***
Пригородный поезд визгливо громыхал на каждом повороте, и Вик в который раз пожалел, что не поехал на междугороднем автобусе. И пусть, что там сидеть ещё неудобнее, чем на деревянной скамейке с чемоданом под коленями и плачущим ребёнком на ряду впереди, пусть. Автобус был ночным, и при должном умении можно было рассчитать снотворное так, чтобы выключиться на всю поездку. Однако он был там, где был, колени уже давно занемели, а ребёнок впереди должен был скоро наораться и уснуть. Вик потёр лицо рукой, а потом погладил кончиками пальцев тубус с новыми иллюстрациями и улыбнулся: ему нравилось предвкушать реакцию Фонда. Тот никогда его не разочаровывал. С их первой встречи минуло чуть больше пяти лет, не то чтобы Вик считал. За это время многое изменилось: сериал про Не любителя ходить между мирами вышел и был тепло принят аудиторией, Фонд выпустил сначала роман о докторе Брайте, а потом и третий том «Организации», а сам Вик закончил колледж и перебрался в первый отдел иллюстраций того же издательского дома, с которым продолжал сотрудничество загадочный Стаффорд Кэннон Пьюпорт. Из первого отдела его, правда, быстро выпихнули в третий, детский, потом — во второй, с энциклопедиями и портретами исторических деятелей, а оттуда уже, не без помощи Фонда, в четвёртый, только открывшийся, молодёжный, с комиксами и плакатами. Вику там нравилось, и за три года он смог дорасти до его главы, чем крайне гордился и хохлился после назначения почти целую неделю под снисходительным Оксфордским взглядом. Называть его по имени Вик начал совсем недавно. Всё-таки разница в возрасте и социальном статусе не давала ему настолько, как он считал, обнаглеть, чтобы даже в мыслях перескочить с привычно-нейтрального «мистера Фонда» на панибратское «Оксфорд». И не давала бы и дальше, если бы этот самый мистер Фонд в одно из общих воскресений не заявил, что он, в восемь утра, лохматый и с не сбритой ещё щетиной, для полуголого Вика с пригорающей яичницей «мистером» быть не может. И потребовал называть его по имени. Естественно, бесстыдное «назови меня по имени, ну назови» преследовало его весь день. И в один момент Вик не выдержал и выпалил, глядя Фонду в глаза, что он, Оксфорд, если так хочет, может катиться хоть в задницу, а ему, Виклифу, надо поработать. Если бы мгновение, когда в зрачках напротив вспыхнул пожар, можно было перенести на бумагу, Вик сделал бы это со всех возможных ракурсов. Фонд — Оксфорд — был не слишком яр на проявление страсти, всё-таки годы жизни в одиночестве изрядно поубавили его желания, но в те нечастые моменты, когда они наконец случались, противиться ему было невозможно. …откатали в задницу тогда, конечно, Вика, но он совсем не был против. Вспоминая это, ему всегда становилось смешно. Имя словно было одним из барьеров, которые им обоим приходилось брать время от времени. Как объединение бюджета и быта, а потом — разъезд по разным городам: Оксфорда позвали преподавать историю литературы в соседний город. Всего несколько десятков миль отделяли их друг от друга и выливались время от времени в неловкие истории. Как, например, однажды Вик пришёл в офис в чужом свитере (Линда, зашедшая подбодрить его в обед, вещь опознала и ещё долго посмеивалась), а потом, где-то через месяц, поймал себя на мысли, что использует старые очки Фонда в качестве ободка во время работы дома. Сам Оксфорд на другом конце провода только фыркнул и пообещал привезти ещё какой-нибудь джемпер, чтобы «маленькому Сейджу Тендеру» было, что носить. А на утро Вик снова проснулся, уткнувшись губами в телефонную трубку, и лениво подумал, что надо бы оплатить счета за связь. Засыпать без чужого присутствия хотя бы так, особенно после долгого дня над кульманом, было трудно. Фонд хмыкал каждый раз, когда слышал просьбы пошуршать бумагами в динамик: он разбирал домашние задания студентов и всегда засиживался допоздна. Их бесконечные не-разговоры, когда Оксфорд что-то читал, черкал и комментировал себе под нос, заставляли мили превращаться в несчастные несколько метров квартиры, стоило просто закрыть глаза и покрепче прижать к себе трубку. А на утро снова проснуться в холодной постели с пальцами, запутавшимися в проводах. Романтика, чёрт бы её побрал. Сейчас же стоял жаркий июль, Фонд уже три недели не преподавал, а у Вика так и не получалось выбраться с работы: они готовили стопку каких-то социально-значимых комиксов для министерства образования, и дедлайны горели похлеще накрученных нервов. Дошло до того, что Виклиф Сейдж Тендер, очаровательный начальник Ви-бранча, как его в шутку называла Линда, наорал на собственного босса и, схватив стопку документов и макетов для Фонда, оформился в командировку и хлопнул дверью. И, ей-богу, когда он заставил шпалу-мистера Рокфора заткнуться, он боялся меньше, чем от мысли, что совсем скоро ему придётся познакомиться с мамой Оксфорда. С Еленой Дмитриевной Фонд. А ему даже имя её легко не давалось. «Здравствуйте, Елена Димитровна, я любовник вашего сына. Можно войти?» А можно сразу выстрел из берданки? Вик прекрасно знал, что он не ангел и что с его нынешним статусом миссис Фонд может просто отказаться принимать его и будет в своём праве. Ни одна здравомыслящая мать не захочет иметь гомосексуального сына, будь он хоть тысячу раз от этого счастлив. Что уж говорить, если его собственный отец, стоило Вику хоть немного затронуть эту тему, разражался длинными и громкими тирадами о необходимости сжечь всю «петушиную братию», чтобы не развращали подростков и нормальных парней. Кейт, если была рядом в такие моменты, всегда заминала беседу, а потом уводила брата прочь. Родители не поймут, безмолвно говорила она. И была, разумеется, права. Сёстры знали. Кейтлин Вик сам рассказал, ещё после того, как вернулся из командировки в Калифорнию на съёмки сериала. Точнее не рассказал, а просто не смог сдержать в себе, запальным шёпотом пересказывая ей все события, пока в гостиной отец с матерью и Талли смотрели какое-то глупое шоу. «Ты правда любишь его?» — только и спросила Кейт тогда. «Да, — сказал Вик, удивлённый не столько вопросом, сколько собственным без единой мысли правдивым ответом. — А он, кажется, не против, чтобы я работал с ним вместе». Сестра тогда замолчала и вернулась к разговору только спустя несколько дней. Вывод её был краток: «Если ты будешь здоров и счастлив, то я не против». Вик выдохнул с облегчением: хоть один союзник в консервативном семействе. Талли же увидела случайно. Это была зима, снова почти рождество, и она шла домой из школы медленнее обычного, чтобы, как строго наказала мама, не поскользнуться и не вылететь на дорогу. Естественно, она крутила головой по сторонам и заметила, как Вик зашёл в переулок с каким-то мужчиной. Ведомая наивным любопытством и желанием познакомиться с загадочным «особенным другом» старшего брата, про которого тот всегда так тепло отзывался, она поспешила следом. И тут же встала как вкопанная, увидев, как после короткого разговора и нескольких взглядов по сторонам Вик дёрнул мужчину на себя и поцеловал. С языком. Девочка взвизгнула, тут же выдав и себя, и брата с его «другом», и понеслась домой. Вик рванул следом. Уговорить её не рассказывать маме помогла только слепая удача, пакет любимых мармеладок Талли и долгий разговор за закрытыми дверями с Кейт о том, что все вольны любить тех, кого сами выберут, а не только тех, кого советует телевизор. И что «особенный друг» Вика — нормальный человек, а не психопат. «Точно-точно?» — прошептала тогда зарёванная от рухнувшего мировосприятия Талли. «Точно-точно, — ответила ей Кейт. — Сама видела». Они с Фондом в тот момент одновременно пришли к выводу, что возможного союзника лучше знать в лицо и настояли на встрече. Такого смущающего ланча у Вика не было со времён семейного съезда, когда он заканчивал среднюю школу, зато сестра с Оксфордом остались довольны. А сам он несколько успокоился. По крайней мере, Фонд сдал экзамен под названием «Знакомство с семьёй». Теперь же настала пора и ему пройти через это. На залитой солнцем станции, естественно, никого не было. Вик устало вздохнул, подтянул на плече лямку тубуса и подхватил чемодан. В нагрудном кармане рубашки был листок с адресом, а уж оплату такси всегда можно стрясти с нерадивого Фонда, который не приехал на перрон. Сначала облапать, а потом обязательно стрясти, довольно подумалось Вику, и он двинулся в сторону выхода. Дом, а точнее даже домик миссис Фонд Вик представлялся совсем не так. В фантазии здание перетекало из землянки в дворец и обратно, ведь по рассказам Оксфорда внутри могло помещаться до ста человек в день пятидесятилетнего юбилея, когда приехали даже те, кто обычно не приезжал, то вдвоём с матерью под одной крышей им было тесно. Сейчас же небольшое, но элегантное строение с небольшим вторым этажом, явно надстроенным, виделось ему не больше собственной квартиры: места немного, но для одного — всё-таки чересчур. Расплатившись с таксистом, Вик двинулся ко входу. Не в пример соседям у миссис Фонд газон огораживал невысокий заборчик из планок, доходящий ему до груди и весь обвешанный горшками с петуниями, к которым, по словам Оксфорда, его мама имела особенную страсть. Звонка на калитке не было, а сама калитка была заперта — полное отсутствие типичного американского гостеприимства. Как назло, вокруг не было ни души, способной подсказать, как попасть к миссис Фонд, и Вик решил стучать. Поначалу у него не получалось издать громкий звук — планки были плохо ошкурены и царапали костяшки — но он быстро приноровился, и скоро в округе его не слышал только глухой. Естественно, скоро по ту сторону забора застучали каблуки. — Кто это? — недовольно спросила пожилая женщина, направляющаяся на звук. Слух Вика резанул странный акцент, изредка проявлявшийся у Фонда, стоило ему начать разговаривать самому с собой в порыве размышлений или рассказывать о прошлом, изображая мать или бабушку. — Кого это там принесло? — Я к мистеру Фонду, мэм, — ответил ей Вик. — Я Виклиф Сейдж Тендер, его иллюстратор. Я присылал письмо, где уведомлял о своём приезде. — А, мистер Тендер, — миссис Фонд открыла калитку и улыбнулась. На немолодом лице она смотрелась словно бы не к месту: черта любых приезжих, которые так и не смогли научиться «вежливо» улыбаться. — Ося говорил мне, но я совсем забыла о вашем приезде. Простите меня. Заходите. — Простите, а «Ося» — это?.. — Оксфорд. Мой сын, — она улыбнулась, на этот раз чуть искренней и повела его к дому. — Я Хелен Фонд, будем знакомы, — она протянула руку, и немного удивлённый Вик пожал её не задумываясь. — Какой вежливый мальчик. Можете звать меня Хелен, но лучше будет, если Елена Дмитриевна. А вы? — Вик. Лучше просто Вик. — Заходи тогда, «просто Вик», гостем будешь, — миссис Фонд оглядела его, кивнула сама себе и добавила. — У нас принято разуваться. Гостевые тапочки сразу слева, в корзинке. Твои те, что в зелёную клетку.***
— Так как, говоришь, вы познакомились? — Я послал ему свои работы в обход издательства, и ему понравилось. А потом он назначил мне встречу и предложил работу. — То есть, ты согласился ехать невесть куда с незнакомым мужчиной на десять лет старше тебя? Наплевав на семью и учёбу? — Я хотел стать иллюстратором, мэм. Мои родители этого не одобряли, да и сейчас не очень одобряют. А тут мне предложили работу по душе и даже деньги. Я не мог отказаться. — Вы с Оксфордом удивительно похожи этой чертой. Бросаетесь в приключения, не думая о последствиях. Вот однажды он… — миссис Фонд сделала паузу и прислушалась. — Лёгок на помине. Пойду узнаю, не нужна ли ему помощь, — она предупредительно махнула ладонью, усаживая Вика обратно на место, и удовлетворённо улыбнулась. — Ты пирожки-то кушай. Они вкусные, хоть и непривычные здесь. А то совсем худенький. Он вышла и, вытирая руки фартуком, крикнула куда-то в коридор: «Ося, ставь вишню в тень, а то закиснет как в прошлый раз!». Вик послушно взял ещё один пирожок и надкусил: такая забота была ему непривычна. Его собственная мать никогда не заботилась о том, чтобы он хорошо ел, как не обращала внимание на это и бабушка. А тут его, незнакомого человека, успели накормить за троих буквально за полчаса и две чашки чая. Неудивительно, что Фонд всегда называл свою маму колдуньей: Вик даже не заметил, как прикончил почти десяток сладких пирожков с джемом. Нет, не джемом — ва-рень-эм. В прихожей засуетились, послышалась возня, и по коридору застучали знакомые шаги. Только что отпивший из чашки Вик обернулся и позорнейшим образом чуть не подавился: Оксфорд — нет, не Оксфорд, а загадочный Ося — улыбающийся, разгоряченный солнцем, загорелый и несколько отъевшийся от весеннего уныния, в лёгкой аляпистой рубашке с расстёгнутым воротом, окружённый умопомрачающим вишнёвым духом — в глазах Виклифа Сейджа Тендера отчётливо читалась одна-единственная мысль: «Хочу тебя прямо здесь и прямо сейчас», пока его тело только судорожно проглотило мигом опостылевший чай и не выдало тихий восхищённый вздох. — О, ты уже приехал! — Оксфорд протянул руку для приветствия. Обычно они здоровались совсем не так, но уж при миссис Фонд нужно было соблюдать приличия. — Прости, я хотел тебя встретить, но, — он встряхнул запястьем с наручными часами, — кажется, часики всё-таки встали. Я был уверен, что сейчас ещё полдень, а уже почти два… Нормально добрался? — Да, вполне. Пироги твоей мамы изумительные, — Вик отсалютовал Фонду надкусанным пирожком. — А вот где ты был, пока мне тут рассказывали смешные случаи из твоей юности? — Мы с внуками миссис Блэкли собирали вишню у них в саду. Она уже немолодая, а ягоды снять всё же нужно, — Фонд быстро глянул в коридор: его матери там не было — и тут же склонился над Виком, опершись на спинку стула и быстро шепча. — Она намерена сосватать мне свою старшую внучку, которая вот-вот кончит школу. Бабушка Алла ручается, что её Лидочка милейшая девочка, но, знаешь, совершенно не в моём вкусе. Зачем мне нежные девочки, — он выдохнул с тёплым смешком почти в самые Виковы кудри, заставляя того закусить губу и сдерживать поднимающуюся навстречу волну жара. Кажется, соскучился не только он, — когда есть… — Не нравятся кроткие девочки — найдём тебе властную, — возникла в дверях миссис Фонд. — Не надо шептаться за моей спиной. И вообще, отстань от Вити, он с дороги, потом всё обсудите. Лучше проводи его до комнаты и покажи, где можно ополоснуться. Вспомни себя с дороги, первым делом же в ванную лезешь, чтобы от пыли отмыться. — Я Вик, Елена Димитриевна, Виклиф, а не Виктор, — словно бы оправдываясь, промямлил Вик. Шалости Оксфорда всё ещё бередили его душу, и сидеть под цепким взглядом миссис Фонд было ужасно неловко. Однако сам Оксфорд, казалось, не испытывал никаких неудобств: только распрямился и недовольно приподнял брови, признавая правоту матери. Та довольно сощурилась. Беззвучный диалог продолжался ещё несколько секунд, после чего Фонд отступил и перевёл взгляд на Вика: — Пойдём наверх, покажу, где ты будешь жить следующие две недели. Не будем мешать маме думать, что приготовить на ужин. В спину им донеслось наполовину непонятное: «В следующий раз, когда захочешь посоревноваться в остроте языка, выбирай момент, когда мы будем одни. Ты позоришь меня перед гостями, Ося!» — но Фонд не обратил на это никакого внимания и, подмигнув мигом полыхнувшему щеками Вику, утащил его по шаткой лестнице на второй этаж. Наверху ютились три комнатки: две спальни и кабинет Елены Дмитриевны, больше похожий на рабочий стол Оксфорда в масштабах комнаты. Собственно, Фонд и шепнул тогда, что комната в его безраздельном пользовании, и, если Вику понадобится большой стол или несколько лишних листов бумаги, он вполне может заходить туда в любое время. А потом, когда они уже дошли до гостевой спальни и рухнули: один на узкую кровать, второй — на стул около окна — добавил: «Синяя папка в шкафу справа — акварельные листы. Я помню, что они у тебя быстро заканчиваются». Вика затопило нежностью быстрее, чем фраза успела закончиться. Как же он скучал. Он приподнялся на локтях и заглянул в лицо Фонду. Непривычный взгляду не Оксфорд даже, а именно что Ося — летний и сумевший наконец-то расслабиться — улыбался той странной улыбкой, которая появлялась у него всякий раз, стоило ему заметить на чужих плечах собственный свитер или рубашку. Мистер Пьюпорт вообще мог быть собранным и ответственным, если хотел. Мог помнить про всякие мелочи вроде закончившейся клячки или отбеливающего порошка, но забывал о дедлайнах: и своих, и Тендера — о пустом холодильнике, рабочем звонке или билетах на поезд. Однажды он и вовсе не уехал на важное совещание, потому что ткнулся на прощание спящему ранним утром Вику в макушку, да и сам не заметил, как отключился. Часа через два, когда второй будильник запрыгал на тумбочке, оповещая Виклифа Сейджа Тендера о начале нового трудового дня, тот с удивлением обнаружил Оксфорда, сидящего на коврике у кровати, одетого в один из своих лучших костюмов и сонно потирающего глаза. Встреча шла уже полчаса. Когда правда выяснилась, Линда, позвонившая из издательства, смеялась до колик, пока Уэнслидейл рвал на себе остатки волос и громко и несдержанно ругался на заднем плане. Контракт тогда не подписали, а через полгода выяснилось, что директор рекламного агентства, с которым должен был встречаться Фонд — подсадная утка, прикрывающая ввоз в страну «стажёров» — нелегальных мигрантов из Южной Америки. Так что им ещё повезло. На первом этаже заворчала Елена Дмитриевна, звонко постукивающая каблуками по деревянному полу: она явно была недовольна тем, что её оставили одну разбираться с вишней и сваленным в прихожей багажом. Оксфорд вздохнул, провёл рукой по лицу и встал. Помощь миссис Блэкли под ярким солнцем истощила его силы, но он был «хозяином», а потому должен был всячески помогать матери и гостю. Фонд клюнул Вика в макушку, привычным движением погладил его по затылку и направился к двери. Остановившись у косяка, он понимающе улыбнулся: «Ванная по коридору справа от лестницы. Мама права, сходи в душ и отдыхай. У тебя был длинный день». Вик, уже практически растёкшийся по постели, был с ним полностью согласен. …жалел ли он, что пять лет назад поддался безрассудству и написал то первое, «нелегальное» письмо»? Нет, абсолютно и точно нет. Знал бы, чем всё закончится, не мучился бы все те дни, пока ждал ответного письма. И не изнывал от тлеющего внутри вожделения всякий раз, стоило им с «дорогим мистером Фондом» остаться наедине.***
Их первый поцелуй случился на премьере пилота сериала, летом семьдесят первого. Вик, разгорячённый не только жарой и ситуацией в целом, но и парой фужеров игристого на конференции перед показом, едва сдерживал себя на бархатном кресле. Внутри словно бы скакал маленький мальчик, стуча по стенкам души летними теннисными туфлями. Он видел любимую книгу на экране! Более того, рядом с ним сидел её автор, а он сам, Виклиф Сейдж Тендер, студент третьего курса, едва не вылетевший из колледжа из-за этих съёмок и этого самого автора, приложил к фильму руку. Скажи ему об этом кто-нибудь год, нет, полгода назад — он бы и не поверил. Почти весь пилот Вик честно старался никому не мешать, а только крутил в пальцах сплетённую Талли фенечку в попытке сдержать эмоции. Через полчаса браслетик не выдержал накала страстей и перетёрся, и он остался один на один с бурлящими внутри чувствами. Фонд, сидевший рядом, смотрел на экран не отрываясь и только изредка шевелил губами, комментируя что-то сам для себя. Вик сглотнул, заставил себя оторвать взгляд от чужого лица и тоже вернулся было к просмотрю, только серия уже подходила к концу. Потом были речи. Режиссёра, продюсера, сценариста и самого Фонда, ещё какого-то редактора (как Вик узнал позже — Джона Уэнслидейла) — так много слов и разговоров, что сам Вик уже успел не только успокоиться, но и заскучать. Единственное, что он услышал: сериал начнёт выходить с осени по пятницам в лучшее время, которое смогли обеспечить. А больше ему ничего и не надо было. В гостиницу они с мистером Фондом тогда решили пойти пешком, чтобы немного развеяться после затянувшегося мероприятия. Стояла тёплая летняя ночь, на улицах, где они шли, не было ни души, и Вика наконец отпустило. Все эмоции, которые он так долго сдерживал, прорвались наружу и вылились в то, что тогда он посчитал самым большим провалом в жизни, а сейчас — одним из крошечных ключиков к собственному успеху. Он поцеловал своего дорогого мистера Фонда. Просто в какой-то момент по-детски дёрнул его за рукав, и, поймав удивлённый блеск в глазах напротив, прижался своими губами к чужим. Вик сбежал, как только почувствовал отталкивающие руки на своей груди, не уловив даже неловкое движение в ответ. Фонд тогда пытался его сначала догнать, а потом хотя бы просто дозваться, но так и не смог. В гостиницу он вернулся один. Вик же пришёл туда уже после рассвета, когда, замёрзший и уставший, смог обдумать всё произошедшее. Он хотел было притвориться ветошью, чтобы улетающий с ним на следующий день Фонд подумал, будто соседний номер пуст, и вернулся домой один, но тот провёл его самым бесстыдным образом — подсунул денег уборщице и получил запасной ключ. — И куда ты собрался, глупый ребёнок? — спросил он, когда увидел сонного Вика в постели за пятнадцать минут до выезда в аэропорт. — Думал, что после твоей выходки я перестану с тобой работать? Размечтался. Я от своего иллюстратора просто так не отстану. Так что живо собирайся, жду тебя в лобби через десять минут. И, остановившись в дверях, добавил, смягчившись под чужим виноватым взглядом. — Я ведь понимаю, что это всё эмоции. Ты молод и импульсивен, и, кажется, всё ещё влюблён. Я вовсе не обижаюсь. Так что перестань себя накручивать. …именно в тот момент Вик понял — он уже не просто влюблён.***
Утром, спросонья Вик долго не мог понять, где находится. Кровать под ним была слишком узкой и жёсткой, к щеке прилипли кружева с наволочки, а на груди лежал какой-то горячий шар. Проморгавшись, первое, что он увидел, был огромный серый кот, удобно устроившийся поверх одеяла и приоткрывший яркий оранжевый глаз от движения под собой. Сбоку послышались шаги, и в волосы привычным движением впуталась тёплая ладонь — Оксфорд любил при любой возможности взъерошивать и без того буйные рыжие кудри. Вик почувствовал расползающееся по телу тепло уюта и подался головой назад в безмолвной просьбе почесать затылок. — Санкт-Петербург не раздавил тебя? — Фонд присел на корточки рядом с кроватью и протянул свободную руку к коту, тут же принимаясь наглаживать его между ушей. — Мамина гордость. Семь с половиной килограмм живого веса, почти метр в длину. Потрясающий образец. — Я удивлён, — хрипло со сна начал Вик, — что кот успел опередить тебя. Я почему-то был уверен, что проснусь не один. — В принципе, ты не ошибся. Петербург провёл тут почти всю ночь: когда около трёх я вставал выпить воды, он уже лежал здесь. — Занял твоё законное место. — Мы бы всё равно здесь не поместились. — Я бы мог залезть на тебя, знаешь, прямо как кот… — И перебудил бы всю улицу. Ты не умеешь быть тихим, когда соскучишься, — Оксфорд оставил нежный поцелуй на чужом виске, и Вик почувствовал, как горячеют щёки. У него правда не получалось сдерживаться, даже когда он молчал. Их всегда что-то выдавало: падающие вещи, перелившаяся через край ванна, пуговица, со свистом вылетевшая из рубашки и разбившая лампочку в люстре, отчего у соседей почему-то вырубило пробки… — А нам нужно соблюдать осторожность, ты же не хочешь, чтобы за тобой начала охоту русская мафия просто потому, что ты совратил сына самой Елены Дмитриевны Фонд? — Так уж и совратил. Не ты ли зажал меня тогда в гостиничном номере, содрав мою любимую рубашку и почти полчаса распинавшийся, почему и за что ты так меня ценишь? — Я был пьян и даже пальцем не коснулся тебя ниже пояса. — А стоило бы, потому что я ждал. После долгого поцелуя вообще часто ждёшь чего-то подобного, — Вик повернулся к Фонду и заглянул ему в лицо. Тот отвёл глаза и вздохнул. История про нетрезвые объяснения в гостинице была у Виклифа одной из любимых, но крайне смущающей для Оксфорда, потому что тогда он так и не смог выдавить из себя нечто большее, чем несколько поцелуев. Это сейчас они оба знали о разнице в своих потребностях и возможностях, а тогда это вылилось в почти недельные побеги мистера Пьюпорта. Неудачливые в постели мужчины неудачливы и по жизни, так ведь? — Оксфорд, — тихо-тихо позвал его Вик, пытаясь вытянуть из не самых приятных воспоминаний. — Окс-форд. Перестань себя накручивать. Мне было двадцать лет, естественно, что вставало по любому поводу, особенно с тобой. — Как будто сейчас у тебя не встаёт при каждом удобном случае, — проворчал Фонд, поворачиваясь обратно. — Постыдился бы: мама дома, а на тебе лежит великий и ужасный Санкт-Петербург, которому твои похотливые радости никогда не станут доступны. Пожалей котика. — Рядом со мной сидит самый потрясающий мужчина в моей жизни, я просто не могу себя сдерживать. И не хочу, если уж на то пошло. — Мама будет сидеть дома ещё как минимум два дня, кому-то придётся потерпеть. Могу пристроить тебя полоть редис, хочешь? Затрахаешься так, что потом уже ничего не захочется. — А что в это время будете делать вы, а, мистер Фонд? Наблюдать сзади? — Увы и ах, мистер Тендер, меня уже подрядили собирать огурцы. У мамы грандиозные планы на заготовки в этом сезоне, — Оксфорд встал, хрустнув коленями и поясницей, и взъерошил Вику волосы. — А теперь вставай, мой милый, нас ждут великие дела! — он подхватил недовольного Санкт-Петербурга на руки и подмигнул. — Завтрак на столе, советую поторопиться, а то ничего не достанется.***
Елена Дмитриевна Фонд считала себя женщиной неглупой, но в упор не могла понять, что творилось между её сыном и этим рыженьким мальчиком-иллюстратором. Её соленья могли пользоваться огромной популярностью в советском посольстве, она могла быть в курсе половины секретных кодов и операций, да только разгадать собственного сына не получалось, как бы она ни старалась. Называть их коллегами было нельзя, больно уж были хороши знакомы. Друзьями? Разве друзья могут так близко ходить друг с другом, когда есть, где разойтись? Или сидеть на диване так, что не различишь, где чьи ноги? Не могут ведь? Или могут? Или?.. В груди миссис Фонд засело нехорошее предчувствие. Кто знает, что за фрукт представлял собой этот Витя-Вик? За милой мордашкой всегда может скрываться дурная личина. Мысль о том, что загадочный иллюстратор мог иметь виды на славу или деньги её Осеньки, захватила женщину целиком. В каждом поступке Вика она готова была увидеть двойное дно или корыстный мотив. И было хотела уже настучать соседке, Ольге Натановне, чтобы и та следила за гостем в оба, когда её не будет дома, как Оксфорд встал прямо перед ней и с вопросительно сложил руки на груди. Миссис Фонд всегда забывала, что он догадливее, чем кажется на первый взгляд. — Мама, что за дела? — начал Оксфорд по-русски, явно желая смягчить её сердце. Работало безотказно. — Вик наш гость, он мой близкий друг, а ты приглядываешься к нему, словно он в любой момент может украсть фамильные серебряные ложечки. Что не так? — Ося, ты не понимаешь, он хочет украсть твои деньги или испоганить твою репутацию! — Елена Дмитриевна эмоционально взмахнула руками и стукнула каблуком, услышав недовольное цыканье сына. — Мне лучше видно, как тебе запудрили мозги. Ходит он, в рот тебе заглядывает, а ты и рад. Друзья так себя не ведут. — Мама, не начинай. Мы с Виком просто очень давно знакомы, и наши отношения немного выходят за рамки обычной дружбы. — Выходят за рамки?! — она понизила голос, но не сбавила тон. Наверху послышались шаги, кажется, виновник торжества собирался спускаться. — Вы что-то употребляете, да? Осенька, скажи маме, мама тебя вылечит. — Мы ничего не употребляем, Вик даже не пьёт почти никогда… — Тогда вы колетесь! Покажи руки, — бегло осмотрев без единой ссадины руки сына, миссис Фонд продолжила. — Или… он заразил тебя… — Чем, мам? Бездушием от ирландской рыжины? — Гомосексуализмом, Ося! Он же выглядит, как самый настоящий… — И что? — перебил Оксфорд. Он видел рыжие кудри между перекладин перил на лестнице: умница Вик всё слышал, но не выдавал себя. Мать захлопнула рот, оборвав не начавшуюся тираду. — Даже если и да, он, что, не человек? Не мой иллюстратор? Ты видела наши совместные проекты? — Видела, — сдержанно ответила миссис Фонд. Она умела слышать других и признавать поражение. — Он отличный художник. — Тогда какое мне должно быть дело до того, кто согревает ему постель? Елена Дмитриевна вздохнула и отвернулась. В её мире, где уже давно не осталось чёрных и белых пятен, счастье сына стояло на первом месте. Она не могла допустить, чтобы у Осеньки, последнего её луча света, что-то могло пойти не так. Только сын уже вырос, оперился и сам прокладывал свою дорогу. С теми людьми, которых считал достойными. Она могла только принять это. — Никакого, — миссис Фонд сделала паузу. — Я поставлю чай. Позови своего… коллегу, думаю, нам стоит познакомиться по всем правилам. — Хорошо, мама.***
Елена Дмитриевна Фонд по праву считала себя женщиной неглупой. Ощутившая на своей жизни удары не только революции и войны — того, что она в любом случае проходила не одна — но и безоглядной эмиграции, провального брака, голода и потери старшего сына, она превратилась из милой когда-то девочки Леночки Варякоене в суровую миссис Фонд. Чужая земля и жизненные перипетии выковали её стальной хребет и добавили льда в блекло-голубые глаза. Американцы, непривычные к неприветливым лицам, до сих пор пугались её. А ведь она была просто женщиной, мечтающей о доме и тепле. В семнадцатом году ей было одиннадцать. Достаточно лет, чтобы запомнить мигом рухнувшую картину мира. Мать тогда плакала и молилась, а отец… Отец метался по всему Санкт-Петербургу, готовя пути отхода. Его подстрелили, когда он возвращался домой с тремя билетами на пароход. Через два дня они отчалили вдвоём, две маленькие женщины с большими чемоданами в руках посреди кровавой катастрофы. Впереди гремела неизвестность с запахом пороха от орудий Первой, тогда ещё единственной, мировой войны. Мать плакала тогда в последний раз. До Штатов добрались только через год. Уставшие, помотанные жизнью и долгим путешествием через океан, они были согласны на любые условия. Окружённые соотечественниками, надеющимися на возвращение домой, люди неохотно обживались на новом месте. Мать — уже не Розальда Марковна Варякоене, а снова как до замужества Рози Мюллер, в обезличенных американских кругах — хорошо знала немецкий и устроилась секретаршей к одному часовщику, а Леночка — теперь ставшая Хелен — поступила сначала в школу, а потом и на женские курсы, чтобы в двадцать седьмом году выйти замуж за Александра Фондина — нынешнего Алекса Фонда. Любила ли она его? Трудно сказать. Их первенец, Питер, родился через год — весной двадцать девятого. За несколько месяцев до Великой депрессии. Они были счастливы, пока не начали голодать. Хелен тогда уехала к матери, разбившей на заднем дворе огород, и почти до тридцать четвёртого года не возвращалась к мужу. Она уже тогда охладела к нему. Питер — Петенька, её маленький осколок родного Санкт-Петербурга — и сам был воплощением всего утраченного на родине. Бабушка Рози учила его читать по русским складам и танцевать гопак. Никто не знал, зачем. Просто от этого почему-то становилось легче. Питеру было пятнадцать, когда он в сорок четвёртом решил податься добровольцем на фронт. Союзники одерживали верх, и под эгидой их победоносного шествия уже ничего не казалось таким страшным. Хелен не хотела его отпускать — материнское сердце чувствовало, что больше они не встретятся. Так и случилось. Питер с фронта не вернулся — пропал без вести. Уже потом, много лет спустя, она услышит, что по слухам он попал в плен сначала к немцам, потом — к союзникам, просидел в лагере после победы Союза и вышел, найдя какую-то дальнюю родню где-то за Уралом. А тогда она, не сильная ещё миссис Фонд, а маленькая Леночка, ревела навзрыд, получив скорбную телеграмму. Алекса рядом не было. Он умер от рака ещё полгода назад, сгорел как спичка, пока она была беременной их вторым ребёнком. Когда Питер ушёл, в доме не осталось никого, кроме кота и маленького плачущего Оксфорда. Хелен вновь собрала вещи и уехала к матери. Траур по мужу она относила легко, скрывая под пудрой боль от пропавшего сына. Стоило ей достаточно оправиться после родов, а маленькому Осе немного подрасти, как Хелен вытащила из шкафа яркие платья и решила начать всё заново. Москва не сразу строилась, в конце концов. А у неё ещё вся жизнь впереди.***
— Чего она от тебя хотела? — спросил Вик, когда вечером они вылезли погулять. Оксфорд, не в пример обычному себе, легко ориентировался на местности и вознамерился показать ему какую-то особую скамейку, на которой много лет назад он написал своё первое произведение. — Мама? — Фонд, оглядывающийся по сторонам, обернулся и вздохнул. — Хотела выставить тебя за дверь, так как боялась, что ты можешь украсть у меня деньги или неопубликованные тексты. Или, о боже, — он наигранно прикрыл лицо ладонью, — «заразишь меня гомосексуализмом». Она всегда была весьма адекватной, но тут словно с катушек слетела. — Кто ещё кого заразил, — хмыкнул Вик и осторожно взял Оксфорда за руку. На улице никого не было, и он вполне мог позволить себе такую маленькую шалость. В конце концов, зачем он наводил марафет: собирал кудри в хвостики и выбирал мешковатую одежду без силуэта — всё, чтобы издалека смахивать на девушку и не вызывать вопросов. За годы он вполне научился этому простому трюку. — Мы оба виноваты. Не встреть ты меня, не стал бы писать, не напиши ты — я бы, может, никогда бы с тобой не познакомился. — Романтики в тебе ни на грош. Но если это признание, то я тоже тебя люблю. Фонд, немного смущённый от внезапных «таких» слов, робко улыбнулся, а потом быстро переменился в лице, в одно мгновение превращаясь из кроткого учителя в бесёнка похлеще самого Виклифа Сейджа Тендера, и резко дёрнул Вика куда-то в кусты. Ветки нещадно хлестнули их по плечам и лицам, и несколько бесконечно-длинных секунд громыхнули гулом в ушах. Наконец Вик вывалился из куста прямо в руки Оксфорду и принялся яростно отряхиваться. Фонд, некоторое время наблюдавший за этим копошением, ненавязчиво усадил его на узкую лавочку над невысоким обрывом и уложил вихрастую голову себе на плечо, незаметно стаскивая с волос резинки. Вик с хвостиками мог выглядеть сколько угодно нелепо и очаровательно, но только мигрени, мучающие его после таких причёсок, выматывали их обоих. Листик, случайно оставшийся торчать у рыжего виска, Оксфорд убирать не стал, слишком уж хорошо дополнял картину. Впереди плескалось искусственное озеро, в стремительно розовеющем небе кричали чайки — мир клонился к закату. Вик завозился, устраиваясь удобнее, и расслабленно выдохнул. Город, работа, проблемы и даже миссис Фонд — всё осталось снаружи, вне уютного лесного грота только для них двоих. Неудивительно, что первый текст мистера Пьюпорта родился здесь: это место слишком подходило для творчества. Вик потянулся за блокнотом в сумке. — Про что было то, твоё первое произведение? — Про моего лучшего друга. Точнее, про моего воображаемого лучшего друга. Потому что реальный тогда… предал меня. Но это я тогда думал, что предал: посмеялся над дружбой, наговорил гадостей… А сейчас — сейчас я уже понимаю, что на самом деле всё было совсем по-другому. — Что он сделал? — Признался мне в любви. На школьном дворе, за ивами. Там, где никто не видит. Они и до сих пор, наверное, там растут, помнят его подвиг и моё преступление, — Оксфорд прикрыл глаза и ткнулся носом в рыжие кудри. Острый уголок листика тут же защекотал ему щёку. Вик заинтересованно промолчал. — Он раскрыл мне душу и подарил свой первый поцелуй, а я его ударил… А потом ещё и пустил слухи по школе. Сейчас мне даже немного стыдно. — Ты был ребёнком. — Никто не заслуживает быть отвергнутым и получить по лицу школьной сумкой. — Господи, мистер Фонд, не накручивайте себя, — Вик выпутался из объятий и привычным движением уселся Оксфорду на колени, лицом к лицу. — Это было так давно. А мы есть сейчас, так и зачем бередить прошлое? — Просто он был таким же рыжим, как и ты. Два важных человека сошлись на одном месте. Наверное, я старею, раз вижу в этом какой-то символизм. — И всё-таки, получается, твой первый поцелуй украл мальчик? — Вик вопросительно приподнял бровь. — И сейчас на «важном месте» твои руки держат меня, а не какую-нибудь Лидочку. Фонд, тебе на роду было написано не быть натуралом, вот и весь символизм. — Не ревнуй, — примирительно клюнул его в щёку Оксфорд и, предупреждая мигом вспыхнувший в глазах напротив огонёк сарказма, утянул в ленивый и тёплый поцелуй. Ни о какой настоящей ревности речи, конечно, не шло. Однажды Фонд, звонивший из длительной командировки, даже предложил ему найти кого-нибудь на одну ночь, чтобы утолить потребности (весь четвёртый отдел иллюстрации знал, что, если начальник начинает рвать и метать, значит, он долго живёт один. А потом, в один из дней, он сильно опаздывал, а потом приходил растрёпанный, посвежевший и довольный, и жизнь возвращалась в своё тихое, миролюбивое русло — просто идеальный пример на плакат с лозунгом «Занимайтесь любовью, а не войной!»). Вик идею понял и даже попытался воплотить, но, как потом жаловался, бурча в трубку малость нетрезвым голосом, что у него не получилось даже «заинтересоваться» и вообще, партнёры на одну ночь на стучат до утра клавишами печатной машинки и не притаскивают книги в постель, что на языке алкогольных ассоциаций значило простое «Я скучаю. Возвращайся домой». Оксфорду этого хватило — на следующий день он сорвался с совещания и, отменив и вечерние дополнительные занятия и частные уроки, приехал.***
— Фонд! Фо-о-онд, — нараспев протянул Вик, стоящий на верхней ступеньке стремянки и с одинаковым упорством пытающийся снимать абрикосы и не навернуться вниз. — Оксфорд Энтити Фонд, если ты прямо сейчас не подойдёшь сюда, я отдам отрисовку специздания «Брайта» Гауде, уж она-то поставит тебя на место! Они оба знали, что не отдаст, но при миссис Фонд было решено не показывать своих «особенных» отношений даже в шутку. Безусловно, все мелочи, присущие общему быту скрыть было трудно, но они честно старались сократить всеобъемлющее зло до необходимого. — Я помогу тебе слезть, когда ты заполнишь ведро, — недовольно крикнул в ответ Оксфорд. Его запрягли собирать огурцы в теплице, перевитой изнутри сеткой и лозами так, что он сам вряд ли смог выбраться без посторонней помощи. Мама, прислушавшаяся к его просьбе, перестала косо смотреть на Вика, но начала гонять их обоих и в хвост, и в гриву, подчёркивая собственную, недавно открытую, толерантность. Девки нравятся-не нравятся, а ты свеклу копай, красавица, не иначе. Вик трудовому воспитанию поддавался удивительно легко: загнать его на дерево или уговорить прополоть морковь было так просто, что даже сама миссис Фонд пребывала в культурном шоке. На самом деле его покладистость объяснялась весьма просто: когда собиралось семейство Тендеров (вся родня, раскинувшая ветви не только в Штатах, но и в Канаде, а также троюродный дядя Роджер, последний из династии оставшийся в родной Ирландии), его припахивали куда больше. Вечное «принеси, подай, сготовь поесть и не мешай», перемежалось постоянным сюсюканьем с чужими детьми, которое на него, как на представителя младшего, бездетного ещё, поколения, сваливалось даже слишком часто, и «ярмаркой невест» из неказистых сестёр в четвёртом колене и их особо бойких подружек, напросившихся в гости. Милый мальчик Вик, двадцати четырёх лет отроду, умный и красивый, да ещё и начальник собственного отдела — настоящая мечта любой девушки. Откровенно задолбавшийся мальчик Вик раздавал лялек их мамашкам и под громким предлогом «Работа!» сбегал, расталкивая локтями незадачливых девиц, в дедушкин старый кабинет, где плотно усаживался на телефон и перемывал кости каждому родственнику сначала Линде, скучающей в полупустом летнем офисе, а потом и вернувшемуся с работы Фонду. Оксфорд тут же превращал обходительного иллюстратора-интеллигента Виклифа в рыжую чаечку, которая, во-первых, знать не знала, как общаться с девушками, а потому вела себя так вежливо, что сводило зубы, а во-вторых, была голубее голубого и не горела желанием вообще с кем-то из них общаться. В-третьих же, как он смеясь добавлял, «успешный начальник» из Вика был так себе: его Ви-бранч постоянно выбивался из бюджета, срывал все сроки и мог неделями тянуть резину из-за одной несогласованной рамки или каймы. Четвёртый отдел был головной болью для каждого, хоть как-то связанного с ним. Наверное, именно за это сам Фонд и считал его идеальным воплощением творческого хаоса в масштабе трёх комнат и десяти человек. Ви-бранч преданно любил Фонда в ответ и даже иногда притаскивал украденные у других отделов конфетки и сплетни. Вик же от всей этой бюрократии глухо стонал в стопки отчётов и обещал себе больше никогда не подаваться в коммерцию. Он был начальником четвёртого уже второй год и так ратовал за свои проекты, что по степени личной заинтересованности в успехе перегонял даже маститые отделы периодики. Вик мог засиживаться за работой до самого рассвета, за что Фонд время от времени утаскивал его спать практически за шкирку и вместе с заправленными в волосы перьевыми ручками и кистями. …если у всех нормальных семейных пар простыни белые, чтобы было не так видно последствия любовных утех, то у них буквально не было выбора — чернила и акрил были видны на любой ткани. Поэтому они выбирали самое (уродское, как с хохотом прокомментировала зашедшая в гости Линда) дешёвое среди качественного, потому что угваздать дорогое и красивое постельное бельё жалко, а испортить нечто ярко-розовое в глупый горошек да ещё и со скидкой в десять долларов — нормально. Комичнее этого могли быть только последствия бессонных ночей, когда они, не спавшие сначала из-за работы, а потом из-за внезапного возбуждения на фоне недосыпа, вылезали на балкон покурить в четыре утра. Курил, правда, только Фонд, одетый в гороховую простыню на манер греческой тоги и изредка дававший затянуться выползшему «за компанию» Вику, замотанному в ярко-розовое одеяло по самые уши. Они лениво наблюдали рассвет, а потом шли пить первый утренний кофе, который больше усыплял, чем насыщал бодростью, чтобы через три с половиной часа собраться и поехать работать. Наверное, вся их жизнь могла быть соотнесена с этим ярко-гороховым одеялом и сигаретой «за компанию». Главное, чтобы было с кем её выкурить. Сонного Вика всегда тянуло на философствования. Фонд, зевающий рядом, обычно затыкал его, одним тёплым взглядом заставляя исчезнуть все ненужные слова, и принимался перебирать чужие кудри, к которым питал какую-то странную нежность. Меланхоличное настроение преследовало их до вечера, когда оба, задёрганные и уставшие, не падали по разные стороны дивана, единые в простом порыве — помолчать в тишине. Оксфорд, в последнее время всё более готовый к тому, чтобы прислушаться к словам матери и остепениться, правда, не совсем так, как она думала — ни о какой девушке и речи не было, но к каталогам ювелирных, изредка появляющихся в их почтовом ящике, он начал присматриваться ещё зимой. Пусть и такая побрякушка, как кольцо, в их случае не несла никакой законной подоплёки, даже наоборот, была весьма нелегальна, всё-таки давала какую-то внутреннюю уверенность в завтрашнем дне. Но был и ещё один вопрос: нужно ли это Вику? И конкретно он изматывал Фонда куда сильнее, чем всё остальное. — Вик? — спросил у него Оксфорд, когда прошлой весной они сидели в зале одного из бродвейских театров перед самым началом второго акта. — М? — А если бы я предложил тебе, ну, знаешь… — Двадцатый, — со странной улыбкой сказал Вик и нашёл под креслом его ладонь, чтобы украдкой переплести пальцы. — Что?.. — скрипки в оркестровой яме уже начали игру, и Фонд не сразу понял, что именно услышал. — Размер у меня двадцатый. — Я запомню. Музыка громыхнула, отражаясь от стен, и к этому разговору они больше не возвращались. …кольцо лежало в папке с документами в тонком картонном футляре с короткой припиской «бабушкино обручальное». Гравёр, рекомендованный Йориком, постарался сделать всё, чтобы простое серебряное колечко и правда походило на старинное, изящное, но без изысков. Кольцо лежало в папке уже почти год — Фонд ждал подходящего момента. Или же пытался оттянуть мгновение, когда они оба поймут, что их пути разошлись. Но близилась пятая годовщина, а знакомая рыжая макушка так никуда и не делась. Зато делось всё остальное: работа над сериалом, острые юношеские коленки, выпуск из колледжа, бессонные ночи, два переезда, тонкие птичьи ключицы, незаметная ещё проседь… Оксфорд чувствовал, как неумолимо стареет на фоне расцветающего Вика, и продолжал крутить в пальцах кольцо. Псевдо-старинное для псевдо-свадьбы. Нетрезвый Вик на одном из корпоративов, когда общая степень опьянения уже позволила им без зазрения совести липнуть к друг другу, как-то достал из кармана криво свёрнутое из билетов в кино кольцо и молча надел ему на палец. А на следующее утро, когда Фонд решил пристать к нему, страдающему похмельем, требуя объяснений, он только покраснел до корней волос — покрасившийся ради эксперимента в чёрный Тендер в тот момент выглядел моложе себя в момент их знакомства, и Оксфорд на секунду даже поверил, что затащил в постель старшеклассника — и ничего не ответил. Только смотрел как-то странно, словно видел впервые в жизни или, наоборот, хотел запомнить на годы вперёд. Встрёпанного, невыспавшегося, с блестящей на солнце проседью, в одном халате на голое тело. Как будто снова всё в первый раз. Фонд тогда сбежал от него на кухню. Не смог больше стоять по этим взглядом, разрывающем нутро на части. Если бы выражение глаз можно было описать в тексте, это стало бы его величайшим шедевром. Где-то на уровне картины «Вспыхивающие в зрачках искры желания» Виклифа Сейджа Тендера. Такой же несуществующей и бессмысленно-ошеломительной. Сейчас же, среди поручений миссис Фонд, они были словно два великовозрастных ребёнка на попечительстве матушки-наседки: по уши в делах, но с абсолютно свободными мыслями. Чтобы обрезать клубнику, голову включать не нужно. Вполне хватило бы усидчивости и силы в коленях. Колени у Оксфорда всегда были так себе: сказывалось отсутствие физических нагрузок — а потому усы клубники, от хорошего ухода больно уж многочисленные, срезал, согнувшись в три погибели. И очень соблазнительно отклячив худосочную задницу. Вик, только спустившийся с лестницы с ведёрком абрикосов в руках, по-быстрому передал его идущей в дом миссис Фонд и, громко объявив о том, что у него заслуженный перерыв, уселся на веранде, готовый наслаждаться зрелищем. Нещадно кряхтящем и ворчащим себе под нос, но всё-таки зрелищем. Хотелось потрогать, но Вик только вытянул уставшие ноги и не мог даже подумать о том, чтобы встать, поэтому оглаживать пришлось взглядом. Оксфорд, немного набравший вес на маминых пирожках, стал приятно округлее: немного, но достаточно, чтобы обычно острые углы помягчели, а фигура под лёгкой одеждой перестала напоминать начальную стадию анорексии. И всё это сводило обычно спокойного Виклифа с ума. То, что в последнее время они начали неуловимо менять позиции в постели, отрицать не получалось. Фонд, уставший и всё более быстро устающий от постоянных бессонных ночей, не мог дать всё то, что так желалось полному сил Вику, в один из собственных приездов предложил поменяться, не совсем ещё, нет, просто попробовать что-то новое с похабным названием «наездник». Что-то, от чего не болит спина и не сводит колени ещё два дня кряду. Что-то, не поставит его в положение неудачника в постели. Вик согласился: ему и самому было интересно, и желание хоть как-то помочь Оксфорду разгоралось с новой силой, стоило услышать хруст позвонков посреди, казалось бы, беспечного любовного игрища. В конце концов быть «сверху» Вику понравилось, и он всерьёз начал задумываться, чтобы попросить Фонда поменяться ролями насовсем. Например, в качестве подарка на двадцатипятилетие. Однако считать Оксфорда своей «девушкой» у него почти не получалось, всё-таки годы отношений научили его, что искать намёки в каждом слове и жесте бессмысленно, потому что их там просто нет. И поэтому заманчиво торчащая над грядками задница — это просто Фонд, обрезающий клубнику и кряхтящий так, что и полному идиоту станет ясно: ни о каком совращении речи нет и не было никогда. Но что ещё понял за эти годы Вик, на одной только силе воли встающий из кресла, так это то, что иногда намёки могут скрываться там, где по логике вещей их быть не должно. Например, что ворчание чаще всего скрывает просьбу о помощи. И будь он проклят, если одна благодарная улыбка не сможет перекрыть собственную усталость.***
Вик сидел на ступеньках крыльца миссис Фонд, лениво грыз леденец и высматривал такси. Его с Оксфордом каникулы подходили к концу, и через пару дней им обоим нужно было возвращаться к работе. Единственное, что радовало — до начала семестра оставался ещё почти месяц, и всё это время Фонд будет готовить лекции: ему предложили читать курс редактуры, и он сдуру согласился, из-за чего попал с подготовкой, а точнее с созданием учебных материалов. Зато они оба в кои-то веки будут дома. Вик разгрыз конфету и обернулся: в глубине дома Оксфорд громко уговаривал маму не присылать ему почтой два ящика каких-то там за-го-то-вок. Стоило признать, что Елена Дмитриевна уже всучила сыну почти целый чемодан банок, мешочков и свёртков, благоухающих на все лады домашней едой, а потому дополнительные им явно были не нужны, но миссис Фонд была непреклонна. Кажется, скоро весь офис будет есть маринованные огурцы из склянок с ехидной подписью «Из России с любовью», сделанной Оксфордом поверх крышек. Но это было не страшно. Огурцы были правда вкусные, и Вик, непривычный к такой еде, считал их чем-то экзотическим и потому весьма привлекательным. Когда во время одной из прогулок Фонд об этом услышал, он был готов оставить Тендера с мамой, лишь бы эта парочка не вздумала в четыре руки связать ему свитер, чтобы «не дай бог Осенька не простудился в своём холодном кампусе». С них бы сталось. Сам Осенька, правда, был не в курсе, что мама уже подложила ему в чемодан несколько пар вязаных носков, а Вик, увидевший их во время поисков любимого блокнота в чужих вещах, тактично про них молчал. Носочки-то были с оленями. И с маленькими книжечками. За всю свою жизнь Вик никогда так не желал, чтобы холода настали как можно скорее. — Фонд, такси приехало! — крикнул он в дом и встал со ступенек. Разговоры тут же стихли, и воздух наполнился какой-то торопливой напряжённостью. Елена Дмитриевна вышла на крыльцо и, выхватив футляр с печатной машинкой из руки следующего за ней сына, крепко его обняла. — Позвони, как приедешь, Ось, — тихо сказала он. — И обязательно приезжай на рождество. — Конечно, мам, — кивнул ей Оксфорд и бросил хитрый взгляд на Тендера. — Хочешь, я украду тебя на все праздники? Будет много еды и никаких забот о чужих детях. — Если только Елена Димитриевна будет не против, — вежливо отозвался Вик. За эти две недели он почти научился правильно обращаться к ней. — А так я подумаю. Пойдём, а не то мы опоздаем на поезд. — А посидеть на дорожку? — миссис Фонд возмущённо дернула бровью, заслышав протяжное «Ну ма-а-ам» от сына, который, несмотря на собственный протест, уже устроился на перилах крыльца. — То-то же. — И всё-таки мы пойдём, — невпопад подытожил Вик, когда Оксфорд ещё раз обнял мать и, подхватив сумки, поспешил к машине. — Спасибо за всё, миссис Фонд. Это было незабываемо. — Не за что, — кивнула она. — Ты приезжай ещё. Кто ж ещё так поможет мне с огородом, как не ты. — Елена Дмитриевна усмехнулась, заметив улыбку в глазах напротив. Таксист за их спинами просигналил. — Ну всё, поспеши, а то вы и правда опоздаете. Только скажу ещё одно, — она сделала паузу, словно давала себе мгновение на принятие решения. — Ты береги его, пожалуйста. — Обязательно буду, — искренне пообещал Вик и взял в руки остатки своих вещей. — До свидания, Елена Дмитриевна. Такси медленно набирало скорость, лавируя между детьми на узкой улочке спального района. Водитель совсем не поглядывал в салон, полностью сосредоточившись на дороге, которую то и дело перебегали дети, и тихо бранился себе под нос. Фонд, ушедший в свои мысли, стоило материнскому дому скрыться из виду, смотрел в окно. Вик не глядя нашёл его руку и переплёл пальцы — Оксфорд вздрогнул, но поняв, что случилось, улыбнулся украдкой и сжал чужую ладонь чуть сильнее. Жизнь продолжалась.