MGPD Preferences

— Как он? — спрашиваешь ты вместо приветствия. Сергей смотрит на тебя сонно и как-то печально. Он выглядит плохо — как будто всю ночь не спал. Его рыжие волосы, и прежде бывшие грязными, сейчас падают на лицо уродливыми сосульками. Под глазами темнеют синяки, и ты ждешь каких-то… плохих известий. — Ночью он часто просыпался и его лихорадило, — отчитывается Разумовский, пока ты снимаешь куртку. — Я дал ему те лекарства, о которых Вы говорили, и он уснул. На самом деле, находиться рядом с беглым преступником все еще немного жутко, но Сергей, кажется, не нацелен проявлять агрессию. Глядя на него, вообще сложно поверить, что этот худенький тщедушный человечек может хоть кого-то обидеть. Когда ты работала в лечебнице Рубинштейна, ты видела куда более жутко выглядящих людей, но самым опасным из них все равно почему-то считался Разумовский. Впрочем, даже если он и хотел бы что-то сделать, он точно не стал бы. Сейчас вы находитесь в одной лодке — пытаетесь Олега вылечить. Высокая температура держится уже несколько дней и стоило бы вообще-то вызвать скорую, но Олег и Сергей все еще находятся в бегах, поэтому справляться приходится своими силами. — Вы ели? — спрашиваешь ты Разумовского. Тот качает головой. — Сейчас введу Олегу лекарство и что-нибудь приготовлю, — говоришь ты, тряхнув пакетом с новыми препаратами. Вряд ли Сергей стал бы что-нибудь делать. Когда Олег заболел, все внимание окончательно переключилось на него, поэтому едва ли Разумовский вообще ест, когда ты за ним не следишь. А не следить не можешь. Олег явно не будет доволен, когда проснется, если Сергей будет выглядеть как живой скелет. Ты быстро заканчиваешь с лекарствами для Олега, вводишь ему препарат и идешь на кухню. В холодильнике нет совершенно ничего готового, но есть хоть какие-то ингредиенты, из которых можно было бы сварить практически полноценный суп. Мяса в этом супе, конечно, не будет, но это лучше, чем ничего. Ты, конечно, не готовишь так хорошо, как твоя мама или Олег, но ты хотя бы постараешься сделать что-то съедобное. Первое время Сергей бездумно крутится вокруг тебя, пытается помочь, но больше только мешается, и ты, сдавшись, отправляешь его к Олегу, строго наказав следить за его состоянием. Уловка срабатывает, и Разумовский очень быстро освобождает кухню, оставляя тебя наедине с ингредиентами и собственными мыслями. С мыслями, которые донимают тебя с того самого момента, когда между вами с Олегом все наладилось и когда вы снова стали общаться. Ты не осуждаешь его за то, что он сделал. Сергей сейчас не представляет большой опасности, он едва ли может самостоятельно выполнять повседневные действия, а держать его в лечебнице Рубинштейна было просто опасно для него самого в первую очередь. Это в самом начале, только устроившись туда медсестрой, ты думала, что это отличная возможность помогать людям, но постепенно выяснялось все больше неприятных подробностей. Ты видела, как обращаются с Сергеем, но у тебя не было никаких доказательств, что над ним ставят какие-то эксперименты. Чаще всего, когда твой начальник общался с ним, он оставлял рядом с собой только самую приближенную медсестру, поэтому ты не могла точно знать, что делали с Разумовским. В больнице говорили, что есть как минимум еще несколько пациентов, над которыми проводили опыты, но доказательств и этого ты тоже не обнаружила. Более того, ты даже ни разу не видела тех пациентов, о которых говорили другие работники больницы. Тебе позволяли работать только с самыми простыми пациентами и лишь иногда допускали к Разумовскому. Поэтому, когда Олег забрал его, ты была даже немного рада. Какие бы ужасные вещи ни творил Сергей, он был болен. А больные люди нуждаются в помощи, оказывать которую ему в лечебнице Рубинштейна не собирались. Удивительно, кстати, что тебя не привлекли к ответственности, когда пациенту помогли сбежать. Конечно, тебя уволили, но это лучший из возможных исходов. Могли и прикрыть вообще-то. Черт, ты даже не думала, что знакомство с Олегом могло привести тебя к чему-то подобному. И все же, если бы теперь, зная все, что должно было произойти дальше, ты вернулась бы в тот самый день, в Сирию, ты бы не стала ничего менять. Глупая любовь. Опасная. Но ты бы ни на что ее не променяла. Ты трясешь головой, стараясь отогнать мысли о Сирии. Ты правда пытаешься вести себя так, как будто в твоей жизни никогда не происходило совершенно ничего страшного. Вести себя так лучше всего, чтобы люди, которым ты дорога, не переживали лишний раз. И все же… И все же слишком часто ты просыпаешься ночью от кошмаров, в которых убивают Олега, в которых твой брат умирает под пулями, а ты сама оказываешься погребена под обломками той самой больницы. На твоем теле не осталось почти ничего, что напоминало бы о той жуткой трагедии — только пара небольших шрамов. Тебе тогда очень повезло. А кто-то оттуда так и не выбрался. Некоторые пациенты и работники больницы так и не смогли тогда спастись. И иногда тебе кажется, что ты своим невероятным везением могла забрать шанс на выживание у кого-то более достойного. Глупо, наверно. Но ты никак не можешь от этого отделаться. На мгновение ты закрываешь глаза и замираешь с ножом в руках, пытаясь перевести дыхание. В этот раз в своих воспоминаниях ты погрузилась слишком глубоко. Стараясь вернуть себе прежнее спокойствие, ты начинаешь делать то, что всегда помогает отвлечься. Ты выуживаешь из памяти первую попавшуюся песню и начинаешь тихо напевать ее себе под нос. Руки постепенно перестают дрожать и тебе даже удается вернуться к работе. Слова песни ты помнишь плохо, поэтому постоянно повторяешь первый куплет и припев, но какая вообще-то разница, верно? — Не знал, что ты поешь, — слышишь ты хриплый голос и вздрагиваешь. Олег, бледный, уставший, стоит в дверном проеме, прислонившись к косяку, и смотрит на тебя с измученной улыбкой. Глаза его красные, воспаленные, на лбу выступил пот, но ты, несмотря на то, как плохо он выглядит, чувствуешь облегчение. Потому что видеть Олега стоящим на ногах гораздо приятнее, чем мечущимся по постели в лихорадке. — Я и не пою, — пожимаешь плечами ты. — Так, напеваю. — У тебя красивый голос, — просто говорит он, проходя на кухню и садясь на стул. Он моргает медленно, как будто вот-вот заснет, но смотрит тебя внимательно, с интересом. А ты чувствуешь, как загораются щеки. — Да ну тебя, — отмахиваешься ты. — Шутишь, что ли? — Совсем нет, — мягко улыбается он. — Мне правда нравится твой голос. Ты отворачиваешься, что Олег не заметил твоего смущения, и не сдерживаешь улыбки. Приятно вообще-то. Ты никогда не занималась пением всерьез, но это занятие тебе очень нравится. Но из-за своей стеснительности в школьные и студенческие годы ты старательно игнорировала любые мероприятия, связанные с пением, даже если другие люди, которым хватило смелости в них поучаствовать, пели хуже тебя. Мама с детства говорила о том, что не стоит делать что-то, если ты не уверен в результате. Ты не была уверена, что твои умения достаточны для пения на публику, поэтому никогда этого не делала. Поэтому сейчас слышать от дорогого тебе человека, что ты поешь хорошо, приятно. — Спасибо, — тихо говоришь ты. — Споешь мне как-нибудь? — спрашивает вдруг Олег, и ты оборачиваешься, пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно. Волков сидит, положив голову на руки, и смотрит на тебя без тени насмешки. — Может быть, — пожимаешь плечами ты, и Олег удовлетворенно кивает. — Буду ждать.