два сантиметра и еще бесконечность.

Казутора вообще понятия не имеет, как это произошло. В какой момент ему стали интересны голубые лагуны, небольшие шрамы на боках, разбитое сердце и эти черные кудри. В какой момент эта улыбка стала вызывать у него улыбку в ответ. В какой момент захотелось, чтобы этот мягкий, до боли теплый взгляд останавливался только на нем. Когда касание этих рук, стали обжигать кожу. Когда он начал любоваться спящим другом. Когда все стало слишком, слишком много чувств, целый ворох, и не разберешь. Даже такому спокойному человеку, как Казуторе иногда хотелось просто психануть и взять за руку, но нельзя. Он даже не знает, откуда появились эти ограничения — "Нельзя", "Он будет против", "Возненавидит", "Не примет". Когда появилось ограничение — "Я не заслужил". Когда появилось навязчивое желание обнять и не отпускать. Всегда. Всегда оберегать, заботится, чувствовать… просто чувствовать его запах, трогать эти волосы, смотреть в глаза, просто… просто быть рядом. Просто сидеть вот так, слушать музыку и играться с котятами, которые не обрели свой дом, но могут обрести его завтра. А он его уже обрел. Его дом сейчас играет с белым котиком и улыбается, улыбается, улыбается, так ярко и так тепло, что под ребрами что-то требовательно стучит. Хочется отдать всего себя без остатка, и чтобы лишь море глаз заволокло в тепло. Чтобы перестало быть холодно. Чтобы просто быть рядом. На самом же деле, ничего не просто. Все куда сложнее. Они не сидят в зоомагазине и не играют с котятами. Музыка не играет, а Чифую вовсе не улыбается. Они собираются на свадьбу, и, да, Казутора должен быть счастлив, он обрел семью, стал значимым, стал... счастливым?.. Нет,— думается ему, — это не счастье. Какое-то склизкое чувство в животе. Ханемия его ненавидит. Просто до жути. До белеющих костяшек, до тошноты омерзительное чувство. Почему? Почему он, почему не кто-то другой, почему-  — Ты можешь собираться быстрее, мы опаздываем. Немного огрубевший с возрастом, но все такой же переполненный эмоциями голос. Его хочется записать на магнитофон и слушать, пока не станет лучше. Пока не станет проще, пока не станешь счастлив. этот голос с небольшой хрипотцой отдающийся вибрацией на позвонках до того приятный.  — Я устал ждать тебя, — дверь ванной открывается представляя взору его. Чифую в костюме выглядит, как очень важный человек, который идет на свадьбу друга. Костюм сидит как влитой, и от этого вида у Ханемии во рту пересохло. Слишком красив, слишком, просто слишком, господибоже, дайте чего-нибудь холодного, а то Казутора чувствует, как его щеки предательски краснеют.  — Что ты возишься с этими волосами, дай сюда расческу, — усадив друга на табуретку, Чифую принялся собирать непослушные волосы Казуторы в более или менее нормальный вид. Ханемия готов кричать. Ханемия готов пищать, как героиня тех седзе-манг, что читал Чифую. Он ощущает чужие пальцы в своих волосах, невесомые касание пальцев к шее, приятный зуд от расчёски и от этих ощущений хочется утонуть где-нибудь в океане и никогда не выплывать на поверхность.  — Ну вот, — чужие руки медленно погладили плечи, будто ставя точку на сделанном. Ханемия, на самом деле уже давно ходит с длинными волосами, но все ровно не может научится нормально заплетать их. Выбор небольшой, либо с распущенными, либо в хвост закалывать, а Чифую наоборот по какой-то причине умеет делать самые разные прически. Казуторе не обязательно знать, что Чифую купил совершенно не нужный манекен для причесок. И ему совершенно точно не нужно знать, что Мацуно провел почти две недели учась заплетать волосы по видеоурокам из ютуба.  — Выглядишь солидно, — повернув к себе Казутору за плечи и поправив галстук (который и до этого нормально был завязан) Чифую захотелось умереть. Умереть от смущения, потому что чертов Ханемия стал за эти годы выше и сейчас дышал прямо ему в лоб. успокоившись  — Можно задать вопрос? — голос непривычно дрогнул в середине преложения и сам смущенный до чертиков Казутора (только внутри, ибо его лицо всегда серьезно, вы вообще о чем?) медленно ответил, что можно.  — Ты, — медленно приподняв голову и заглянул в эти глаза, Мацуно показалось, что тело залил свинец. Он не мог двигаться, не мог дышать, он… он просто смотрел в эти глаза закатного солнца и чувствовал себя облаком, которому выпал шанс наблюдать за Казуторой. Вопрос, как не кстати, застрял где-то в горле не желая выходить, и резко выдохнув, Мацуно сделал больше шаг назад.  — Ладно, забей, это не особо важно, — в улыбке Чифую было что-то такое, что не давало Ханемии поверить в ее искренность.— Ух ты, уже час, мы так совсем опоздаем. Быстрыми шагами покинув ванную оба парня отправились на празднование. И каждый из них был немного мертв внутри.

***

Вообще, Чифую пил крайне редко, если вообще пил. И дело было в том, что Мацуно довольно легко пьянел, и знали об этом всего несколько человек. К сожалению, в их число не входил Казутора, который, кажется, вообще не пил. Нет, он пил, и об этом Чифую узнал буквально только что, когда Ханемия, без каких-либо проблем опрокинул в себя рюмку водки. Водки. И сделал он это так сексуально, что… Ну, короче, у Чифую почти что встал на этот вид. Казутора же решил в этот вечер знатно разгуляться, поэтому пил буквально все, что ему совал Баджи. А сам Баджи был еще тем заядлым алкашом, его в округе знал каждый бармен, и совал другу, что покрепче. Ханемию развезло не хило. Оба друга понимали, что за руль они сесть не смогут и совершенно не выпивший Доракен согласился подвезти их домой. Чифую в этот момент заобожал своего друга еще больше. Оба сели на заднее сиденье, пока Доракен спереди слушал какую-то музыку. Все звуки доносились до ушей через ватную пелену, и вот Мацуно готов уже был заснуть прямо здесь, пока не опустил взгляд вниз и не встретился с немного мутными глазами напротив. Казутора Ханемия понятия не имеет, что он делает. Казутора Ханемия лег на колени Чифую. Мацуно Чифую хочет его поцеловать. Но он этого не делает, а лишь смотрит. Смотрит, своими затуманенными алкоголем и смущением глазами, немного расфокусировано, и медленно (Казутора готов поклясться, что прошло больше двадцати секунд за время этого действия) кладет руку на волосы своего друга. Прическа, которую Чифую сделал Казуторе, распустилась за вечер, резинка где-то пропала, а Чифую пропал в этих омутах. Зарывшись своими длинными, худыми и немного огрубевшими пальцами в ворох волос, Мацуно принялся делать Тору массаж головы. В какой момент, имя Казутора приобрело столь милую форму в голове Чифую никто не знает. А Ханемия тоже хорош. Ластится как кот, выворачивает голову, чтобы почесали там, где ему хочется. Глаза закрыты, на губах застыла столь мягкая улыбка, что брюнета сейчас удар хватит.  — Приехали, — сказав спасибо своему другу и забрав ключи от машины, Чифую с Казуторой решили подняться наверх сами. Они приехали на квартиру Мацуно, а тот даже не уверен, что просил Доракена их сюда отвести. Видимо, тот просто не знает нового адреса Казуторы. Кажется, никто этого, кроме самого Чифую не знает. В груди от этого осознание что-то довольно пробурчало. Они очень долго провозились с ключами, пока более вменяемый Казутора не открыл дверь. Завалившись внутрь (и да, буквально завалившись) они медленно прошествовали на кухню. Казутора сел за стул и принялся смеяться, пока немного (хотя, кого я обманываю) много пьяный Чифую пытался понять, какой из многочисленных шкафчиков является холодильником.  — Может этот, — язык ужасно заплетался, Чифую сам не понимал, что он делал и рассудок медленно уплывал от него куда-то в Африку.  — Ты такой смешной, — смешки в локоть и этот хриплый от курения голос. Чифую хотел расплавится, как шоколад под солнцем. Он медленно подошел к Казуторе, сел перед ним на корточки и осторожно поднял лицо Ханемии, обхватив его за щеки.  — А ты такой красивый, — лицо Тору вмиг стало серьезным, немного смущенным, пьяный ум отказывался контролировать эмоции. Ханемия медленно встал, и сел на пол напротив Чифую. Мацуно же медленно начал изучать лицо напротив. Провел большим пальцем по губам, правой брови, затронул огромные мешки под глазами, которые таили в себе бессонные ночи под терзаниями чувства собственного ничтожества. Чифую слишком хорошо знал эти мешки. У него ведь они точно такие же. Тору по детски, с легким восторгом коснулся чужой шеи, оттянув ворот белой рубашки. Он провел носом по подбородку и поцеловал куда то в сгиб шеи. От этого касания у Чифую пошли мурашки.  — От тебя пахнет текилой, — честно признался Тору. Чифую же, улыбнувшись, принялся снимать с Ханемии рубашку. Одна пуговица за другой, одно касание за другим, приятные поцелуи в шею, тепло внутри. Все это ощущается, и от этих ощущений Чифую умирает где-то внутри себя. Слишком много чувств, даже для него.  — У тебя такая приятная кожа, — Мацуно проводит пальцами вдоль груди и живота, проводит руками по плечам, снимает рубашку окончательно и просто любуется телом Казуторы.  — У тебя тоже, — поцелуи перешли на лицо, и вот, Ханемия уже целует лицо на котором остановилось солнце. Целует лоб, нос, щеки, подбородок, брови, веки, но никак не доходит до губ. Чифую морщится, смеется, ему правда смешно. Ему правда безумно приятно. Господи, как он до этого жил без таких поцелуев. Ханемия отстраняется и смотрит на Чифую с нескрываемой нежность, заботой, преданностью. Чифую понимает, что смотрит на Казутору также. Он понимает, что не понимает, что тут происходит. Он чувствует с каждой секундой все больше и больше, но чего — не понятно.  — Можно я тебя поцелую? — вопрос отдается вибрацией где-то в груди, руки начинают подрагивать, дыхание сбивается окончательно и в голове пустота. Где-то в голове требовательно стучится «ГОСПОДИ, МОЖЕШЬ ВЫЙТИ ЗА МЕНЯ ЗАМУЖ!», а не деле удается ответить лишь:  — Да. Ханемия медленно кивает, и также медленно приближается к лицу напротив. Руки опускаются на плечи, слегка сжимая, свет уступает обволакивающей тьме закрытых век, дыхание обжигает кожу и вот, осталось всего два сантиметра и впереди, Мацуно точно знает — еще целая бесконечность.