Проект «Наследник»

Всё, что оставалось черни в Городе после работы от зари до зари — вернее от псевдовосхода до псевдозаката искусственного Солнца — это дешёвые кабаки с пойлом, таким же искусственным, как и здешнее Солнце. Пойлом, затуманивающим мозги и напрочь вышибающим из них мысли о несправедливости такой вот поганой жизни, о том, что кто-то надрывается за гроши, а кто-то лопается от жира, как Три Толстяка. О том, что все заводы, гидропонные фабрики и шахты Города принадлежат Толстякам и их приспешникам. Как и те кабаки, в которые ежевечерне стекались усталые измождённые люди, не позволявшие себе за весь день даже присесть — иначе хозяева недоплатят. Оружейник Просперо после работы приходил в такие кабаки не для того, чтобы напиться, нет. Он приходил, чтобы разъяснять собравшимся там людям, насколько несправедлива эта привычная им система, и те внимательно его слушали, хоть и с оглядкой — не появятся ли патрули гвардейцев. И как раз в таком кабачке он встретил Тибула. Он заметил его ещё на представлении кочевого шапито. Право, как его было не заметить! Он вылетал на импровизированную арену, как пуля из ружья, сияя улыбкой. Чёрно-золотое трико обтягивало его стройное тело, будто перчатка, не скрывая ни единой линии, и Просперо слышал, как подле него мечтательно вздыхают девчонки-цветочницы, не жалевшие для Тибула хозяйских роз. Они бросали их на арену, хотя прекрасно знали, как им потом за это нагорит от хозяина, а Тибул, лукаво посмеиваясь, поднимал розы из опилок и прижимал к губам. Заткнув цветок за ухо, он взмывал на канате под самые перекрытия яруса, на котором шло представление, выделывая там немыслимые пируэты. А потом, сделав вид, что канат оборвался, птицей слетал вниз под испуганный визг всё тех же девчонок, чтобы замереть в ярде-другом от опилок арены и раскачиваться там с цветком в зубах, ярмарочный фигляр! У Просперо при виде этого безобразия прямо руки зачесались сгрести наглеца за шкирку и отвалтузить хорошенько, чтоб не рисковал зряшно своей жизнью. Но дело-то всё-таки происходило в цирке, на людях. Так что Просперо обрадовался, завидев гимнаста в кабачке у тётушки Ремилии. Тот сидел в своём неизменном трико, вытянув ноги чуть ли не на середину зала, и сиял улыбкой, салютуя стаканом в ответ на приветствия узнававших его зевак. Кабацкие девицы роем вертелись вокруг него, зазывно улыбаясь и покачивая тяжёлыми грудями и круглыми бёдрами, но Тибул только посмеивался, ставя им выпивку за свой счёт и ни с одной из них не поднимаясь наверх. Зато он поднялся наверх с Просперо, когда тот подошёл к его столику и негромко бросил: — Надо поговорить. Под взглядом смешливых глаз Тибула сердце у него ухнуло вниз — сроду он не робел так перед женщинами, как перед этим ярким самоуверенным наглецом. Но он повернулся и начал подниматься по ступенькам лестницы, ведущей в комнаты пансиона, словно не сомневался, что тот последует за ним без возражений. Но так и случилось. Краем глаза он заметил позади себя чёрно-золотое трико и возликовал, но не подал виду, напустив на своё неулыбчивое лицо самое каменное выражение. Просперо ожидал, что Тибул будет насмешничать, но тот молчал. Так — молча, друг за другом — они вошли во вторую от лестницы комнату. Просперо встал у окна, Тибул плотно закрыл за собою дверь и прижался к ней спиной, неотрывно глядя на Просперо. — Я тебя знаю, — тихо и без улыбки произнёс он наконец. — Ты оружейных дел мастер. Тебя зовут Просперо. Ты подбиваешь народ к бунту против власти Трёх Толстяков. Чего ты хочешь от меня? — Хочу, чтобы ты не рисковал своей жизнью зря, — сдержанно обронил Просперо. — Я видел тебя на представлении, когда ты делал вид, что срываешься вниз. Если уж рисковать, то ради нужного людям дела, а не эдак вот зряшно. — Тебе-то что за печаль? — задиристо воскликнул Тибул, наконец рассердившись. Просперо подумал, что понимает его обиду — кто-то назвал зряшным его мастерство! А для того, чтобы проделывать эдакие трюки, надо было быть виртуозом. — Риск опьяняет тебя, — строго отозвался он. — Я и раньше видел таких людей, которым нравится играть своей жизнью, и это печально, а вовсе не весело. Он запнулся, потрясённо моргнув, когда в одно мгновение Тибул оказался так близко, что он почувствовал жар, исходящий от его стройного тела. Циркач был на голову ниже великана оружейника, но тот едва не попятился. Глаза Тибула тоже неистово запылали, когда он запрокинул голову, глядя в ошеломлённое лицо Просперо. — Я рискую собой, потому что мне это нравится, ты прав, — с прищуром согласился он. — И ради денег. Это моя работа. Но я готов рисковать и ради тебя, Просперо. Ты умеешь улыбаться? Ну же! Просперо вскинул брови. Засранец издевался над ним. Но он всё равно невольно улыбнулся, просто никаких сил не было хранить суровую мину. — Так-то оно лучше, — удовлетворённо выдохнул Тибул и почти в тот же миг крепко прижался губами к его губам. Слаще этого поцелуя Просперо ничего не знал. Этот чёртов чёрно-золотой шершень пил его, как мёд! И сам был медовым, янтарным, острым. — Хочешь меня? — хриплым шёпотом спросил он, стягивая своё трико, словно кожу, обнажая собственное сердце. Сердце самого Просперо едва билось, сладко замирая, когда он в упоении гладил обнажавшееся дюйм за дюймом гибкое тело. Он знал, чуял, что Тибул позволит ему сразу и всё. И верно. Тибул впустил его в себя, хоть ахал сдавленно под его напором, повернувшись лицом к подоконнику, бесстыже подставившись, как какая-нибудь кабацкая шлюха, как девка. Он бился в руках Просперо и рычал: «Ещё», — изгибаясь по-кошачьи, закусывая пухлые губы. Просперо терзал его зад своим хуем, как уже истерзал его рот поцелуями. В окно ярче земной луны светил фонарь-звезда, и Просперо навсегда запомнил всё это до последнего яростного мига, когда спустил прямо меж круглых сладких ягодиц Тибула — запомнил обжигающий свет фонаря, задыхающиеся слитные стоны, дрожь мокрого от пота тела в своих руках. — Ну вот, — прохрипел наконец Тибул, роняя голову и упираясь подламывавшимися руками в подоконник, — ради этого стоит жить. И, сверкнув лукавыми глазами через плечо, уточнил: — Ради тебя.