Взаимное все-равно

Миша обещает раз, два, три, и ему так не идет. Карманы с дырками — и он нелепо пихает туда руки. «Как у нас с тобой, Лиза», думает Совергон, «как пытаться сделать пробоину в дырке». Но не то чтобы он говорит с Лизой, но не то чтобы он пытался сделать пробоину. Он попытался сделать про, и причина не слышит. Кажется, не пытается тоже. «У нас с тобою взаимно одно, Миша: взаимное все-равно», думает Лиза, и она смотрит направо — если слева, то посмотрит на сердце. А туда лишний раз заглядывать не хочется. Хочется заглянуть к Мише — подсмотреть, что у него, жарится или подгорает, сушится или рассыпается. Но знает одно — есть взаимность, и это не взаимная ненависть, на этом «спасибо». И Лиза мысленно добавляет букву «г» в конце, когда проходит мимо церкви. Она запинается. И мысленно сбивается, когда та встречается лицом к лицу с вытянутом живым сигаретным дымом. «Ужас», думает Лиза, «все такой же тягучий, и кажется я вот-вот сгорю» Конечно, Лиза обещала не обжигаться, держать руки и голову в холоде и прыгать в прорубь. Но ни слова о том, что та не будет сгорать, и те обнимаются. Интересно, бывает ли проруби полные кипятка? — Интересно, когда мы последний раз видели друг друга? Лиза проговаривает вслух, в голове не отвечая, ибо вспоминать ответ не хочется. Вопрос ответа не подразумевает, но- — Когда было время, наверное, — он усмехается, смотря специально налево, заглядывая внутрь. «Время всегда будет», Миша вздыхает, и ремень теперь стягивает немного тоже. Воздух такой крохкий сейчас — вот-вот рассыпется. Как Миша — еле стоит на ногах, ломает пальцы. У него на секунду ломается что-то в голове, говорит: — Ты знаешь, что такое бесовской мир? — он наклоняет голову, заглядывая куда-то, словно прямо под капюшон — главное не под кофту. Лиза могла бы сказать, что не знает и спросить что это, но- — Да, знаю, — и она улыбается. И Миша вместе с волосами убирает назад «это про наше с тобой взаимное все-равно». Вместо этого говорит: — Пойдем, покажу, — и достает из карман пачку сигарет. «Миша, ведешь себя — словно четырнадцетилетка», Лиза внутри себя где-то вздыхает и вдыхает, когда он подманивает её пальцем. «Говорю, словно я знала тебя в твои четырнадцать». Они идут мимо кустов, мимо дворов и улицы похожи на бесконечные буквы «Г». Дома испачкали в краске времени, и её она не портит вовсе. Их обоих тоже задело — но что они думают по этому поводу те не скажут. В конце концов, на краску у них обоих взаимное несогласие, но словно есть выбор. — Мне так нравится, что ты молча идешь, — говорит Миша не совсем даже в голос — говорит для справки. Чтобы отметить галочкой в дневнике пункт «взаимное молчание». — А ты и не претендуешь на разговор, — Лиза усмехается, смахивая улицы с лица. И правда — хочется что-то сказать, но ты выговоришь только то, что просто хочется проглотить. С сигаретами наоборот: дым, в теории, можно проглотить, но не стоит — но если выпустишь будет по-красивее. Поэтому струйки дыма хватаются за синее небо, прилипают к уличным краскам. Поэтому Миша хватается тонкими пальцами за сигарету — словно это последняя. — Я не курю, честно, — пепел падает ему на ботинок, солнце проваливается в горло, чувствует. — Можешь ты и честен, Миша, — говорит Лиза, — но уж точно не чист. Они смеются, и их смех растворяется в дыме. Они сами вот-вот растворятся в дыме. Но не то чтобы дыма было много — не то чтобы были они. «Мы вот-вот исчезнем, я чувствую», и Мишины чувства сгорают вместе с бычком. «Я с Мишей, наверное, тут задохнусь», и Лиза знает, что от дыма есть только запах. Лиза перебирает в руке сигарету словно жемчужину — перламутр, который та видит не впервые, но каждый раз удивляется. Крутит, заставляя блестеть алым-красным, превращая в истощенно-серый. «Это похоже на нас», думает Лиза, смотря в небо, «Я и Миша, взаимное ничего» — Так что такое бесовской мир? — Лиза наклоняет голову влево. — Я не знаю, — Миша кидает бычок на землю, улыбаясь, — я услышал про это в газете. — Красиво врешь, — их диалог как сны, которые Лизе давно уже не снятся — ей видится только облако, которое из собой представляет совсем ничего. «Ты красив, когда врешь, ты хотела сказать» — Миша перефразирует это у себя в голове. Лиза кидает фильтр на землю — хмурится мыслям в голове, но на улице солнце все ещё ярко светит. «Конечно ты врешь, Миша», Лиза шмыгает носом, «ты не читаешь газеты — а ещё знаешь все на свете.» А ещё Миша замерзает, на удивление. Конечно, охлаждается на солнце, согревается в холоде — его так научили. Поэтому он кивает в сторону Лизы — она прощально кивает в ответ, не говоря ничего. Конечно, понимаешь бессмыслицу, отвергаешь правда — её так научили. И сцена вся на английском — немое кино, пленка, прожженная пеплом. Вечером, Лиза приходит домой, снимает куртку, снимает улицы. Лиза заглядывает к себе влево, отряхивая пепел. «Больше никогда», думает она, «уж больно не люблю разговоры». Поэтому так болезненно обжигает холод — людской в том числе. Поэтому, чтобы не проговориться, сигаретный дым, что должна та была выпустить ещё на улице она выпускает только сейчас.