MGPD Preferences

Ты чувствуешь, что что-то не так, с самого утра. Тревога никак не оставляет, ты ощущаешь, как бешено бьется сердце в груди, как подрагивают руки, и боишься представить, чего стоит ожидать. Что-то будет. Что-то точно будет. И это наверняка будет что-то страшное и до жути неприятное. Возможно, даже куда неприятнее, чем разговор с директором по поводу тех писем, которые писал тебе историк. Директор пообещал, что решит этот вопрос и, кажется, решил, потому что уже на следующий день историю у вас вела незнакомая вам женщина. Что ж, радостно знать, что больше тебе ничего не угрожает. Природа твоего волнения проясняется, когда после обеда вы с Лешей привычно выходите на улицу, располагаетесь на уже слишком родной лавочке и ты слышишь негромкий оклик. — Т/И! Несколько ребят, играющих теперь на площадке, оборачиваются, разглядывают женщину, остановившуюся с другой стороны забора и растерянно выискивающую тебя в толпе детей. Резко хочется спрятаться, скрыться, больше никогда не выходить. По крайней мере, до тех пор, пока женщина не уйдет. Ты почти задыхаешься от смеси неожиданной нежности и жуткого отвращения к ней, и это какая-то такая чертовски странная смесь ощущений, что становится искренне непонятно, как эти чувства могут совмещаться по отношению к одному человеку. — Т/И! Доченька! — женщина наконец замечает тебя, старается улыбаться приветливо, а ты сжимаешь зубы и пытаешься унять дрожь. Леша косится на тебя, словно пытаясь удостовериться, все ли с тобой хорошо, а ты сглатываешь и натянуто улыбаешься к нему. Рядом внезапно оказывается кто-то из бывших одноклассниц Лизы. Она смотрит на тебя своими большими доверчивыми глазами, а ты изо всех сил пытаешься не дать слабину. Пожалуйста, только бы не при всех. — Это твоя мама? — спрашивает девочка, поглядывая на женщину. Ты медленно киваешь, стараясь не смотреть на продолжающую махать мать. — Ты хочешь с ней поговорить? — спрашивает Леша, оглядываясь в поисках воспитателей. Те, кажется, ничего пока не заметили. — Давай я отвлеку их, дам вам немного времени. — Я… Говорить о том, что ты бы, на самом деле, предпочла бы никогда с ней больше не встречаться, не хочется. Тебе стыдно перед Макаровым за такое отношение к матери, потому что твоя хотя бы жива, она пришла, чтобы встретиться с тобой, тогда как его родители уже никогда не смогут навестить сына. Замерев на мгновение, ты киваешь, и Леша срывается с места и бежит к воспитателям, а ты поднимаешься и медленно идешь к забору, где стоит улыбающаяся мать. Ноги едва передвигаются, ты чувствуешь себя плохо смазанным роботом, но продолжаешь идти, ежась от многочисленных взглядов, направленных на тебя. И почему всем так интересно? С вашей последней встречи она нисколько не изменилось. Все то же увитое паутинкой морщин лицо, все те же желтоватые от постоянного курения зубы, все тот же перебитый еще в молодости и сросшийся неправильно нос… Раньше ты даже считала ее внешность если не красивой, то вполне приемлемой, но теперь ты искренне ужасаешься тому, что сделала с ней жизнь. Она действительно уродлива. — Милая, — мама тянется к тебе, но ты отступаешь и остаешься стоять на некотором расстоянии. Мама мгновенно становится серьезной, ты поджимаешь губы, но ничего не говоришь. Какое-то время вы стоите в полном молчании, неловко переглядываетесь, но ни одна из вас не решается нарушить тишину. А после мама вдруг выпаливает: — Ты должна отказаться от обвинений! Ты задыхаешься от возмущения. Мать не навещала несколько месяцев, а теперь пришла только для того, чтобы потребовать… такое? — Нет, — холодно говоришь ты. — Ты что, не понимаешь? — мама говорит до ужаса жалостливо, несчастно смотрит на тебя, но ты мотаешь головой и морщишься. Это все лишь игра. Она пытается играть на твоих чувствах, лишь бы заставить сделать то, что ей нужно. Она обманывает тебя, манипулирует, и ты… черт, ты почти была бы готова поддаться. И поддалась бы, если бы все это время продолжала жить с ней. Сколько раз она манипуляциями отбивала у тебя желание пойти в полицию? Сколько лет она тебе сломала? Ведь если бы не она, ты бы уже давно написала заявление и не терпела это несколько лет. И все, может быть, было бы по другому. — Ты же Саше жизнь сломаешь! Ты с ума сошла? — горячо восклицает мама. — А он мне жизнь не сломал? — тихо рычишь ты. — А Василисе он детство не уничтожил? Твои дети тебя все еще не волнуют? Даже сейчас? Мать хмурится, хватается руками за решетку забора и беспомощно бьет по ней ладонью. Ты оборачиваешься, замечая, что дети, продолжающие играть на площадке, все еще иногда посматривают на вас. — Да я всегда только о вас заботилась! И Саша заботился! Он вам все давал, одежду покупал, еду! А ты оболгала его! — она добавляет сквозь зубы. — Неблагодарная мразь! Ты всегда была неблагодарной мразью! — Уходи, — коротко отвечаешь ты. — И скажи спасибо, что я реально не рассказала, как все было, иначе и ты была бы со своим Сашей. — Ты лжешь! — чуть громче рычит мама. — Ты всегда лжешь! Даже мерзко, что ты могла выдумать такое, лишь бы от него избавиться! Совесть не мучает? Ты просто так сломала жизнь человеку! — Уходи, — повторяешь ты, подходя чуть ближе и ощущая все нарастающую панику в груди. Только бы держаться. Только бы не дать слабину перед ней. Только бы не расклеиться в очередной раз. Она не стоит этого. — Малолетняя шалава! — рычит мама, прижимаясь к решетке всем телом, а ты едва удерживаешься от того, чтобы не отскочить в сторону. Показывать матери страх очень не хочется. Теперь ты искренне не понимаешь, почему прежде так рвалась к ней. Возможно, всему виной была чертова привычка, годы, проведенные в одной доме с ней, но теперь даже детдом кажется тебе лучшим местом в сравнении с пропахшей алкоголем квартиркой. Ты готова хоть всю оставшуюся жизнь здесь провести, чем вернуться к ней и снова смотреть, как она гробит вас обоих. — Никогда больше здесь не появляйся. Мама неожиданно вздрагивает, словно от удара, и снова тянется к тебе. На этот раз ты стоишь слишком близко: ей удается ухватить тебя за руку, притянуть к себе, и ты чувствуешь запах перегара, когда она плаксиво выдыхает тебе в лицо: — Доченька! Маленькая моя! Я же тебя так люблю, — ты вскрикиваешь, когда она сильнее сжимает твою руку. — Я тебя очень люблю. И Василиску люблю. Я же правда старалась быть хорошей матерью. Пойми ты меня, милая, я же не могу без него. У меня вас забрали, а если еще и его не будет… Я же не справлюсь. — Ты и с ним не справлялась. И с нами тоже не справлялась, — каждое предложение дается с трудом, и тебе приходится иногда прерываться, чтобы вдохнуть воздух ртом. Ты опять чувствуешь себя рыбой, выброшенной на берег. Воздуха катастрофически мало, сердце стучит уже где-то в горле, руки ощутимо дрожат, но ты по-прежнему упрямо сжимаешь зубы и пытаешься держаться. Сколько у тебя не было панических атак? Месяц? Больше? Ты думала, что все начало налаживаться, но вся многомесячная работа пошла коту под хвост, стоило твоей матери появиться снова. — Маленькая моя, ну пожалуйста, солнышко, ну забери обвинения. Я честно-честно пить брошу. Обещаю, милая. И тебя заберу. И все хорошо будет. — Не будет… уже… хорошо… Ноги все-таки подгибаются, и ты медленно оседаешь на землю, а затем чувствуешь, как паника постепенно отступает, когда перед глазами появляется напуганное лицо Леши. Он говорит что-то, но ты не слышишь сквозь шум в ушах. Леша смотрит на тебя почему-то виновато, а ты с облегчением чувствуешь, как хватка матери пропадает. Обернувшись, ты замечаешь, что воспитательница, что-то оживленно ей говорит, из-за чего мама медленно пятится, морщится, выкрикивает еще что-то… а затем разворачивается и поспешно уходит. Даже почти убегает. И только тогда ты начинаешь слышать. Леша помогает тебе подняться, почему-то торопливо и хрипло извиняясь, придерживает тебя, воспитательница просто нерешительно идет рядом, иногда неодобрительно поглядывая на Лешу. Под взглядами пары десятков детей тебя заводят в здание и ведут куда-то в сторону медпункта. В какой-то момент ты пытаешься слабо сопротивляться, потому что тебе вообще-то сейчас нужно совсем в другую сторону. Теперь внутри тебя появляется невиданная раньше решимость. Ты смотришь на Лешу в надежде, что он поймет тебя и твои желания и все-таки отведет к директору, но он лишь продолжает извиняться. — Мне… Мне к директору надо, — хрипишь ты. — Хорошо, милая, — слышишь ты голос воспитательницы, но ничего не меняется, и вы продолжаете идти к медпункту. — Я в порядке. Мне сейчас… надо. Тебе страшно. Страшно, что решимость, наполнившая тебя, успеет исчезнуть, пока тебя наконец отведут в нужное место. Ты смотришь на Лешу, цепляешься за его кофту, слышишь словно со стороны собственный всхлип. И парень замирает, нерешительно глядя на воспитательницу, а та мотает головой: не надо, мол, не сейчас, хуже будет. — Пожалуйста, — отчаянно выпаливаешь ты. — Пожалуйста! А потом вы отведете меня… в медпункт… пожалуйста… Ты шумно дышишь между словами, почти снова начинаешь паниковать. В какой-то момент голос словно пропадает, и все, что ты можешь — это отчаянно шептать одно и то же слово: «Пожалуйста». И воспитательница наконец сдается. Она кивает Леше, тот, все еще аккуратно придерживая тебя под локоть, успокаивающе улыбается и разворачивается в нужном направлении. А ты вздыхаешь, пытаясь самостоятельно восстановить дыхание, как учила тебя женщина, с которой вы работали над твоими травмами и проблемами. Получается плохо, но ты продолжаешь глубоко, но прерывисто вдыхать, чувствуя, как Леша повторяет твои действия, словно поддерживая. Вы доходите до нужного кабинета очень быстро. Воспитательница осторожно стучится, заглядывает внутрь, спрашивает что-то, а затем кивает тебе. Леша помогает тебе войти, и ты растерянно смотришь на резко поднявшегося из-за стола директора и нервно сглатываешь. Решимость успела чуть пройти, но теперь уже поздно отступать, ведь так? Ты оглядываешься на Лешу, ничего не говоря, тот хмурится и мотает головой, словно и правда поняв, о чем ты просишь. — Леш, пожалуйста, выйди. Парень поджимает губы, упрямо продолжая стоять некоторое время, но после, когда директор повторяет твою тихую просьбу, все-таки вздыхает и выходит. Директор жестом указывает тебе на диванчик, но ты мотаешь головой, быстро выпаливая: — Я бы хотела изменить свои показания. Как я могу это сделать? — Расскажешь, что именно ты хочешь рассказать следователю? — тихо спрашивает директор, и ты неожиданно киваешь. — Я не все сказала, но теперь не вижу смысла это скрывать. Ты сглатываешь, все еще раздумывая, хорошая ли это идея, а затем говоришь совсем тихо: — Мою сестру убила мама.