Мне отчего-то больно Вспоминать моменты нашей совместной жизни. И голос, больше не звучащий громко, Рвал на части бумагу, и она была вся в крови. Крови моих, вновь открывшихся, ран. И слезы ручьями текли по щекам. И от этого мне кажется, я тебя выдумал… Захватив свою душу в цепкий капкан. (с)*
Три с половиной года спустя. Снег большими хлопьями падал на землю, покрывая ее великолепным махровым ковром, который так чудесно переливался в свете неоновых ламп, затмевая собой сияние самых ярчайших звезд на ночном небе. Небе, похожем на большое бархатное полотно черного цвета с оттенками синевы. Холодно не было. Наоборот, казалось, слишком тепло для такого времени года. Днем всегда светило солнце, что для столь безукоризненно серого города было слишком необычным. Лучи холодного небесного светила обжигали своим теплым дыханием, и снег в них казался мягким и теплым. Его прикосновения ощущались, как касание крыльев бабочки к коже – невесомо и нежно. Аллен выдохнул, выпустив клубок пара. Ему нравилась ночь. В ней можно было скрыться от мрачных мыслей, что норовили прорвать возведенную им стену от посторонних, от постоянных кошмаров, приходивших внезапно и заставляющих его сердце замирать, а что-то внутри болезненно ныть от безысходности и глухой боли. От воспоминаний, что практически исчезли из его новой жизни, больше не напоминая ему о том страшном периоде в калейдоскопе его реалий. С него хватит того маленького Ада, что произошел после… Уолкер вздрогнул и потянулся к плееру, что одиноко лежал в кармане его куртки. В груди что-то болезненно кольнуло, когда он увидел заставку – фотографию, на которой были изображены трое: угрюмый парень азиатской внешности и длинными волосами, чьи глаза были закрыты и нельзя было определить их цвет; девушка, волосы которой еще были собраны в два хвоста и на лице ее была радостная улыбка; и седоволосый подросток с собранными в хвост волосами и заколотой челкой, пытающийся разобраться в ворохе подарочной обертки, лежащей вокруг них плотным кольцом. Глаза защипало – он моргнул, глубоко дыша. Это было глупо вот так совсем забыть о том, что это маленькое чудо техники давно не использовалось. Некому было следить за тем, чтобы убрать что-то больше не нужное, приносящее боль. Боль, что рвала на части и не давала дышать. А он-то думал… …думал, что его научили бороться с той мрачной атмосферой, что поселилась в его душе. Там, в клинике, в которую - тогда еще подросток – попал Аллен после вынесенного его приговора о невменяемости (конечно, после увиденного у любого бы сорвало крышу. Поэтому и не удивительно, что и так хрупкая и расшатавшаяся психика Уолкера-младшего дала трещину), его научили отгораживаться от реальности, и Уолкер подолгу «пропадал» в своем сознании. День, неделя, месяц – не имело значения сколько он так мог просидеть, главное – не больно и ничего не чувствуется. Врачи говорили, что это – нормально. После того, что ему пришлось пережить. Они применяли новомодные методики, играя с сознанием юноши как он раньше играл на любимом инструменте – волшебно, словно были рождены только для этого. И после всего у него не было никаких вопросов. Ни по какому поводу. Словно нормально, что к нему не пускали Линали, готовую в любой момент подставить свое хрупкое плечо. Что в порядке вещей, что к столь юному пациенту никто не приходит, никто не оплачивает его счета за «лечение». Аллен думал, что все так, как должно было быть. И даже тот факт, что он ничего не знал о Канде, его не волновал. Пианист будто бы забыл о том, что когда-то чувствовал к слепому художнику.***
Он вернулся домой под утро. Тихо прошелся в однокомнатную квартиру – единственное место, которое он еще мог называть своим домом. Линали обнаружилась спящей на единственной кровати, завернувшейся в плед до такой степени, что только видно было черную макушку. Девушка больше не носила длинные волосы, и когда в первый и последний раз Ли оказалась на пороге его палаты, он даже не узнал ее поначалу. Линали, бросившаяся ему на шею с тихими рыданиями, была тенью той, «прежней», милой подруги – лишь только внешность ее не изменилась, но вот душа… Аллен будто бы почувствовал душевное состояние китаянки, и ему стало больно. Боль сковала его всего, вздохнуть было тяжело, и с огромным трудом преодолев барьер, возникший на пути к его чувствам, Аллен смог, наконец, ощутить ее сердце у себя в руках. Израненное и бьющееся будто бы в последний раз… Уолкер поставил греться чайник, со вздохом опустившись на стул. Он бросил осторожный взгляд в окно: там, кружась, падал снег, большими хлопьями оседая на землю. - Ты уже встал? – тихий сонный голос Линали немного испугал его. Девушка зашевелилась, просыпаясь. Аллен неопределенно пожал плечами и потянулся к плите выключить чайник. Он не любил тот звук, появляющийся тогда, когда вода в сером металлическом сосуде начинала закипать: это больно било по вискам, распаляя его нервы до такой степени, что любой шелест или же шорох мог вывести Аллена из равновесия. Врачи назвали это «посттравматической реабилитацией» и обещали, что это скоро пройдет. Но он не верил – ему было все равно. Девушка поднялась с кровати, подошла к столу и села на стул. Она коснулась руки сидящего юноши, и Уолкер мог почувствовать ее тепло: нежное, робкое, но такое живое, оно всколыхнуло в нем давно скрытые чувства, и грудь сдавило от безысходности и нехватки кислорода. - Аллен, - мягко начала Ли, - все в порядке? Он помолчал с минуту, а потом пробормотал: - Не совсем. Я был на могиле брата. Ли успокаивающе погладила его по руке и ободряюще улыбнулась. - У него много цветов, - голос парня дрогнул. – Я такой идиот, Линали. Просто такой… дурак. Я не смог подойти к могиле. Почему я не смог?! - он откинулся на спинку стула и спрятал лицо в ладонях. Послышался всхлип, а затем седоволосый тихо пробормотал: - Я видел там Канду. Кажется… Линали вздохнула. Девушка не знала, что ему на это ответить. Ранить друга она не хотела – слишком много страданий выпало на долю пианиста, но и утаивать правду Ли не могла. Это было невыносимо: одна ее часть рвалась защитить Уолкера, отгородив юношу от всех внешних источников информации – так легче вновь начать строить свою и его новую жизнь; но с другой… с другой стороны, вторая ее часть просто вопила о том, что Аллену будет легче так – узнав правду из ее уст, а не от кого-то постороннего. - Я даже не знаю, как тебе сказать, - осторожно начала брюнетка, разливая чай по чашкам. – Аллен, после того как ты оказался в больнице, вернулся Лави. Один. - И где же он сейчас? – перебил ее Уолкер, гневно сверкая глазами. – Что-то не похожа эта квартира на уютное семейное гнездышко. Она зажмурилась. Его слова причиняли ей слишком сильную боль, что разрывала ее на мелкие части, пуская яд и электрические разряды по самодельным оголенным проводам – нервам. Сердце сжалось, глаза защипало, и одинокая слеза скатилась по ее щеке. - Прекрати, - прошептала она, стирая мокрую дорожку, - не… - каждое слово давалось ей с трудом, - … об этом сейчас. Когда вернулся Лави, то Канды с ним не было. Поэтому к тебе никто не приезжал столь долгое время – я пыталась вместе с ним вернуть Юу в Лондон. Но он отказывался, запретил Баку и его прихвостням впускать нас, а потом… потом поймали настоящего убийцу Алмы. И мне пришлось вернуться обратно. – Она перевела дыхание, стараясь успокоиться. – Мы все были ошеломлены, понимаешь? – взгляд ее потух, она обхватила себя за плечи. – Никто до сих пор не знает, что в тот момент двигало Тики, когда он вскрывал еще живое тело Кармы. Дальше Аллен ее не слушал. Реальность резко померкла перед глазами, уши заложило, и кажется, сердце перестало биться. Все тело стало ватным, словно из расплавленного воска, он глубоко дышал, но воздух не поступал в легкие. Все те слова… …Все то, что пришлось пережить ему там… …все это было по вине Тики? Но почему? Секунды менялись минутами, он хватался за край ускользающей от него реальности, но все было бесполезно: яркое полотно блеснув своими бриллиантами - воспоминаниями упало в черную бездну, и сам Аллен готов был упасть за ней следом. Но руки, морщинистые и холодные, мертвецки бледные, держали его крепко. Внутри все свернулось в тугой комок, который стремительно поднимался вверх, стараясь выбраться на свободу. Когда с уст сорвался первый истеричный всхлип, больше напоминающий вой раненного зверя, Аллен совсем не удивился. - Почему? – побледневшими губами прошептал Уолкер. - Ты ни в чем не виноват, Аллен, - поспешила заверить его девушка, обнимая за плечи. – Никто никогда не узнает, почему Микк это сделал: через два дня после ареста его нашли в камере. Он повесился. Мир разбился вдребезги. Багровые капли заляпали его сознание, и он выгорел. Эмоционально. Не справившись с нахлынувшими на него эмоциями. Не сумев преодолеть барьер и сломать ту мрачную комнату, возникшую перед глазами. Было пусто. Он напомнил себе сосуд, глиняный, что предназначался для хранения воды. И сейчас она закончилась. Только вот в отличие от сосуда его никто больше не наполнит живыми эмоциями, никто не соберет осколки разбившейся реальности в единое целое, и никто не раскрасит пустое полотно ярчайшими красками художника. Он один. Юноша это чувствовал. Каждой клеточкой своего тела ощущал, как жизнь медленно угасает в его сознании, как рухнул очередной воздушный замок, построенный в столь короткие сроки. И даже Линали не могла помочь.***
Аллен не мог больше никому верить. Хрупкий мост доверия, возведенный над огромной пропастью, когда-то наполненной мутной водой с мерзким запахом, в одночасье рухнул, и его обломки канули в бездну навечно. Собрать воедино все то, что бережно хранил на протяжении всей своей маленькой жизни и теперь потерянное во времени, было трудно. Вполне решаемо, но… но Уолкер настолько устал от всех бед, нахлынувших разом, что ему хотелось только покоя – пусть и не душевного, но все же что-то похожее на него. Ему везде казалась ложь, лица, что он видел перед собой, тоже были лживыми, и уродливые маски, так ненавистные с детства, окружали юношу в его мире грез. Он ведь понимал, что прав. Прав в своих суждениях, мыслях и испытываемых чувствах. Все, что удалось познать пианисту, - не выдумка, а действительно реальность. Пугающая и устрашающая, жестокая и убийственная в своей холодности и безразличии. Аллен с малых лет знал одну простую истину, известную всем, но которую так отчаянно некоторые люди пытаются не видеть: все человечество способно на ложь и предательство. Если со вторым можно было как-то бороться, то первое навечно оставалось непобежденным. С давних времен люди обманывали друг друга, ища выгоду в тех или иных поступках-словах, в том разочаровании и той боли, что волнами проходилась по телу и поражала каждую клетку. Замкнутый круг: друг обманывал друга, отец – сына, государство сыпало лживыми обещаниями, а народ, простой и честный, не имеющий ни гроша за душой, верил. Верил и надеялся. В лучшее, а выходило… Аллен зажмурился, сделал глубокий вдох. Тихое биение сердца Линали, до сих пор прижимающей юношу к своей груди, успокоило и привело в чувство. Но Уолкер не мог сказать, что он «в порядке». Да и… что определяет границы этого самого «все в порядке»? Эмоции слишком нестабильны и хрупки – их невозможно вечно контролировать: даже самые бесчувственные, на первый взгляд, люди разбиваются на части, не выдерживая давления изнутри, и маски – о! эти безликие, полные лицемерия и равнодушия маски – трескались, рассыпаясь в прах. А что тогда говорить о простом человеке? О том, у которого этот «эмоциональный порог» слишком низкий – чувствительные представители человеческой расы не выдерживали нахлынувших эмоций, и подобно лесам, сухим, погибшим под лучами нещадно палящего солнца, сгорали в огне, самом жарком и смертельном, не обладающим живительными силами. И внутри у таких людей – письма запоздалые, такие чувственные и необычайно нежные, пропитанные алыми каплями любви: словно розовый цветок души, спешащей ко второй половине, тянущейся к ней из тьмы к солнечному свету… Глаза его были закрыты. То ужасное чувство беспомощности и отчаяния немного притупилось, дышать стало чуточку легче. Но Уолкер все еще прижимался к Линали всем телом, и едва заметные волны исходящего от девушки тепла навевали на него сонливость; в груди нестерпимо жгло, словно у него вместо сердца уголь, раскаленный добела. - Аллен, - ее голос был хриплый, - ты… в порядке? – последние слова Ли прошептала, и Аллен едва услышал ее. Седоволосый вздрогнул, шумно втянул носом воздух – снова – будто бы пробуя на вкус воздух, принюхиваясь. С минуту он молчал, затем отстранился и открыл глаза. Серые небеса были почти черными в полусумраке комнаты, они блестели, и ей на миг показалось, что тот самый Аллен из прошлого вернулся. Ли показалось, что сейчас она услышит чистый и звонкий смех. Показалось… Уолкер внешне никак не показал своей реакции – будто бы не ранили его эти слова. И все же – ему стало больно: вот, и Линали туда же со своим «все в порядке?». Такое вот отношение… бесит. Раздражает и унижает одновременно. Словно он… сломанная кукла, починить которую раз – и готово. - Не знаю, - неопределенно пожал плечами парень и поднялся. Он прошелся до стены, на которой единственным украшением было старое радио. Парень дотронулся до деревянного покрытия, нажал на кнопку – единственная часть старинного радио, сделанная из пластмассы – и из динамиков полилась тихая, ритмичная мелодия. Сначала совершенно несмело, будто бы боялась потревожить, затем все быстрее и быстрее, а когда зазвучал голос солиста…с нотками надежды на светлое будущее, тревожащие душу настолько сильно, что от простого слова будто бы выворачивает наизнанку – тело ломает, сознание швыряет на грани, и кажется, что разбился… Я жег костры из умерших лесов, В небесах горела невиновных кровь. Наполнил кубок мне опять морской прилив, Потом излил его в океан грязи. Нет... Линали смотрела на него, невольно прикусив щеку. В ее глазах отражалась малая часть боли, что испытывал ее друг, но она ничем не могла помочь ему. Невыносимо жить с таким грузом на сердце. Особенно ей. Той, которая обещала защищать его от всех бед. Ведь у нее никого не осталось, кроме него – даже ее светлая и чистая любовь канула в небытие, разбив ее мечты вдребезги. И Ли чувствовала себя так, словно ее подбросили глубоко в высь, а затем уронили – такое ощущение, что сломаны все кости, душа разорвана на части. И не собрать. Аллен тихо ходил по комнате, явно не зная чем себя занять. Они молчали, пытаясь каждый собрать воедино свой разрушенный мир. Уолкер бросил свой взгляд на стол: остывший чай, пустая хлебница с крошками на дне, салфетки, лежащие в беспорядке, столовые приборы… Я плаваю в дыму Мостов, что вечно жгу, Не говори "прости", Теряю, что не заслужил, Что не заслужил. - Я хочу встретиться с Кандой. Ли подняла на него свой взгляд, немного отрешенный и затуманенный дымкой воспоминаний. - Зачем? – она поднялась, подошла к дивану и вновь завернулась в плед. Защитное действие. Смешно. До колик, до крика и до беззвучных слез и рыданий, съедающих изнутри, как паразит в спелом яблоке. - Я ведь люблю его. До сих пор. Дух захватило, ведь небосвод вдруг пал, Ты потерялась, когда шторм бушевал. И вот в конце разделили нас с тобой, Как сердца камеры, давшие вдруг сбой. Нет… *****
Лави бессмысленно пялился в потолок, не зная, чем себя занять. Дни в его скучной и серой жизни были однотипными, до тошноты похожие один на другой – словно по трафарету сделаны, различны лишь календарями – числами. В комнате было темно – шторы задернуты, и он в последнее время не любил смотреть на свет: тот его убивал, выжигая на сердце огромные дыры - кратеры. И чувство внутри такое… словно утонул, и во рту теперь так противно – вкус морской воды, а в ней растворилась смесь всех известных ядов. Лави умирал – каждая клетка его тела лишалась чувств. Голова раскалывалась от переполнявших ее мыслей. И когда терпеть уже было просто невозможно, а кости трещали так, будто бы горело сухое дерево, мир в его глазах искажался, сплетаясь в переплетения тончайших нитей – узоры из белой паутины жизни… Он вздрогнул, когда в удушающей тишине раздался тихий монотонный звук телефона. Распахнул глаза, не сразу понимая, где он, собственно, находится. Такое чувство – как снег на голову. Окатили ушатом воды. Потом дошло – вибровызов. Рыжий протянул руку к лежащему на полу телефону и, не глядя на дисплей – глаза даже от такого тусклого света заболели нещадно – ответил. - Лави? – даже искаженный, но этот голос… этот голос заставил его сердце сжаться. Парень тяжело вздохнул и зажмурился. Нельзя, нельзя так реагировать… Они же договорились. С ней. Ведь он сам предложил… - Ты обещала не звонить, - добавил в голос недовольства, чтобы она поняла всю абсурдность своего поступка. Девушка на той стороне замолчала. Послышался шорох, потом какое-то бормотание. - Хорошо, - на этот раз ее голос звучал приглушенно – наверное, прикрыла трубку ладонью. – Все получится. Пока Линали общалась на той стороне с неизвестным, Лави терзала мысль о причине ее звонка. Тогда, когда Ли вернулась в Лондон из Италии, они договорились закончить свои отношения. У Лави был друг-инвалид, которого нужно было наставить на путь истинный, да и заботиться о нем тоже нужно было (Бак после выставки смылся – все же тогда Канда был абсолютно прав на его счет: этого человека ничего не интересовало, кроме денег), у Линали – разбитая жизнь, друг, почти родной брат, которого в психушку-то запихнули по несправедливости. Им было не до отношений. А потом… потом просто не хватило сил начать все сначала, и Лави сам уже испугался своего бессилия и того, что может произойти. Он просто-напросто перестал ее замечать. Линали, казалось, его поняла, и, судя по ее реакции, девушка ничуть не расстроилась. И вот теперь… Ее звонок, всколыхнувший в душе рыжего парня столько противоречивых эмоций. Что-то защемило под сердцем, и неожиданно, как с водопада падает, обрушилось все его тяжелое одиночество за эти годы, вся его боль, на первый взгляд притупившаяся. И теперь все его дни, проведенные непонятно как и прожитые зазря… все это…как принять?! Как принять, когда тут… когда тут… Черт возьми, Линали… Хотелось завыть. Волком. Кататься по полу, биться головой об пол, разорвать себя на мелкие кусочки, чтобы не чувствовать, не чувствовать, не ощущать… Больно же. Сейчас – больно. И тогда – тоже больно. А она… - Лави, ты слышишь меня? – мысли в миг испарились, и осталась одна пустота. Парень вдохнул. – Да, - голос его звучал глухо. - Мы можем встретиться? Он зажмурился. Досчитал до десяти, пытаясь унять сердце и не понятно откуда появившуюся радость. - Можем. И только когда пришло время собираться на встречу, до него вдруг дошло: что же он натворил?!***
Нахлынуло внезапно. Сосущим одиночеством. Неслышным для других ультразвуком, свистом, от которого уши закладывало. И пришлось обхватить голову руками, чтобы хоть как-то закрыть уши и сидеть, прижав колени к груди, покачиваясь, пытаясь унять эту резкую боль в голове. Пальцы цеплялись в волосы, сжимали и медленно тянули, стараясь хоть как-то отвлечь. Не помогало. Он тяжело дышал и не мог никак понять, что на самом деле произошло. Год ходил на это место, год стоял, пытаясь разобраться в себе, год, целый год учился видеть краски и цвета по-новому… Канда сидел на полу и рисовал. Пытался, но не выходило. Мысли, роем носившиеся в голове, мешали сосредоточиться, и вдохновение ускользало из рук, как вода вытекает из прохудившейся банки. Кисти, холст, зачем-то принесенный Лоу Фа карандаш – все это валялось рядом, но Юу не замечал этого. Он, макая пальцы в холодную жидкость, водил по некогда белому холсту черной краской, размывая очертания будущего шедевра и превращая все это в уродливое месиво. Палитра снова была холодной, краски в ней застыли, и он не мог дотянуться до них. Тянул изо всех сил руки, пытаясь уцепиться пальцами – впустую. Издевательство. Солнце умирало. Медленно распадаясь на части, и они превращались в расплавленное золото, которое, остывая, приобретало черный цвет. Мертвый цвет. Пропитанный одиночеством, гнилью и мерзких запахом смерти. Так пахло три года назад, когда он узнал, что не увидит больше белый свет. А потом… …потом появился свет. Исцеливший израненную душу. И вопреки ожиданиям злосчастного Некто его жизнь начала налаживаться. Он мог дышать, он мог видеть – не глазами, а душой, своей, теплой и со щемящей нежностью – он мог… жить по-настоящему. Вместе с ним дышать одним воздухом – даже спертым и ядовитым, что растворял, разлагал органы на части – и было хорошо. Это была дурь в самом прямом ее проявлении. Так нельзя было. Но они… не могли ничего поделать с собой. Просто понимали, что все – особенно тогда, когда зажимаешь всем телом где-нибудь в коридоре, в комнате среди многочисленных художественных принадлежностей, когда тонкие пальцы с силой оттягивают волосы, вплетаясь в них узорами, когда теплые губы касаются собственных в таком поцелуе, что сейчас разорвет от нежности, и это от того, что сорвался, что переклинило, что не сдержаться уже… Их тянуло друг к другу с какой-то непостижимой, захлестывающей с головой силой. Словно магниты. Тела сталкивались, держась друг за друга до последнего, цепляясь так, что потом не оторвать, неохотно отпуская друг друга. Канда, тяжело дыша, пытался осознать, что творится с ними, и тогда бредовая мысль колокольчиком звучала в голове. Неправильно, неправильно, неправильно… Они врастали друг в друга нервами-проводами, и электрический ток уже было не остановить. Огромнейший разряд проходил между ними, смывая на своем пути все преграды. Они переплетались узорами – тонкими, прочными, из стальной паутины, и кружева выходили невероятные. Было так…тепло, и он чувствовал себя действительно живым. Но счастье вечно только в сказках про добрых принцесс, и мечты разрушились всего в один миг. Прежняя тень его погибшей жизни заставила пройти Ад, и он, дурак, поверил ей, совершенно позабыв о том, что те минуты блаженства были настоящими – их никто никогда не придумывал, а он сам от всего отказался. Некто смеялся. Злорадно, скаля губы в устрашающей улыбке, от которой дрожь пробегала по телу и стыла в жилах кровь. Он прекратил строить свой рай, обменяв его мнимое спокойствие призрачной надежды. И швырнуло так, что теперь не дойти до середины, до того места, о котором известно только двоим, для того, чтобы вновь встретиться. Только вот мост, соединяющий две стороны, слишком узкий. А все те, кто находится на нем, превращаются в слепых, которые день за днем совершают ошибки… …от мыслей он очнулся резко. Из паутины воспоминаний его выдернула Лоу Фа, сообщившая о том, что отец вернулся домой. Канда скривился. Этого человека, так просто отказавшегося от него в самом начале, отцом называть не хотелось. Нет, он его не ненавидел. Для него просто не существовало человека по имени Фрой Тидолл. В этом мире у Канды осталось только одно: призрачные воспоминания, сохранившиеся на дурацких фотографиях, которые, по иронии, никто не забрал из его прежнего дома. Дома, в котором когда-то слепой художник впервые познал тепло человеческой души и робость первого поцелуя с привкусом мороженного на губах… Разбитые на части, они были всем друг для друга. А сейчас… …сейчас этого «они» не существует. Солнце просто не улыбалось, и любовь ждать неоткуда. Потому что тот, кто дарил ее, исчез, и никто не знал, где он и что с ним. Хотя Канда до сих пор надеялся на чудо. ________________ * - Сборник писем неизвестному и неизвестной. ** - Linkin Park – Burning In The Skies