Прикоснись

       Мегуми рвано вдохнул, откинув голову на крепкое плечо позади себя. От холодного ночного ветерка, струящегося из окна, по обнаженной коже пробежали мурашки. Соски неприятно-сладко торчали, и руки так и тянулись к ним прикоснуться. Такое же ощущение было и от стоящего члена, на головке которого от прохлады выступила капля смазки.               В затылок шумно дышал Годжо. Фушигуро спиной чувствовал его тяжело вздымающуюся грудь, обтянутую рубашкой, а голыми бедрами — школьные брюки. Мегуми хотелось взвыть от несправедливости: он, совсем обнаженный и стонущий, сидит на почти полностью одетом учителе, возбуждение которого выдает лишь хриплое дыхание и натянутая ширинка штанов. Только куртка и повязка лежат на полу его комнаты бесформенной кучей, но парня это как-то не волнует.               — Мегуми…               Ухо обдало горячим дыханием, а нервы — томным шепотом. Фушигуро передернуло от ощущения близости. Это было… влажно. Сатору не целовал, не лизал, даже не прикасался, и все равно это чувство было слишком ярким. Мегуми будто ощущал горячий, чуть влажный язык на хрящике своего уха и сдавленно застонал, рукой закрывая себе рот. За стенкой спал Юджи, шуметь нельзя, даже если очень хочется.               Сильные руки с длинными узловатыми пальцами мягко легли под коленями и развели ноги в стороны. У Фушигуро перехватило дыхание от вида ладоней Годжо на своих жилистых бедрах. Пальцы держали мягко, но цепко, и от них оставались ямочки, кожа вокруг которых начала краснеть. Это выглядело… Завораживающе. Из-за открытости член качнулся в воздухе, и Мегуми рвано выдохнул от ощущения дискомфорта, смешанного с наслаждением. Хотелось и прикрыться, и развести колени шире. Но самые острые чувства были из-за другого.               Годжо смотрел. Он дышал прямо на ухо, и хоть Мегуми не видел лица, но знал, что взгляд бесконечно-голубых глаз устремлен вниз. От этого осознания становилось жарко. Смотреть на самого себя — это одно, а вот понимать, ощущать, как кто-то другой смотрит — совершенно другое. Взгляд обжигал, колол иглами, выворачивал наизнанку — и все равно доставлял сладостное щекочущее ощущение. Он чувствовался почти физически: мягкий, изучающий, внимательный, цепкий, терпкий, томный. Сатору словно бы ощупывал им все тело, и от этого внутри Фушигуро что-то трепетало и пылало.               Чужие пальцы еще шире развели ноги и, разжав свою железную хватку, мягко огладили внутреннюю сторону бедер. Совсем невесомо, но так, что Мегуми вздрогнул и повел плечами от ощущения мурашек, холодной змейкой пробежавших по коже. Руки Годжо двигались вдумчиво, преувеличенно легко, но в то же время возбуждающе. Они мягко оглаживали сухие мышцы бедер, обводили коленные чашечки, сжимали кожу. Фушигуро разрывался на две части. Чувствовать само по себе было приятно, но картина эстетично-длинных, смертоносных пальцев, с таким трепетом старающихся доставить удовольствие именно ему, выводила все ощущения на новый уровень. Парень согласен был просто смотреть, но судьба позволила ему еще и чувствовать.               Одна из ладоней Сатору скользнула на бедро почти у самой мошонки, ровно в то место, где должны были быть завитки волос, если бы Мегуми не был слишком педантичен в вопросах личной гигиены. Дыхание перехватило. Пальцы правой руки по одному оглаживали чувствительную кожу, а потом скользнули на основание члена и совсем чуть-чуть надавили, словно бы изучали. Фушигуро шумно выдохнул, и вторая ладонь скользнула с бедра ему на приоткрытые губы, глуша все звуки. Но Мегуми было не до этого. Пальцы на члене замерли, будто бы привыкая к новому месту, но парня все равно выгибало от новых, совершенно особенных чувств и взгляда.               — Ты же не хочешь, чтобы малыш Юджи услышал? Не нужно ему знать что-то такое.               Томный шепот опалил кожу уха, и Фушигуро судорожно втянул воздух носом, елозя на чужих бедрах. Из-за этого рука соскользнула на мошонку, невесомо пройдясь по горячей влажной коже, и снова вернулась на основание члена, чуть оглаживая его.               — Трогаешь меня, а говоришь про другого, — язвительно выплюнул Мегуми, назло прикусывая фалангу закрывающего рот пальца, что так удачно оказался между его приоткрытых губ. Впрочем, это наказание было больше похоже на поощрение: вздох, пощекотавший висок, вышел уж совсем сбивчивым и сумбурным, словно Фушигуро смог ударить Сатору поддых. На тренировках ни разу не удавалось даже прикоснуться, но сейчас Годжо весь был в его распоряжении. Мегуми казалось, что если он попросит применить «фиолетовый» к себе, Сатору беспрекословно сделает это. Просто нужно предложить достойную награду. Мыслишки у Фушигуро уже были, но пока что ему хотелось чего-то другого.               — Какой я плохой, — мазнул языком по уху Годжо, и Мегуми тут же резко выгнул спину, толкаясь в мягкие пальцы. Стон потонул в чужой ладони. — Что мне сделать, чтобы ты меня простил?               Фушигуро долго не думал:               — Прикоснись.               Смешок Сатору будто бы расплескался в воздухе тягучей патокой, липкой пеленой осел на обнаженной коже, смешался с потом, растекся по венам и сконцентрировался в паху, заставляя неловко повести плечами, переживая вспышку острого ощущения, которое почему-то показалось таким приятным в этот момент.               Пальцы на члене дрогнули и неспешно, даже лениво поползли вверх. Они чуть надавливали, ощупывали, изредка оглаживали. Над ухом раздавалось сбитое дыхание, но Фушигуро забыл обо всем, потерявшись в своих ощущениях. Было… Хорошо. Чертовски хорошо. Мегуми неотрывно следил, как широкая ладонь, избавившись от своей ледяной пустоты, мягко окружает его головку со всех сторон и осторожно надавливает. Чужая кожа оттягивает крайнюю плоть, и порыв холодного воздуха из окна мгновенно превращается в снопы мурашек, искорками вспыхивающих где-то на пояснице. И Фушигуро стонет, но не от этого.               Острее всего ощущаются не пальцы и не холод, а взгляд. Мегуми и сам смотрит неотрывно, но Сатору тоже не отводит глаза. Его взгляд растекается медом: липким, сладким, с особой горчинкой. Фушигуро вздрагивает, потому что чувствует его всем своим телом. Ему хочется увидеть лицо Годжо в этот момент. Без пресловутой маски и чертовой ухмылки. Сатору просто смотрит.               Неотрывно.               Внимательно.               Голодно.               Мегуми жарко. Мегуми душно. Мегуми слишком много. Мегуми хочется еще больше. Он ерзает и подается навстречу двигающейся вверх и вниз ладони. Фушигуро неосознанно обхватывает губами один из пальцев, закрывающих рот, и кружит по нему языком, прикусывает зубами, и слушает-слушает-слушает, как хрипло выдыхает ему на ухо Годжо. Его голос по-настоящему влажный, подстать рукам, одна из которых покрыта слюной, а вторая смазкой и потом. И Мегуми знает, что Сатору это чувствует тоже. И Мегуми в курсе, что Сатору знает о том, насколько тяжел его взгляд. И специально смотрит.               — Ты вроде обещал нечто бо́льшее… — рвано произносит Фушигуро, прекрасно зная, что Годжо его поймет. Обычно он косил под идиота, выводя из душевного равновесия, но сейчас он использует другой метод.               Сатору шумно втягивает ртом воздух совсем рядом с ухом Мегуми и шепчет, ведя по своим губам влажным языком:               — Конечно. Но мои руки заняты.               Фушигуро плавится от этого голоса, но дальшейшее заставило вздрогнуть и сесть неестествено-прямо, сдерживая удивленный вздох.               — Так что прикоснись к себе сам.               Мегуми вздрагивает.               Мегуми нехорошо.               Нет.               Ему просто о х у е н н о.               Это предложение переворачивает весь его мир вверх тормашками, завязывает внутренности в узел, посыпает член и яички зудным порошком, вбивает сотню иголочек в белую линию живота. Как это — «сам»? Фушигуро хочет попробовать. Здравая часть рассудка считает, что это абсурд, но другой, той, что пониже, очень нравится. Потому что это по-особенному. Ласкать себя не ново, но сейчас есть наблюдатель. Годжо. С этим его магическим взглядом, под которым тело становится слишком отзывчивым. Потом Мегуми обязательно будет корить себя за открытость и мягкость, но сейчас не до этого. Сейчас хочется. И один разочек Фушигуро позволит себе пойти на поводу у чувств.               — Прикоснись к своим рукам, — раздался едва слышный шепот у самого уха.               Мегуми дергается, но послушно касается пальцами косточки на левом запястье. Неожиданно все тело сводит болезненно-сладкой судорогой. Вроде бы своя кожа, но отчего-то все чувствуется намного ярче. Фушигуро прикасается к себе снова, уже к мелкому шрамику на предплечье, и стонет в чужую ладонь. Потому что он смотрит. Голубые глаза наблюдают за ним неотрывно, жадно, буравяще. И кожа Мегуми истончается под этим взглядом, становится более чувствительной от него. Чертова техника Шести Глаз. Определенно дело в ней, а не в Са-то-ру.              … Который и не думает останавливаться. Его пальцы все так же медленно двигаются по члену, изредка соскальзывая на бедра, и гладят-трогают-ласкают. Фушигуро слишком много и одновременно слишком мало. Хочется больше. Хочется почувствовать все острее. Хочется быстрее. Но Годжо дразнится, касается легко-легко, самыми кончиками пальцев. Ему будто это не надо. Словно ему хочется только смотреть. Мегуми от этого взгляда и жарко, и холодно, но все равно слишком мало.               Поэтому он касается себя сам. Медленно ведет кончиками пальцев по предплечью, плечу, переходит на ключицу, задевая ногтями шею у основания. Фушигуро обводит выступающую косточку по контуру, затем вторую, легонько надавливает на впадинку между ними и выгибает поясницу, не в силах сдерживать себя. Чужой кулак внизу подстраивается, и это больше не выбивает его мерных движений из колеи. Ладонь на губах все так же глушит стоны и изредка оглаживает жадный рот. Единственное, что меняется, — чужое горячее дыхание. Оно сбивается точно так же, как и у Мегуми, и ему слишком хорошо от осознания, как мало ему надо сделать, чтобы Годжо дышал так. Сатору сам чуть ли не стонет, но не сдается, темп не увеличивает, не целует, не заходит дальше.               Лишь томно шепчет в порозовевшее ухо:               — Прикоснись к своему животу…               Фушигуро гордый, но сейчас хочется быть податливым. Приходится быть податливым. Сопротивляться у него нет сил. Член ноет и гудит, в голове вязкий туман, а тело под пеленой влажного пота изнемогает без прикосновений.               И Мегуми трогает себя. Ведет пальцами по груди вниз, минуя соски и чуть выступающие мышцы, легко оглаживает солнечное сплетение между крыльями ребер, скользит по их кромке к правому боку и невесомо касается, совсем чуть-чуть, но так много. Ногти легко-легко задевают нежную кожу, и Фушигуро вздрагивает от снопа мурашек. Вместе с ним вздрагивает и рука, на секунду замершая на головке члена. Сатору дышит шумно, горячо, и Мегуми от этого еще слаще. Он проводит пальцами по своей коже снова и снова, и в какой-то момент больше не выдерживает: задушенно стонет в подставленную ладонь, выгибается и всем телом откидывается на крепкий торс Годжо. Но нет, этого мало. Чтобы кончить, Фушигуро нужно больше. И вот с этим Сатору помогает.               — Прикоснись к своим соскам…               Мегуми послушно ведет вверх уже обеими руками и с небольшой заминкой накрывает подушечками больших пальцев оба соска. Раньше он пробовал такое, но получить удовольствие он смог только сейчас. Просто потому что Годжо смотрит. Его взгляд выжигает круги на его груди, и Фушигуро елозит на чужих бедрах и задушенно хрипит. Он снова и снова обводит ареолы, гладит сами горошины, царапает ногтями вспотевшую кожу груди. Пальцы трясутся, внутри что-то сводит почти до боли, и Мегуми просто слишком.               Сатору впервые за их «времяпрепровождение» срывается, глухо стонет на ухо и судорожно шепчет, захлебываясь в слюне и ощущениях:               — Ты бы видел себя…               Мегуми хнычет и толкается в чужую ладонь. Пальцы сводит судорогой, и они больно сжимаются на сосках. И это по-своему приятно. Настолько, что слишком сладко. Мышцы неконтролируемо сокращаются, и хочется поскорее прекратить все это. Но Фушигуро наоборот надеется растянуть чувства как можно дольше. Просто потому что Годжо смотрит. Сатору нравится просто смотреть на него. Он не прикасается к себе, лишь медленно плавит самого Мегуми и плавится сам, глядя, как он с его указки трогает себя. И Фушигуро от этого тоже хорошо, даже слишком.               — Они так опухли и покраснели… — отстраненно замечает Годжо, и Мегуми мелко дрожит от того, как томно и мокро это прозвучало.               Без приказа он отпускает соски и соскальзывает внезапно замерзшими пальцами на живот. Кубики пресса нечетко проступают под кожей, но все равно мягко. Фушигуро ногтями очерчивает все три пары и гладит их подушечками пальцев, надавливая и пощипывая. Отзывчивая кожа краснеет, и сумбурные вздохи смешиваются от ее вида. Мегуми чувствует, как это нравится Сатору, ощущает, как его пальцы перестают быть такими равнодушно-ленивыми. От этого вид своего обманчиво-твердого живота еще лучше.               — Приласкай свои бедра… — сквозь собственный бешеный пульс слышит Фушигуро полустон среди шумных вздохов прямо на ухо.               Его пальцы послушно ползут вниз и, минуя член, который чуть быстрее трогает чужая горячая ладонь, оглаживают выступающие тазовые косточки. Мегуми царапает их, ласкает нежную паховую кожу в том месте, где ноги соединяются с телом, и скользит на бедра. Кожа мягкая, упругая и невероятно чувствительная. Стоит чуть-чуть ущипнуть, и на белом полотне появляется красное пятно. Фушигуро поглаживает его средним пальцем и стонет, потому что взгляд Годжо жжет не хуже несущественной боли.               Вскоре Сатору наконец-то не выдерживает. Хватка на члене усиливается, и это чувство на грани удовольствия и боли просто пьянит. Чужая ладонь двигается быстро, — так, как и надо, так, как уже давно хочется, — и Мегуми сдается. Он широко мажет языком по другой руке Годжо, которая закрывает ему рот, почти ничего не видит поплывшим взглядом и возвращает пальцы на соски. Фушигуро неистово теребит их, пощипывает, крутит, оттягивает, и эта грубая страсть в сравнении с чувственной ленцой ощущается просто прекрасно.               Грудь болит, яички гудят, низ живота сводит, и Мегуми хрипло хнычет, толчками выталкивая из себя воздух и круто выгибаясь на чужих бедрах. Легкие обжигает недостатком кислорода, кровь оглушающе шумит где-то в ушах, сердце пульсирует под челюстью, голова кружится, взгляд мутнеет, а дыхание сбивается и смешивается с морозным ветерком из приоткрытого окна.               Ему хорошо.               Ему сладко.               Ему именно так, как надо.               И все равно мало.               Уже хочется кончить, но Мегуми почему-то не может. Он гладит себя, Сатору трогает его, но все равно не то. Чужое сиплое дыхание опаляет шею, горячий и чуть влажный язык оставляет мокрую дорожку на хрящике уха. Фушигуро совсем потерялся в любви и животных инстинктах. Они наверняка перебудили своими хрипами и стонами пол-общежития, но ему плевать. Скорее всего, потом он не сможет не то, что смотреть Годжо в глаза (Мегуми честно признаёт, что никогда этого не мог), у него не выйдет даже взглянуть в его сторону. Плевать. Фушигуро просто хочется кончить. Почувствовать негу, облегчение, избавиться от этого противно-сладкого томления в паху. Он отчаянно щиплет свою грудь, пока Сатору мягко-грубо надавливает на головку, но все равно м а л о.               Годжо снова приходит на помощь.               — Надави пальцами на белую линию живота!.. — оглушительно-тихо шепчет он прямо в ухо.               Мегуми, не отдавая себе отчета, опускает себе руку на живот и кое-как ведет пальцами вниз. Они натыкаются сначала на основание члена и мельтешащую верх-вниз ладонь Сатору, а потом Фушигуро догадывается поднять ее, нащупывает резкий переход от набухшего сейчас лобка до мягко-жесткого живота и подушечками пальцев давит на этот скат. Тело тут же прошивает волна удовольствия. Внизу больно, но от этого почему-то так хорошо. Теперь движения руки Годжо ощущаются в сто крат острее. Мегуми не в силах больше сидеть спокойно. Он сползает вниз, неконтролируемо подкидывает бедра вверх, сбивая Сатору с ритма, и задушенно воет.               Фушигуро слепо распахивает глаза и вдруг вздрагивает всем телом. Прямо над ним нависает лицо Годжо. Недостаточно близко, чтобы поцеловать, но Мегуми с л и ш к о м, чтобы сосредотачиваться на чем-то, кроме своих ощущений. Но Фушигуро всё-таки цепляется за то, что видит.               Глаза. Бесконечно-голубые глаза. Они смотрят так голодно, что Мегуми поднимается на лопатках, выгибаясь всем телом, и тут же кончает, сотрясаемый мелкой дрожью. Этот взгляд жутко млеющий, жаждущий, жадный, страстный и просто горящий. Такой, каким Фушигуро его ни разу не видел, но ощущал. Он чувствовал его во влажном дыхании, неторопливых движениях рукой. Этот самый взгляд трогал его же руками.               Мегуми больно. Низ живота пульсирует, и это неприятно. Хочется сжать его, как-то надавить, чтобы успокоить судорожные сокращения мышц. И в то же время ему до безумия хорошо. Все тело потряхивает, член заливает липким и теплым, он подрагивает, пот подсыхает на теле, но Фушигуро чувствует себя до безобразия прекрасно. Зуд наконец-то спадает, яички больше не хочется гладить и трогать из-за скручивающего ощущения внутри, больше ничто не сжимается в груди. Ему просто хо-ро-шо. Так, как не было ни разу в жизни.               Единственное, что не пропадает: безумное наслаждение от взгляда голубых глаз. Мегуми жадно наблюдает, как они закатываются, теряют фокус, застилаются мутной пеленой. А потом он слышит это.               Стон.               Надрывный, громкий, полный наслаждения и удовольствия.               Где-то под собой Фушигуро чувствует теплую влагу. Его мышцы слабы и до сих пор пульсируют, а мозги ватные и словно бы расплавленные, но он все равно в удивлении распахивает глаза и смотрит на Сатору.               — Ты кончил в штаны. — утверждает он, глядя на млеющее лицо Годжо.               — Ты слишком много ерзаешь, — легко пожимает плечами Сатору.               — Не прикасаясь к себе. — продолжает Фушигуро, не обращая на его слова внимания.               — Ты бы видел себя со стороны, — похабно улыбается Годжо, и Мегуми видит, как капелька слюны стекает по его подбородку. Видимо, его сильно повело от оргазма.               — Как подросток, — фыркает Фушигуро, но в груди зреет самодовольство. Физиологически Сатору взрослый мужчина. И он кончил, просто глядя на стонущего от его рук Мегуми. Что ж, это можно отнести к личным достижениям, жаль, в портфолио не напишешь. Хотя…               Вдруг взгляд Сатору стал чуть более осмысленным.               — Ты заставляешь меня помолодеть… — промурлыкал он, пальцем собирая с лобка Фушигуро подсыхающую сперму и отправляя себе в рот.               Только-только вернувшееся сознание Мегуми снова покинуло его, вытесненное томным взглядом голубых глаз.               Трогать и смотреть — слишком. Слишком хорошо.