шутовские затеи

Дождь за окном звонкими каплями бил по подоконнику уже не первый день. И если тогда, когда он начался впервые, Андрею это казалось весёлым, то сейчас он слёг с ангиной, и столь же хорошим событием дождь уже не кажется. Кружащий, как сокол над добычей, Миша с чаем радует андреев глаз своей красотой и такой простой уютностью. Пока Князев кутается под тремя пледами и поедает один из яблочных пирожков, заботливо сделанных мишкиной мамой, сам Горшенёв несёт четвёртое одеяло, а пятым ложится сверху сам. От пледов пахнет лекарствами, как, впрочем, и всё в доме — в этой квартире запах больницы не выветривается никогда. — Ну, как тебя угораздило, Андрей? — самым расстроенным голосом спрашивает он, прислушиваясь сквозь одеяльную преграду к дыханию блондина. — Я ведь говорил тебе одеть куртку, а ты мне «да нет, и в футболке отлично будет». Всегда надо меня слушать! — Не «одеть», а «надеть», — хрипит в ответ Князь, пытаясь перевернуться под всем этим грузом, лежащим на его груди. — Миш, уйди, дышать нечем. Горшенёв молча уходит на кухню. Снова вздыхает и глядит в окно, в котором питерские дожди заливают дворик и детскую площадку, а на фоне тёмной ночи особенно хорошо видно молнии, бьющие громкими разрядами в самые неожиданные места неба. Миша возвращается обратно через несколько минут, выключая в комнате последний источник света — настольную лампу, — и присаживается на подоконник с кружкой чая. — Я в детстве любил гулять в дождь, а если далеко от дома убежать — так вообще кайф, — он громко отхлёбывает из кружки, причмокивая вкус чёрного чая и продолжает. — Однажды убежал в поля, мне лет восемь было, и дождь начался! Я мокрый весь, иду по полю этому и думаю, что домой идти надо, мама, наверное, боится за меня да и Лёшка там тоже. Иду себе, иду, и вдруг… КА-А-АК ШАРАХНЕТ, прям во-о-от так! — Горшенёв сдвинул брови к переносице и попытался изобразить звук грозы. — И я бегу домой, а мне навстречу Лёша. Я тоже к нему побежал, и мы уже, ну, где-то в середине встретились… Но вдруг, как ударит опять молния, и ты прикинь, чё сделалось?! Дерево прям горит, прикинь? У нас прям во дворе. Все из окон выглядывают, интересно им, а мы стоим и со своего детского роста на это дерево, как заворожённые, смотрим. И Лёшка аж не дышит, стоит, а я поворачиваюсь и вижу, как мама бежит к нам! А мы не шелохнёмся, стоим, на дерево горящее любуемся. И дождь, как назло, кончается, мама нас домой завела. Жалко, я бы ещё посмотрел… — Миша всё глядит в окно, потягивает из чашки подостывший крепкий чай и заканчивает рассказ. — А потом оказалось, что Лёшка в маминых шлёпанцах выходил на улицу и потерял их, потому что они большие. А мама… я не помню, в чём была, но это и не важно. Хотя, я обязательно потом вспомню… — он поворачивает голову в ожидании реакции и замечает, что Андрей спит. И на душе становится совершенно спокойно, безмятежно и совсем не страшно, он только тихо шагает за градусником по скрипящему полу. И вспоминает, что мама как раз таки выбежала тогда за ними в праздничных туфлях, потому что собиралась идти на день Рождения начальницы детского сада. Он обязательно расскажет эту историю ещё раз завтра, вспомнив все детали, и они вместе будут улыбаться с таких детских глупостей. Горшенёв возвращается в комнату с табуреткой и градусником для Андрея. В воздухе летает пыль, за окном всё ещё ливень, в комнате два идиота и полная идиллия. — Ты такой дурак, но я всё равно люблю тебя. В чем же ваш секрет, Андрей Сергеевич? Миша засыпает на груди блондина, вслушиваясь в его дыхание, но так и не вытащив градусник. Утром градусник оказывается разбитым, и бесстрашный Горшенёв собирает ртуть по комнате, снова ворчливо морщась и тихо матерясь в свой адрес, а в конце добавляя: — И несмотря на то, что ты такой дурак, я всё равно тебя люблю.