«ГЕРМИОНА»
— Зайдем? — проник в сознание осторожный голос Волдеморта. Гермиона непонимающе обернулась к нему, словно и забыла на время, что он здесь, рядом. — Пойдем, Грейнджер, не будь трусихой, не позорь старую болтливую Шляпу. Она же не просто так определила тебя на Гриффиндор, — по-своему истолковал молчание маг, и потянул ее за руку в сторону цветочного кафе. — Погоди, — залепетала Гермиона. Ее переполняло столько эмоций. Они там? Ее родители? — Нет-нет, не забывай, мы тут совсем ненадолго. На завтра у меня уже порт-ключ обратно, и самое главное, — Волдеморт вдруг притянул ее ближе, сурово предупредив, — не говори им, кто ты. Они не должны знать, что ты их дочь, понимаешь? Ты магически лишила их памяти и при верно назначенном лечении данные процессы можно обернуть вспять — но, если ты повредишь блоки на их разуме, это может привести к непоправимым последствиям. Притворись… незнакомкой. Справишься? Легче сказать, чем сделать, но Гермиона все равно твердо кивнула и крепче обхватила ладонь Волдеморта, шагнув в сторону летнего кафе.***
Над их головами звякнул приветливый колокольчик, и из-за кассы мгновенно выглянула миловидная невысокая женщина средних лет. У нее было улыбчивое лицо, густые вьющиеся волосы, тяжелая оправа очков, сползшая на самый кончик носа, и абсолютно грейнджеровские глаза. Завидев посетителей, она шагнула им навстречу: — Рады приветствовать в нашем кафе «Гермиона»! У нас большое меню, и есть комната на втором этаже на случай, если вы пожелаете остановиться на ночь. Женщина буквально сияла энтузиазмом и жизнелюбием, кои Волдеморт так часто видел в ее дочери. На мгновение ему стало грустно: Гермиона стерла своей матери память из-за него. И была абсолютно права. Он постарается, чтобы Грейнджер никогда не узнала об этом: когда стало известно, что мальчишка Поттер в бегах, Волдеморт послал к ее дому своих Пожирателей. Моника Уилкинс перед ним продолжала улыбаться, не зная, что год назад ее дочь спасла их с мужем от верной гибели. — Меня зовут Том Реддл, мадам, я звонил вам вчера и бронировал комнату. — Ох, в самом деле, вы тот англичанин! Венделл, дорогой, иди скорей сюда, тот молодой человек, что вчера звонил тебе, приехал! Дорогой, он из Лондона! Из подсобки рядом с барной стойкой вышел такой же невысокий, как и его жена, мужчина, с добродушным лицом и цепким взглядом. Его руки были заняты большим ящиком с инструментами, и он не смог подать гостям руки и поздороваться, чему мгновенно огорчился. — Но я очень рад вашему приезду, — заверил их Венделл, то и дело бросая обеспокоенный взгляд на Гермиону, а потом, не сдержавшись, добавил: — Знаете, Том, ваша девушка удивительно похожа на мою жену, когда мы только познакомились. Скажи, Моника, одно лицо! Натянув свою самую любезную улыбку — ту, от которой были в восторге поголовно все преподаватели Хогвартса в сороковых, — Волдеморт перевел взгляд на бледнеющую Гермиону. Она не плакала, ее глаза были сухими и блестящими, но края подрагивавшего в улыбке рта выдавали ее нервное состояние. Как и рука, мертвой хваткой впившаяся в его любезно согнутый локоть. Не заботясь правилами этикета, Волдеморт сконцентрировался на кулоне Аджамбо на нее шее и, как только девчонка это почувствовала и подняла на него взгляд, мысленно передал ей: «Тише, Гермиона, успокойся. Ты их пугаешь. Давай, девочка, расслабься. Поговори с ними. Когда тебе еще выдастся такой шанс?» Его слова, казалось, подействовали на Грейнджер, и та чуть ослабила хватку на его руке. И на том спасибо. — Вы очень любезны, В-Венделл, — лишь немного запнувшись, пролепетала Гермиона, и маг в который раз обратил внимание, насколько ему приятен ее голос: высокий, но не звонкий, наполненный чистой правильной речью. — Моника прекрасна, и мне приятно знать, что вы считаете нас похожими. «Молодец, девочка, у тебя отлично получается. Может, заглянешь в меню?» — захватил Волдеморт взгляд обернувшийся к нему Гермионы, вновь мысленно обращаясь к ней. Та едва заметно кивнула. Чудесно.***
Родители выглядели такими же, как она и запомнила их в последний раз, разве что чуть более отдохнувшими и расслабленными. Не быть частью мира магии пошло им на пользу. Казалось, тот факт, что их посетили — англичане, пришелся чете Уилкинсов особенно по душе; и, несколько раз уточнив, не мешают ли они «очаровательной молодой паре», Моника и Венделл присоединились за столом к своим гостям на уличной веранде в окружении гортензий. В этот погожий будний день в кафе было совсем немного посетителей, и хозяева «Гермионы» вполне могли позволить себе такую вольность. — У кафе такое необычное название. Откуда оно? — поинтересовалась Гермиона. Сама она представилась своим вторым именем, Джин, дабы, как и предупреждал Волдеморт, не стать триггером для памяти родителей и не нарушить защитные блоки. — Ох, это все спрашивают, — довольно всплеснула руками Моника, со смехом поглядывая на мужа. — Возможно, в честь древнегреческих мифов о дочери Елены и Менелая, — смеется в чашку Волдеморт в образе Гарри. На улице так печет, что впору раздеться до нижнего белья, а он заказал у Уилкинсов горячее кофе. — Нет, — резче, чем она того хотела, восклицает Гермиона, тут же немного тушуясь под удивленными взглядами, но завершает свою мысль: — Думаю… думаю, это в честь персонажа «Зимней сказки», верно, Моника? Вы же говорили, что любите читать, и вы, как и мы, из Англии. Так что я сразу подумала о Шекспире. В конце предложения ее голос становится тихим и жалобным. Моника смотрит на нее удивленно, а зеленые глаза друга сужаются, напоминая две подозрительные щелочки. Но неожиданно обстановку разряжает… — Кот!.. — рычит Волдеморт, когда на его очищенные всеми возможными чарами черные брюки приземляется пушистое нечто. Огромный рыжий котище топчется и фырчит, поудобнее устраиваясь на коленках мужчины, где ему, очевидно, совсем не рады. «Живоглот!» — чуть ли не пищит от радости Гермиона, счастливо улыбаясь. Она же о нем совсем не подумала! Лицо Гарри идет красными пятнами от злости, и Волдеморт в бешенстве сгоняет кота с колен. Живоглот совершенно невозмутимо перепрыгивает на ноги своей настоящей хозяйки, где ему явно рады гораздо больше. Гермиона запускает пальцы в мягкую кошачью шерсть и чешет за ухом — кот мурчит и перебирает лапами. — Бог мой, мистер Реддл, Живоглот обычно никогда не идет к посетителям, мы даже не думали… Он же не поцарапал вас, не так ли? — Моника чуть не плачет, протягивая Волдеморту упаковку влажных салфеток, а тот, отметила Гермиона, злится еще больше, не понимая, как этими самыми салфетками пользоваться. «Конечно, его познания о мире маглов заканчиваются где-то в… м-м, пятидесятых?» Гермиона отбирает у раздраженного Волдеморта салфетки и, достав парочку из пачки, стирает с брюк еле заметные следы кошачьих лап и клочки шерсти. — Все в порядке? — шепчет она Волдеморту. Тот достает откуда-то небольшую флягу и судорожно отпивает немного. Похоже, там Оборотное. — Змеи не дружат с котами, — шипит он и тут же спохватывается, когда Моника удивленно охает: — Змеи? О чем вы, мистер Реддл? — Ну, эм… у меня дома есть небольшой террариум, не хотелось бы, чтобы змеи почувствовали на мне кошачий запах, мэм. Вид у Гарри самый что ни на есть расстроенный, и Гермиона думает, что Волдеморт сейчас сотый раз про себя проклинает всю эту затею и что наверняка его точка кипения достигла максимума, но ничего не может поделать с собой: девичьи губы расплываются в улыбке. Темный лорд зол, Темный лорд недоволен, но Темный лорд сидит и терпит: ее истерику на пляже, разговоры с ее родителями, магловские салфетки и даже ненавистного кота. Ради нее. Волдеморт замечает ее взгляд и хмурится. «Только бы он не подумал, что я сейчас смеюсь над ним!» Гермиона тянется к Волдеморту — осторожно, боясь спугнуть свернувшегося у нее на коленях клубком Живоглота. Ласково обхватывая мозолистую ладонь Гарри своими пальцами, она заглядывает в его глаза, в которых, как ей кажется, на мгновение полыхает багрянец, обтекающий вертикальный шпиль зрачка. Неожиданно это почему-то успокаивает. Сжимая чужую ладонь в своих чуть сильнее, Гермиона задорно произносит: — А давайте сыграем в покер? На проверку идея оказывается отличной. Венделл моментально входит в кураж, да и Волдеморта захватывает не дюжий азарт, снимая с него часть нервозности. Гермиона и Моника насмешливо переглядываются друг с другом поверх своих карт, наблюдая за соревновательным процессом мужчин, пока наконец миссис Уилкинс не надоедает и она не отправляется отнести чашки на кухню. Грейнджер напрашивается с ней. Оставлять отца наедине с Волдемортом почему-то больше не страшно. «А, наверное, должно». — Вы с Томом — чудесная пара, — с непередаваемой нежностью отмечает Моника, поглядывая на Гермиону поверх своих очков. Та кусает губы и неуверенно кивает, разглядывая маму: как же она по ней скучала! Нестерпимо хочется прижаться к ней, поцеловать в щеку и рассказать всю правду, спросить совета, который, может, и не поможет сейчас, но какой Гермиона примет с благодарностью. — Он очень трепетно к тебе относится, — продолжает Моника как ни в чем не бывало, — это у современных мужчин редкость. Вот в мою молодость ребята были совсем другие! «Ну, Волдеморт как раз оттуда, так что все нормально, мам». — Спасибо, Моника, он и правда добр ко мне, — миссис Уилкинс на это только улыбается и качает головой. — А вам… вам спасибо за заботу. В вашем кафе я словно… словно как дома. Под конец Гермиона совсем шепчет, в горле образуется комок, а глаза щиплет. Приходится часто-часто моргать. Моника этого не замечает, увлеченно заставляя посудомоечную машинку посудой. Может, ей остаться здесь? Она ведь наполовину магла, так к дракклу войну! Палочка ее больше не слушается, значит, можно даже не сожалеть об отказе от волшебства. Многое ли потеряет магический мир, если с утра порт-ключ перенесет в Англию Волдеморта одного? Темнеет в Мельбурне немногим раньше, чем в Шотландии, и чета Уилкинсов прощается с постояльцами задолго до полуночи, уходя в жилую часть дома. Гермиона остается сидеть на первом этаже на широком диване цыплячьего цвета и задумчиво щелкать каналы, сменяющие друг друга на плоском экране телевизора. Большинство документалок она пролистывает сразу, лишь чуть задерживаясь на новостях. В каждых вторых говорят о магическом мире. Иногда репортеры обозревают серьезные темы, вроде теракта, устроенного темным магом в метро Амстердама, или нападения на группу туристов джиннов в Эмиратах, а иной раз — полнейшую глупость. — Бред, — бурчит Гермиона себе под нос, когда видит интервью очередного «пострадавшего», которого, по его словам, соблазнила рыжеволосая голая женщина на метле — и теперь ему кажется, что у него нет души. Вдруг на заднем фоне в съемочной студии мелькает какой-то мужчина, привлекая к себе внимание волшебницы. У него мышиные волосы и неказистые, смутно знакомые черты лица — словно она знает кого-то, очень на него похожего. Но кого?.. Довести мысль до конца ей не дает Волдеморт, по-хозяйски усевшийся на подлокотник дивана. В его руках два бокала с карамельной жидкостью, и Гермиона без спроса забирает себе один. Маг не сопротивляется. — Изучаешь врага изнутри? — хмыкает Волдеморт, указывая своим бокалом на телевизор, и отпивает. От алкоголя пахнет сладостью бренди, и Гермиона выпивает все залпом, откидывая голову на бедро друга, сидящего на подлокотнике. Она почти урчит, когда мужские пальцы запутываются в ее волосах, нежно оттягивая их. — Думал, ты сегодня будешь счастливее, чем обычно. Голос Гарри звучит глухо, и Гермиона хмурится: уж не расстроен ли Волдеморт? — Но я счастлива. Просто мое счастье — напополам с переживаниями. — А, может, сомнениями? — О чем ты? Волдеморт отставляет пустой бокал куда-то себе за спину, и тот звонко бьется ножкой о стеклянную поверхность. Несвязную бурду по телевизору прерывает громкий дзинь. — Я видел сегодня твой взгляд, Гермиона. Ты растерянна. Так соблазнительно тут остаться, не так ли? Гермиона садится так резко, что перед глазами пляшет, а вся сонливость слетает с нее моментально. Она что для него, раскрытая книга? Волдеморт смотрит внимательно, но, сколько бы Грейнджер ни искала, осуждения в его взгляде не находила. Может ли он… одобрять ее мысли? — Я этого не одобряю, но, если ты завтра с утра скажешь, что хочешь остаться… я позволю тебе это сделать. Не смотри на меня так: не навечно. Когда мы разработаем приемлемый план, где твои силы можно будет применить с умом — я приду за тобой. Никто ничего не потеряет. «Никто не потеряет», — звенит в голове голос Гарри, поставленный так строго и властно, как никогда настоящий Гарри бы не смог произнести. Гермиону неожиданно трясет: сможет ли она на самом деле остаться тут, в Австралии, рядом с родителями и так далеко от войны? Ответ очевиден. Год назад ей ничего не стоило уехать вместе с родителями и бросить Гарри и Рона одних. Разве ее кто-то заставлял или даже просил податься в путешествие? Она вполне могла давно жить здесь, в Мельбурне, начиная каждый день с полива десятков кашпо. Возможно, она бы научилась серфингу. Кажется, он распространен в Австралии. — Это же иллюзия выбора, — хмыкает Гермиона и встает. Яркая обивка дивана мозолит глаза и раздражает, хотя желтый — цвет жизнерадостных людей, разве нет? — Ты прекрасно знаешь, что я на это не соглашусь. Это было просто мимолетное желание без права на реализацию, но… Спасибо, что позволяешь мне думать, что у меня есть возможность выбирать. — Стой, — Волдеморт перехватывает руку Гермионы до того, как та успевает отойти от дивана. Мозолистые ладони Гарри очень чувственно поглаживают тонкое запястье, заставляя волшебницу замереть — как маленький мышонок при встрече с коброй. — На самом деле ты и вправду входишь в тот небольшой круг людей, которым я позволяю принимать решения самостоятельно. Поэтому я и спрашиваю, может, даже советуюсь. Вот смотри: потанцуешь со мной? Видишь, это вопрос. Губы Гермионы вздрагивают, и она их спешно облизывает. Это шутка, или он и впрямь ждет ответа от нее? Грейнджер даже не замечает, как задает этот вопрос вслух, отчего Волдеморт смеется грудным смехом Гарри и кивает ей, вставая с подлокотника дивана. Она вскидывает голову, рассматривая упрямое волевое лицо друга, такое непривычное без круглых очков с вечно треснувшей линзой. Волдеморт в обличье Гарри больше не улыбается, а лишь тянет ее в центр пустого кафе, пока из все еще включенного телевизора льется какая-то приятная песня, где солист с теплотой вспоминает прошлое. Похоже, после дурацких новостей наступила музыкальная пауза. У кафе «Гермиона» — дощатый пол, который чуть поскрипывает под ногами, а от множества кашпо с улицы тянет сильным цветочным ароматом. Кажется, распустился мирабилис, а может, и ночная фиалка. Цветочный запах смешивается с кофейным и совсем немного — с сандаловыми нотами, исходящими, очевидно, от Волдеморта. Он берет ладонь Гермионы в свою, в то время как другую располагает на девичьей талии, притягивая волшебницу к себе ближе. «Слишком близко». Волдеморт ведет умело, играючи, но властно — пожалуй, он все так делает. Гермиона растворяется в его объятьях, наслаждаясь моментом. Моментом, созданным им специально для нее. Могла ли она еще месяца четыре назад, в мае, подумать, что этот человек способен сделать ее такой счастливой? Что он вообще способен на что-то, помимо боли и ужаса? Гермиона кладет голову на его грудь. Сильное и, как раньше она думала, черное сердце гулко бьется в чужой груди под крепким корсетом из ребер. — Спасибо тебе. Она выдыхает это, вкладывая в свои слова всю ту бурю эмоций, что клубком змей шевелится у нее в душе: нежность, благодарность, страх, сомнения. И какое-то еще чувство, ей пока непонятное и пугающее. Танцевать в объятьях Гарри, понимая, что перед ней совсем другой человек, немного неловко. И Гермиона абсолютно искренне признается самой себе: она желает, чтобы истинный облик мага поскорей вернулся. Она желает возвращения чудовища — чудовища, который так нежен с ней. — За что ты вновь благодаришь меня? — За сегодня. И за подаренную надежду, что все будет хорошо. — Оно и будет, Гермиона. Та поднимает голову, отрываясь от твердой груди. Голос Волдеморта — патока, затянутая в шелка и бархат. Гермиона невольно опускает глаза на его губы, но до того, как мысль успевает сформироваться в ее голове, маг несколько резко отстраняет ее от себя. — Сейчас это будет лишним. Она удивленно заглядывает в зеленые глаза. Волдеморт напряжен. — Но… — Иди спать, Гермиона. Слова больно бьют наотмашь. Кажется, отвесь он ей сейчас пощечину — было бы лучше. Гермиона убирает руки с чужих плеч и, не оборачиваясь, взбегает по лестнице на второй этаж, шумно захлопнув за собой дверь и не боясь разбудить родителей. Оказавшись в комнате одна, она, не раздеваясь, падает на кровать, заклиная себя не плакать.***
Бренди больше ему не нравится. Волдеморт отставляет бокал и выключает телевизор, бросая невербальные чары на диван, меняя цвет обивки с омерзительно-желтого на зеленый. Так-то лучше. Девчонка наверняка смущена и расстроена. Он поправляет узел галстука, ослабляя тот. Чары, улучшившие зрение Поттера, начинают спадать, и взгляд становится расфокусированным. Подумать только, она чуть не поцеловала его. Хотя… разве Волдеморт хотел этого меньше? Что он вообще нашел в ней — в худой семнадцатилетней маглорожденной девице? Силу Аджамбо, конечно. И больше ничего. «Но ты ее не поцеловал только лишь потому, что находился в обличье Поттера и не желал, чтобы она целовала тебя в чужом облике», — услужливо шепчет подсознание, и Волдеморт приманивает к себе из бара початую бутылку виски. Об этом он, пожалуй, подумает в другой раз.***
С опушки у кромки Запретного леса открывается прекрасный вид на палаточный лагерь маглов, напоминающий непрестанно гудящий улей, полный грязных поганых ос. Сравнение с пчелами тут не подходит: пчелы благородные, а маглы… они ведь не лучше животных. Беллатриса раскидывает подол платья вокруг себя, поправляет на нем складки и воланы, но все равно чувствует себя нервной и неудовлетворенной. Она сидит прямо на сырой земле с пожухлыми кочками травы и с уникальным видом на захирелую халупу остолопа Хагрида, пока уродливые маглы у нее под ногами строят планы по уничтожению ее мира. Может спалить их всех к дракклам? Запустить в них Адским пламенем. Это будет весело — наблюдать, как эти людишки будут гореть, бегая и визжа, как кучка грязных свиней. И поделом, что пламя потом на открытой местности будет практически невозможно остановить. Сгорят палатки маглов, сгорят их железные уродливые коробки, а потом сгорит и Запретный лес, хижина Хагрида и, наконец, Хогвартс. Возможно, даже со всем нечистым скотом внутри. Ведьма закидывает голову наверх, отчего злые слезы, щекочущие глаза, не выливаются наружу, застревая где-то меж ресниц. Когда она в последний раз плакала? В шесть, когда гаденышу Сириусу купили метлу, а ей нет? На место слезам приходит злость, словно кто-то там наверху переключает калейдоскоп эмоций. А, может, эта злость не приходит, а возвращается? Разве не этой дикой ярости Лестрейндж полна уже сутки? Жгучая ненависть бурлит в ее венах. Уничтожить. Разорвать. Убить их всех! Эти желания набатом стучат в черепной коробке, бьются в висках, как надоедливая мушка об стекло. Тук-тук-тук. Беллатриса вновь поправляет воланы платья, но нервоз становится невыносимым, удушающим, и она начинает трясти ни в чем неповинный подол, тянуть его и рвать, рыча и крича, как раненый зверь. Крик переходит в оглушительный визг. Ведьма хватается руками за волосы, вырывая их клоками, царапает длинными ногтями землю рядом с собой и стучит ногами. Ее тело заваливается на бок, пока она бьется в истерике, и Беллатриса даже не чувствует, как катится с пригорка по траве вниз, пока не слышит чей-то окрик. У нее, наверное, все лицо в земле, а в волосах — трава и листва, думает ведьма, но ей плевать. Убить. Растерзать. В ушах к надоедливому «тук-тук» примешивается голос Шарлот. Где сейчас медсестричка? Белла не уверена, но, кажется, она ее все-таки убила после того, как пытала Круцио несколько часов к ряду. На что Пожирательница надеялась? Что тупая девка ошиблась или действовала по указке какого-нибудь ублюдка Поттера? Перед глазами все расплывается, и Беллатриса уже не видит, как к ней бежит какой-то человек, ничтожество, пораженное ее внешним видом и поведением. Вместо этого Лестрейндж кажется, что Шарлот стоит рядом и шепчет ей на ухо, заливаясь смехом: — Установить, кто проклял твое чрево спустя столько лет невозможно, дорогая, но благо есть зацепка. Зацепка! — Твоя метка на руке, эта уродливая змея, выползающая из черепа. Отличительный знак Пожирателя смерти, тупая ты курица! — Магия на твоем чреве и заклинание, создавшее метку, схожи как близнецы. Но ведь меткой ее наградил Темный Лорд! Это великая честь! — Значит, это твой милорд проклял тебя и от этого ты потеряла ребенка, — хохочет Шарлот в самое ухо, и Беллатриса воет от ярости и ненависти. — Лгунья! Круцио! — в исступлении кричит Лестрейндж, поражая заклинанием вместо призрачной Шарлот подбежавшего к ней на помощь волшебника. Мужчина истошно кричит и бьется в конвульсиях, пока Беллатриса нещадно пытает его, снимая и накладывая чары вновь и вновь, как заведенная. Уничтожить. Убить! — Прекратить это! Даже сквозь крик барахтающегося на земле волшебника Беллатриса слышит и признает этот ледяной голос. Метка на руке ворочается и скулит, даром что там змея, а не псина. Ведьма фурией разворачивается к Темному Лорду, бесстрашно встречая его нечеловеческий взор. «Надо спросить его, пусть лично признает, пусть объяснит или опровергнет. Он не мог с ней так поступить. Только не он. Только не с ней», — из последних сил пытается разумно рассуждать подсознание Беллатрисы, но все летит к мантикоре в задницу, когда появляется она. Волдеморта в Хогвартсе не было около суток — Лестрейндж узнавала. «Занят», — заявил Руквуд. «Чем-то важным», — решила Беллатриса. Но вот сейчас повелитель стоит здесь, напротив нее, аккурат около хижины Хагрида. Полы его черной мантии развеваются на ветру, а в красных глазах, глубоко посаженных в больших глазницах лысого черепа, зияет ярость, направленная на нее, верную последовательницу. Но не это самое ужасное, не его злость, а его новая карманная зверушка. Грязнокровка Грейнджер выглядывает из-за плеча милорда и со взглядом полным осуждения и неприязни смотрит на нее — подумать только, Беллу, чистокровную ведьму рода Блэк! Точно как в одном из сотен кошмаров, мучавших ее по ночам. Кровь закипает, и Лестрейдж уже не в силах это контролировать. Без предупреждения она кидает Круцио в девчонку.***
Они телепортируются с того же пустынного пляжа, на который и прибыли в Мельбурн. Волдеморт принимает свой настоящий, уже ставший привычным образ заранее и, достав из кажущегося бездонным кармана мантии порт-ключ, протягивает его Гермионе. На его раскрытой ладони лежит сестра-близнец той булавки, с помощью которой они перенеслись сюда. Гермиона подходит к магу и делано равнодушно кладет свою маленькую ладошку в его: большую и холодную. Не позволяя себе ни взглядом, ни голосом выдать свое внутреннее состояние, она с прохладцей интересуется: — Как скоро сработает порт-ключ? Но стоит ей это произнести, как булавка загорается, за долю секунды накаляясь в ладони Волдеморта, и знакомый крючок в районе пупка затягивает Гермиону внутрь водоворота, где ее крутит и словно пропускает через длинную тонкую трубу. Пара минут этой ужасной центрифуги — и их выбрасывает на землю. Точнее, выбрасывает Грейнджер, а Волдеморт, в своей манере, изящно приземляется на ноги, не выглядя при этом запыханным или даже взбудораженным. Подобное кажется Гермионе забавным, но, прежде чем та успевает это как-то прокомментировать, воздух разрезает надрывный крик. Она озирается по сторонам в поиске несчастного и легко находит: покрасневший волшебник в уже сбитой до самой груди мантии, так что видно исподнее, корячится на земле, завывая и царапая пальцами землю. Губы мужчины в крови — возможно, от боли он прикусил себе язык. — Прекратить это! — громогласно велит Волдеморт рядом с ней. Над мечущимся в агонии волшебником стоит взъяренная Беллатриса с растрепанными наэлектризованными волосами и грязным, перепачканным чем-то лицом. На ней — сбитое потрепанное платье с рваным подолом, но весь неприглядный внешний вид теряется на фоне горящих чистым не замутненным безумием глаз. Кажется, в ее черных омутах тонет все вокруг: зелень Запретного леса, покосившаяся хижина Хагрида, корчащийся от боли у ног Лестрейндж волшебник и она сама, Гермиона. Но Пожирательница в своем приступе сумасшествия не замечает ничего, в том числе и приказа своего повелителя. Она смотрит лишь на Гермиону немигающим взглядом раненого зверя — хищника, готового к нападению. И хищник нападает. Беллатриса вскидывает палочку. Не ту — согнутую, как коготь, которую Гарри отнял у нее в Малфой-мэноре и которая сейчас бесполезным грузом покоится в кармане Гермионы, — а другую, новую, но от этого не менее смертоносную. — Круцио! — визжит Беллатриса, захлебываясь, и смеется. Этот лающий смех до дрожи напоминает Гермионе Сириуса. — Конвексум! — отражает заклинание Лестрейндж Волдеморт, накрывая Гермиону мощным энергетическим куполом. Тот сверкает и переливается, пока красный луч пыточного заклинания, словно разряды молнии, таранит защиту. — Угомонись! — Ни за что! Почему эта падаль рядом с вами?! ПОЧЕМУ?! — Беллатриса кричит так, что, кажется, будь на ее месте сейчас Гермиона, она бы сорвала голос. — Круцио! Волдеморт вновь отбивает пыточное, но в его движениях нет легкости и изящества. Словно он впервые на памяти Гермионы не шутливо играет, а сражается по-настоящему, но не из-за выдающихся способностей противника, а из-за того, кто его противник. — Прекратите ее защищать! Я все знаю! — вновь визжит Лестрейндж. Маг под ее ногами, которого она только что пытала, приходит в чувства и пытается на четвереньках отползти подальше, но сделать задуманное не успевает. — Авада Кедавра! Зеленый луч с ядовитым шипением приземляется меж лопаток волшебника — и Гермиона кричит: от неожиданности, словно до сих пор она не понимала серьезности происходящего, от страха перед чистейшим сумасшествием Блэков, от горя за безвинно погибшего человека. От непривычки, ведь смерть это не то, к чему можно привыкнуть. Безымянный волшебник умирает в считанное мгновение, но Беллатриса больше не хохочет. Алые губы на ее бледном лице дрожат, когда она гораздо тише, чем раньше, произносит: — Я знаю, что ты сделал со мной, Т-Том, — очевидно, ей непривычно произносить давно запретное имя милорда, но Гермиона отмечает это лишь краем сознания. — Ты убил моего ребенка. Мое дитя мертво из-за тебя и твоих непомерных амбиций! Моя и без того пустая жизнь опустела окончательно благодаря тебе! Гермиона не понимает, о чем говорит Беллатриса, ее просто трясет. Она все еще сидит на земле, где оказалась после перемещения порталом, и чувствует, как в груди собирается отвратительный ком. — Успокойся, — вновь велит Волдеморт, но тщетно: Беллатриса сейчас не в том состоянии, чтобы воспринимать приказы и дрожать от страха перед повелителем. Раненый зверь бесстрашен и безрассуден. — Как ты мог так поступить со мной? Я была верна тебе, я была готова умереть за твои идеи! Я приняла Азкабан с честью во славу Темного Лорда, а ты лишил меня единственного ценного в моей жизни! — и она дикой фурией отворачивается от своего повелителя в сторону Гермионы. — Значит, я теперь заберу что-то важное у тебя. Грязнокровка же по какой-то причине ценна для тебя, не так ли? Ну что ж… Авада Кедавра! Все, что успевает сделать Гермиона после этих слов, — судорожно вздохнуть. Ее ничто не спасет: от смертельного заклятия не существует защитного заклинания. Единственный человек в истории, выживший после Авады Кедавры, — Гарри Поттер, но Гермиона мало напоминает черноволосого мальчишку со шрамом на лбу. Она, скорее, маленькая напуганная смертница, с расширенными глазами смотрящая своей погибели в лицо. Зеленый луч неумолимо приближается к ней, когда ужасающий крик Волдеморта разрывает мир Гермионы на до и после. — НЕТ! И Гермиону сдергивает с места, утаскивая в другую сторону площадки: та практически кубарем летит, вспахивая землю, куда-то к хижине Хагрида. Хватая ртом воздух и слыша стук сердца в ушах, она запоздало понимает, что только что произошло: Волдеморт применил к ней манящие чары, оттащив с пути смертельного луча Авады Кедавры. Из миллиарда бесполезных способов спасения Волдеморт за считанные секунды нашел единственный верный. Гермиона оглядывается назад. Аура Лорда напоминает бездну самой преисподней: она трепещет позади, беснуется и рвется наказать и разорвать все живое. Магия его — черная гончая ада, напряженная донельзя и готовая сорваться по малейшему приказу господина. Но Беллатриса, в отличие от Гермионы, этого не знает и не видит; Пожирательница не осознает смертельной опасности, притаившейся в шести-семи футах от нее. И она совершает роковое: провоцирует, срывая последний барьер. — Авада… — начинает ведьма, но закончить не успевает. Из палочки Волдеморта вырывается одно из самых страшных заклинаний в истории магии: беспощадное, непреклонное и до безумия прожорливое. Ужас в глазах Беллатрисы сталкивается с мгновенным осознанием: это конец. Шанса спастись нет. Даже Авада Кедавра оказывается не столь ужасна, как Адское пламя, лавиной накрывающее Беллатрису Лестрейндж, в девичестве Блэк, самую верную и преданную соратницу Волдеморта. Ведьма вспыхивает как спичка. Ее невероятная копна волос, черное платье с рюшами и новая палочка, которой она хотела убить Гермиону, — все это загорается в мановение ока, превращая женщину в живой столб огня. Она истошно кричит. Этот надрывный звук погибающего в муках человека отрезвляет Грейнджер, и та в исступлении кидается вперед, к своей несостоявшейся убийце. Она уже вскидывает руку, дабы стихийно заклинанием, подобным Агуаменти, залить горящую Лестрейндж потоком воды, но не успевает. Волдеморт делает пас рукой, и Гермиона, вновь перекувырнувшись в воздухе, отлетает к хижине Хагрида, больно ударяясь спиной о каменную стену, и со вздохом сползает вниз. Только заживший затылок, которым она еще вчера стукнулась о камень в Мельбурне, вновь отдает пульсирующей болью. Под истошный визг погибающей Беллатрисы и сквозь пелену слез она смотрит на Волдеморта. Он ужасен. Бледное жестокое изваяние в раздуваемой ветром черной мантии, за спиной которого продолжает бесноваться непроглядная мгла. — Единственный способ остановить бешеную собаку — усыпить, — зловеще шипит Лорд и, перед тем как развернуться к Гермионе спиной и уйти, добавляет: — Не смей мне показываться на глаза. И он оставляет ее на поляне одну. Беллатриса уже умолкла, навсегда. Беспощадное Адское пламя от ее тела расползается дальше — Волдеморт не пожелал его потушить перед уходом. Гермиона неверяще осматривает все вокруг: это не может быть правдой! Просто не может! Почерневшее скукоженное тело Лестрейндж, пляшущие языки Адского пламени, нетерпеливо облизывающие поляну, свернувшийся в позе эмбриона убитый Беллатрисой волшебник, и она сама, Гермиона, чудом оставшаяся в живых. Прикрыв на мгновение глаза, она, еще не осознавая до конца произошедшего, чувствует, как ее мутит от боли в затылке и от тошнотворно-сладкого запаха горелой плоти. Где-то вдалеке, за чертой защитного купола Хогвартса, раздается звук взрыва магловского снаряда. Добро пожаловать в Британию, Гермиона.