, крыльев друг друга. — Братья Лань... — Вэй Ин не продолжил мысль, сжимая руку в кулак. — Эх, были бы птицы огромными, я усадил бы тебя себе на спину! Представь себе, мы летим! Ваньинь выдохнул, все ещё рассматривая два Создания в небе. Они были прекрасны. Вот бы и им с отцом так же. — А-Сянь... Кусты раздвигаются, к ним подсаживается Фэнмянь. Вэй Ин даже не реагирует, спокойно лежит, уже закрыв глаза, покачивая ногой навесу. — Оставь нас с Ваньинем, пожалуйста. Цзян Чэн напрягается, но вида не подает. Наверное, что-то связанное с Гу Су, не зря же великолепные Нефриты прилетали сами, а не отправили письмо. Но стоит брату уйти, как отец говорит совсем не то. — Ты серьёзно думаешь обо мне так? Все тело прошибает током, словно от удара проклятым Цзыдянем. Ваньинь замирает на земле, пытаясь не шевелиться, но резко хочется сбежать, даже кажется, он сейчас сможет обратиться и улететь. Но ничего не происходит. — Хочешь поцеловать меня? Ты же понимаешь, что всё это... — Понимаю, — обречённо шепчет он. К щекам прилегает краска. — Отец. — Нет, А-Чэн. Я не буду злиться и ругать тебя, но давай более не говорить на эту тему. Он встаёт, протягивает руку сыну, чтобы тот поднялся следом, но тот мотает головой. — Я посижу ещё. Прости. Фэнмянь пожимает плечами и удаляется во дворец, пока его наипрекраснейший сын глотает злые слезы.***
Пристань сгорает. И это безумно больно. Цзян Чэн то и дело смотрит в небо, выискивая, раздраженными от слез глазами, пестрого сокола. Но Цзян Фэнмянь погиб. Погиб и Ваньинь следом. Ему хотелось бы умереть, лечь рядом с отцом, приткнуться ближе... Но чертов Вэй Ин утащил его, хотя сам прекрасно мог превратиться в птицу и улететь, спасая свою шкуру. Проходит очень много лет. Новоиспеченный глава Юнмэн держит на пальце золотистую конорейку, слегка поглаживая пальцем пушистую грудку. Маленькая птичка ерошится, возмущенно чирикает и по итогу больно клюёт в ладонь. — А-Лин! Взмахивает рукой и птица взлетает, делая круг по определённой территории. Цзян Чэн улыбается, смотрит с нежностью, потирая небольшую ранку от укуса. Глаза слезятся. Сквозь пелену на ресницах он все ещё высматривает в небе отца. Но только золотистое создание кружит над ним, быстро и ещё не очень умело трепещет крыльями. — Дядя, дядя! Жулань снова принимает истинный облик, подбегает к Цзян Чэну. — Ты! Ещё раз сделаешь это, я выдерну тебе все перья из хвоста. — Прости, очень больно? — Ничего. Ты хорошо справился. Сказал и замер. Всегда мечтал, чтобы отец сказал это ему. Но он не мог... Ни летать, ни позволять себе принимать его ласку.***
Лань Чжань хмурится, лениво поглаживает пальцы, холодно смотря то на своего мужа, то на Ваньиня. Но соглашается. Гуцинь плавно начинает петь «Призыв». Цзян Чэн ждет долго и послушно, но душа отца не хочет появляться. Он замирает в ожидании, даже хочется схватить за руку Вэй Ина, поискать поддержки, но он этого не делает. Слишком строг для этого, слишком убит. Не выдерживает. От мелодии, извлекаемой из-под изящных пальцев Ванцзи, раскалывается голова. Выходит на улицу, делает глубокий вдох, а потом замирает. Высоко в небе парит сокол. Его самый прекрасный сокол! Птица кружит над ним, хлопая громадными крыльями, а потом усаживается на ближайшую ветку зеленой ракиты. Глаза ласково сверкают, точно так же, как и прежде, как всегда, когда отец улыбался или хвалил. — Папа? Шепот срывается с дрожащих губ, смотря за тем, как сокол переминается с лапы на лапу. Слышится шорох и в минуту птица перемещается к нему. — Отец... Слезы снова текут по бледным щекам. Сокол забирается ему на плечо, а потом прижимается маленькой головой к виску Ваньиня. Цзян Чэн закрывает глаза и дает волю своим страданиям...