MGPD Preferences

Как неожиданно может поменяться жизнь. Раньше у тебя было почти все, что нужно, ты даже почти готова была зажить нормальной жизнью, а теперь тебе не хочется ни с кем встречаться, ты едва избежала суда с Рубинштейном, потеряла работу… а еще во второй раз потеряла Олега. На этот раз, кажется, навсегда. Ты хочешь его ненавидеть. По крайней мере, ты определенно имеешь на это право, потому что, черт, он действительно предал тебя… только вот не получается. Не получается ненавидеть человека, который подарил тебе желание жить, перевернул мир с ног на голову, а после исчез, забрав с собой весь свет. Ты все еще любишь его и ненавидишь себя за слабость, потому что ты должна, просто обязана забыть его, оставить мысли о Волкове, но ты малодушно вспоминаешь о нем каждую минуту. Каждое мгновение ты видишь перед собой его голубые глаза в тот момент, когда он впервые увидел тебя. Казалось, тогда он и правда испугался. Может, стало стыдно за то, что играл с тобой? «А может, он был честен? — появляется вдруг быстрая мысль. — Может, и правда любил?» «Тогда бы он дал знать, что жив, и не мучил бы тебя», — отвечает внутренний голос. Ты поудобнее перехватываешь свой белый медицинский халат и принимаешься еще более остервенело срезать нитки с вышивки в виде головы волка на его кармане. С самого детства ты много занималась подобным. Денег никогда не было, хватало только на еду, а вот с одеждой было гораздо труднее. Тогда-то ты и научилась украшать свою простенькую сшитую мамой одежду разными картинками. А позднее шила вещи уже самостоятельно и для себя, и для брата, когда зрение у мамы заметно испортилось, и ей было уже сложнее заниматься такой тонкой работой. Когда пришло известие о смерти Олега, ты снова вернулась к этому увлечению. Ты заметно поменяла свой гардероб, постаравшись избавиться о любом напоминании о прошлом. Любимые джинсы превратились в куртку, длинная юбка в пол, в которой приходилось ходить в Сирии, стала неплохой рубашкой. На первую зарплату ты даже смогла купить себе новые брюки и другую длинную юбку… Короткие вещи теперь носить не хочется. Ноги твои после взрыва покрыты уродливыми шрамами, напоминающими о временах, когда тебе приходилось бояться за собственную жизнь. О временах, когда ты встретила Олега и решила, что в твоей жизни наконец наступила светлая полоса. Ты почти уверена, что ни один человек больше не посмотрит на тебя с твоими шрамами. Олег бы смог, наверно. Если бы ему не было все равно. Только вот дело даже не только в этих видимых увечьях. Война оставила куда более глубокие рубцы на твоем сердце, избавиться от которых ты до сих пор не можешь. Это проявляется во всем: в панических атаках, когда раздаются какие-нибудь громкие звуки, в хромоте, которая иногда возвращается, хотя твои ноги уже в полном порядке, в ночных кошмарах… А ведь когда-то ты надеялась, что вы с Олегом будете вместе с этим справляться — ты поможешь ему, а он тебе. Но этим, кажется, займется Сергей Разумовский, за которым Волков пробрался даже в охраняемую больницу. Он будет рядом с Олегом, он будет спасать его от отголосков войны, в то время как ты останешься наедине с собой, разбитая и почти сломленная. — Милая? — тихо говорит мама, заглядывая в комнату. — Может, ты поешь? Ты качаешь головой и ничего не говоришь. Тебе немного стыдно перед мамой, потому что она искренне волнуется, а ты не разговариваешь с ней с тех пор, как тебя уволили. — Послушай, зачем так убиваться по этой работе? Разве это большое счастье — среди сумасшедших работать? Ты поджимаешь губы. Мама не знает, что произошло там, в клинике, не знает, почему тебя уволили, и искренне думает, что это просто противный начальник выгнал тебя без причины. — Мам, — твой голос хриплый от длительного молчания. — Олег был там. Мама, уже подошедшая ближе к тебе, тяжело опускается на диван и шумно выдыхает, ничего не говоря. Она смотрит на тебя со смесью замешательства, волнения и какого-то ужаса, и ты на мгновение думаешь, что она тебе не поверила. Наверняка она решила, что ты просто свихнулась, работая среди душевнобольных… — Он правда там был, я его видела. Он пришел за Сергеем Разумовским… и я помогла им сбежать. — Боже, — шепчет мама. — Он сказал тебе что-то? — Притворился, что не знает меня, — ты смеешься, а в носу начинает щипать. Ты откидываешь халат в сторону и закрываешь глаза руками, силясь не заплакать. Боже, ты чувствуешь себя просто жалкой. Так убиваться по человеку, которому ты не нужна… — Ну-ну, перестань. Это ты из-за него несколько дней молчала? — мама дожидается твоего кивка и обнимает тебя. — Милая, если он отказался от тебя, значит, он тебя недостоин. Ты красивая, умная, талантливая, а он просто дурак еще молодой. Испугался, наверно. — Олег не из таких. Он просто решил, что я недостаточно хороша для него, — всхлипываешь ты. Мама прижимает тебя к себе, успокаивающе поглаживает тебя по спине, а ты утыкаешься носом в ее потрепанный халат, делая себе мысленную отметку, что стоит подарить новый, но пока не плачешь, только всхлипываешь едва слышно. — Т/И, вот, что я тебе скажу. Не держись за человека, который тебя оставил. Значит, так нужно было… Ты чуть отстраняешься и смотришь ей в глаза, открываешь было рот, чтобы что-то сказать… и вздрагиваешь от нарушившего тишину комнаты дверного звонка. — Ты ждешь кого-то? Мама качает головой. Ты жестом указываешь ей, чтобы она оставалась на месте, и подходишь к двери, заглядывая в глазок. На лестничной клетке пусто, и ты смотрела достаточно фильмов, чтобы знать, что это плохой знак. И все-таки ты приоткрываешь дверь, предварительно защелкнув цепочку, чтобы, если вдруг кто-то решил ворваться в квартиру, у него это не вышло. Когда в проеме появляется мужчина в балаклаве ты вскрикиваешь и отскакиваешь назад, лишь спустя мгновение немного успокаиваясь, заметив знакомые ярко-голубые глаза. — Вы? Краем глаза ты замечаешь, как мама тяжело поднимается на ноги и стремительно подходит ближе, стараясь не появляться в поле зрения Олега. «Он?» — шепчет она одними губами, и ты едва заметно киваешь. — Мне нужна Ваша помощь! — выпаливает Волков, хватаясь за косяк, но не пытаясь сорвать цепь или любыми другими способами раскрыть дверь полностью. — Подождите, — выдыхаешь ты и, прикрыв дверь, снимаешь цепочку, чтобы спустя пару секунд пропустить мужчину внутрь. Тот неуверенно переступает порог, сипло здоровается с мамой и нервно переминается с ноги на ногу, а ты складываешь руки на груди, пытаясь придать себе как можно больше уверенности. Выходит плохо, руки начинают дрожать, и все, что ты видишь и о чем можешь думать — это знакомые яркие глаза. — Чего Вы хотели? — спрашиваешь ты, напрягаясь всем телом. — Сереже… Сергею очень плохо. Я не знаю, что делать. Вы моя последняя надежда. Ты не сдерживаешь изумленного выдоха, приоткрываешь рот, силясь что-то сказать, и растерянно бегаешь расширившимися глазами по комнате. Воображение рисует самые жуткие картинки, ты вспоминаешь, насколько агрессивным мог быть Разумовский, и боишься, что тот мог причинить Волкову вред. — Что случилось? — Когда Сергей пришел в себя, он стал раздражительным, пытался наброситься. Мне пришлось его связать, — Олег сглатывает и выдыхает так, словно воспоминания о произошедшем причиняют боль. — Но потом ему стало хуже. Он почти не спал, его рвало… а сегодня его стало лихорадить. Я не… Я не понимаю, что делать. Ты прикрываешь глаза и трешь лоб. Черт, и как же ты не догадалась? Тебе стоило понимать, что так просто вырывать Разумовского из клиники, не подумав о том, что ждет его дальше, было глупо и безответственно. — Синдром отмены, — выдыхаешь ты. — В клинике ему давали очень мощные лекарства, и Вы, забрав его, прервали курс лечения. Следующие тридцать-сорок часов ему может быть очень плохо. Олег сжимает кулаки, и тебе на мгновение кажется, что он вот-вот сорвется. Мужчина выглядит по-настоящему напряженным, нервным, он дышит тяжело, а ты отступаешь еще чуть назад. Это, видимо, заставляет Волкова прийти в себя, и он смотрит на тебя виновато. — Извините. Ты поджимаешь губы, задумываешься, а после выпаливаешь: — Подождите чуть-чуть, я принесу Вам несколько препаратов. Они не помогут на сто процентов, но хотя бы купируют симптомы. Он кивает и отворачивается, а ты несешься на кухню, чуть прихрамывая, и вытаскиваешь из одного из шкафчиков аптечку, принимаясь рыться в ней. Ты не сразу замечаешь, как мама заходит следом и кладет руку тебе на плечо. — Тебе нужно сказать ему. — Сказать что, мам? — спрашиваешь ты, вытаскивая коробочки со знакомыми названиями и заранее зная ответ. — Что ты его узнала. — Я не могу. Мама мягко поглаживает тебя по плечу, и ты сбрасываешь ее руку, возвращаясь обратно к Олегу. Тот отмирает, как только видит тебя, и благодарно улыбается глазами, когда ты вручаешь ему препараты. — Там в инструкции все написано. — Спасибо Вам. Спасибо Вам большое. Ты киваешь, а Волков поспешно выходит, снова оставляя тебя одну, и ты вдруг чувствуешь жгучую злобу. Выскочив на лестничную клетку, ты выхватываешь глазами еще не скрывшегося из вида мужчину и кричишь: — Олег! Ты замечаешь, как мужчина вздрагивает и замирает, а после начинает спускаться еще быстрее. — Олег, прекрати прятаться, веди себя по-мужски! — кричишь ты и бежишь следом. — Не держи меня за идиотку! Если хотел бросить, то так бы и сказал, а не прятался целый год! Волков идет быстро, но ты все равно легко догоняешь его и хватаешь за руку. Мужчина уже успел распихать коробочки с лекарствами по карманам, и только поэтому ничего не выронил, потому что твой рывок был таким сильным, что его даже слегка мотнуло в сторону. — Отпустите меня, — холодно говорит Олег, а ты смотришь на него зло, зубы сжимаешь и не понимаешь, что делать дальше. Догнать его удалось. Не удалось только заставить признаться. — Почему? — находишь в себе силы выдохнуть ты и чувствуешь, как глаза снова наполняются слезами. — Почему ты не написал, что жив? Почему, Олег? — Вы меня с кем-то перепутали, — он говорит по-прежнему жестко и холодно, словно ты и правда ошиблась, но ты замечаешь страх в его глазах. — Ты… ты подонок, Олег! Ты чертов подонок! — ты кричишь, лупишь его по груди. А он не двигается, спокойно принимая эти удары. Для него они почти безболезненны, ты никак не можешь ему навредить, и от этого тебе нисколько не легче. Хочется заставить его почувствовать ту же боль, которую испытывала ты, чтобы он понял, как тебе было плохо, и перестал играть. — Ты бросил меня! Я оплакивала тебя, я думала, ты умер, я… Ты срываешься на рыдания и утыкаешься ему в грудь, сжимая руками грубую ткань легкой куртки. А он осторожно приобнимает тебя на мгновение, и тебе кажется, что он вот-вот сдастся и раскроется. Но уже секунду спустя он отталкивает тебя, с сожалением глядя в глаза. — Мне жаль, но Вы правда с кем-то меня перепутали. Ты стоишь неподвижно, пока не хлопает дверь подъезда, и только потом падаешь на колени, тихо всхлипывая.