***
Сводчатые потолки с венами цвета только-только выплавленной моры нависают над Чжун Ли, придавливая его к земле. Мрак пещеры рассеивается под свечением гео энергии, струящейся в этих прожилках. Здесь так неестественно ярко, словно вся жизнь искусственная. Сдавленное стенами поле глазурных лилий молчало, цветы ужимались, забираясь в некоторых местах на пологие стены и прорастая прямо из твердых пород. И вместо привычного нежно-голубого оттенка они отливали густым медом. В самом центре поля тихо пела цветам Гуй Чжун, и только ей, смиренно перебирающей струны цитры, очень шел такой свет. Чжун Ли смутно ощущает что-то под названием «красиво». — Эти цветы так любят подпевать вам, — Гуй Чжун поворачивается к Чжун Ли, откладывая инструмент, — нет-нет, продолжайте, я не хотел мешать. Просто тут было так тихо, возможно, цветы были слишком заворожены вашей мелодией. — В таком случае вы тоже цветок? — Богиня улыбается, и Чжун Ли чувствует, как тепло и свет проникают в него, отпечатываясь на щеках и кончиках ушей. — Я не всегда понимаю вас, но если это значит, что я люблю вашу музыку, то вы правы. В таком случае я ничем не отличаюсь от цветов, — Гуй Чжун смеется, и ее смехом хочется дышать. Где-то снаружи ветер играется с колокольчиками и листвой, но в пещеру не заглядывает. Не мешает. У цитры дребезжат струны.***
Пещера вновь встречает янтарем и тихой музыкой Гуй Чжун. Богиня все еще сидит среди цветов и тихо им поет, словно с прошлого дня не уходила отсюда. Но сегодня музыка рваная и не такая мелодичная — что-то не так. Струна на цитре неожиданно рвется со звуком перевернутой ноты, и песня заканчивается грустным вздохом. — Завял — Что случилось? Чжун Ли направляется к Гуй Чжун и чувствует в момент уплотнившийся воздух пещеры, колющий спину саспенс, который он вдыхает с горьковатым ароматом лилий. Хотя вчера они ничем не пахли. Запах чего-то сырого, грязного и отчаянного. Гео метки начинают мигать: то затухают, то взрываются яростным потоком энергии, цветы в панике колышутся, шелестят и беспокоятся. Во всей этой светомузыке Чжун Ли теряет Гуй Чжун, та словно растворяется в этих четырех стенах. — Моракс, почему? Вместо Гуй Чжун перед глазами завядшие лилии. Скорчившиеся, засохшие и жухлые. Ах, так вот чем пахло. Пахло гнилью. — Сколько бы я не пела, эти цветы никогда больше не распустятся. Гуй Чжун пропадает в никуда и от туда печально смотрит на поле. Тоска падает на лепестки каплями слез и шипит, словно вылили ведро воды на раскалённые камни. — Они тоскуют, Моракс. — По чему? — Чжун Ли кричит в воздух пещеры, в никуда, где слышит ее голос. — По свободе. Ее слова разворачиваются туманным облаком и оседают на потолке и стенах, съедая мерцающие рубцы с гео энергией. Чжун Ли задыхается, когда тьма припечатывает его к земле, когда цветы мертвенно хрустят и осыпаются, когда на его щеки падают капли, и он не понимает, что это. — Почему? Они не выживут в неволе, — ах, это слезы. Это ее слезы. На вкус — горькие. Как и удушливый запах глазурных лилий.***
— Гуй Чжун, посмотри, — Чжун Ли вскидывает руку в сторону выхода из пещеры, где весь только-только зарождающийся Ли Юэ умещается в небольшом кружке. Где стоят небольшие домики, а маленькие точки-человечки бегают туда-сюда, трудясь и вытягиваясь к небу, к Селестии, — они стараются, работают. Ты говорила, люди прекрасны в своих порывах в жизнь. — Это верно, — голос Гуй Чжун — звон гвоздей в металлической трубе, тупые удары молотка, брошенного в пропасть, о выступы. — Ты чем-то опечалена? — Чжун Ли поворачивает голову. Каменное сердце трескается, когда он снова видит слезы. — Сколько бы я не плакала, им не хватит влаги, чтобы заново расцвести, — Гуй Чжун пылью припадает к земле, обнимая свои любимые цветы. Подойти сейчас к Гуй Чжун звучит как человеческое «страшно». Человеческое «отвратительно» — это почерневшие, скукожившиеся цветы. Они выглядят неизбежным пониманием более ужасных событий, которые Чжун Ли отказывается вспоминать, отказывается в них верить. Гуй Чжун лежащая в этих чернильных цветах тоже, как человеческое «неправильно», как «уродливо», как последний кусок мозаики. Но Чжун Ли не хочет смотреть на полную картину. — Цветы ведь такие же хрупкие, как и люди, — Гео Архонт со своей неумелой нежностью проводит по лепестку пальцем, и он тут же крошится, пеплом забираясь в камни, — у всего есть конец. — Даже у богов? Чжун Ли чувствует режущие песчинки за спиной, чувствует очертания ее рук и губ, чувствует, как эти слова она вбила ему в шею, как когда-то вбивала молотком гвозди в свое изобретение. — Души богов бессмерты. — Ты слишком веришь в это, Моракс, — и она снова почему-то плачет.***
Чжун Ли встречают голые стены пещеры с тусклыми прожилками гео энергии. — Здесь все мертво. Гуй Чжун в трауре сидит в середине этого черного моря, бездумно перебирая струны цитры. Сквозь ее контуры видны стены и клетка, Чжун Ли хочет отвернуться от собственных мыслей, потому что единственное, о чем он думает, это как здесь все «неправильно» Музыка неправильная, звуки неправильные и странные — мертвые. Да, мертвые. От цветов пахнет гнилью и кровью. — Гуй Чжун, давай отсюда уйдем. Она все ещё молчит, бледно смотря то на струны, то на рассыпанную кругом сажу. — Прошу, давай уйдем отсюда. Я найду ещё пещер с глазурными лилиями. Если не найду — сотворю сам! — Они тоже будут жить в клетке? Ее голос — эхо. Ее беззвучный шаг и взгляд — мертвая переломанная шея цапли, сухие глаза иссохшей рыбы, раздавленный жук. — Я смогу отсюда уйти, но я больше не вернусь. «Давай назовем наши земли Долиной «прощания и возвращения?» Мне кажется, это очень символично!» Чжун Ли прижимает Богиню к себе, так близко, прямо под кожу — чтобы вмонтировать в собственные раны ее песчинки, оставить навсегда рядом. Поделиться своей жизнью. — Ты сотворил эту клетку для меня, но в итоге сам здесь заточен. Чжун Ли видит во мраке пещеры липкий перегной и кровь. Видит живое воплощение страха и ужаса, обваленное в этих чернильных ошметках цветов. Он видит смерть бога. — Люди называют это «горечью». Знаешь почему у глазурных лилий запах горечи? Они помнят прошлое. Горло першит от концентрированной скорби, горя и духоты. — Тот, кто несёт на плечах груз воспоминаний, обречён на бремя правды. Чжун Ли отталкивает Гуй Чжун, припадая к стене и направляя в нее энергию. Пещера вновь озаряется гео стихией, вспыхивает ослепляющим янтарем и режет все кошмары. Чжун Ли взмахивает рукой и мертвые цветы, как конструктор, по кусочкам собираются обратно, наливаясь медом, заново расправляют насыщенные элементом лепестки. Хотя это давно уже не глазурные лилии. Это просто набитые энергией чучела. Свет проходит сквозь Гуй Чжун, ее развивающиеся рукава — тонкая скомканная рисовая бумага, а глаза — бракованное выдувное стекло — Здесь ты в безопасности! Отсюда ты видишь процветающий Ли Юэ и смертных! Видишь, как наш город оживает! Гуй Чжун слишком неправильно выглядит для этой яркой и переливающейся пещеры. Или пещера — мертвая оболочка для живого. — Я рассказываю тебе о их жизнях, рассказываю о их стремлениях, о людях, которых ты любишь. Вот они! Наши люди прямо за тобой! Это ведь все, чего ты хотела?! Гуй Чжун так скорбно смотрит в ответ, ее руки такие холодные и нечеткие — Чжун Ли не может больше дотянуться до ее ханьфу. — Единственное, что я вижу — это то, как ты крошишь свое каменное сердце. Моракс, разве твои руки были созданы для этого? Она невесомо касается его мозолей, впадин и линий на ладони. — Единственное, что я слышу — это твои янтарные слезы. Моракс, разве твои глаза были созданы для этого? Она оставляет лютый холод самой Снежной на щеках Чжун Ли. Чжун Ли противно дышать. Пахнет прошлым. — Разве ты был создан, чтобы заковывать в камень воспоминаний самого себя? Пещера все ещё ярко-ярко горит янтарем. Но самый мертвый здесь — Чжун Ли. — Для чего я был создан? — Чжун Ли медленно стекает к ногам Гуй Чжун, — люди называют это «пустотой». Мне кажется, я чувствую пустоту. — Ты был создан, чтобы быть Богом для людей. Чтобы люди под твоим покровительством стали независимы. Ты должен научить их быть богами в собственных жизнях. — А ты? — Я была создана чтобы вернуться обратно в прах. Я была создана, чтобы ты стал Богом своей жизни. Моя работа окончена, но твоя ещё только начинается, — Гуй Чжун укладывает голову Чжун Ли себе на колени, — ты познал горе, Моракс. Теперь ты должен познать обретение. Ты должен научиться жить с шрамами, как это делают люди. — Я не могу…поверить, — ткань ее некогда мягкого и приятного на ощупь ханьфу сейчас кажется раздирающим руки в кровь необработанным камнем. Ее некогда нежные и ласковые прикосновения сейчас ледяные капли, прожигающие кожу, — я не могу принять. Гуй Чжун склоняется над ним, а Чжун Ли бегает глазами по переливающемуся витражу из крови, темных песчаных смерчей и изуродованному полю. То была не белая сфера или сгусток сил — то была Гуй Чжун и ее последняя воля. — Я всегда буду рядом. В каждом человеке, которого ты встретишь. Он будет учить тебя. Смеху, стыду, желанию, любви. Слезам и пустоте. Искристому счастью и разочарованию. — Я не хочу учиться у них, я хочу учиться этому у тебя. Всегда хотел, — голова падает на землю, проходя сквозь колени Богини. Моракса заставляют глотать черный прах и осознавать, принимать реальность, — прости, что осознаю подобное слишком поздно, не уходи. Я…не хочу тебя снова терять. Последнее, что Моракс видит — это самая «правильная» из всех улыбок Гуй Чжун. Последнее, что видит Чжун Ли — это ее самый «живой» взгляд, направленный за спину Гео Архонта. На маленький, потихоньку оживающий Ли Юэ. Мрак и гниль этой пещеры растворяются следом за Гуй Чжун, но внутри все такая же всепоглощающая пустота. Чжун Ли познает «одиночество», пока на негнущихся ногах выходит на свет.