Внутри меня горело всё огнем. И, догорев во мгле ночной, Я мерз. Унес смерч, упрятав в тень, тот прах И задержал на долгий день весь мрак. Облака, тоской наполнив, Опустил он к нам как знак, И жестокий ветер воет, воет...*
Стрелки на часах застыли. Снег медленно кружился, падая на землю с музыкой, тянущей, тихой и вызывающей стаю мелких мурашек. Музыкой, слышной только избранным. Время замерло. Но не как обычно, остановив ход всего живого на планете, а остановив внутренние часы одного из миллиардов, живущих в этом мире. Уютное кафе на Хаммерсмит, расположившееся так, что видно огромный мост через Темзу, встретило его и Линали домашней обстановкой крохотной деревушки, которой ни у него, ни у Ли никогда не было. Оно было небольшим – помещение едва ли могло уместить в себя с десятка два посетителей – но как только Аллен оказался в нем, его тут же захлестнула непонятная волна, смутно напоминающая что-то родное, до боли близкое, потерявшееся где-то в воспоминаниях и стертое из его памяти. Они выбрали самый дальний столик, расположенный около тонированной витрины, являющейся неким убежищем для посетителей – стекло, подобно защитному куполу, оберегало покой тех, кто находился за ним. И от этого по телу прошлась едва заметная дрожь, Аллен вдохнул сладковатый аромат свежих булочек и крепкого английского чая, сейчас остывающего у него в кружке, о которую он пытался согреть руки. Глаза юноши были закрыты, пианист полностью закрылся в своих воспоминаниях-ощущениях, что подарили ему два невидимых крыла. Линали сидела рядом. Слишком бледная, она волновалась предстоящей встрече с Лави, и ее волнение не давало ей нормально настроиться на разговор. Руки ее вспотели, девушке было жарко – хотя она оделась даже по Лондонским меркам слишком легко – и сапфировые глаза блестели то ли лихорадочным блеском волнения, то ли от невыплаканных слез. Уолкер прислонился виском к стеклу, слегка повернул голову к улице и открыл глаза. Он всматривался в снежинки, оседающие на землю и напоминающие маленькие пентаграммы, и взор его был отрешенным. От дыхания холодная поверхность витрины запотела, и он, подняв руку, осторожно выводил пальцем какие-то узоры, напевая под нос пришедший в голову мотив еще не рожденной мелодии. И было необычно спокойно. Странно… Не было никаких чувств, словно он взял и иссушил себя до последней капли. Ну и пусть. Ему, конечно, не все равно, но… хватит постоянно сидеть и ждать, что кто-то подойдет и проявит чуточку сочувствия к нему. Такого не будет. Аллен, конечно же, знал, что все случившееся с ним – Судьба, от которой убежать очень сложно, но, в принципе, это возможно. Если знаешь, как убежать. Не закрывая глаз, видя все происходящее перед собой, чувствуя, как жизнь снова вливается в уставшее от боли тело. Бежать, бежать, бежать… к горизонту, за него, в никуда, чтобы обязательно поймать свое видение счастья и построить собственную Судьбу. …снег все падал и падал на землю, и когда дверной колокольчик кофейни в очередной раз звякнул, оповещая персонал и посетителей о новом клиенте, то в помещение ворвался чудесный аромат свежести, аромат, пробудивший, наконец, его от сна. Кто-то тихо включил радио, монотонная дикция ди-джея внезапно показалась юноше настолько абсурдной, что он не выдержал и рассмеялся. Рассмеялся по-настоящему. Линали перестала терзать своими руками салфетку и во все глаза уставилась на Уолкера. Юноша прикрыл рот ладошкой, на глазах у него навернулись слезы, и в этот момент Линали не выдержала и тоже рассмеялась. На них удивленно косились с соседних столиков, но им было все равно. Все теперь виделось под другим углом. Искаженным мнимой реальностью, так словно мечта находилась в мечте. Нити, невидимые, переплетались, соединяя две ложные реалии в одну, огромную, наполненную отчего-то ярким скоплением красок, чувств и желаний, которые хотелось исполнить. Отсмеявшись, Аллен сделал глоток остывшего чая, жестом подзывая к себе официантку, и потянулся к салфетке. - Даже немного легче стало, - Уолкер неуверенно улыбнулся. – И я тут подумал, что вел себя как нытик и дурачок. Линали вновь засмеялась. Вся неуверенность и все волнение улетучилось, оставив после себя только легкий след энергии, что в скором времени тоже рассеется. - И я тоже, - девушка вздохнула и посмотрела в окно. – Но мне все равно страшно. Он взял ее руку в свою, сжал, и что-то тихо пробормотал. Ли с интересом взглянула на Уолкера, чуть приподняв бровь. - Что? – переспросила девушка. Аллен пожал плечами, словно ничего такого и не произошло. Пианист потянулся к сумке, что-то с особым усердием в ней ища. - Дурачок, - пробормотала девушка. – И все же, - чуть призадумавшись, она помешала свой чай. Зачем, правда, если он все равно остыл. – Я думала, что тебе будет немного… - Ли явно не знала, какое слово подобрать для определения поведения друга, - не по себе. А тут вышло все наоборот. Аллен прекратил рыться в сумке, найдя то, что искал. Почесав подбородок, пианист откинулся на спинку стула и чуть повернул голову в сторону проходящих за стеклом людей. - Мне трудно, - подтвердил он. – Но это не значит, что я должен постоянно об этом всем напоминать. Отец всегда говорил, что нужно двигаться дальше, не смотря ни на что, - седоволосый стал задумчивым. – Надо просто найти в себе силы дальше. Это как бег с препятствиями с открывшимся вдруг вторым дыханием, понимаешь? – Ли кивнула. – Ты бежишь, поначалу не замечая ничего вокруг – ни тех самых препятствий, ни соперников, что норовят каждый раз сделать тебе подлянку, дабы ты выбыл из забега – а потом выдыхаешься: просто кончаются силы. Но ты говоришь сам себе «Что, я хуже их всех?», «Почему у меня не может быть того, к чему стремятся многие и того, что есть у избранных?», и силы сами появляются, ты преодолеваешь эти препятствия с легкостью, потому что знаешь – так надо, они для того и нужны, чтобы жизнь была чуточку интереснее. Желание движет тобой, затмевая на определенный момент все остальные потребности. И тут то же самое. Я тоже могу жить счастливо, дышать и не бояться того, что в один прекрасный миг все снова рухнет – просто я не позволю вновь этому случиться. - Аллен… - пораженная, Линали поднялась с места и порывисто обняла юношу. По щекам девушки лились слезы, но ей на самом деле не было больно – это слезы радости. Наконец-то… Тот кошмар закончился, и Уолкер сам нашел из него выход. …и стрелки часов пошли. Механизм заработал с новой силой, подогревая каждую деталь поочередно, вливая в нее новую порцию несгораемой энергии. Аллен обнимал Линали в ответ, что-то шепча той на ухо, и слова его были полны надежды, спокойствия и внушали веру в новый день. День, который девушка больше не осквернит своим плохим настроением. Она будет улыбаться. Она сильная, она сможет. Так, как смог Аллен, пройдя долгий путь к пониманию своих собственных желаний.***
Канда замер, задерживая дыхание. Что только что Лави сказал? Сердце остановилось. Градом обрушилась на него эта ошеломляющая новость, лишая всех мыслей за секунду. Юноша стиснул телефонную трубку до посинения пальцев, судорожно дыша. Палитра полыхала ярким пламенем, огонь пожирал все вокруг, и никакого сожаления по этому поводу Канда не испытывал. - Повтори, - глухо проговорил японец, пытаясь успокоиться. На том конце что-то зашуршало, а через секунду вновь раздался приглушенный голос друга. - Мне звонила Линали, - слышно было, как тяжело давались слова рыжему парню. – Говорила что-то про Аллена. Вот я и позвонил… подумал, что тебе будет интересно, - к концу фразы голос Лави стих, будто бы юноша боялся реакции Юу. Словно бы не был уверен в своем решении. Канда сжимал и разжимал руку, сминая тем самым край собственной рубашки, что по обыкновению не заправлял. Палитра вновь загорелась, и алое зарево окрасило все вокруг в различные оттенки красного, заставляя тем самым его сердце вновь забиться. Свет вернулся. Радость наполнила его с головой, и невидимая энергия бурлила в нем, ища выхода. Если бы сейчас ему сказали, что он сошел с ума – Канда бы поверил. Потому что ему самому казалось, что это так. Мир перевернулся с ног наголову, мысли метались одна к другой, пытаясь связать друг с другом единую цепочку. Но схема не поддавалась. Схеме было все равно. Она будто бы жила своей собственной жизнью, сама выбирая себе очередную жертву своих безумных экспериментов. …дальнейший разговор с Лави Канда не запомнил. Юноша пораженно застыл посреди мастерской, ноги его не держали, и он, не заботясь о том, чтобы позвать Лоу Фа для помощи, опустился на пол, заваленный его рисунками. Рисунками, что виделись ему пустым полотном, неживой картиной, дешевой и сделанной из пластмассы, что были для него грузом, неподъемным и тянущим на дно. Его трясло, хотелось что-нибудь сделать – неважно что, главное ощутить в руках что-то твердое, не ускользающее в воображении. А ведь он даже и не помнил, с чего началось это. Может, с того, что тогда, три года назад, он повел себя как дурак, не желавший слушать тех, кто был рядом и действительно знал о нем «новом» больше, чем кто-либо. Сейчас, глядя на себя прежнего, Юу окончательно понял, что в нем снова тогда взыграла гордость, так мешающая на пути к нормальным, человеческим отношениям. Гордость и глупое доверие прошлому. Он ведь сам говорил, что цепляться за него – глупо и бессмысленно: погрязнешь больше в этой трясине, и оно станет палачом. И все равно… все равно поступил как полный идиот. Как он выбирался из того кошмара, просыпаясь по ночам в холодном поту, глотая спертый воздух, беззвучно крича только одно имя, что слетать с уст не спешило – вспоминать было тяжело. Грудь щемило, будто бы бетонной стеной придавило. Как собирался заново его мир, после выбивающей из колеи новости о смерти Алмы и о настоящем убийце, хотелось забыть. Спрятать глубоко под землей. Похоронить в собственной могиле вместе с давно поменявшимся мировоззрением. И отношением к людям. Канда поднялся, проведя рукой по лицу. - Лоу Фа! Девушка прибежала сразу же, будто бы стояла под дверью, подслушивая. Юу втянул носом воздух, принюхиваясь. Ему хотелось проверить одну теорию, пришедшую вместе с новыми ощущениями мира, окутывающими с ног до головы. Вдох – и он пораженно замер, не в силах поверить. От нее больше не несло гнилью. Тот ужасный запах куда-то исчез, не оставив после себя даже и малой доли мертвой оболочки, что каждый раз норовилась окутать его в свой кокон. Теперь от девушки, что робко переминалась с ноги на ногу возле сидящего на полу юноши, исходил едва уловимый аромат роз, и ее цвет поменялся. Вместо угольно черного появилось золотое свечение с маленькими крапинками красного цвета, что переливалось в лучах нового солнца, ослепляя. Быть не может… Где-то обрушилась огромная стена, разделяющая одно целое на два противоборствующих лагеря. Преграды в виде мертвого человека тоже не было. В его реальности ярко светило солнце, отражаясь от заполнивших пустое пространство домов зайчиками-бликами, такими теплыми и нежными. Чудо обрушилось как цунами. Снесло своей волшебной волной старые здания, затопив все до самых краев, и теперь у него есть новый материал, чтобы творить. Творить так, как и хотелось с самого начала. Только бы… это чудо было действительно настоящим.***
Встреча с Лави была тяжелой. Аллен несмотря на чуть приподнятое настроение и некую легкость, что принесли улегшиеся в голове мысли и успокоившиеся чувства, все равно заметно нервничал, не зная что ему делать. Как и Линали, что то и дело отворачивалась от рыжего парня, но украдкой все равно следила за каждым его шагом. Уолкер не думал, что это его так опустошит. Ему пришлось рассказать рыжему парню все, с самого начала, не утаивая ни какой детали – так, как происходило на самом деле. Незачем было врать. Да и скрывать, собственно, тоже. Аллен устал от этого всего. Хотелось просто быть собой. Мальчишкой пятнадцатилетнего возраста, узнавшим, что такое боль на самом деле, но счастливым и собравшим свое сознание по крупицам. И все благодаря человеческому теплу и заботе. Седовласый вздохнул. Он сидел, забравшись на подоконник с ногами и загородившись с той стороны шторкой, словно щитом от окружающего мира. В детстве у него была такая привычка: когда плохо и что-то гнетет, съедая изнутри, он забирался на подоконник, зашторивал занавески, словно находясь в домике. Спрятался от бед и от проблем. Детство прошло, а привычка осталась. Он облокотился спиной о стекло, медленно закрыл глаза и обхватил себя за колени. Несмотря на внешнюю нестабильность, внутри все было спокойно, словно легкий штиль на море. Морская гладь тихо шумит волнами, будто бы разговаривая с ним, рассказывая ему свои тайны, которые до этого времени никто не знал. Я закрываю глаза и пытаюсь увидеть Внизу несломленный мир, Далекий, и, наверное, в нем Я смогу стать хозяином своей жизни. Немногим больше, чем фантазия, Хотя мои небеса покрашены в синий, И облака не меняют твое видение Меня. …он снова перенесся на тот самый берег, на котором обнаруживал себя три года назад. Ничего не изменилось. Песок по-прежнему обжигал ступни, ветер теребил волосы, и они падали на лицо, да так, что видеть было невозможно. Шляпа, что он одел перед выходом, почти летела, и Аллен поддерживал ее одной рукой, чтобы она не полетела к голубому горизонту. Другая его рука держала совок – юноша снова искал ракушки, красивые и неповторимые. Его льняная рубаха вся промокла от пота и небольших волн, что иногда касались его своими брызгами. Внутри было хорошо. Необычайно тихо и спокойно. Синева над головой – как заветная мечта, неосуществимая, потому что крыльев в этот раз у него нет. Лазурь перед ним – и искры из глаз от столь бесподобной картины. И кружит голову. Кружит, кружит, кружит в непонятном танце, ноги подкашиваются и он падает на разгоряченный песок, делая звездочку. Грудь распирает от смеха, Уолкер не в силах сдержаться – смеется так сильно, до слез и хрипоты. И снова… Я жду, когда мир утихнет, Жду, когда изменятся декорации! Я жду появления красок! Жду, Когда можно будет позволить Моему миру распуститься... Когда я ловлю свет падающих звезд, Мой взгляд меняет меня, Он меняет меня.... ** - Меняет меня, - пробормотал пианист, протягивая руку вперед, невидящим взором смотря вдаль, где видится ему лазурный берег и пальмы. Много пальм и тихий шелест волн, подобный разговору деревьев, который вечно занимал его в детстве. – Прошлое больше не держит меня. Я… действительно свободен. И он замер с протянутой рукой и легкой улыбкой на лице. Грустным взглядом и с нарастающим беспокойством внутри.***
Он бы так и сидел, если бы не телефонный звонок, раздавшийся в тишине громким звуком, давящим на виски своим писком. Аллен очнулся, вздрогнул и непонимающе хлопал глазами. Уже давно стемнело, и свет от фонарей легко проникал в квартиру, делая ее немного таинственной и не такой мрачной. Уолкер выбрался из своего «убежища», подошел к брошенному на пол телефону и, не глядя на дисплей, ответил на звонок. И замер, не дыша. А в ответ ему тишина. Юноша непонимающе таращился в пространство несколько секунд, и только потом соизволил все-таки посмотреть на телефон. Хотелось засмеяться. Вот это… Оказывается, его вывел из дум не звонок, а смс-сообщение, пришедшее от неизвестного номера. «Верхний ящик письменного стола в кабинете Тики Микка. Там все ответы на твои вопросы». Интересно, что это могло бы значить? Уолкер нахмурился. Если это какой-то глупый розыгрыш, то очень не уместный. Нормально реагировать на шутки он все еще не мог – слишком свежая рана от последней «шутки» Судьбы. Но все равно. Если это правда, то кто мог послать такое вот сообщение? Да и что такого интересного Уолкер мог найти в кабинете бывшего продюсера? Ничего. Ведь кабинет Микка был опечатан, все личные вещи изъяты для расследования, а потом, наверное, после смерти отданы родственникам. Точнее – только те, которые не являлись прямыми уликами. Странно. Очень странно. Аллен опустился на диван, в руках вертя телефон. Мысли, возникающие в голове с новой поступившей информацией, немного пугали и вызывали некое чувство тревоги, что бурлящим потоком неслась по венам. Дыхание сбилось, руки вспотели, а ноги, казалось, сейчас его сами понесут по направлению к студии. Что, черт возьми, с ним вообще происходит? По телу прошла дрожь. Надо успокоиться, взять себя в руки. И все пройдет. А если не пройдет, то пойти и принять теплую ванну, а затем спать. Хватит на сегодня. У него было такое чувство, что еще немного, и он взорвется подобно атомной бомбе – мощно, уничтожив все на пути своей мертвой волной. И только спертый воздух останется после. Пеплом осядут на землю останки его реальности. …он так и поступил. Но стоя в душе под теплыми струями воды, которые, увы, не принесли облегчения его вновь расшатавшимся нервам, Аллен чувствовал неудовлетворенность. Что-то гнило внутри него, не давая спокойно дышать и смотреть на мир сквозь новые очки искажения. Все менялось вокруг с огромной быстротой, остановить которую было практически невозможно. Аллен устало сполз по стене кабинки вниз и обхватил себя руками. Его трясло, было холодно. Чертовски холодно. Хотелось обзавестись самой жаркой печкой в мире, закутаться в несколько теплых одеял, дышать на замершие руки и стараться уснуть. Это тяжело. И только засыпая, когда Уолкер устало посмотрел на белый потолок, к нему пришло осознание происходящих с ним перемен: так отпускает прошлое. С болью, с переменами настроения, с тянущей болью в сердце, с некой неудовлетворенностью. С апатией, с перевозбуждением и с новыми ощущениями свободного падения…***
«Знаешь, как бывает, мой милый друг? Ты живешь, совершенно не замечая происходящего вокруг. Живешь, работаешь, как пчелка в улье – хотя у пчелки там хоть какая-то цель была, а тут… тут без цели, без желания, подобно механизму, выполняющему только две программы. Это убивает, Малыш. И вот когда уже думаешь, что жизнь так и пройдет мимо тебя, внезапно все меняется. Как ураган, что-то проносится мимо, выбивая из привычной размеренной жизни. Жизни, от которой уже воротит. И в которой только одна дорога – в петлю. И со мной так. Мимо прошелся ураган, хотя я бы назвал это солнцем. Маленьким, согревающим, таким хорошим и теплым, что не хватит никаких поэтических терминов описать его. Я был готов умереть от счастья. Этим солнцем был ты. Я помогал тебе как мог, всячески старался поддерживать, но… ты не замечал. Ты был таким замечательным, что я не злился на тебя из-за этого. Я понимал разницу между нами. И когда в твоей жизни появился тот, кто готов стать для тебя чем-то большим, чем просто «друг», я не стал препятствовать. Мне хотелось, чтобы ты был счастлив. Я помогал, как мог, всячески стараясь при этом оставаться в тени. Так что… …знай, что твой долг частично покрыл я, а потом, когда компания увеличила его в три раза, мне пришлось позвонить твоему спутнику. Ведь у меня не было таких средств, а получить такую сумму за столь короткий срок законно я не мог, пришлось действовать по обстоятельствам. Знай, Малыш, что твое наследство вновь вернулось к тебе. Мне удалось уговорить начальство продать мне по скромной цене твой дом, и я хотел сделать тебе подарок на Рождество. Но не успел… На горизонте вновь появилась для тебя опасность. И тогда… знай, что я не хотел видеть твои слезы – поэтому нисколько не жалею о том, что совершил. Моей вины в смерти Алмы Кармы нет, хоть я и всадил пулю ему в лоб. Карма виноват сам, потому что встал на пути к твоему счастью. Вот и все. Я хотел счастья тебе, но эти ублюдки вновь лишили тебя его. Мне было больно смотреть на то, как тебя забирают в эту гребанную лечебницу, поэтому я не выдержал и сделал так, чтобы ты ни в чем не нуждался: мне пришлось нелегко, но оно того стоило. Правда. Потому что после ты будешь счастлив. Я сделал для тебя все что мог, мой мальчик. И если ты читаешь сейчас это письмо, не вини себя. Не смей брать на свое робкое и нежное сердце столь тяжкий груз. Я запрещаю тебе это. Я выполнил свое предназначение. Теперь мне понятно, почему сначала я жил так скучно. Это была подготовка. А со своей задачей я справился. Поэтому… …поэтому живи и будь счастлив, Малыш. Т.М.»***
Он не мог в это поверить. Руки юноши тряслись, грудь разрывало, мир раскололся, и пустота накрыла с головой. Звуки пропали, испарились щемящей тоской, оставив после себя непонятные слезы, что сейчас градом стекали по щекам. В голове не укладывалось. Как..как…как…как такое возможно?! Тики, почему он? Шумно втянув носом воздух, Аллен зажмурился, медленно оседая в некогда принадлежавшее португальцу кресло. Это был самый настоящий шок. Оцепенение настигло сразу же. Безразличие, охватившее седоволосого в свои объятья, тихо посмеивалось где-то над ухом, и если бы Уолкер мог посмотреть в зеркало, то он бы определенно увидел его мерзкое очертание и совершенно пустое лицо, с многочисленными шрамами – разрезами на щеках. Затошнило. В нос ударил слишком острый запах гнили, что ядом просачивался через кожу, и она на его глазах покрывалась пятнами, словно ожогами от кислоты. Хотелось кричать, рвать на себе волосы, завыть в голос. Сжаться в комок, спрятавшись под стол от жестокой реальности, ощутить то тепло человеческого тела, согревающее своими легкими прикосновениями и сладким запахом. Боль от пробуждения в сладких мирах грез навевала страх, ужасный в своем обличье, делающий слабым самого сильного Бога в мире. И вокруг только вспышки молний от расходящихся в разные стороны электрических разрядов, что гасли от одной мысли о совершенном. Свет в душе гас с каждой секундой, распространяя во тьме ядовитые пары кровавой реалии, пропасть которой находилась у него под ногами. Солнце угасло где-то в начале его призрачного выздоровления. Солнце, что зажглось теплыми лучами от одной мысли о далеком и родном художнике. Но… …как же теперь? Канда не простит ему поступка Тики. Если Юу знает, кто настоящий убийца, то во всем виноват окажется Аллен. Сомнений в этом не оставалось. Ведь записка…отличное тому подтверждение. Он не помнил, что было потом. Пробел возник в его мыслях, сознании. Словно отключился на неопределенное время. И очнуться не получалось. Словно со стороны смотрел, как Линали отчаянно трясет его за плечи, что-то кричит, пытаясь, видимо, вернуть его, но все без толку. Аллен не захотел вернуться в этот кошмар реальных событий – слишком больно чувствовать себя по-настоящему виновным во всех бедах, что обрушились на его знакомых. Его Вера убита жестокой Судьбой, мечты разрушились, не успев восстановить свои воздушные замки, и каждый новый шаг его был заранее обречен на провал. Он находился под прицелом фатальных творений, и ему так отчаянно хотелось высвободить свою душу от съедающих ее мук. Воспоминания распадались на части, распадались, распадались, распадались… Линали позвала кого-то, но Уолкер не узнал ее спутника. Ему было все равно. В руке юноши была зажата предсмертная записка Микка, взгляд небесной стали потух, став отрешенным. Его куда-то повели. Зачем? Глаза слипались, тело налилось свинцом, и Уолкер провалился в долгожданную тьму, холодную, но такую привлекательную в своем безобразном лике. Хоть немного удалось спрятаться от нахлынувших эмоций. _____________________________ * Linkin Park - Valentine's day вольный перевод Арт-проекта «Живые». ** Jars Of Clay – Waiting For The World To Fall