Все Твои Пустые Слова

You said you were in love with me Both of us know that that's impossible… Ты сказала, что любишь меня, Мы оба знаем, что это невозможно… — Песня “All My Little Words” группы The Magnetic Fields. 1 Когда это происходит впервые, Илья практически пропускает всё мимо ушей. Всё равно бо́льшую часть времени половина слов Наполеона является для него не более чем фоновым шумом, особенно когда тот ноет, а именно этим он и занимается прямо сейчас. Уже по меньшей мере десять минут он бурчит из-за этого сейфа, время от времени прерываясь лишь для того, чтобы внимательно прислушаться к внутреннему механизму на пару секунд. Возможно, Илье стоило засечь время этой конкретной попытки взлома, потому что должен же существовать какой-то временной рекорд, в плохом смысле этого слова. Пригодилось бы для следующего раза, когда Наполеон начнёт насмехаться над его жучками, оружием или чем-нибудь в той же мере нелепым, что совершенно его не касается. Однако в данный момент у Ильи есть дела поважнее, которым стоит уделить внимание. Со своей позиции у входа в кабинет он прекрасно слышит, что в здании прибавилось наёмников. И эти, без сомнения, будут вооружены получше, чем те охранники, которых они вырубили ранее. Илья не хочет проверять. – Поторопись, Ковбой, – рычит он, переключая внимание на обойму в пистолете. Шесть патронов. Этого явно не хватит. Брошенная им фраза предсказуемо возвращается ему недовольным вздохом: – Я работаю так быстро, как могу, – сквозь зубы отвечает Наполеон. Всё его внимание сконцентрировано на каком-то приборе, что он притащил с собой и сейчас поворачивает на нём небольшое колёсико то в одну, то в другую сторону в абсолютно непостижимом для Ильи порядке. – Это, между прочим, не два пальца об асфальт, к твоему сведению. – Ты проверял комбинации? – рассеянно бросает Илья. Судя по звуку хлопающих дверей и тяжёлых шагов, наёмники проверили примерно половину первого этажа. – Код состоит из шести цифр, Большевик. Существует в буквальном смысле миллион возможных комбинаций. Так что нет, не проверял я никакие комбинации, – рявкает на него Наполеон в откровенно испорченном настроении. – А я и не предлагал, чтобы ты подбирал числа в случайном порядке, – идентично рявкает Илья в ответ. – Ну, если у тебя есть идеи, то я весь во внимании. Илья задумывается на несколько секунд. Должно же быть что-то, несмотря на явный скептицизм Наполеона. В тишине раздаётся лишь тихое тиканье тумблеров в сейфе, приглушённый мат Наполеона и топот поднимающихся по главной лестнице наёмников. – Попробуй день рождения его дочки, – внезапно говорит Илья. – Двадцать два, десять, шестьдесят один. – Откуда ты… хотя знаешь что, забей, конечно, ты рандомно знаешь день рождения дочери нашего объекта, – фыркает Наполеон. – Как ты можешь не знать? – Это было в его деле, Ковбой. – И надо было тебе тратить время и запоминать эту незначительную… Ха! Сработало! Боже, я люблю тебя, Большевик. Илья резко поворачивает голову, совершенно позабыв про наёмников, быстро приближающихся к их местоположению, но Наполеон, кажется, совершенно не заметил, что именно только что сказал. Или, по крайней мере, ему совершенно плевать. Он уже достаёт документы из сейфа и прячет их в куртку вместе со своим наспех собранным набором для вскрытия замков. Илья лишь наблюдает, потрясённый, как Наполеон вытаскивает пистолет из кобуры на плече, проверяет обойму и вставляет её обратно. – У меня десять патронов. У тебя? А у Ильи, похоже, отказал голос. Он же не… Нет, Наполеон же не на самом деле… – Большевик? Всё нормально? – Ты только что… – задушенно выдавливает Илья. Краем сознания он отмечает звук от тяжёлых ботинок, раздающийся со стороны коридора за спиной. Наполеон в замешательстве сводит брови: – Открыл сейф с твоей помощью, да, я знаю. Я бы попросил тебя не использовать это против меня, но мы оба знаем, что это будет бесполезно. А теперь, мне бы не хотелось сегодня играть роль мишени, так что я предлагаю нам убираться отсюда, – он делает шаг в сторону стеклянных дверей и вглядывается в ночную темноту. – Как ты относишься к прыжкам с балкона? Илья в буквальном смысле встряхивается, чтобы скинуть с себя оцепенение, радуясь, что Наполеон больше на него не смотрит. Точно. Совершить побег – сейчас. Подумать о том, что только что произошло… никогда. Именно. Ему нравится слово “никогда”. 2 “Никогда”, к сожалению, сокращается до нескольких недель, и на этот раз у него даже есть свидетельница. Они втроём торчат в этой слишком маленькой штаб-квартире в Маракайбо уже почти неделю, скучая за наблюдением в ожидании, пока наркоторговец, за которым они следят, соизволит выйти из своего поместья. Как ни печально, вышеупомянутое поместье гораздо просторней и несомненно приятней двухкомнатной квартирки, и их наркоторговец не особо горит желанием его покидать. Они все понемногу начинают сходить с ума. Илья не сомневается, что именно это служит объяснением временного помутнения рассудка со стороны Наполеона (Илья мог бы поверить, что помутнение рассудка произошло с его стороны, что у него просто начались слуховые галлюцинации, однако, опять же: свидетельница). После того как Габи в пятый раз разобрала и собрала обратно почти все приборы для слежки в их владении, а Илья в седьмой раз почистил всё своё оружие – и то оружие Габи и Наполеона, до которого сумел добраться – Наполеон всё же берёт на себя ответственность постановить, что им нужно разделиться и сделать перерыв или заняться хоть чем-нибудь, помимо похода в продуктовый на углу. Илье не нужен “перерыв”. Илье хорошо и здесь, на своей работе. – Это плохая идея. Что, если объект решит выйти, когда кого-нибудь из нас не будет? – возражает Илья, пялясь на пистолет Наполеона. Он определённо может стать ещё чище… Наполеон прищуривается и хватает свой пистолет, как будто ему удастся найти в этой квартире место, где Илья до него не доберётся. – Ты возьмёшь с собой новый коммуникатор. Если не уйдёшь дальше пяти миль, мы сможем с тобой связаться. – Ага, только к тому времени, как я вернусь, объект уже скроется. Ни за что, Ковбой. Его возражения пролетают мимо ушей Габи и Наполеона, которые в течение следующих пары дней ежедневно уходят на несколько часов, чтобы… заняться чем-то. Илья не спрашивает. Они согласились выходить по очереди, и Илья не представляет, что такого может быть замечательного в том, чтобы бродить по незнакомому городу в одиночку. Хотя после этого они оба возвращаются с посвежевшими и радостными лицами и обсуждают то кафе, то магазины, то какой в это время года чудесный пляж. Пляж. Ну серьёзно… – Тебе правда нужно выбраться отсюда, Большевик, – говорит однажды Наполеон за ужином, когда Габи возвращается с прогулки. – Ты становишься немного дёрганным. Илья бросает на него убийственный взгляд через стол и с размаху вонзает вилку в какую-то пасту, которую Наполеон готовил практически весь день, и которая не имеет никакого права быть настолько до безобразия вкусной. Глупейшее, бесполезное расточительство как времени, так и денег на дорогостоящие ингредиенты, которые Наполеон принёс из более элитного магазина, чем тот, что ближе всего к их штаб-квартире. Именно так он и сказал, пока Наполеон готовил, но американец лишь ухмыльнулся в ответ, запихнул ложку соуса ему в рот и ослепительно улыбнулся, когда Илья не смог сдержать низкого стона наслаждения, что вырвался у него из горла. – Я не дёрганный, – рычит он. Наполеон многозначительно переводит взгляд на его ногу, которая трясётся под столом. Илья моментально перестаёт и сжимает зубы. – Ты всегда выводишь из себя всех своих напарников? – Я просто люблю тебя, Большевик, – говорит Наполеон, ухмыляясь ему. Он поднимает вилку и указывает ей в сторону Ильи. – Я говорил тебе, что я всегда лучше работал один. После этого он снова поворачивается к своему ужину, так что, к счастью, не видит то, как Илья уставился на него. Габи, однако, всё видит. Она довольно очевидно кашляет и резко пинает Илью по ноге, её глаза совершенно явно спрашивают: какого чёрта? Если бы Илья знал. На долю секунды он думал было, что, возможно, Наполеон просто решил начать говорить своим напарникам, что любит их, и что, возможно, Илья просто ещё ни разу не слышал, как он одаряет этой фразой Габи. Но, судя по реакции их напарницы, дело тут не в этом, и Илья понятия не имеет, что ему делать с этим знанием. Ему нужен свежий воздух. Ему нужно выбраться отсюда. – Я ухожу, – объявляет Илья и скрипит ножками стула по деревянному полу, резко поднимаясь из-за стола. Наполеон поднимает на него взгляд и в недоумении склоняет голову набок, явно ничуть не осознавая, какой беспорядок устроил в голове у Ильи. – Что, сейчас? – Ты хотел, чтобы я развеялся, а теперь жалуешься, что я ухожу? – Ладно, ладно, – говорит Наполеон, поднимая ладони в примирительном жесте. – Не загуливайся допоздна. Габи догоняет его почти у дверей и хватает за предплечье, когда он набрасывает куртку. – Эй, это что сейчас такое было? – Ты меня спрашиваешь? – рычит он немного злобнее, чем намеревался. – Это ведь не я… – Илья обрывает предложение, потому что не может озвучить, что именно делает Наполеон. Покачав головой, он делает глубокий вдох и осторожно отлепляет от своего локтя её руку. – Я уверен, что Соло просто ведёт себя как Соло. Он много чего говорит, это ничего не значит. Хотелось бы Илье, чтобы это прозвучало хоть немного убедительно. 3 Вообще-то, может, не так уж он и неправ. То, что Наполеон говорит эти слова в шутку, звучит гораздо логичней, чем любое другое объяснение. К этому времени Илья уже выработал иммунитет к большинству его подначек и шуточек, поэтому тот просто повышает ставки. Ищет новые пути подействовать Илье на нервы и вывести из себя, как он любит. Хорошо, правда, есть один аспект, который однозначно убедил бы Илью, но который отсутствует в общей картине – злорадство. Эти слова произносятся без того дерзкого самодовольства, что искрит в глазах Наполеона, когда он в особенно игривом настроении. И всё же. Это однозначно шутка. Нет ни единого шанса, что Наполеон действительно говорит эти слова всерьёз. От данного умозаключения игнорировать их должно стать легче, легче пропустить мимо ушей. Но эффект почему-то оказывается другим. В следующий раз, когда Илья слышит эту фразу, он лишь сильнее убеждается в своей гипотезе, что она нацелена рассердить его. Они находятся в Осака с миссией выяснить истинную природу некой секретной информации, располагаемой учёным, с которым Илья пересекался несколько лет назад на одной операции КГБ. К сожалению, за эти годы тот, похоже, успел познакомиться с якудза. Сказать, что это усложняет положение, это ничего не сказать. Дополнительное давление заставляет их пререкаться больше обычного. – О, да бога ради, – фыркает Наполеон. – Мы действительно будем сейчас это обсуждать? Да все факты говорят, что это я должен туда идти. Я привлеку к себе гораздо меньше внимания, и ты это знаешь. – А мне плевать. Игараси мой связной, так что я буду с ним говорить, – отвечает Илья тоном, не оставляющим места для возражения. Не то чтобы это мешает Наполеону продолжить спорить: – Даже если существует шанс, что он помнит тебя и при этом ещё и до сих пор готов делать тебе одолжения, это не превалирует над вероятностью того, что тебя прикончат его сообщники. Ты даже по-японски не говоришь! – Мне и не нужно, – говорит Илья. Это не особо имеет значение, потому что у Ильи уже есть пропуск в клуб, и если Наполеон считает, что сможет забрать его, то он глубоко ошибается. – Я отправлюсь туда с твоей поддержкой или без неё, Ковбой. Если ты хороший напарник, то прикроешь меня на случай, если якудза поведут себя недружелюбно. Он умалчивает тот факт, что его прошлое взаимодействие с Игараси и является причиной того, почему он не хочет отпускать туда Наполеона. Что-то в этом человеке всегда сбивало Илью с толку, хотя он никогда не мог сказать конкретно, в чём дело, и у него определённо не было никаких доказательств, подкрепляющих его недоверие. Теперь же Илья осознаёт, что не может вынести мысль о том, как Наполеон отправится на встречу один, а он будет просто наблюдать со стороны. Не то чтобы он не доверяет профессионализму Наполеона – логически он понимает, что Наполеон более чем способен постоять за себя, и да, скорее всего, было бы лучше выбрать его вместо Ильи для этого задания – но он просто… переживает больше обычного. И углубляться в эти чувства у него нет особого желания. Наполеон прожигает его взглядом, и Илья видит, как играют его желваки, пока он сжимает зубы. – Боже, иногда ты такой упрямый гандон, – рычит он, хватая со стола бинокль и пистолет, и раздражение сквозит в каждом его движении. – Повезло тебе, что я люблю тебя, Большевик. На этот раз руки Ильи застывают посреди завязывания галстука. Наполеон очевидно бесится и пытается задеть его любыми способами, и эта мысль рождает всплеск раздражения у него внутри. Он хочет огрызнуться, что это не шутка, что Наполеон не может так бесцеремонно произносить подобные вещи, что кому-нибудь от них будет больно. Последняя мысль заставляет его остановиться. Кому именно будет больно? Нелогично предполагать, что это будет Наполеон, раз уж именно он изначально разбрасывается такими словами. Возможно, если бы Наполеон разбрасывался ими совсем уж беспорядочно, то да, но насколько знает Илья, это не так. Да, он флиртует с секретаршами в А.Н.К.Л. и постоянно называет Габи “дорогая”, но признания в любви, кажется, ограничиваются одним лишь Ильёй. Поэтому на самом деле нет никакого риска, что кому-нибудь будет больно, если Наполеон станет говорить то, что на самом деле не имеет в виду, потому что Илья определённо точно не станет этим человеком. 4 – Ты поговорил с ним об этом? – нежданно-негаданно однажды спрашивает Габи. В Будапеште тёплый денёк, и они вдвоём сидят в кафе, пользуясь недолгим затишьем между миссиями. Наполеон отправился по своим неизвестным делам, касательно которых он не предоставил никакой информации, а Илья и не спрашивал. Вообще-то, он бы предпочёл наслаждаться отдыхом, не думая об американце или тех словах, но, похоже, передышка подошла к концу. – О чём? – отвечает он вопросом на вопрос. Она прищуривается. Илья знает, о чём она, и она знает, что он знает. – Не включай дурачка. – Не о чем здесь разговаривать, – фыркает он, многозначительно открывая газету и возвращая своё внимание новостям. Габи скептически хмыкает, не собираясь сдаваться. Илья не понимает, почему она поднимает эту тему сейчас – прошло несколько месяцев с Маракайбо, и она не может знать о том, что произошло в Японии перед клубом. – Это было только раз, – врёт он. – Просто оговорка. Он не говорил это всерьёз. – А ты хочешь, чтобы он говорил это всерьёз? Это… это не тот вопрос, которого он ожидал. – Это не имеет значения, – говорит Илья, не думая. Возможно, этот уход от ответа раскрыл слишком много, и брови Габи взлетают к линии роста волос. – Ты хочешь, – изумляется она. – Конечно, нет, – огрызается он. – Ты ведёшь себя глупо. – Илья… Илья перебивает её, прежде чем она успевает продолжить: – Мы не будем об этом разговаривать. Это абсолютно непрофессионально. К его лёгкому удивлению, она действительно оставляет эту тему. К его сильному удивлению, его разум нет. Мюнхен. Гавана. Варшава. Осло. Город за городом, миссия за миссией. Не то чтобы он много об этом размышляет – он не позволяет себе этого, по крайней мере, не напрямую – но вопрос Габи застревает на задворках его сознания. Хочет ли он, чтобы Наполеон говорил это всерьёз? Его инстинктивная реакция именно такая, какую он показал Габи: абсолютно нет. Существует столько причин, почему подобным чувствам нет места в их профессии. Даже Наполеон, будучи таким кошмарным агентом, это знает. Чувства – это ничто другое, как опасность. Они приводят к глупым решениям на службе. Поэтому нет, Илья не хочет таких сложностей в их отношениях, которые и без того уже бо́льшую часть времени слишком сложные на его вкус. Только вот Илья не идиот. Он знает, что чувства практически невозможно контролировать. И также он знает, как реагировал каждый раз, когда Наполеон произносил эти слова, особенно в самом начале. Сердце в горле, шок и неверие, нечто, что он может назвать страхом (в другом контексте, конечно, определённо не тем страхом), и, возможно, глубоко внутри, немыслимое – немыслимое – желание. Эти слова бесспорно влияют на него, но, может быть, дело именно в этих словах. Возможно, не важно, кто именно их произносит. В Осло Илья зажимает Габи в углу их совместного номера, когда Наполеон выходит пополнить припасы. – Эй, Механик, мне нужна твоя помощь, – говорит он, хотя судя по выражению её лица, выходит у него более взволнованно, чем он намеревался. – Конечно, что угодно, – с готовностью соглашается она. – Скажи, что любишь меня, – выпаливает он, прежде чем успевает переубедить себя. Габи странно на него смотрит, и он зажмуривает глаза и кривится на это. – Пожалуйста, не… – Всё нормально, Илья, – ласково говорит Габи и опускает ладонь ему на руку. – Я люблю тебя. Илья распахнул глаза и уставился на неё. Он чувствует себя… никак. Нет, это неправда. Он чувствует тепло, и нежность, и желание защищать – это то, что он обычно чувствует рядом с ней. Он чувствует себя... – ...в роли дебильного старшего брата, которого у меня никогда не было, – продолжает она и дарит ему ухмылку. Смех пузырится у него в груди, и он притягивает её в объятие, сжимая чуть крепче необходимого. – Ай, отпусти меня, придурок! – смеётся она, пытаясь выбить его из равновесия. Десять минут спустя Наполеон возвращается в номер и находит их посреди борьбы. Габи застывает с копной волос Ильи в кулаке, сидя у него на спине и обвивая его ногами, словно обезьянка. Кофейный столик перевёрнут, и диванные подушки разбросаны по комнате. – Ей-богу, я оставил вас вдвоём на двадцать минут, – фыркает Наполеон, пытаясь глядеть на них с разочарованием, но у него не выходит. – В этот раз я не собираюсь прикрывать вас перед Уэйверли, если потребуют компенсацию ущерба. Только гораздо позже, вечером, Илья вспоминает, что попросил Габи сказать ему, что она любит его, не просто так. И… ну, похоже, это в самом деле имеет значение, кто именно говорит эти слова. Илья не понимает, чувствует он себя от этого лучше или нет. Что он чувствует, так это бессонницу, поэтому он встаёт с кровати и выходит в гостиную. Он намеревается сделать себе кружку чая и поиграть в шахматы, чтобы отвлечься, но вместо этого находит Наполеона, сидящим в одном из кресел и читающим газету. На нём до сих пор костюм, в котором он был днём, что означает, что его напарник ещё даже не пытался лечь спать. Это беспокоит Илью по нескольким причинам, и в последнюю очередь из-за того, что им завтра идти на задание, а значит нужно хорошо выспаться. – О, привет, Большевик, – говорит он, когда замечает Илью. Он слегка склоняет голову с небольшой, мягкой улыбкой на губах, и Илья ощущает, как что-то внутри переворачивается, и это не так уж неприятно. – Ты не спишь. Почему? – хмуро спрашивает Илья. – Могу спросить у тебя то же самое, – парирует Наполеон, выгибая бровь. Илья лишь продолжает прожигать его взглядом, пока он не пожимает плечами: – Просто переживаю из-за задания, наверное. А ты? – Тоже. Наполеон фыркает со смешком и качает головой: – Ты уж извини меня, только мне с трудом в это верится. С каких таких пор ты стал переживать из-за заданий? – Могу спросить у тебя то же самое, – парирует Илья. – Справедливо, – пожимает плечами Наполеон. – И с чем это нас оставляет? Илья бросает взгляд обратно на свою дверь, думая, что его кровать с каждой секундой выглядит всё более привлекательно. – Ни с чем, наверное. Доброй ночи, Ковбой. – Что, уже уходишь? Могу предположить, что ты вышел сюда не просто так. – Передумал, – бурчит Илья. Наполеон не выглядит так, будто хоть сколько-нибудь поверил ему. – Я точно знаю, что вы с Габи сидите вместе, когда у неё приступы бессонницы. – Габи не так сильно отвлекает, – угрюмо обвиняет Илья. Он выходил сюда в надежде избежать мыслей о Наполеоне, так что последнее, что ему сейчас нужно, это сам Наполеон рядом, даже если тот ничего такого и не делает. Одно его присутствие начинает отвлекать Илью, и это очередная вещь, о которой ему не хочется думать. – Ай. Осторожно, я ведь могу подумать, что ты любишь её больше меня, Большевик, – дразнит Наполеон с одной из своих фирменных ухмылок на губах. – Я тебя не люблю, – машинально возражает Илья и моментально осознаёт с до противного отрезвляющей ясностью, что это ложь. Блять, это ложь. Вопреки всем доводам и логике, он полюбил Наполеона. Это никогда не должно было случиться, он никогда не должен был позволить этому случиться, но он позволил. – И ты тоже меня не любишь, – вяло добавляет он. Это слабая попытка увести разговор в другое русло от его собственных чувств, но она срабатывает. Наполеон театрально ахает с поддельным оскорблением, и если и существует какая-то искренняя реакция на слова Ильи, он исключительно хорошо её прячет: – Конечно, я люблю тебя, не говори глупостей. Эти слова вонзаются меж рёбер Ильи острым клинком, и несколько секунд он не может сделать вдох. Как это произошло? Как он умудрился влюбиться в этого бесячего, невозможного человека, который, без всяких сомнений, никогда не ответит на его чувства взаимностью? Потому что, в конце концов, в этом всё и дело, вот из-за чего признания Наполеона так болезненны: в них есть доля правды. Наполеон действительно неравнодушен к нему, так же как и к Габи. Несмотря на все их споры, несмотря на то, как они умудряются доводить друг друга до белого каления, как никто другой, каждый из них значит что-то друг для друга. У них запутанные, сложные и труднообъяснимые отношения, но они существуют, и они важны. Но Наполеон не вкладывает, и никогда не будет вкладывать, в эти слова тот самый смысл. Разве не это он доказал, превращая их в шутку? – Ковбой, я… – Не переживай, – легко говорит Наполеон, перебивая его. – Я знаю, что ты любишь меня в своей собственной манере, даже если, я уверен, ты умрёшь, если признаешь это вслух. Нет, беспомощно думает Илья, ты и понятия не имеешь. 5 Далеко не в первый раз миссия идёт не так, как они планировали, и к этому времени, спустя несколько месяцев совместной работы, их не так-то просто выбить из колеи. Однако эта миссия всё-таки сумела этого добиться. Возможно, дело было в том, что все они чувствовали себя изнурёнными после длинной череды миссий без продыха и перерыва; возможно, дело было в дополнительном давлении от работы с более опасными документами, чем они привыкли; возможно, виноваты были их противники, которые, казалось, знали каждый их шаг наперёд. Какой бы ни была причина, она привела их к потасовке, где безоружный Наполеон находился чересчур близко к врагу, чтобы Илья мог быть спокоен. Илья увидел блеск ножа буквально за секунду до Наполеона, но этого стало достаточно, чтобы он начал двигаться, даже не обдумав иной план действий. Позиции были кошмарными – он никак бы не смог выстрелить, не рискуя при этом напарником – поэтому на полной скорости рванул обезоруживать противника, повалив его на пол. Он не осознал, что у того имеется другой нож, пока этот нож не вонзился ему в бок. После этого воспоминания были немного размыты. Наполеон практически вытащил его на улицу, пока Габи побежала в другую сторону за автомобилем, который они оставили довольно далеко, не ожидая, что им придётся сбега́ть в такой драматичной манере. Он не знает, по какому принципу Наполеон выбрал квартиру, в которую вломился, помнит только то, что Наполеон оставил Илью стоять на довольно старомодной кухне, оперевшись на стол, и попросил не слишком сильно заливать его кровью, а затем куда-то исчез. Илья задирает водолазку и шипит, слыша, как Наполеон роется в ящиках какого-то бедолаги в поисках аптечки. Изучив рану получше, он приходит к выводу, что выглядит она не так уж плохо, как казалось в начале. Получить нож в пузо – это, конечно, невесело, но этот порез выглядит коротким и наверняка не таким глубоким, если так подумать. Нужно было просто пойти вместе с Габи к машине, но он знает, что его никто бы не послушал. Наполеон возвращается с бинтами и бутылкой какого-то неизвестного прозрачного ликёра. Он делает глоток и убирает руки Ильи с раны. – Антисептика нет, поэтому придётся довольствоваться этим, – говорит он, потряхивая бутылкой. Илья вырывает её из его рук и делает большой глоток – какой-то джин, как оказывается. Ликёр прожигает его глотку, но тепло в желудке быстро затмевается резкой болью, когда Наполеон выливает нехилую порцию ему на рану. – Что это такое было вообще? – бурчит Наполеон, не прерывая работы. Илья сжимает зубы, отчасти из-за боли, отчасти из-за злости от того, что ему приходится оправдывать не самый, на самом деле, разумный свой поступок. – Уж прости меня, что я пытаюсь оставить твои внутренности внутри тебя, Ковбой. – У меня было всё под контролем. И я знаю, что ты это знаешь. Так зачем рисковать? – Не знаю я зачем, ладно? – врёт Илья. Наполеон ничего не говорит, оборачивая вокруг Ильи бинт, и Илья не видит его лица в таком положении. Только практически закончив, он снова подаёт голос, низкий и грубый: – Слушай, я люблю тебя, но ты не можешь больше так поступать. Нет. Только не сейчас. После всего произошедшего сегодня, после того, как его ударили ножом из-за его идиотской, безнадёжной любви к этому человеку, Илья не потерпит, чтобы эти слова бросали ему в лицо подобным образом. Он просто не сможет. – Да хватит уже! – рявкает он, вырываясь из рук Наполеона и отходя на пару шагов. Конец бинта свисает вниз, и он хватается за него, прежде чем Наполеон успевает подойти к нему. Наполеон хмурит лоб и сводит брови: – Что хватит? – Разбрасываться словами! Говорить, что ты… – Илья не может договорить. Он не может произнести эти слова. Ему и не нужно – это более чем очевидно для них обоих, о чём идёт речь. Илья ожидает, что Наполеон засмеётся или скажет ему не реагировать так остро, а может даже бросит шуточное извинение “mea culpa” за то, что перегнул палку. Он никак не ожидает, что лицо Наполеона застынет, а тон его голоса внезапно заледенеет: – Что я что? – требует продолжить Наполеон. – Люблю тебя? Это настолько плохо? – Да! Да, это плохо, потому что ты ни к чему не относишься серьёзно. Потому что ты издеваешься надо мной, – обвиняет его Илья. – Издеваюсь?! Уточни как именно, Большевик, прошу, потому что я обязан это послушать! – Ты… ты понятия не имеешь, о чём говоришь, – запинается Илья. – Эти слова не шутка. Это важные слова. – Ты думаешь, я этого не знаю? – фыркает Наполеон, чуть ли не смеясь в неверии. Даже сейчас он не может отнестись к этому разговору серьёзно, и из-за этого Илья чувствует болезненный укол. – Нет, думаю, не знаешь. Не уверен, что ты вообще можешь это понять. Наполеон на секунду с удивлением распахивает глаза, прежде чем выражение его лица болезненно искажается. – Ясно, – говорит он сдавленным голосом. – Наверное, этого стоило ожидать, – и затем он выходит из комнаты, хватает свой пиджак со стула и выходит за дверь. Где-то глубоко внутри своего рационального мозга Илья знает, что ему стоит остановить его. Если Наполеон сейчас уйдёт, их отношения – их рабочие отношения, их дружба – несомненно потерпят значительный удар. Логически он понимает, что Наполеон ничего такого не сделал, что он не заслужил такого выговора от Ильи, просто потому что Илье больно (и он сейчас не о ножевом ранении). Однако сейчас им владеет совсем не рациональная его часть. Ему больно, и он невообразимо устал от своих собственных чувств, поэтому в этот момент он даже не жалеет, что позволяет Наполеону уйти. +1 Когда Илья просыпается в первый раз, он понятия не имеет, где находится и как сюда попал. К счастью, ответ на первый вопрос он получает довольно быстро: приглушённого света лампы, что оставлена включенной на прикроватном столике рядом с ним, хватает для того, чтобы увидеть различные медицинские аппараты, нагромождённые у его койки на фоне бледно-голубых стен. Некоторые из них прикреплены к его телу и наполняют палату тихим, равномерным гулом. Значит, больница. Но ответа на второй вопрос у него до сих пор нет. Он не помнит… ну, вообще ничего после последнего брифинга по заданию, которое они обсуждали в главном офисе. В палате он один, что, наверное, логично, учитывая, что сейчас, похоже, середина ночи, но Илья видит признаки того, что его напарник и напарница здесь были. Несколько старых модных журналов. Потрёпанный детектив в мягкой обложке. Пара слишком больших солнечных очков. И, что, возможно, удивляет больше всего, пиджак Наполеона, перекинутый через спинку одного из стульев. Илья помнит их ссору после того, как его ударили ножом, и последующее за ней напряжение, которое нависало над всем, словно дурное предчувствие или тёмная грозовая туча. Он помнит ощущение, будто сломал что-то, а осознал это только тогда, когда в его руках остались одни лишь осколки. Будто он пришёл в себя после одного из своих приступов, которые, к слову сказать, прекратились после начала работы с А.Н.К.Л. Всё его тело прошивает тупая, пульсирующая боль, и Илья даже не знает, насколько она вызвана воспоминаниями, а насколько тем неизвестным, что отправило его в больницу. Однако у него не выходит поразмышлять об этом, ведь его снова одолевает сон под воздействием медицинских препаратов. Когда Илья просыпается во второй раз, он даже не приходит в сознание до конца. До сих пор ночь, или, может быть, это уже другая ночь. Он не может понять. Поблизости слышны голоса, но они приглушены и неразборчивы. Он не уверен, сон это или нет. Ему кажется, что он слышит обрывки разговора или, если быть точным, спора. “Ты не виноват” и “ты не мог об этом знать” негодующим сопрано Габи, а за ним ярые убеждения в обратном тенором Наполеона. Он усилием пытается открыть глаза, более внимательно послушать их слова, но бесполезно. Он вновь ускользает в сон, так ничего и не поняв. Когда Илья просыпается в третий раз, он всё вспоминает. Миссию, которая должна была пройти легко и гладко, но которая развалилась на части из-за того, что они не разговаривали как следует. Да вообще не разговаривали, на самом деле. Вспоминает кажущуюся покинутой лабораторию и импровизированную бомбу, которую он случайно задел в подвале. Как его достают из развалин. Кровь на руках Наполеона, на его водолазке, на его лице. Слишком много крови – крови Ильи. Отчаянное “нет-нет-нет, даже не смей, блять, не смей, ты меня слышишь?” Наполеона. Он снова один в палате, хотя на этот раз здесь светло. Что-то подсказывает ему, что сейчас утро, но это невозможно узнать наверняка. Солнечные очки Габи пропали, но пиджак Наполеона до сих пор на спинке стула. Возможно, это другой пиджак. Несмотря на то, что он чувствует себя более осознанно, чем за… ну, кто знает, за сколько времени, честно говоря… и умирает от жажды, его тело до сих пор пронизывает невероятная усталость. Это уже начинает знатно его подбешивать. Когда Илья просыпается в четвёртый раз, кто-то держит его за руку. Практически очевидно, кто это, учитывая, что рука практически такого же размера, что и его. Он немного продирает глаза и помимо их соединённых рук видит только макушку его напарника, который прилёг на койку. Его тёмные кудри в беспорядке, будто он слишком часто проводил по ним рукой или просто не укладывал волосы несколько дней. Наверняка и то, и другое. Илье хочется сжать его руку в ответ, дать ему знать, что проснулся, но что-то его останавливает. Может, то, как большой палец Наполеона выводит медленные, нежные круги на его коже. Может, то, как он делает глубокий вдох и выдыхает, словно вздыхает. – Я не знаю, слышишь ты меня или нет, – бормочет Наполеон, и сейчас, наверное, самое время Илье подать какой-нибудь знак, что очнулся. К сожалению, Илья уже ощущает, как его веки закрываются обратно, и сон вновь окутывает его сознание. Видимо, пока что он просто послушает. – Наверное, даже лучше, если не слышишь, – продолжает напарник. Снова вздыхает. – Я знаю, что в последнее время мы не очень хорошо ладили, прости меня за это. Если бы я не… ну, Габи сказала мне не говорить тебе этих слов, иначе она меня выпотрошит, так что, наверное, мне стоило её послушать, да? – он выдыхает с тихим, грустным смешком. – Но я просто хотел… хотел извиниться. На случай, если ты этого ждёшь. На самом деле Илья ничего подобного не ждёт, но тот факт, что Наполеон так считает, пробуждает в нём желание с раздражением закатить глаза. Если бы у него только хватило энергии, чтобы их открыть, конечно. – Идиот, – на грани слышимости бормочет Наполеон себе под нос после непродолжительной паузы. Затем делает глубокий, прерывистый вдох и крепче сжимает руку Ильи. – Пожалуйста, не оставляй меня, Илья. Я люблю тебя. Прости, я знаю, что ты не разделяешь эти чувства, и я знаю, что тебя бесит, когда я так говорю, так что… так что это был последний раз, клянусь. Только… возвращайся к… к нам. Возможно, он всё же действительно уснул снова, потому что сейчас ему стопроцентно снится сон. Он, должно быть, вообразил себе открытые эмоции в голосе Наполеона, придумал себе, как тот говорит эти слова так, что не остаётся никаких сомнений в их значении. Потому что Наполеон не любит его – по крайней мере, не в том смысле, это невозможно. ...Разве что это Илья всё это время был тем, кто неправильно что-то понимал. Хватка Наполеона не ослабевает на его руке, практически делает больно, и Илья пытается зацепиться за это ощущение, чтобы вытянуть себя из трясины сна. Он так близок, ещё всего лишь... – Ковбой, – пытается сказать он, но его голосовые связки будто спят отдельно от него. Однако приложенных усилий оказывается достаточно, и у него получается открыть глаза на одну секунду, чтобы поймать резкое движение головы Наполеона и его распахнутые удивлённые глаза. Он подскакивает на ноги и склоняется над Ильёй, нерешительно водя руками над его телом. – Большевик? Илья? Господи, ну конечно… Илья не выдерживает напряжения от попыток остаться в сознании и не слышит остатка предложения, в очередной раз проваливаясь в тьму. Когда Илья просыпается в пятый раз, он наконец-то делает это по-настоящему. Снова день, и в палате по радио играет тихая классическая музыка. Наполеон снова рядом, или до сих пор, но на этот раз стул стоит в обычном положении на небольшом расстоянии от постели. Невидящим взглядом он смотрит в книгу у себя на коленях, подперев голову одной рукой, и его тело так неподвижно, что Илья не может сказать наверняка, спит тот или нет. Илья наблюдает за ним некоторое время, думая о словах Наполеона. Могли ли они быть правдой? – Меня это не бесит, – говорит Илья низким и хриплым после долгого молчания голосом, но в то же время достаточно громким, чтобы его услышали. Он не может не улыбнуться, когда из-за его внезапного вмешательства Наполеон подпрыгивает на месте, а книга слетает с его колен. – Большевик, ты очнулся! – восклицает он, моментально подлетая к койке. Руками он снова принимается водить над телом Ильи, очерчивая руки, лицо, плечи, грудь, но не прижимаясь по-настоящему, как будто он не уверен, позволено ли ему прикасаться, хотя отчаянно хочется. В итоге ни на чём так и не останавливается и вместо этого сцепляет руки в замок перед собой, потрясённо уставившись на Илью. – На этот раз по-настоящему очнулся. – Да, – хрипит Илья. Ему бы совсем не помешало смочить горло, и Наполеон, кажется, интуитивно это понимает и снова принимается за дело – поспешно наливает ему стаканчик воды из кувшина со столика. – Боже, ты так долго не приходил в себя, нам сказали, что ты очнёшься, когда будешь готов, но я… эм, мы так переживали, потому что, ну, ты не особо-то к нам торопился, и Габи, разумеется, где-то здесь… – Наполеон сбивчиво бормочет и в итоге замолкает, вкладывая бумажный стаканчик в руку Ильи и наблюдая за тем, как он пьёт. Когда вода кончается, он безмолвно забирает его и жестами предлагает налить ещё, но Илья отказывается. Наполеон нерешительно молчит ещё несколько секунд. – Что ты имел в виду, когда только очнулся? – Когда ты говоришь мне, что л… – Илья замолкает и тяжело сглатывает, на секунду опуская взгляд на тонкое больничное одеяло, натянутое в коленях, прежде чем наконец собраться с духом: – … что любишь меня, – он заставляет себя поднять глаза и встретить взгляд напарника. – Меня это не бесит. Наполеон пялится на него долгое время, достаточно долгое, чтобы Илья задумался, не совершил ли ошибку. – Ты всё это слышал, да? – наконец говорит он, пытаясь нацепить беспечную улыбку и ни на йоту не приближаясь к цели. Илья кивает, и улыбка окончательно спадает с лица Наполеона. – Ты сказал… – снова начинает он, но так и не договаривает. В этом нет необходимости. Илья помнит, что сказал тогда. Ему не нужно слышать это снова. – Я думал, что это было… шуткой. Как в самом начале, – пытается объяснить он. Он не ожидает, что Наполеон выдохнет со смешком, отводя взгляд и качая головой, прежде чем медленно опуститься на край матраса. Его рука на один момент замирает над рукой Ильи, прежде чем он опускает её на одеяло рядом. – Это никогда не было шуткой, Большевик, – тихо говорит он. – Не совсем. Я просто… знал, что ты так решишь. Это казалось мне безопасной территорией. Я не думал… – Не думал, что я тоже тебя люблю? Наполеон резко поднимает на это голову, широко распахнув глаза и в неверии глядя на Илью. Ну серьёзно, разве Илья уже не говорил… хотя, наверное, ещё не говорил. Ну, что ж. Теперь Наполеон знает. – Что, – задушено выдавливает Наполеон напряжённым голосом, который говорит о том, что он считал это невозможным точно так же, как и Илья. Илья протягивает руку, чтобы намекнуть Наполеону взять её, и переплетает их пальцы вместе. Он всё ещё чувствует себя до абсурда слабым, но после всего этого времени не собирается ждать ни секунды больше. Потянув Наполеона на себя за руку, он слабо и ободряюще улыбается: – Пожалуйста, иди уже сюда и поцелуй меня? Наполеон, судя по всему, до сих пор находится в шоковом состоянии, но делает так, как сказано. Его свободная рука осторожно ложится Илье на щёку, он наклоняется, но замирает в нескольких сантиметрах от его губ. – Серьёзно? – выдыхает он, согревая кожу Илья тёплым дыханием. – Я не шучу, Ковбой, – отвечает Илья с долей сарказма и затем умудряется схватить Наполеона за воротник рубашки и сократить расстояние между ними. Их поцелуй ласков, почти что нерешителен, и Илья не знает, это из-за того, что Наполеон до сих пор не верит, что это происходит на самом деле, или же он просто переживает из-за ранений Ильи. Какой бы ни была причина, Илья прижимается более решительно и чуть поворачивает голову для лучшего доступа к губам, пока Наполеон наконец не расслабляется. Он отпускает руку Ильи, чтобы запустить пальцы ему в волосы, и Илья пользуется этой возможностью, чтобы схватить Наполеона за талию и прижать ближе. Они продолжают целоваться праздно и не спеша, но глубже и глубже с каждой минутой, и несмотря на ранения и истощённость, Илья не может вспомнить, чтобы когда-либо чувствовал себя лучше. Они целуются, пока Илья снова не остаётся без сил, но он не отпускает Наполеона, уплывая в сон. Когда Илья в последний раз просыпается в больничной палате, к его боку прижимается что-то тёплое. Похоже, сейчас раннее утро, рассветные лучи только начинают пробиваться в щель между закрытыми занавесками, но по дыханию Наполеона он понимает, что тот не спит. Илья поворачивается к нему лицом и видит, что напарник смотрит на него в ответ, и уголки его губ приподняты в едва заметной улыбке, и его взгляд пронизан теплом. – Привет. – Привет, – бормочет Илья в ответ, отвечая ему такой же улыбкой, даже не думая. – Как ты себя чувствуешь? Илья придвигается ближе, чтобы украсть краткий поцелуй, прежде чем отвечает: – Лучше. – Хорошо, – говорит Наполеон, его улыбка становится ярче. Он снова целует Илью, на этот раз дольше, но всё ещё относительно кратко. Илья не знал, что такой нежный и сладкий поцелуй может быть настолько сокрушительным, и не пытается сдержать довольного мычания, когда они отстраняются друг от друга. – Ковбой? – Мм? – До этого ты сказал, что это был последний раз… – Илья пытается выглядеть серьёзно, но не может удержаться от дразнящей улыбки. Наполеон тихо смеётся и проводит пальцами по волосам Ильи. – Я люблю тебя, Большевик, – отвечает он, глядя в глаза Ильи с таким чувством, что каждое слово проходит по его телу вибрацией, – и я никогда не перестану этого говорить. Обещаю.