how we kissed and killed each other

Впервые с момента своего воскрешения Уилбур чувствовал эйфорию. Он ощущал, как она бегала прямо под кожей, как гудела в ушах, когда он впервые пришёл в себя. Когда очнулся, и всё вокруг было мутным лишь на долю секунды, после чего картинка сфокусировалась до болезненной резкости, яркости, какая неприятно липла к глазам. А затем… ничего. Л’Манбурга не стало, конечно, да, но… но Уилбур надеялся на что-то большее. Томми водил его по серверу, знакомил с новыми лицами, заново знакомил с уже известными когда-то, но всё это время Уилбур не мог не думать: скучно. Все, включая Томми, казалось, оплакивали лишь его шелуху, пустую частичку оболочки, отделившуюся, ничего не значившую, и всё же каким-то образом ставшую всеобщим любимцем. Уилбур помнит те облегчение и восторг, которые он испытал, когда увидел ещё одну версию самого себя в одном поезде с Дримом, помнит её бледное лицо в слезах. Жаль, что никто так и не заметил этот апгрейд. Но Уилбур не винил их. Довольство собственной заурядностью было гибелью для всех на этом сервере. Да и не похоже, что он покинул их в особо хороших отношениях с кем-либо: ну, знаете, с TNT и прочим. Он был весьма удивлён тем, как охотно Томми проводил с ним время, повсюду следуя хвостиком, как и раньше. Хотя, чересчур быстрое и лёгкое прощение за все обиды всегда было одной из главных его слабостей. Некоторые видят это как силу, демонстрацию уровня зрелости, какого острый язык и грубые шутки Томми, казалось, не достигнут никогда. Но Уилбур знает, как устроен мир, он испытал это на себе, и он не боится называть вещи своими именами, не боится называть тем, чем это стало в конечном счёте. И, может быть, он был слегка больной на голову, а тринадцать лет одиночества в лимбо вряд ли улучшили ситуацию, но он всё ещё был способен проявлять заботу. Он всё ещё заботился о Томми, видел в нём младшего брата, которого у него никогда не было. Но то, как Томми едва движется в его присутствии, словно ступает по яичной скорлупе, как и все остальные, кто ходит на цыпочках вокруг него, будто он сделан из сраного стекла или, блять, через несколько секунд побежит взрывать новую нацию, если честно, не то, что ему было нужно в данный момент. Поэтому он послал Томми за камнем — камень никому ещё не навредил — а сам в который раз отправился к собственной могиле. Проект Невадас. Они давно не виделись, не так ли? Квакити… Квакити был предсказуемым. С мечтательным блеском в глазах, тот, кто отказывался разочаровываться и принимать тот факт, что люди на самом деле по своей сути не хороши. Его мировоззрение в корне расходилось с мировоззрением Уилбура, и не существует параллельной вселенной, в которой во время выборов их союз мог бы случиться, не то что сработать. Но обстоятельства меняются. Мой самый дорогой друг Уилбур… Уилбуру нравился Квакити. Может быть, не его идеалы и не то, с кем он себя связывал — Шлатт, с тихой насмешкой думает Уилбур, и что заставило Квакити думать, что объединиться со Шлаттом, а тем более организовать с ним помолвку будет хорошей идеей? — и тем не менее, он ему нравился. Он думал, что присоединение Квакити к Погтопии стало переломным моментом. Он украл всё внимание и интерес Уилбура, когда пришёл к ним с Томми в мятом костюме и взъерошенными волосами, сбившимися на бок под шапкой. Как он долго ругался, злой и оскорблённый, в подробностях описывая, как бы он убил Шлатта, убил бы его прямо перед белым домом, раз и навсегда. Квакити необязательно верил Уилбуру, Уилбур не верил никому. Но многое могло произойти за месяц в тесноте подземного ущелья, где все живут на головах друг у друга и проводят так много времени вместе. Многое произошло в тот месяц. Пересмотр личных границ, постоянный зрительный контакт, общим было всё. Уилбуру нравилась эта вспышка. Это было именно то, что он искал тогда. Эта страсть — но всегда рациональная, Квакити сначала настаивал на дипломатии и только потом лез в штаны. И ведь при этом он всё же успевал мечтать на задворках разума об убийстве президента, но продолжал отчаянно цепляться за свои наивные добродетели. В общем, надежды Уилбура на Квакити растворились так же быстро, как и успели появиться. Хотя, он всё равно показал ему комнату. Он не знал, почему сделал это. Его первоначальный план состоял в том, чтобы показать её только Томми и, может, нажать эту глупую кнопку, просто чтобы посмотреть, что будет. Испытать наконец этот острый трепет, почувствовать, каково это — отпустить и увидеть клубы дыма и пепел разрушения в воздухе, ощутить последний колючий вдох в лёгких перед тем, как его глаза закроются навсегда. Но было что-то в Квакити, что-то похожее на подавленную самостоятельность, отсутствие личностной целостности, на которой основывался каждый его шаг. Уилбур отчаянно пытался понять этот момент в нём, это и побудило внезапно решиться взять его с собой. Поэтому найти книгу от Квакити в его сундуке — было личным сигналом к действию. Без повестки дня жизнь на сервере не имела особого смысла, так что, самое время кое-кому перестать быть таким, мать его, бесхребетным. Ты был прав с самого начала… Лас-Невадас. Это ведь было отличным местом для Уилбура. Я не совершу те же ошибки дважды. Которое снова приводило его в волнительный восторг. Прошёл целый месяц с тех пор, как он последний раз чувствовал себя так. Ногти впивались в ладони, оставляя следы-полумесяцы, он ощущал, как сердце билось быстрее от адреналина в крови. Никто никогда ни в чём ему не отказывал с тех пор, как он вернулся. Они всегда либо избегали, либо подчинялись ему, что, честно говоря, быстро наскучило. Что случилось с желанием противостоять системе? На дно какой пропасти канула революция, что была не просто событием, она была качеством, некогда живущим в их горящих глазах. Томми тоже был другим в этом плане, он был сильней, ровно до тех пор, пока рядом находился кто-то более покорный, хотя у Уилбура не было слишком много времени, чтобы поразмышлять над этим. Всё, что он действительно чувствовал — а именно так он пережил большую часть революции Л’Манбурга и войну Погтопии, опираясь на свои чувства, потому что он доверял своей интуиции — так это непреодолимое желание защищать Томми от всех проблем и неприятностей, которые, казалось, находили его, словно одинокий маяк в океане. Так что, если ради этой защиты ему придётся убедить Томми в том, что его ложь и обман — это чистая правда, он сделает это. Но сейчас… Сейчас всё становилось куда интересней. Я твой слуга. Уилбур почти умолял пустить его в Лас-Невадас, и в какой-то момент он даже начал злиться — почему Квакити не хочет видеть его в своей стране? Зачем ему писать записки о Лас-Невадасе для него, если это не приглашение? — но затем эмоции облупились и осыпались, словно засохшая краска, а разум Уилбура начал работать со скоростью мили в минуту, составляя новый план. Эта страна не станет новой жертвой твоей непредсказуемости. Квакити тоже стал другим, совсем другим. Он уже не был тем возмущённым вице-президентом, позволявшим снова и снова то приставать, то отталкивать себя человеку, который не любил его так, как он этого хотел. Он стал более наглым, более рискованным. У него на левом глазу красовался шрам, который явно давно зажил. Уилбур наблюдал, с какой простотой и невинностью Томми спросил об этом, и заметил, как Квакити также легко ушёл от ответа. И он стоял неподвижно, пока Квакити приближался к нему почти вплотную, настолько близко, что они, кажется, дышали одним воздухом — к чёрту личное пространство — он чётко и доходчиво, мягким, словно масло, тоном объяснял, почему он не позволит Уилбуру присоединиться к Лас-Невадас. Но как ни странно, всё, о чём Уилбур мог думать в данный момент, так это о том, что он ещё никогда не был так рад своему росту, который заставлял Квакити поднимать голову вверх, чтобы смотреть ему в глаза. — Эй, вы что, целуетесь? — громко спросил Томми, бродивший неподалёку от них, разрушив момент между ними. Квакити тут же отпрянул назад с таким выражением лица, какое Уилбуру не удалось прочитать. Уилбур задумался, насколько будет неуместно напомнить сейчас дежавю, которое он только что испытал. Когда однажды, ещё в Погтопии, Томми случайно зашёл к ним, после чего тут же судорожно захлопнул дверь, крича о том, что у него осталась травма на всю жизнь. Но он всё же решил держать это при себе. Не нужно снова расстраивать ребёнка. Но как же легко было бы вывести Квакити из себя. Он не смог удержаться и сказал это: — Ты такой мелочный, и мне нравится это, — он с наслаждением наблюдал, как Квакити колебался несколько секунд и лишь после этого начал защищаться. О, как он скептично повышал тон, когда Уилбур заявил, что он создаст новую нацию прямо рядом с Лас-Невадас. Уилбур наблюдал, как Квакити краснел от злости, пока они спорили и ругались из-за Томми, ядовито усмехался, когда тот начал понемногу отступать. Но вскоре его всё же настигло редкое чувство вины, когда он искоса взглянул на Томми, который всё это время пытался сказать ему хоть слово. Он отступил назад и извинился перед ним. Между ними всё ещё витала напряжённая атмосфера. Квакити предложил экскурсию по Лас-Невадас, и Томми согласился. Но Уилбур не собирался оставлять их наедине, поэтому пошёл следом. Сначала Квакити повёл их к ярко украшенному цветочному мосту. Дубовые доски были совсем новыми, без трещин и потёртостей. Он назвал это местом для свадеб. Томми рассмеялся, обернувшись вокруг своей оси и указав на все растения и цветы, какие видел. — Ты сделал брачную зону! — радостно заговорил Томми и побежал дальше. Квакити остался один, чтобы закрыть боковые ворота, выходившие на аллею. Тот факт, что Квакити до сих пор держал себя в руках, заставил Уилбура отстать от него на какое-то время. Он смутно припоминал, как Томми водил его по серверу, рассказывая всё подряд. Он небрежно упомянул тогда о Квакити, его мужьях и их прекрасных, по-дурацки счастливых отношениях, на что Уилбур лишь вскинул брови, не заинтересовавшись, но мысленно дав беглую оценку. Уилбур посмотрел вниз на руки Квакити, но не увидел колец. Он выпрямился, подошёл ближе, спросил словно вскользь: — Разве ты не был помолвлен? Квакити застыл на месте, услышав вопрос, а Уилбур подумал про себя: бинго. Он видел объявления о королевстве Киноко с картинками улыбающихся жителей на Пути Прайма. Не так сложно сложить два и два, чтобы рассчитать свой следующий ход. — О чём ты? — спросил Квакити беспокойно, обернувшись, чтобы посмотреть Уилбуру в глаза. Тот лишь отрицательно покачал головой и отвернулся, будто пытаясь казаться более равнодушным: — Ничего, Биг Кью, я просто подумал, почему я до сих пор не видел и не слышал о них здесь. Должно быть, они заняты внутри казино? Видимо, что-то в выражении лица Уилбура выдавало его, потому что взгляд Квакити тут же потемнел. Уилбур не был удивлён. Почему-то люди любят изображать его злодеем, и, может быть, он и есть злодей, может быть, он грёбанный злодей, но он изменился. Уилбур словно открытая книга теперь — бери и читай. Больше никакого обмана — он лжёт самому себе. Томми не в счёт — Уилбуру просто нужно было, чтобы его видели. Он больше не мог дышать рядом с кем-либо. — Тебе-то что до этого, Уилбур? — Квакити слегка усмехнулся, прийдя в себя после наплыва эмоций. Уилбур пожал плечами: — Всего лишь наблюдение, — сказал небрежно, а затем надавил: — Не каждый день твои женихи бросают тебя ради другой страны. Он понятия не имел, сработает ли это. Едва обоснованное на чём-либо предположение, пальцем в небо, и тем не менее, похоже, ему удалось задеть за живое, судя по тому, как сжалась челюсть Квакити, аж желваки под кожей заходили. Уилбур довольно улыбнулся. Какой смысл в капитализме, если он не предусматривает немного здоровой конкуренции? Хотя, он с натяжкой мог назвать это созданием конкуренции. Он ведь лишь переступал линию раз за разом, лишь бы увидеть, когда оступится в последний раз и канет в бездну. Квакити сделал шаг ему навстречу: — В отличие от тебя, — он огрызнулся, абсолютно издевательски, — я не позволяю своим эмоциям мешать управлению страной. Ох, как же ему не хватало этого противостояния, граничащего с флиртом. Это было так бесконечно забавно и привлекательно, когда Квакити возвращал ему столько же, сколько получал сам. — Ах, какая жалость, — протянул Уилбур, оглянувшись на берег и воду, журчащую под платформой. — Столько всего ради одной нации, а ведь не с кем даже поделиться. — Он резко развернулся и подошёл ещё ближе, его голос стал ниже: — Скажи мне, Квакити, ты построил этот свадебный мост до того, как они бросили тебя, или после? Квакити скривился в отвращении. — Ты чересчур смел для мертвеца на чужой земле, — он повторил шаг Уилбура в надежде на то, что тот отступит под давлением, но всё же он не сдвинулся ни на сантиметр. — На твоём месте, я бы уже давно заткнулся. Поддержание каких-никаких отношений с людьми на сервере явно не первый пункт в твоём списке достижений. Уилбур вдруг смягчился и оставил свои колкости, по крайней мере, сейчас: — Вот почему между нами живёт этот момент, — он указал на себя, затем на Квакити. — Ты мой… янь. Он был знаком не по наслышке с этим выражением лица Квакити, какое он показывал прямо перед тем, как развязать затянувшийся и нудный спор. Поэтому Уилбур прервал его, прежде чем он успеет начать: — Но ты всё же сказал: «Очень жаль, что мы не можем работать вместе». Но это не так. Тебе не кажется, что теперь мы разделяем одни и те же взгляды? — Не сравнивай меня с собой, — Квакити предупреждал и очень прямо, делая последний шаг ближе. — Мы с тобой не одно и то же. Уилбур чересчур хорошо помнил те дни, когда они играли одну и ту же песню, повторяя раз за разом, и танцевали. Как толкали друг друга всё дальше и дальше, дразнили, провоцировали с обещанием чего-то большего в конце. Сейчас Уилбур посмотрел в его вызывающие глаза — глаз, ах, если бы он только мог видеть сквозь шрам слева — поднял руку к его лицу, его пальцы мягко скользили по подбородку, ощущая мелкую дрожь, током проходившую через тело Квакити. У Уилбура внизу всё сводит от того, с какой лёгкостью он позволяет ему это. Он хорошо помнил связь, которая была между ними когда-то. — Тогда почему, — сказал совсем тихо, — сейчас с тобой здесь я, а не они? — Потому что ты лишь приставучая помеха, — тут же ответил Квакити, увернувшись от прикосновения; он начинал приходить в себя, — которая решила, блять, построить каменную статую члена на моём заднем дворе. Уилбур чуть наклонил голову вбок. Они снова были так близки друг к другу. Но ни один не рисковал прикасаться и нарушать напряжение между ними. — Что в них такого особенного? — вдруг спросил Уилбур. Квакити усмехнулся. Уилбур не знал, почему так настаивал. Он на самом деле не особо был заинтересован в Квакити. По крайней мере, не в том смысле, что он когда-нибудь захочет поселиться в большом доме с забором из белого штакетника и иметь при себе счастливую семью с двумя или четырьмя детьми. Он был уверен, что когда-то Квакити надеялся на это, может, не сейчас, но раньше уж точно. Уилбур думал, что это погибель каждого безнадёжного романтика. Но всё же эта встреча была самым весёлым развлечением за прошедший месяц. Было в Квакити нечто, что заставляло его каждый раз шагать в темноту, просто чтобы увидеть, что же случится дальше. Если это вдруг окажется самую малость саморазрушительным, что ж, это только его дело. — Ты однажды сказал мне, что не думаешь, что создан для любви, — вспомнил Уилбур, заметив, что молчание затянулось. Он признался в этом в тени ночи, пока они вместе лежали в каменных стенах одной из плохо изолированных комнат Погтопии. В те времена, когда всё было по-другому. Он бормотал об этом в те самые особые часы ночных откровений. Он тогда ещё носил обручальное кольцо Шлатта на шее на цепочке. — Очевидно, что-то изменилось. Или кто-то. Квакити молчит ещё несколько мгновений, прежде чем повторить в который раз: — Не лезь в мои дела, Уилбур, — он сказал это тихо, но в его тоне звучало явное предупреждение, снова. — Тебе и всем остальным будут рады здесь, в Лас-Невадас, но не смей, блять, лезть ко мне. Уилбур прекрасно знал, когда ему нужно было остановиться, он действительно знал. Ему следовало бы прекратить прямо сейчас, но он был не в силах не потворствовать собственному жгучему любопытству. Он хотел знать, насколько по-настоящему далеко сможет зайти, прежде чем терпение Квакити окончательно лопнет. А ещё он хотел увидеть, помнит ли тот до сих пор. — Они говорят тебе, что любят тебя? — прошептал Уилбур, наклонившись ближе и проведя пальцами по шее Квакити. — Они называют тебя милыми прозвищами? Шепчат на ухо всякие пустяки? Если Уилбур приблизится ещё на долю сантиметра, их губы соприкоснутся. — Или, — он продолжал шептать, прижимая большой палец к уголку губ Квакити, — они трахают тебя так же, как и я когда-то? Это было грубо и непристойно — абсолютно бесстыдно, но не более того. Это был один из самых лёгких ударов, которые Уилбур мог нанести ему. Но он получает именно ту реакцию, какую и хотел: Квакити оттолкнул его руку, ярость играла в его глазах. — Не смей, — прошипел он, — втягивать их в это. Уилбур позволил ему отступить. Он почему-то чувствовал себя нехарактерно жестоким, но в то же время и противоречиво оправданным. По крайней мере, достаточно, чтобы позволить себе уйти в сторону, где слышались приглушённые расстоянием восклицания Томми. Уилбур задержался на месте ещё на несколько мгновений, слушая воду, текущую под мостом. Это было слишком просто. Позже они стояли бок о бок на вершине башни. Томми ушёл разглядывать балкон, пока Уилбур осматривался в комнате. Он чувствал пристальный взгляд позади себя и ждал, когда Квакити заговорит. Квакити тяжело вздохнул. — Ты… ты неисправим, — говорит он. — А ещё, ты действительно ни чуть не изменился. — Ну, — он обернулся к нему, губы изогнулись в усмешке, — ты до сих пор не выгнал меня. — Я выгнал, — указал Квакити, — причём множество раз. Ты просто отказался уходить. Уилбур рассмеялся, и это принесло ему некое облегчение. После всего напряжения между ними, эти моменты словно глоток свежего воздуха, нового, но в то же время такого знакомого. — Это потому что я знаю, что ты любишь меня, — поддразнивает. — Я, блять, не… — Квакити почему-то резко оборвал себя, обернувшись. Он молчал ещё секунду, после чего заговорил снова: — Мы такие разные. Уилбур думал, что знает, что он имел в виду, он читал это между строк и слов, которыми Квакити так небрежно кидался в него. Или… или, а что если он всё это время был совершенно не прав во всех своих предположениях и заключениях о Квакити, ну и, что тогда. Всё, что он мог делать, лишь аппелировать в ответ. — Это правда, — признаёт он. — И ты взорвал Л’Манбург. — Ты всё ещё цепляешься за это? — искренне удивился Уилбур. — Вы же все, вроде как, неплохо залатали мой кратер стеклом и вот этим вот всем. — Что значит «всё ещё цепляешься»? — начал было Квакити недоверчиво, но сделал глубокий вдох: — Но… ты сделал это. Ты взорвал его. А потом умер. — Теперь ты просто говоришь то, что мы и так все знаем, — мягко прокомментировал Уилбур, проведя рукой по волосам. Он не жалел, что нажал на кнопку, но думал, что, возможно, жалел, что попросил своего отца вонзить ему меч в живот. Он вскоре навестит Филзу. — Прости, но мне просто нечего добавить. Квакити посмотрел на него так, словно видел его настоящего, сквозь все десятки оболочек, которые Уилбур соткал для себя, чтобы оставаться в безопасности. — Так как ты вернулся в итоге? Что случилось? С этими словами Уилбур снова вернулся на метро. Тёплый, затхлый воздух бил по лицу, пока поезд подъезжал на станцию, за ним клубился пар. Дым забивался в его лёгкие, и ему не нужно было оборачиваться, чтобы знать: его гитара там, далеко, поломанная пополам, с рваными струнами. Уилбур никогда больше не вернётся туда. — Ты удивлён, что я здесь? — ответил вопросом на вопрос. — Ты оставил мне записку, — он нашёл её в одном из карманов и достал, держа между двух пальцев перед собой. — Я думал, ты знал, что я вернулся, когда оставил сообщение о Лас-Невадас в моём сундуке, Квакити. Квакити потёр пальцами переносицу: — Ты не мог… ебать… Уилбур усмехается: — О, ещё как мог, и ты это прекрасно знаешь. И сейчас могу? — он подмигнул играючи, решив оставить этот момент без внимания. По крайней мере, на сегодня. — Заткнись нахуй, — тут же ответил Квакити, но Уилбур заметил на его губах лёгкую улыбку. — Просто… просто сядь и расскажи, что случилось. И Уилбур садится. Он чувствовал эйфорию.