***
Гарри ждал Гермиону в гостиной Гриффиндора, сидя на диване и в миллионный раз прокручивая между пальцами записку миссис Фигг с одним единственным именем. Почему Арабелла решила рассказать ему, Гарри, о покойном отце Амбридж? Кто убил безобидную старушку в ее же доме, и неужели она умерла только из-за того, что пыталась о чем-то предупредить его? Вопросы так сильно роились в черепной коробке, что даже заболела голова и заныл шрам, чего не случалось достаточно долгое время. — Пришел к какому-то интересному выводу? — поинтересовалась Гермиона, усаживаясь рядом с ним. Кончики ее волос все еще были влажными и завивались сильнее обычного: от нее исходил сильный шоколадный запах геля для душа. Кажется, Грейнджер намылилась по меньшей мере с десяток раз после посещения грязного и затхлого дома миссис Фигг, где пришлось трогать недельный труп руками. — Нет, прости, по интересным выводам у нас ты, поэтому я складываю с себя все полномочия и через часок другой пойду спать, — Гарри довольно растянул губы в улыбке, скрывая за ней все свои страхи и беспокойство. Гермиона легко подыграла ему: — О да, посижу ночку в библиотеке и с утра раскрою тебе все тайны Вселенной. Тебе мистера Орфорда доставить прямо в спальню, или позволишь в коридоре оставить? — Без разницы, только перевяжи красной ленточкой. Ты знаешь: я люблю красный, — поддержал ее слова Гарри и с трудом сдержался, чуть не добавив: «Но ты-то любишь зеленый». Обсуждать это с Гермионой было бы неловко, но у него разве что язык не чесался спросить, что за накал страстей происходит между подругой детства и заклятым врагом. В том, что, протяни между ними руку со спичкой, сгорит пол-Хогвартса, сомневаться не приходилось. Гарри еще с содроганием вспоминал тот день, когда Гермиона, будучи у хижины Хагрида, мысленно позвала его, сидевшего за столом в Большом зале. Нет, не позвала, взвыла, захлебываясь в рыданиях. Он бежал так быстро, как, возможно, не бегал никогда в жизни, до безумия испугавшись за подругу. Первой мыслью Гарри было то, что Волдеморт, попросивший его помочь в невероятном деле с Австралией, совершил что-то ужасное (и вполне для него характерное), и Гермионе теперь нужна помощь, поэтому к хижине Избранный приближался уже с твердым намерением закончить временное перемирие и исполнить предсказанное Сивиллой Трелони пророчество. Но правда оказалась куда более тревожная, чем можно было вообразить. Заплаканная Гермиона старательно тушила бесполезной водой жадно расползавшееся по поляне Адское пламя, судорожно умоляя Гарри никого не звать на помощь. Она не хотела, чтобы кто-то узнал, что Беллатрису убил именно Волдеморт. Конечно, это могло в корне изменить обстановку в Хогвартсе. Как бы то ни было, Лестрейндж была самой верной его последовательницей, и ее смерть, еще и совершенная в защиту маглорожденной, могла всколыхнуть всех. Пожиратели вполне способны были испугаться и под страхом смерти разбежаться или устроить что-то вроде бунта. Все те, кто не был сторонником Волдеморта, могли наконец открыть глаза и вспомнить, с кем живут под одной крышей. И их посетила бы вполне логичная мысль: «Если он так поступает со своими верными слугами, то что он сделает с нами?» И Гарри не мог их винить в этом животном ужасе, потому что он был абсолютно обоснован: Волдеморт был психопатом и чудовищем, способным на милосердие и понимание только в угоду собственных целей. Или ради Гермионы Грейнджер. Последнее хоть и было безумием, но все же фактом, аксиомой, не требующей доказательств. Гарри миллиард раз прокручивал у себя в голове причины, по которым Волдеморту могла быть полезна Гермиона, и не находил ничего достойного. Подобраться поближе к нему, Поттеру? Так Темный Лорд и без нее прекрасно сблизился с ним. Из-за таинственного дневника вуду и магических сил из него? Более вероятно, и все же за последнее время Гермиона была настолько расположена к темному магу, что вполне могла пойти ради него на многое, находящееся в рамках ее принципов. А выйти за эти рамки для Грейнджер — даже лояльной Грейнджер — недопустимо, в этом Гарри был уверен. Переманить Гермиону на свою сторону и сделать Пожирательницей смерти в силу отсутствия чистоты крови тоже нельзя. И что выходит? Получается, что Волдеморт бескорыстно убил свою самую верную последовательницу, только чтобы спасти Гермиону Грейнджер. И это была единственная по-настоящему важная для Гарри истина, чтобы послушаться подругу и помочь ей потушить Адское пламя, а потом взорвать землю рядом с телом Беллатрисы таким образом, чтобы все выглядело, словно Пожирательница погибла от магловского снаряда, пробившего защитный купол Хогвартса. И в эту ложь в школе поверили почти все. Впрочем, причина смерти сумасшедшей ведьмы, помимо ее сестры Нарциссы, волновала только отчего-то не находившего себе места Кингсли. Последний словно слетел с катушек, настаивал на какой-то экспертизе, требовал расследования. Гарри множество раз вспоминал про себя все эти странные взгляды Пожирательницы и аврора, засосы на шее последнего, его частые отлучки и рассеянность в последнее время, и пришел к неутешительным выводам: между этими двумя что-то было. И для сохранения мира в Хогвартсе необходимо было приложить все усилия, чтобы Бруствер никогда не узнал, кто заживо сжег его женщину спасая… свою. От последней мысли его здорово передернуло, но признавать правду — позиция сильного человека, а Гарри желал быть именно таким. По должности Избранного, знаете ли, положено. Со страшного дня казни Беллатрисы Волдеморт, казалось, избегал Гермиону, да и она сама, словно испугавшись увиденного у хижины Хагрида и вспомнив наконец, кем является темный маг, несколько его сторонилась. Гарри наблюдал за их показным равнодушием, оценивая актерские способности подруги на пять из десяти, а Волдеморта — на девять с половиной. Единственное, над чем темному магу еще стоило поработать, — это над самоконтролем и выражением своего змеиного лица, когда он думал, что Гермиона его не видит. А еще Реддлу бы стоило нанять в телохранители Грейнджер кого-то менее заметного, чем семифутовая змея. Да, Нагайна, пропадавшая все это время, вдруг объявилась в Хогвартсе и теперь повсюду таскалась за Грейнджер — и Гарри сомневался, что это только потому, что той ну очень нравится прическа гриффиндорки. Так что Волдеморт был не только психопатом и чудовищем, но и бдительным параноиком, ревностно охраняющим свое. Попрощавшись с Гермионой и оставив ее в гостиной Гриффиндора на попечение Джинни и Луны, Гарри выскользнул в прохладный коридор школы, остужая голову, полную непрестанно мелькавших в ней мыслей. Волдеморт-Орфорд-Беллатриса-Гермиона-Кингсли-Джинни-Рон. И так по кругу, пока его не затошнило, а шрам не раскалился до такой силы, что захотелось до крови расчесать тот ногтями. Чертов крестраж… Ноги как-то сами принесли его к винтовой лестнице Астрономической башни. Уже на первых ступеньках стало понятно, что это было не лучшей идеей: наверху завывало так, словно там поселилась безутешная банши. Но шрам горел огнем, и Гарри срочно хотелось остудить его на свежем воздухе. Прижимая руку к раскаленному лбу, он поднялся по лестнице наверх, пока не достиг каменной площадки без стен — только с колоннами и конусообразной крышей. Башню продувало со всех сторон и, несмотря на август, холодно было как поздней осенью. Но не это самое страшное. На Астрономической башне Гарри оказался не один. Ветер раздувал полы огромной балахонистой мантии, нещадно хлеща тканью по перилам и заставляя обвиваться вокруг ног хозяина, но Волдеморт продолжал стоять ровно и невозмутимо, ничем не выражая своего недовольства. Его плоский профиль в отсвете луны смотрелся еще более жутко, и Поттер подавил в себе какое-то животное подсознательное желание поежиться: он с Томом Реддлом на башне совсем один, и никто не знает, где он сейчас находится. Дамблдору бы такой расклад совсем не понравился. — Добрый вечер, Гарри, — прошелестел Волдеморт с привычной прохладцей в голосе, но не обернулся. «Глаза у него, что ли, на затылке?» Поттер подошел ближе к краю перил, останавливаясь на том же уровне, что и Волдеморт. Ветер здесь казался совсем ледяным. Опустевший после смерти кентавров и наполовину вырубленный маглами Запретный лес нестройной грядой зрел где-то внизу, остервенело качая кронами деревьев; в палаточном лагере за чертой защитного купола горел свет от сотен фонарей — там кипела жизнь. — И тебе, Том, — запоздало ответил Гарри, засовывая вмиг оледеневшие кисти рук в глубокие карманы мантии. Хорошо, что он успел накинуть ее перед выходом поверх магловской футболки. Лорд хмыкнул. — Этим отвратительным именем ко мне любил обращаться старик. Ты случайно не его копируешь? Говорить о бывшем директоре Хогвартса на Астрономической башне, где тот погиб от рук Снейпа, который на самом деле действовал по плану все того же Дамблдора, Гарри показалось кощунственным, и он перевел тему. — Спасибо. Кажется, это удивило Волдеморта. — За что Мальчик-Который-Выжил может меня благодарить? А это и впрямь забавно. Последнее чувство, которое Поттер должен испытывать к этому ужасному человеку — благодарность, но, кажется, Вселенная уже давно послала все правила к драклам в преисподнюю. — Ну не за твою веру в дурацкие пророчества, очевидно. Волдеморт прищурился и недовольно цокнул раздвоенным языком. Звук получился до странности забавным, и Гарри повернул голову к извечному врагу. Оказалось, что тот все это время смотрел на него в ответ долгим оценивающим взглядом, словно решался на что-то, а потом вдруг оперся локтями об оградительные перила перед собой, сравнивая свой рост с Поттером, который был сильно ниже, и произнес: — Не уверен, что ты поймешь, что бы я сейчас ни сказал. Не потому, что ты глуп, Гарри, а потому, что мы с тобой слишком непохожи. Взглянув на одну и ту же вещь, мы увидем разное: я — черное, а ты — белое. И все же я попробую, — нечеловеческое лицо напряглось, а змеиные глаза заволокла пелена, словно Лорд предался воспоминаниям. А, возможно, так и было. — Мне потребовалось очень много сил в свое время, чтобы взойти наверх, где приютского мальчишку с магловской фамилией никто не ждал. Ты можешь себе вообразить, как сложно было не просто стать своим среди чистокровных гаденышей Слизерина, но и возглавить их? А еще мне пришлось… — Создать крестражи, — прерывает его Гарри. Когда Волдеморт ошеломленно оглядывается в его строну, Поттер немного жалеет о сказанном. На данный момент он знал о еще двух оставшихся крестражах — Нагайне и о… самом себе. И при необходимости всегда мог привести план Дамблдора в исполнение, уничтожив последние части души Волдеморта. Совершив ритуальное самоубийство мечом Годрика Гриффиндора, например. Но что, если Лорд прямо сейчас кинется создавать еще и упрячет их гораздо хитроумнее предыдущих? А ведь крестражем может стать абсолютно любой предмет: хоть старая магловская пачка от сигарет, брошенная возле мусорки где-нибудь в Чайна-тауне Лондона. И как ее потом искать? В прошлый раз им помогло тщеславие Волдеморта, засунувшего клочки своей души в предметы, являющиеся достоянием Магического сообщества. Но что, если он больше не совершит подобной оплошности? От этой мысли замутило. — Хоть я и догадывался после кражи вами из хранилища Лестрейнджей Чаши Хаффлпафф, что ты все знаешь, но все же надеялся, что это глупое совпадение, — признался Волдеморт. Выражение его лица стало мрачным. — Уверен, куратором в этом деле был Дамблдор: старик путается под ногами даже после смерти. — Не говори так о нем! Он был великим волшебником! — А разве я это отрицаю? Я всегда восхищался его силой и потенциалом, но это никогда не мешало мне его ненавидеть. Взаимно, прошу заметить. — Думаю, у него были причины относиться к тебе без особого трепета. — После открытия Тайной комнаты и смерти той девчонки в очках — возможно, — уклончиво ответил Лорд. — Но до этого? Знаешь, Поттер, в сороковых в магловском Лондоне было неспокойно: шла война с Германией, постоянные бомбежки жилых кварталов. Как думаешь, какая атмосфера царила в сиротском приюте, у покровителей которого едва находились деньги на кормежку подопечных? И, зная все это, Альбус все равно отправлял меня туда каждое драклово лето. — В Хогвартсе было полно маглорожденных даже в сороковые, — возразил Гарри. — Разве им позволяли оставаться в школе на летние каникулы? Так чем ты лучше? Реддл пожал плечами. — Если не упоминать, что я Наследник Слизерина с выдающимися магическими способностями, — ничем. Но в свою защиту замечу, что всем остальным студентам из магловского Лондона было позволено применять магическую защиту в особо крайних случаях. — А тебе нет? Следующие слова Волдеморт произнес с особым отвращением. — Дамблдор забирал мою палочку перед каникулами. Каждый год. Тогда-то, во время очередной бомбежки, сидя в подвале с другими детьми, я и узнал, что против магловских снарядов стихийная магия более эффективна. Не будь у меня особых способностей, являйся я обычным студентом Хогвартса — погиб бы задолго до создания своего первого крестража. В нем было слишком много самодовольства, тщеславия и гордыни. Волдеморт был жестоким, упрямым и несговорчивым человеком с тяжелым язвительным характером и непомерным эго. Однако где-то глубоко внутри Гарри понимал, что, столкни их судьба при совсем иных обстоятельствах, возможно, он бы нашел с Реддлом общий язык. — Извини меня, Том, но мне тяжело сочувствовать человеку, который из-за предсказания полусумасшедшей старухи убил всю мою семью. С победой над маглами закончится и наше с тобой перемирие, и все же… я тебе благодарен за Гермиону. Ты спас ее, ценой жизни очень важного для тебя человека, и поэтому я… — Гарри умолк ненадолго, собираясь с мыслями и никак не решаясь произнести задуманное. Стоит ли отдавать этому человеку в руки такое преимущество? Но что-то внутри толкало его сказать Волдеморту правду, хоть просто намекнуть. А может, это осколок души темного мага нашептывал ему на ухо эти смертельные бредни? — Том… Бузинная палочка все еще не слушается тебя. Подумай как-нибудь на досуге, отчего это. И на этих словах в конец продрогший на холоде Гарри покинул Астрономическую башню, оставив Волдеморта, замершего у перил, как бледное мраморное изваяние, одного.***
— Придите ко мне, — шепнул в темноту Волдеморт, уверенный, что для адресатов дойдет его послание. План Поттера и Руквуда по вторжению в Министерство Магии он все еще считал расточительным и бессмысленным: эта битва не сможет принести того преимущества, которое было бы равно затраченным на нее силам. Но в открытую спорить Лорд не стал. Зачем? Если Поттер готов отправить в битву сто человек ради освобождения сорока-пятидесяти — да еще и непонятно в каком состоянии, — это его право. Пожирателей Волдеморт в этом сражении планировал задействовать по минимуму и на максимально выгодных позициях: например, на границах гигантского котлована, в который превратилось разорванное Министерство. Возможно, для перераспределения сил, нанесения точечных ударов и, конечно, зачистку, ведь из глубин многоэтажного подземного здания был единственный путь — наверх. Вот там-то и следовало расставить Руквуда, Долохова, Малфоя и других наиболее способных. Беллатриса бы определенно пригодилась. Поза Волдеморта не изменилась, но его тонкие пальцы чуть сильнее сжали ледяные перила парапета. В очередной раз забыв об особой сверхъестественной силе своего темномагического тела, маг пришел в себя только тогда, когда услышал глухой треск: пятидюймовая стальная труба под его пальцами изогнулась, словно была сделана не из литого металла, а из папье-маше. Выругавшись сквозь зубы, Волдеморт убрал руки с парапета и на всякий случай, от греха подальше, скрестил их на груди. Он контролирует себя все хуже и хуже. С недавних пор кое-что в его состоянии изменилось: сотканное самой магией тело чувствовало себя гораздо лучше. Волдеморт наконец вспомнил, что значит не ощущать боли каждую минуту, не убирать каждое утро окровавленные простыни и не размазывать по сползающей лоскутами коже пахучие мази, запах которых он отныне ненавидел. Нет, теперь физически он чувствовал себя прекрасно, но, не будучи от природы наивным, понимал, что это лишь затишье перед бурей. И шторм скоро должен нагрянуть. Что это будет — Лорд не знал, но ощущал первые отголоски психологической нестабильности, и маячащая на горизонте перспектива потерять разум пугала его гораздо сильнее, чем покрытое язвами тело. В идеале следовало просто поговорить с Гермионой. Возможно, она еще не была достаточно сильна, чтобы создать с нуля жизнеспособное тело, но попытаться стоило. В мировой волшебной истории было всего два прецедента, когда магия создала плоть, обманув божий замысел: вуду и иудейская магия. Второй вариант был более знаменит, кажется, даже дети слышали о големе — существе, созданном из песка и глины. Многие народы пытались повторить еврейский опыт, оживляя чудищ из камней, древесных стволов и даже воды, но только голем оказался жизнеспособен: болванчик ходил, говорил и проявлял признаки зарождающегося интеллекта, а также, что важно, был бессмертен, поскольку, как убить глину, человечество еще не выяснило. Вселиться в такое антропоморфное существо было неплохим вариантом, но Волдеморт был не готов использовать иудейское творение даже как перевалочный пункт. Одна мысль, что пристанищем его души стал бы глиняный горшок, который сгодится лишь на то, чтобы из него в дождь делать плюй-камни, отвращала до дрожи. Непривлекательность темномагического тела с лихвой перекрывали пугающий внешний вид и физическая развитость, а песчаный голем что? Другое дело вуду. Возможно, Волдеморт бы и не зацепился за эту мысль, если бы не Аджамбо, очень и очень давно упомянувшая Марию Лаво. Верховная жрица вуду из Нового Орлеана хоть и не оставила после своей кончины дневников или иных записей, но сохранила сказания, переданные сначала дочери, а потом и ученице — Аджамбо. Сама мысль, что беннийская знакомая Волдеморта еще в 1820х годах обучалась у Лаво приводила в трепет. По словам Аджамбо, Лаво мечтала найти способ воскрешать мертвых, но вместо этого, неожиданно, создала пустое бездушное тело. Первый опыт оказался печален: новоорлеанская жрица пожелала вдохнуть жизнь в своего погибшего возлюбленного. Она выкопала из могилы полусгнивший труп несчастного, но все ее попытки вдохнуть в него жизнь завершились лишь созданием очередного инфернала. После этого Лаво чуть было не подверглась преследованиям: некромантия всегда была под запретом. Волдеморт подавил короткий смешок: что ему один иссохший инфернал, когда он однажды создал своей темной магией легион оживших мертвецов. Впрочем, сил он тогда потратил порядочно, почти неделю проведя в беспамятстве. На достигнутом Лаво не остановилась, и предприняла вторую попытку. Жрица пошла другим путем: раз использовать мертвеца нельзя, то можно создать плоть с нуля. Судя по рассказу Аджамбо, Мария сделала нечто подобное тому ритуалу, который провел Петтегрю на кладбище Литтл-Хэнглтон, только задействовала не темную магию, а вуду. Впрочем, особых отличий Волдеморт не видел. Вуду была не менее жестока, чем темные искусства. Созданный Лаво по итогу болванчик, не имея души, внешне ничем не отличался от обычного человека, был способен говорить и есть, а также думать, проявлять физическую активность и выполнять практически любые команды хозяйки. Ох, да, тут и был подводный камень: вуду-болванчик подчинялся своему создателю. Скорее всего, раз существо было соткано магией вуду, оно было бессмертно, и Лаво с самого начала рассматривала данное тело как новое место жительства для своей души, став таким образом вечной. Достигла ли жрица этого доподлинно неизвестно. Городские предания говорили, что Лаво скончалась, немногим не дожив до восьмидесяти, что, конечно, не могло быть правдой. Аджамбо, никогда не претендовавшая на бессмертие, была современницей Лаво; она застала открытие Антарктиды и постройку Эйфелевой башни, австрийскую, немецкую и французскую революции, и юность самого Волдеморта. Что же было говорить о ее всесильной наставнице? Грейнджер, хоть и стала невольной жрицей вуду и хранительницей сил и тайн Аджамбо, преемницей беннийской колдуньи не была. Никто бы юную белокожую англичанку таковой не сделал, однако Волдеморт надеялся, что имеющихся сил у девчонки хватит для создания бессмертного болванчика для него. Интересно, поговори он с ней сейчас и попроси ее — был бы ответ положительным? Согласилась бы она после всего нескольких месяцев в его обществе пойти ему навстречу и подарить столь желанное бессмертие? Порывы ветра на вершине Астрономической башни усилились, раздувая полы мантии и заставляя ткань, словно морских угрей, извиваться вокруг лодыжек, но холода Волдеморт не чувствовал: иная терморегуляция тела была подарком нечеловеческого тела. А какой подарок ему принесет тело вуду? Бесконечное подчинение создателю? Волдеморт вгляделся вдаль: почти на самом горизонте расплывчато парили в небе чернильные пятна призванных. За последнее время Грейнджер стала особенной частью его жизни, важной и неотъемлемой. По своей природе она не была Избранной, как Поттер, не была чистокровной Пожирательницей. Однако Гермиона была неоспоримо важной деталью, словно исключение из правила или драклов сбой в системе, когда выводишь-выводишь схему из рун — и вдруг попадается одна поганая закорючка, которая сбивает весь строй, но и убрать ты ее не можешь: зачеркнешь — и все развалится, как карточный домик. Волдеморт находил в Грейнджер иррациональную потребность. Пожалуй, то было собственничество, желание обладать чем-то особенным; уголок спокойствия и уюта в холодном мире, холода которого он по определению в своем змеином теле чувствовать не должен. Но без нее — ощущал. Впрочем, до покушения Беллатрисы Лорд не придавал этому особого значения. Важна и важна. Заноза и заноза. И это оказалось роковой ошибкой. Когда на одной чаше весов оказалась жизнь преданной последовательницы, которую он знал много лет и которая была ему верна, как самая верная собака своему хозяину, а на другой — семнадцатилетняя маглорожденная, инстинкты сделали выбор за него. Подсознание вперед разума — вперед тела — кинулось на защиту Гермионы, поставив ценность ее жизни превыше всего: логики, существования Беллатрисы, одобрения Ордена Феникса, возможных волнений в рядах Пожирателей. Единственное, что в то крохотное мгновение перед убийством Лестрейндж успел обдумать Волдеморт, — Авада Кедавра не подействует. Для Непростительного необходимо желание смерти, а верной соратнице он этого явно не желал. Поэтому и случилось Адское пламя. Сгореть заживо в огне — вот так выглядело милосердие по-волдемортовски. — Приветствую вас, — выдохнул в темноту Волдеморт, отмечая краем сознания, что клубочка пара в ледяном воздухе не образовалось: его дыхание было мертвецки холодным. Чернильные дымчатые пятна поднялись в воздух, меланхолично царапая пространство своими острыми конечностями, лишь отдаленно напоминавшими человеческие фаланги пальцев. Темному Лорду нечего было бояться пришедших на его зов дементоров: его черная разорванная на части душа казалась пожирателям душ несъедобным объедком. Интересно, а какой эти создания видели душу Грейнджер? Была ли она для них изысканным блюдом, ярким и сочным, способным утолить голод на неприлично долгий срок? По крайней мере Волдеморт видел ее определенно такой, и чем больше он совершал поступков и жертв в ее честь, чем больше находился рядом, тем более значимой становилась девчонка в его системе ценностей. Один из дементоров как-то странно дернулся и подлетел ближе, словно на мгновение задумал напасть на своего темного повелителя. Волдеморт удивленно изогнул бровь, с научным интересом рассматривая скрытое за капюшоном лицо существа. Неужели дементор что-то почувствовал? Какое-то счастливое воспоминание, которое пожелал бессовестно похитить? Но разве это возможно? Он думал, что осколок его черной души просто не способен на такое! Волдеморт даже сморгнул, когда осознание ненавязчиво затопило его: дементор дернулся ему навстречу, когда он думал о Грейнджер. «Драклова девка! — вдруг не на шутку разозлился Лорд. — Будь ты хоть сотню раз нужна для создания тела и пусть мой теряющий трезвость рассудок по какой-то причине признает тебя необходимой, достаточно и того, что я ставлю твою жизнь важнее жизней моих последователей. Но никогда в этом мире не появится ничего, что я поставлю важнее собственной жизни!» В бешенстве он вскинул руку вверх — и из кончика волшебной палочки выскользнула черная дымчатая плеть, жадно обвившаяся вокруг чернильного тела дементора. Существо истошно взвыло и задергалось, изо всех сил силясь сбросить с себя причиняющие боль путы. Остальные создания заметались, желая прийти сородичу на помощь, но не решаясь разозлить повелителя еще больше. Конечно, эти оковы были не столь опасны для дементоров, как, например, Патронус, на который Волдеморт не был способен, но приятного тоже было мало. — В первый и последний раз я прощаю вам подобную вольность, — прошипел он, затягивая поводок на аморфной тушке дементора сильнее. Вой существа стал оглушительным. Лорд раздраженно отшвырнул плеть, отпуская поскуливавшего, как побитая собака, дементора. Все же эти существа могут быть ему полезны в ближайшей битве в Министерстве.***
— Держи. Ты будешь копать, а я отбирать их через сито, — с несвойственной ей деловитостью заявила Луна, протянув Торфинну короткую совковую лопатку и пару длинных брезентовых перчаток, похожих на те, что привез Чарли Уизли, пару дней назад спикировавший на своем норвежском горбатом прямо на поляну у стен Хогвартса. Вместе с Чарли из Молдовяны в школу прибыли и другие драконьи наездники: одна девушка, высокая и подтянутая, с огромным ожогом на пол-лица гордо восседала на венгерской хвостороге. Торфинн не знал имени этой наездницы, но на всякий случай старался восхищаться ею на расстоянии: она, очевидно, была не от мира сего. Как и Хагрид. Великан разве что не поклонялся Чарли, прилетевшем, как оказалось, на драконихе по имени Норберта. Рон рассказал какую-то безумную историю, в которой рептилию, тогда еще яйцом, некогда купил лесничий у переодетого профессора Квирелла, на затылке которого жил бестелесный Темный Лорд. Звучало как отрывок из плохого анекдота, и Роули в очередной раз подумал: а ту ли сторону он выбрал? Кажется, находиться в компании Уизли-Поттер-Грейнджер чревато проблемами с выживанием. И кишечником, потому что прямо сейчас его тошнило. С опаской поглядывая на перчатки и лопатку, Роули скосил взгляд на копошащихся в сыром песке червей. — Я не хочу их трогать. Луна закатила глаза. — Тебе и не надо их трогать, я все сделаю сама. Только копай и высыпай мне в сито, а я буду промывать. Мы так быстрее управимся. Вот смотри, — Лавгуд опустилась на корточки и, не надевая перчаток, осторожно копнула часть ила, в котором непрестанно копошились склизкие тельца, а затем высыпала в сито, которое слегка опустила в воду. Потоки Черного озера, на берегу которого они находились, мгновенно вымыли все песчинки, оставляя на дне сита коричневых толстых червяков. Из их дородных тел непрестанно текла вязкая слизь отвратительного зеленого оттенка. Торфинна опять затошнило. Полумна вскинула белокурую голову: ее глаза светились неподдельным восторгом. — Ну разве они не чудесны! Торфинн с сомнением оглядел копошащихся флоббер-червей. — Напомни, зачем нам нужны эти уроды? Она беззлобно ударила его лопаткой по ноге, оставляя на ткани мантии песочный след. — Потому что нас об этом попросила Гермиона, которой это нужно для атаки на Министерство. И, заметь, Гарри с Роном почему-то копают молча. Полумна махнула рукой в сторону Золотой Троицы, копошащейся в нескольких фунтах от них. Покрасневший Рон одной рукой остервенело тыкал лопаткой в песок, то и дело ругаясь сквозь зубы. Торфинн не был уверен, но, кажется, Уизли больше порубил флоббер-червей, чем извлек. Рядом с другом на корточках сидел Гарри: высунув от усердия язык, Избранный то и дело вытирал рукавом запотевшие стекла очков, старательно промывая содержимое сита, пока встрепанная Грейнджер недовольно провожала раздраженным взглядом разрубленные Роном тела червяков, похоронным маршем уплывавших из сита Поттера в глубь Черного озера. — У меня есть чувство, — доверительным тоном сообщил Полумне Торфинн, — что Грейнджер перешла на сторону Темного Лорда и сейчас пытается вывести Избранного из строя. Ты уверена, что содействие этому — наша прямая обязанность? Полумна, полностью игнорируя его, невозмутимо продолжала копать мерзких червей, и Роули со вздохом присел рядом с ней. Чем он занимается? Неужели это правда необходимо? И почему, если хорошенько разобраться в самом себе, именно здесь и сейчас, копаясь в песчаном иле на берегу Черного озера, Торфинн чувствовал себя невероятно хорошо… словно он был дома? С нежной матерью, любимой погибшей сестрой и даже глупой, но непрестанно о нем тревожащейся эльфийкой Динки. Торфинн огляделся, рассматривая шпили башен Хогвартса, напыженных Гарри и Рона, встрепанную Грейнджер, умиротворенную Полумну и даже довольную Нагайну, свернувшуюся клубочком и нежившуюся на солнце. Все было таким родным в этот момент, что захотелось в нем раствориться навечно. — Знаешь, Луна, я бы хотел на тебе жениться после всего этого. Хотя нет, даже не так. «После всего этого» — это так долго и неопределенно, — возбужденный Торфинн махнул в воздухе рукой, чувствуя, как губы невольно растягиваются в улыбке. — А я хочу сейчас. Моя мать сейчас в Швеции у родственников, но я уверен, что смогу получить ее благословение позже. В Хогвартсе сейчас есть несколько работников Министерства, да даже Макгонагалл, как директор школы, в праве утвердить наш брак. Мы можем пожениться хоть завтра! Полумна подняла голову, зачесывая за ухо тонкую прядь белоснежных волос, и сморщила нос, очевидно, обдумывая сказанное Торфинном. Из-за ее вечно мечтательного выражения лица было совсем не ясно, счастлива ли она предложению, но мгновение — и на ее губах расцвела улыбка. — Это забавно. — Прости? Ты считаешь мое предложение забавным? — Ну да. Ты готов меня позвать замуж, лишь бы не копать флоббер-червей. Разве это не забавно? Торфинн удивленно посмотрел на девушку: она же несерьезно? Полумна счастливо рассмеялась, выбивая своим чудесным смехом весь воздух из груди Торфинна. Она потянулась вперед, приближая свое бледное личико к его, и прошептала в самые губы, прежде чем нежно поцеловать: — Я согласна, Торфинн. Сразу после атаки на Министерство — я согласна. Роули, чувствуя себя просто восхитительно, поцеловал возлюбленную в ответ, наслаждаясь мгновением, которое было прекрасно ровно до того момента, как… — Мантикора дери!.. Заорал Торфинн, когда потерявшая равновесие Луна завалилась на него сверху, рассыпая склизких червяков из сита прямо за шиворот его мантии. Громкий ржач Рона последовал сразу за криками Роули.***
Организовать ферму по выращиванию флоббер-червей пришлось в заброшенных хозяйственных помещениях вдоль теплиц профессора Спраут. Обнаружить это место Гермионе помог Невилл, случайно услышавший о ее потребности. Конечно, выращивать червяков было бы сподручней в огороде Хагрида, тем более великан был совсем не прочь подсобить Гермионе, но та быстро отказалась от этой идеи: находиться в том месте лишний раз не хотелось. Ей до сих пор по ночам чудились предсмертный визг умирающей Беллатрисы и полный чистой ярости взор Волдеморта. Воспоминания нахлынули столь мощным потоком, что Гермиона поежилась, с трудом защелкивая обычный магловский замок на дверях теплицы: иногда ей очень не хватало простой и понятной палочковой магии, где пара слов на латыни — и вуаля! — дело сделано. А вот как стихийно запирать помещения, она совершенно не представляла. «Превратить глину в оковы могу, заставить змей повиноваться могу, даже танковый снаряд могу обернуть вспять. А вот запереть дверь — увольте. Не сверхсила, а дар Мерлина просто», — с сарказмом заметила Гермиона, бросая взгляд на наручные часы. Кажется, она опаздывала: некритично, но все же ускорилась — на совещании ее никто ждать не будет. Очередное собрание в кабинете Макгонагалл было приурочено к надвигавшейся атаке на Министерство Магии, изначально организованной Гарри и Бруствером, но последний в течение нескольких недель отказывался посещать любые мероприятия, все чаще прячась в собственных покоях. Гермиона всегда считала себя человеком наблюдательным и сообразительным, но понять, что происходит с аврором она смогла только с помощью Гарри, который, в отличие от нее, в Хогвартсе бывал гораздо чаще. «А не шлялся с самым темным магом Британии по всем злачным местам». — Не уверен, но, по-моему, Бруствер забухал, — в своей манере беспардонно заметил на днях Рон, рассматривая теплые языки огня в камине, жадно лизавшие осиновые поленья. — Рон, — сморщившись, протянула Гермиона под тихое хихиканье Джинни. — Хотя ты и прав. — Как-то резко он вышел из строя, — ничуть не смутившись, продолжил Уизли. Его правая кисть то и дело тянулась к прикрытой пустым рукавом футболки культе, пытаясь почесать потерянную руку. — Может, что с его семьей? Я хотел на днях его навестить, но он не открыл мне. — Может, его просто не было в комнате? — Да не, там что-то грохотало, словно он эту самую комнату разносил в щепки. — Видел я его позавчера, небритого и всего в ссадинах, и перегаром за милю несет, как огнем от хвостороги, — включился Торфинн, промурлыкав, как довольный кот. Голова его покоилась на коленях Лавгуд, пока та перебирала бледными пальчиками чужие волосы. Картина выглядела бы донельзя милой, если бы не выражение усердия на лице Полумны: она так старательно копалась в шевелюре Пожирателя, словно выискивала паразитов, то и дело отмахиваясь от чего-то рукой. «Похоже, разгоняет мозгошмыгов», — с сочувствием подумала Гермиона. — Мне кажется… кажется, на него так повлияла смерть Лестрейндж, — не слишком уверенно заметил Гарри и, бросив осторожный взгляд на Невилла, излишне небрежно произнес: — Похоже, они стали близки в последнее время. Гермиона из-под ресниц посмотрела на Долгопупса. Тот и бровью не повел, внимательно — даже чересчур — рассматривая полыхавший в камине огонь. — Ой, извините! — удивленно вскрикнула Гермиона и, чудом не упав, вырвалась из воспоминаний при столкновении с вытянутыми ногами очередного сидевшего прямо на полу беженца. Передвигаться сейчас по Хогвартсу было крайне неудобно: школа походила то ли на закоулки маленького нищего города, полного бездомных, ютящихся прямо на улицах, то ли просто на восточный базар. Прибывшие и еще не успевшие расселиться беженцы, порой целые семьи, могли спокойно расстелить себе мантии прямо на полу в коридоре и провести так сутки-двое, пока кто-нибудь вроде Макгонагалл или Флитвика не соизволил бы их переселить в относительно свободную аудиторию или спальню какого-то факультета. Бывали и такие, кто в особо широких анфиладах Хогвартса ставил магически зачарованную палатку и жил там, но такое могли себе позволить, конечно, немногие: большинство из присутствующих потеряли все свое имущество, а те, кто успел похватать из разрушенных домов вещи первой необходимости, про палатку вспоминали в последнюю очередь. Дома этих людей и все ценности в большинстве своем сгорели или были похоронены под завалами после падения снаряда, и у преимущественной части беженцев не то что палаток не было, но и сменной одежды. Специально для таких случаев Равенкло во главе со своим деканом регулярно устраивал что-то вроде актов гуманитарной помощи: студенты старших курсов трансфигурировали и зачаровывали всевозможный хлам (а порой и мусор) в предметы первой необходимости. Это могла быть одежда, обувь, постельное белье, туалетные принадлежности и многое другое. Конечно, эти чары не могли держаться постоянно: согласно Четвертому закону трансфигурации, ни одни чары превращения объекта А в объект В не могут быть вечными. Вообще, понятие вечности — не более чем иллюзия, но в зависимости от мастерства волшебника тот или иной объект мог продержаться в трансфигурированном состоянии довольно долго. Позади послышался испуганный визг, и Гермиона, не оборачиваясь, закатила глаза, но тут же себя одернула: разве она несколько месяцев назад иначе бы отреагировала на семифутовую Нагайну? — Ты их пугаеш-шь, — тихонько прошипела Грейнджер, чуть поворачивая голову вправо. Мощное тело змеи проскользнуло прямо под ее ногами, и лишь в конце пакостливо Нагайна щелкнула кончиком хвоста по кроссовкам Гермионы. — У тебя не с-спрос-силас-сь, девч-чонка, — ответила маледиктус, оборачиваясь и высовывая свой длинный раздвоенный язык из треугольной морды. Ни змея, ни ее наглый тон уже давно не пугали Гермиону — лишь изредка приводили в замешательство. С момента смерти Беллатрисы Нагайна практически поселилась в жизни Грейнджер, следуя за ней по пятам. То, что это было не ее собственной инициативой, маледиктус даже не скрывала, но и прямо на вопросы отвечать отказывалась, предпочитая язвить самым нравоучительным тоном, на который была способна, что вполне компенсировало отсутствие Волдеморта в жизни Гермионы. «Нет, не вполне». — Тебе дос-ставляет ос-собое удовольс-ствие с-стращ-щать народ? Нагайна вновь затрепетала высунутым языком, издавая при этом какой-то странный булькающий звук. Лишь сравнительно недавно Грейнджер поняла, что змея таким образом смеется. Хотя маледиктус ей откровенно и не нравилась, но уже не была так неприятна, как раньше. Первые дни тесной навязанной компании Гермиона была готова буквально проклясть отвратительную змею, повинную во множестве ужасов. К примеру, Нагайна, очевидно, ничуть не раскаивалась в том, что сожрала в свое время Чарити Бербидж — хорошо знакомую Гермионе преподавательницу магловедения. Более того, змея пару раз упоминала, что на вкус Чарити была как старый пыльный матрац, и Гермиону регулярно передергивало от этого отвратительного сравнения, где Нагайна не видела разницы между человеком и едой. Но однажды, когда ярость от сказанного маледиктусом достигла предела и Грейнджер всплеском стихийной магии отшвырнула отвратительную змею к стене, сшибая пару рыцарских доспехов, отчего мощное тело гигантской кобры изогнулось множеством колец, Нагайна — вместо того чтобы напасть — как-то устало прошипела, прежде чем уползти восвояси: — Пос-смотрела бы я на тебя, будь ты проклята от рож-ждения. Грейнджер бы не была Грейнджер, если бы в это мгновение в ее душе не проснулось сострадание к маледиктусу, вынужденной из-за проклятья жить в теле змеи и подвергаться инстинктам. Это, конечно, не было полноценным оправданием ее поступкам, поскольку у Гермионы в жизни было два отличных примера: Люпин и Сивый. И, хоть в каждом из них жил зверь, способный иногда брать верх, волшебники совершенно по-разному относились к собственной ликантропии. Если Ремус всю жизнь боролся с этим недугом, страдал и искренне раскаивался в каждом неловком деянии, то Сивый от души наслаждался своей необузданной сущностью, находя удовольствие в принесении боли и страдания другим. Так и с Нагайной. Гермиона верила, что при желании маледиктус вполне могла контролировать свои порывы, но по какой-то причине этого не делала, предпочитая поступать так, как пожелает. Как и ее хозяин. Гермиона резко вскинула голову, ощутив на себе чей-то внимательный взгляд. Прямо у дверей кабинета Трансфигурации стоял Волдеморт и в упор неотрывно наблюдал за приближавшейся к нему девушкой. Казалось, вертикальные зрачки, утопающие в багрянце, чуть расширились. Нагайна, подобно кошке, ласково терлась о его вытянутую руку, разве что не мурлыча. Ее глаза то и дело закатывались от удовольствия, застилаясь, как и у всех рептилий, белой пленкой. В каком-то странном зудящем порыве Гермиона почувствовала острый укол зависти к змее. Захотелось оказаться на ее месте, беззастенчиво приблизиться к темному магу и ощутить ласку, которую способны дарить эти бледные пальцы. Или, на худой конец, просто поговорить. Ощутив неожиданный прилив решимости, Гермиона ускорила шаг, двинувшись навстречу к Волдеморту. Она устала его избегать. Она устала запрещать себе думать о нем, устала делать вид, что ей все равно. Ей не хватало их бесед, его внимания, нравоучительного тона, язвительных комментариев и этого восхитительного безрассудного чувства всемогущества, которым он обладал и которое с лихвой дарил ей. Предсмертный вой Беллатрисы в ушах уже не казался таким пугающим; яростный взгляд Волдеморта перед тем, как он отвернулся, бросив ее, Гермиону, у хижины Хагрида, уже не обжигал до костей. Ей хватило всего месяца, чтобы воспоминания обо всем плохом утекли, как сточные воды. Она скучала. Мерлин свидетель, она ужасно скучала. И вернись Волдеморт сейчас в ее жизнь, то в благодарность закрыла бы глаза на все то плохое, что он уже сделал или был способен свершить. Именно его — и только его — Гермиона готова была до хрипа в горле оправдывать и перед собой и перед окружающими. Подойдя ближе и откашлявшись в кулачок, она уж было открыла рот, чтобы начать разговор, когда Волдеморт, еле заметно поведя палочкой, распахнул перед ней дверь аудитории, джентельменским жестом приглашая внутрь. Молча. Абсолютно. Дракл. Его. Дери. Безмолвно. Гермионе почудилось, что у нее на шее вздулась венка, ожесточенно пульсирующая в такт сбившемуся сердцебиению. Волдеморт был невыносим. Возможно, у этого человека был худший характер во всей Британии, но теперь хотя бы становилось ясно, кому так самозабвенно подражал профессор Снейп. Да, Северус Снейп определенно входил в фан-клуб несносных язвительных Темных Лордов. Гордо вздернув подбородок, Гермиона захлопнула рот и чинно прошагала мимо Волдеморта с его ручной зверюшкой. На короткий миг ей показалось, что уголок его рта дернулся, но это вполне мог быть обман зрения. — …Поскольку бладжеры сделаны полностью из железа, в то время как квоффлы внутри полые — их вполне можно… — Гарри прервался на середине своего инструктажа, несколько озабоченно провожая взглядом Гермиону и Волдеморта, рассевшихся в разных концах аудитории. Если лицо последнего казалось смутно довольным, то Гермиона разве что не пыхтела, как магловский паровоз. Смущенно откашлявшись, Поттер вернулся к своему объяснению: — Поскольку квоффлы внутри полые, я, посоветовавшись с профессором Трюк, решил, что их вполне можно чем-то наполнить. — Чем это «чем-то»? — удивленно прервал Гарри парень в левом ряду, и Гермиона узнала в студенте слизеринца курсом младше. — Наша идея до гениального проста. Впрочем, нет, не наша — а Гарри, конечно, — с энтузиазмом подорвался с места Невилл, вставая рядом с Поттером и неловко встормашивая волосы на загривке, хотя даже это действие было неспособно привести гладкую шевелюру Долгопупса в то хаотичное состояние, в котором вечно находилась прическа Избранного. — Ближайшие две недели у вас проходили регулярные м-м-м… качественные тренировки на квиддичном поле. Гермиона хмыкнула: словом «качественные» Невилл явно задрапировал выражение «смертельно изнурительные». В середине августа Гарри отобрал лучших на его взгляд игроков в квиддич среди студентов Хогвартса и теперь безостановочно тренировался с ними, репетируя всевозможные пике, пируэты и метания бладжеров с помощью биты. — Раз с нижними этажами Министерства нам решила помочь Гермиона, — вклинился в пояснения Гарри, с улыбкой кивая той и продолжая неторопливо покручивать в руках квоффл, — то я подумал, что нам необходимо сделать упор на воздушное пространство, и раз у маглов есть свои снаряды, то и нам они нужны тоже. Зачаровывать их ядра или трансфигурировать предметы в свои — излишнее расточительство, в то время как у нас есть квоффлы и бладжеры. Вы все примерно представляете, как теперь выглядит Министерство Магии — это морганов котлован, глубокий и достаточно широкий. Диаметр котлована вполне позволяет волшебнику на метле выполнить любой трюк, не опасаясь врезаться в стену или другого волшебника. Понятно, к чему я клоню? Мы сыграем с нашим противником в квиддич, используя наши мячи, — Поттер прокрутил квоффл на указательном пальце, — как снаряды. И если с бладжерами все понятно — их достаточно хорошенько отбить в сторону противника, и они на скорости прошибут насквозь практически любую преграду, а потом еще и назад вернется, — то с квоффлами мне пришлось помучиться. Очевидно, что просто так эти мячи абсолютно безобидны, но в то же время они являются полыми внутри, следовательно, их достаточно просто наполнить чем-то. Но чем? Что может являться достаточно опасным, но не смертельным, подумал я? — на этой фразе Грейнджер услышала пару редких смешков. Кажется, это были Пожиратели и просто слизеринцы, которым до сих пор было невдомек, как можно сражаться вполсилы, не желая полноценного истребления противника. — И тут мне на помощь пришел Невилл, — закончил Гарри, уступая слово довольному Долгопупсу и отходя в сторону. Невилл, ухвативший свою минуту славы, выставил перед собой на парту трехлитровую склянку с переливающейся черной жидкостью и пустился в длинные путанные объяснения, которые Гермиона слушала лишь краем уха, рассеянно разглядывая присутствующих в аудитории. Она знала план Гарри, как и он — ее, поэтому излишнего внимания пояснения Долгопупса от нее не требовали. В кабинете Транфигурации расположилось не менее тридцати волшебников — примерно около четырех квиддичных команд, и это не считая регулярных участников вроде Макгонагалл, Флитвика, Руквуда, Волдеморта и других. Гермиона скользнула взглядом по Гарри и застывшей за его спиной Нагайной и вдруг удивленно сморгнула, присматриваясь к змее повнимательнее. Что-то было не так. Она перевела взгляд вправо, легко находя сидевшего в одиночестве Волдеморта: волшебники расселись вокруг него на приличном расстоянии, очевидно, предпочитая не перегружать личное пространство темного мага. Но Грейнджер волновало совсем другое. Она, как заведенная, закрутила головой туда-сюда, рассматривая то Лорда, то Нагайну, сравнивая их, словно картинки в старых детских журналах «Найди десять отличий». Щелчок! Гермиона нашла. В нейтрально-зеленой, почти прозрачной магии маледиктуса отчетливо вспыхивали и гасли, словно искорки над костром, черные сполохи, не примешиваясь к остальному цвету, а существуя обособленно, показательно отдельно. Сложить два и два Гермионе оказалось несложно, особенно при учете того, сколько времени она провела, тесно общаясь с Волдемортом, буквально в деталях изучая его ни с чем не сравнимую темную ауру. Нагайна определенно была крестражем Темного Лорда. Это открытие стало невероятным и ошеломляющим. Гермиона теперь могла «видеть» крестражи! Среди сотен предметов мира она могла разглядеть осколок души Волдеморта, легко и безошибочно! И сейчас в этой аудитории, помимо самого мага, его темная аура жила еще и в Нагайне. Хотя нет, не только в ней. Гермиона внимательно, немного печально присмотрелась к своему лучшему другу, залихватски прокручивающему квоффл на указательном пальце. Его зигзагообразный шрам прикрывала густая челка, а зеленые глаза ярко сверкали за стеклами очков, в то время как в теплой золотисто-желтой ауре позади, так похожей на снитч, черными искрами вспыхивали сполохи. Ошибиться было невозможно: Гарри Поттер являлся еще одним крестражем Волдеморта.***
В дверь постучали. Кингсли перевел мутный взгляд на деревянную поверхность и даже не пошевелился. Стук повторился — только в этот раз куда настырнее и громче. — Проваливайте! — взревел аврор, с неожиданной яростью бросая полупустую бутылку огневиски в закрытую дверь. Это было критической расточительностью: пополнять запасы алкоголя в Хогвартсе никто не планировал, и эта бутылка была из последнего ящика личных запасов Слизнорта. Все остальное Кингсли уже выпил. — Проваливайте и не появляйтесь, иначе, клянусь Мерлином, я… — Бруствер, не откроешь — я дверь вынесу! — закричал некто с той стороны, и Кингсли смутно признал Долгопупса. Да, это определенно был Невилл. — Невилл, я не посмотрю, что это ты! Убирайся и оставь меня в покое! Оставьте меня все! — вновь зарычал аврор, скрывая за зычным криком мольбу. Он просто хотел побыть наедине со своим горем. Просто один. Разве он много просил? Он же не лез со своей слезливой историей к окружающим, не просил его понять и даже не умолял провести нормальное расследование, как в первые дни. Кингсли Бруствер сдался, методично топя свое горе на дне стакана. И его все устраивало, кроме… — Бруствер, я считаю до трех, а потом выношу эту дверь к дракловой бабушке! Кажется, щенок Августы вконец обнаглел, поверив в себя. Кингсли поднялся на ноги одним мощным прыжком, но тут же зашатался, ощущая, как пол мягко уплывает у него из-под ног. Стены пошатнулись, но устояли. На ощупь, рыча себе под нос ругательства, он добрался до двери, клянясь устроить хорошую взбучку расхрабрившемуся Долгопупсу, посмевшему совать нос не в свое дело, но совершить задуманное не смог: стоило только замку издать щелчок, как Кингсли буквально втолкнули обратно в комнату, силой усадили на ближайшее кресло и, разжав челюсть, влили туда пряное зелье. И все это Невилл сделал в одиночку. Ошеломленный подобной наглостью, Кингсли, отфыркиваясь, проглотил угощение, легко узнавая зелье по характерному онемению кончика языка — антипохмельное. Сейчас он должен протрезветь через одну, две, три… — Ты вообще, что ли, с ума сошел?! — проревел своим басом Бруствер на всю комнату, с ненавистью взирая на бледного Невилла, чьи глаза лихорадочно блестели. — Какой мантикоры ты тут вытворяешь?! — Пойдем, — словно не слыша слов возмущения, Долгопупс сделал шаг назад, призывно махнув рукой, зовя следовать за ним. — Пожалуйста, у нас не так много времени: к вечеру их всех отправят камином во Францию. — Кого? — недоуменно спросил Кингсли, все еще чувствуя клокочущую в глотке ярость. Ну, если этот паршивец решил посмеяться над ним… Невилл вновь поманил его за собой и первым покинул покои. Нетерпеливо хрустнув шеей, аврор последовал за мальчишкой, кинув долгий тоскливый взгляд на последний ящик огневиски. Долгопупс молча вел его по длинным коридорам школы, то и дело петляя, как заправской лепрекон, спускаясь все ниже и ниже, но не в подземелье, а, скорее, в сторону Больничного крыла. В нескольких футах от главного входа, Невилл вдруг затормозил и приглашающе протянул руку возле какой-то неприметной с виду двери, без слов прося Кингсли зайти внутрь. Хмуро кивнув, тот распахнул дверь, врываясь в незнакомое помещение, и… замер. В комнате было по меньшей мере пару дюжин людей в длинных молочных мантиях, и по долгу службы частенько бывавший в Больнице Святого Мунго Бруствер легко понял, куда он попал. Так выглядели и одевались пациенты крыла сумасшедших. Нет, конечно официально эти люди так не назывались: было какое-то мудреное наименование, говорившее об их психической и умственной нестабильности, — но Кингсли, никогда особенно не интересовавшийся этой темой, его не знал. Но зато он хорошо знал, как выглядят Фрэнк и Алиса Долгопупсы, сидевшие сейчас на полу у стены и пытавшиеся играть найденными где-то камешками. Чуть в стороне от родителей Невилла сидела тучная блондинка с жидкими сальными волосами, и, хорошенько вглядевшись в ее лицо, Кингсли чуть было не ахнул: Марлин МакКиннон! Школьная подруга матери Гарри, член первого состава Ордена Феникса, главная красавица Хогвартса времен Мародеров! Марлин подняла пустой взгляд на зашедшего в комнату аврора, и из уголка ее рта потекла тонкая струйка слюны. Не обращая на это внимания, женщина опустила голову и продолжила заниматься тем, от чего ее отвлекли — царапать пальцами каменные плиты Хогвартса. Кингсли передернуло, когда он заметил, что на правой руке Марлин практически нет ногтей: сумасшедшая так старательно драла пол, что умудрилась с мясом сорвать ногтевую пластину. — Нравится зрелище? — поинтересовался Невилл позади, и Бруствер резко обернулся, встречая его непривычно жесткий взгляд. Если бы не подрагивавшая нижняя губа парня, аврор бы уже потянулся к палочке, ожидая нападения. — Думаю, моих родителей и мисс МакКиннон ты знаешь. В дальнем углу чета Бринкинсов — они маглорожденные, это легко понять по клейму в виде свиньи, выжженому у них на лбу Беллатрисой. Говорят, она заявилась к ним на годовщину их свадьбы и в одиночку пытала несчастных, выжигая на их телах мерзкие надписи и символы. О Дорис Блэквок ты мог слышать: она из семьи бастардов чистокровных Блэков. Доподлинно неизвестно, чем она не угодила Беллатрисе, но поговаривают, что Лестрейндж под Империо заставила Дорис живьем сожрать собственную кошку. Судя по ее лицу — не врут, — Кингсли нервно перевел взгляд на забившуюся в угол черноволосую ведьму. Хоть шрамы и зажили, лицо той выглядело так, словно некогда ее хорошенько подрал Сивый. — Здесь еще есть Корнеллиус Мелстрой, Бенедикт Бабблс, Линси Миднайт… та, что сейчас при нас испражняется в цветочный горшок… мне продолжать? У Кингсли не хватило мужества мотнуть головой или же посмотреть в сторону Линси. — Зачем ты меня привел сюда? — Ты и без меня прекрасно знаешь, — с жаром ответил Невилл, подходя к нему вызывающе близко. Оказалось, парень был довольно высок, отставая от исполинского аврора лишь на несколько дюймов, и последнему пришлось волей-неволей встретить горящий взор гриффиндорца. — Ты страдаешь из-за смерти Беллатрисы. Мне противно даже думать, что там было между вами. И пусть она хоть сто раз была тебе дорога, сейчас я прошу — нет, требую — оглянись! Ты находишься в комнате лишь с теми, кто выжил, столкнувшись с безумием Лестрейндж. А сколько жизней эта ведьма загубила, убивая? Ну же, оглянись, Бруствер, напомни себе, по какому чудовищу ты страдаешь уже не одну неделю. И я надеюсь — о, я очень надеюсь! — что тебе сейчас станет стыдно и, возможно, немного больно. Невилл замолчал, долго и пронзительно вглядываясь в лицо Кингсли. Тот опустил глаза. Ему казалось, что Долгопупс сейчас, наплевав на магию, просто врежет ему или, на худой конец, плюнет в лицо, но ничего из этого не произошло. Невилл просто вдруг развернулся и пошел на выход, обернувшись у самой двери: — Если в тебе осталась еще хоть капля мужества, за которое я некогда тебя так уважал — проведи время до их отправки во Францию тут. Просто посмотри на творение рук твоей любимой. Последнее слово он произнес неожиданно, легко и просто, без ненависти и сарказма. Устало. А затем резко скрылся за дверью, излишне громко хлопнув ей. Кингсли с минуту помялся на месте, а затем подошел к стене и сполз по ней вниз, чувствуя себя невероятно изнуренным. В комнате пахло просто ужасно, смесью мочи и медикаментозных зелий. Алиса Долгопупс взвизгнула, когда ее камешек сбил горку камней мужа, и Бруствер устало уронил лицо в раскрытые ладони. Ненавидеть Беллатрису он не мог, но вполне был способен ее презирать.