My Dear Autumn

— ...быть может, во всём виновата осень; я ощущаю её сильнее, чем ты. Осенью рвутся пакты и всё становится недействительным. И человек хочет... Да, чего же он хочет? — Любви.*

      Утра раннего сентября заставляют снова почувствовать себя живым. Обычно весна считается временем перерождения, но для меня этим временем была осень. Не помню, было ли так всегда, или дурман рокового появления тебя в моей жизни оказал на это влияние. Ты вошла в класс и тебя представили — Лалиса. Как шелест падающих листьев и медленно переворачивающихся страниц.       Осень. Кажется, я всегда любила эту пору: разноцветные листья, дождливые вечера, уют домашнего тепла... Но никогда прежде я не была привязана к этому так сильно, так лихорадочно, как привязана теперь. Ты словно олицетворяла это время. Твои твидовые пиджаки, пальто тёмных оттенков, ручки с чёрной пастой на желтоватых страницах тетради, — ты была осенью. Я чувствовала это всем своим нутром, бросая очередной взгляд на тебя, усердно решающую какую-то задачу в другом конце класса. Даже твои рыжие волосы, чаще всего собранные в хвост с еле достающими до плеч волнистыми завитками моментально вызывали подобные ассоциации. Туман. Хруст листьев. Запах пряного кофе и тыквенного пирога. Пыльные полки библиотеки. Ностальгия. Твой образ преследовал меня, словно ты была древней душой из забытого прошлого. Иначе как объяснить то, что ты так много всего знаешь? Твой ум порой совершенно сбивал меня с толку. Ты блестяще решаешь уравнения, через минуту бесцеремонно споришь с учительницей истории, а затем и вовсе анализируешь поэзию Китса, словно знала его лично и можешь наверняка рассказать, что творилось у него в голове. Однажды я даже заметила учебник древнегреческого, торчащего из твоей сумки. Я восхищалась твоим неугасаемым любопытством, ведь единственным предметом моего неугасаемого любопытства была ты. Знала бы ты, сколько раз я боролась с желанием подойти и заговорить с тобой, но что бы я сказала? Мне чужда поэзия и я совершенно не разбираюсь в математике. Нет ничего мучительней мысли о твоём незаинтересованном взгляде и отвлечённом голосе, о представлении себя, стремительно тонущей в океане Тебя, на дно, к которому ты никогда не захочешь вновь обращаться. Поэтому я отмалчивалась, пристально наблюдая за тобой из угла классной комнаты. Ты оставалась для меня фантомом, призрачным образом, который приводит в восторг, и как бы я не желала обличить тебя, придать тебе человеческую форму, я не была в состоянии этого сделать.       Но однажды всё изменилось. В тот день я как обычно выходила из здания школы и прокручивала в голове то, что произошло за день. Всё новое, что я успела подметить, наблюдая за тобой. Я сошла с каменных ступеней и под моими ботинками зашуршали желтоватые, ещё молодые листья. Всё вокруг было прекрасно. Я любила такие тёплые, солнечные, но уже не летние дни. Хотелось вдохнуть всей грудью свежий воздух, улыбнуться, отправиться домой, медленно проходя мимо тихих домов, на время покинутых своими обитателями. Они одиноки, но лишь на мгновение, и то неощутимое, потому что такие недолгие часы одиночества идут только на пользу. Лишь на мгновение. Я ощущала себя тем единственным домом, который не просто покинули надолго, но и не заселяли вовсе. Люди проходят мимо него, иногда их взгляд даже пробегает по его заброшенным окнам, но вот они минули его тень и забыли навечно. Или, может, до тех пор, пока не пройдут мимо снова, одарив той же быстротечной иллюзией внимания. Дом не мог не привыкнуть к этому за время своего существования, из-за изолированности кажущимся вечностью. Но порой всё же так и кричал безмолвным криком «войди, ты даже не представляешь, как тебе тут будут рады» прохожему, чьё лицо казалось ему особенно дружелюбным.       Вместо того, чтобы глубоко вдохнуть, я вдохнула совсем немного, но выпустила протяжный, успокоительный выдох. Я умела подавлять эмоции, порой накатывающие слишком стремительно.       Услышав сразу с десяток голосов я заметила, как из школы вышла целая толпа учеников, которые начали проходить по обе стороны от меня, смеясь и толкаясь. Нужно срочно отсюда убраться. Я последний раз осмотрелась, перед тем как наконец направиться домой. Однако мой взгляд остановился на тебе, сидящей на лавочке под ещё зелёным, не коснувшимся осенью деревом. Ты отчётливо выбивалась из общей картины, но для меня основным полотном была ты, а вовсе не наоборот. Так мы себя чувствуем, когда влюблены. Вся Вселенная кажется ничем по сравнению с необъятным миром, которым для нас становится тот самый человек.       Я начала идти в твою сторону. Сначала осторожно, но потом всё уверенней, словно сама судьба вела меня к этой незамысловатой скамейке, с которой начнётся наша история.       Я подошла уже достаточно близко и остановилась, но ты не сразу заметила меня. Ты всегда так глубоко погружалась во что бы то ни было, будто всё происходящее совершенно пропадало у тебя вокруг. Меня это не задело. Я знала эту твою особенность.       — Уже работаешь над этим? — дружелюбно спросила я, кивнув на лист с критериями будущей работы, который сегодня каждому раздала преподавательница. За эту работу я села бы в лучшем случае за пару дней до сдачи. Сейчас же их остаётся примерно двести сорок.       Ты машинально кивнула, словно всё ещё не выйдя из раздумий.       — Какой выбрала предмет? — не сдавалась я. Мне и правда было любопытно. Спектр твоих интересов был довольно обширным.       — Философию, — спокойно ответила ты. И прибавила, скорее из вежливости, — проблему свободы воли, если быть точнее.       — Здорово. Это интересно, — пробормотала я, кажется, слишком быстро после твоего ответа. Мой остался бы таким же, даже если бы ты назвала неизвестный мне термин из физики или химии. — Я уверена, что у тебя получится раскрыть эту тему наилучшим способом.       Ты поблагодарила меня, даже вроде бы искренне, но я подсознательно восприняла это за сигнал уйти и оставить тебя в покое. Я уже разворачивалась, чтобы ему подчиниться, но услышала твой голос краем уха:       — Эй, — окликнула ты меня, и моё сердце замерло в необычном ощущении, что я нужна тебе. — Не хочешь остаться и работать над этим вместе?       Я изо всех сил сдержала себя от довольной улыбки.       — У тебя нет напарника? — осторожно спросила я, заранее зная ответ. У тебя нет напарника. Ты всегда работаешь одна.       — Надеюсь, теперь есть. — Ты улыбнулась, но поверхностно, даже снисходительно, и всё же я бы растаяла на месте, если б не обладала способностью владеть собой, когда это требуется.       Я молча села рядом, смело бросив рюкзак на скамейку. Твой неожиданный ход заставил меня почувствовать ту дерзость, о которой я и подумать не могла, когда представляла различные варианты нашей первой беседы. В них я всегда робка, будто котёнок, и лишь в лучшем случае держусь смирно.       Ты придвинула ко мне кипу листов с отобранной информацией и собственными заметками. Я старалась вчитаться в них, но даже твой идеальный почерк не помог мне сконцентрироваться на чём-то, кроме твоего голоса, непривычно близко звучащего над ухом и рук, скользящих от строчки к строчке. Когда мы около часа спустя собрались расходиться, ты попросила у меня мой номер телефона. Для того, чтобы связываться и обсуждать проект. Да, сказала я, конечно. Я обязательно позвоню завтра вечером. Для того, чтобы обсудить проект.       Так всё и началось. Моя Осень теперь не только кружилась у меня в мыслях днями и ночами, но и появлялась наяву, скрашивая будни. Точнее, чаще именно в виде голоса на другом конце сотового. Но мне и этого хватало. Какую бы уверенность в себе в наших взаимоотношениях я ни обретала, я не воспринимала тебя как должное. Твои «привет, я не отвлекаю?» по телефону. Твои приветственные кивки в классе. Твоё внимание к моим мыслям (пусть и касающимся исключительно нашей совместной работы). Всё это подпитывало меня, но баловать себя я этому не позволяла.       Проект был рассчитан на весь учебный год, что не могло не утешать. Отлично, думала я. У меня есть время, чтобы дать тебе причины остаться. Если бы я узнала, что нашему общению осталось иметь хоть какой-нибудь повод всего пару месяцев, или, что хуже, недель, я сошла бы с ума, думая, как найду в себе силы тебя отпустить, и снова стать девочкой с последней парты, такой же, как все остальные, кто не связан с тобой ни одной ниточкой. Мне стало жизненно необходимо с тобой ассоциироваться. Быть упомянутой в паре с тобой нашей преподавательницей («Ким, Манобан, как продвигается ваша работа?»). Слышать вопросы любопытных одноклассников «У тебя случайно нет ответов на этот тест? Ну, не знаю, ты ведь общаешься с Лалисой Манобан. Она нереально умная»). Говорить «мам, я загляну к Лисе на час, нужно кое-что обсудить насчёт проекта». Ты стала моей неотъемлемой частью. Моим поводом для гордости и чертой характера. Наверное, любой психолог или просто здравомыслящий человек посоветовал бы не тонуть в тебе так сильно. Я знала об этом. Знала, но продолжала тонуть, и чем глубже, тем легче мне становилось дышать. Пугало лишь одно: вероятность того, что однажды мне придётся тебя отпустить. Но чем дольше ты была частью моей жизни, тем меньше я переживала об этом. Я просто не позволю этому случиться.       Да, иногда я приходила к тебе и мы работали в твоей комнате. Первые разы было странно и непривычно видеть тебя в домашней обстановке, иногда без макияжа, но всегда с собранными волосами. В первый раз я, как и тогда, на скамейке, не могла направить внимание туда, куда следует: мой взгляд блуждал по твоему рабочему столу, ароматическим свечам, случайным вещам, роль которых в твоём пространстве я понять не могла. Я все ещё пыталась разгадать тебя, хоть ты уже и перестала быть такой загадкой, какой была до нашей первой беседы. Но ты всё ещё держалась ровно. Беспристрастно. Холодно, даже несмотря на то, что рядом с тобой я ощущала тепло. Помню, в какой-то момент мне это совершенно надоело. Пристально поглядев на тебя примерно минуту и поняв, что просто взглядом на неформальный разговор тебя не вывести, я осмелилась тебя перебить в как обычно сосредоточенный момент размышлений.       — Ты слушаешь музыку или что-то вроде того?       Ты посмотрела на меня с недоумением в глазах, и спросила с тонкой иронией в голосе:       — Слушаю ли я музыку?       — Ну... есть ли у тебя любимая группа, не знаю. По тебе так не скажешь.       Ты пренебрежительно повернулась обратно к экрану ноутбука.       — Не знаю, почему тебе кажется, будто я какая-то странная. — Я уже хотела было оспорить такое предположение, но тут ты окончательно меня удивила. — Мне нравится Нирвана, например.       Я еле сдержала смешок.       — Нирвана? Они вроде панки... Уверена, что не путаешь с Ференцом Листом, или не знаю, Шубертом?       Ты снова посмотрела на меня, но уже не удивлённо, а строго, даже слегка возмущённо. Я заставила себя подавить усмешку на лице.       — Неужели ты правда думаешь, что я какой-нибудь ходячий компьютер? Что я не слушаю обычную музыку и только и делаю, что сижу за учебниками?       — Ну, знаешь... — протянула я как можно мягче, — за всё то время, как мы общаемся, в разговоре ты ни разу не вышла за рамки нашей темы. Уж извини, что складывается впечатление, что ты либо терпеть меня не можешь, либо тебе просто больше ничто не интересно.       Ты задумчиво улыбнулась.       — Хочешь узнать меня ближе?       Я почти покраснела, но быстро взяла себя в руки и твёрдо ответила.       — Может и хочу.       После этих слов я задержалась у тебя не на час, как обычно, а на все четыре. Ты отложила все ненавистные мне бумажки и мы говорили. Мы говорили. Говорили о том, кем хотели стать в детстве (ты, безусловно, учёным (а как же иначе?)), о предпочтениях в еде (мой визг «как ты можешь не любить мармеладных мишек?!», кажется, услышали все соседи), о городах мечты (для тебя это Амстердам, а я мечтаю о Нью-Йорке) и о многом другом. Я даже не помню всего, что мы тогда обсудили, хотя мне бы очень хотелось сохранить в памяти каждое предложение. Я ушла с такой улыбкой, какой никогда ещё не бывало на моём лице. Ты выглядела спокойной, но всё же подтаявшей, и мне даже показалось, что я видела весёлую улыбку и на твоём лице.       С того дня наше сближение развивалось всё стремительней. Теперь я считала себя имеющей полное право догонять тебя после уроков и идти рядом, и даже не боялась шутить. Более того, я стала делать это нарочно часто, чтобы вновь и вновь заставлять тебя смеяться.       Однажды, как раз когда ветер стал по-зимнему холодным, мы неторопливо шли по скверу, прилегающему к зданию школы. Недалеко позади осталась та самая скамейка, с которой всё началось. Я задумчиво обратила взгляд на тебя, пока в моей голове, словно нарезка, проносились все моменты, которые мы успели разделить с тех пор. Однако мой прилив сентиментальности прервал собственный же хохот. В тот день ты была в очках, хотя случалось это нечасто, и стало очевидно, что погода этому потакать не собирается. Пошёл дождь, а скорее даже мокрый снег, и стёкла у тебя перед глазами почти полностью запотели. Я так залилась смехом, что несколько секунд не могла дышать.       — Эй! Ты хоть что-нибудь видишь?       — Очень смешно, — передразнила меня ты, и, держу пари, закатила глаза (что проверить я просто не могла из-за пелены, закрывшей твой взор).       — Нет, серьёзно, — подшучивая, не унималась я.       Я притянула тебя за огромный, казалось, десятиметровый шарф, и положила руки тебе на плечи.       — Видишь меня? Видишь?       Ты не стала возмущаться и даже не попыталась выбраться из моей хватки, как это обычно бывало. Только сняла очки, сложила их, убрала в карман пальто и, серьёзно посмотрев на меня, сказала:       — Я вижу тебя, Дженни.       Я впервые поцеловала тебя под морозностью первого снега, но это был поцелуй осени: поцелуй уже холодного и менее волшебного, но более живого, трезвого ноября. Ты всё ещё опьяняла меня, как красное вино, но уже не как религиозный экстаз, и я была счастлива, что чувствую наверняка, что ты существуешь. Что ты не ускользнёшь, словно призрачное видение, что не оставишь меня на растерзание суровому ветру. Я знала, что моя тёплая Осень не выпустит меня из своих объятий и я останусь в безопасности. Я знала это, когда ты льнула ко мне не меньше, чем я сама, знала это точно, когда увидела твою мягкую улыбку, когда мы друг от друга отстранились. Грей меня зимой и сладко охлаждай в летний зной. Будь моей стихией, но говори на человеческом языке. Люби меня, но не будь подсознательным чувством, трепещущим в груди, а будь дыханием на моей щеке и плотью, которую я буду ощущать рядом. * Э. М. Ремарк, «Тени в раю»