Холодное лето

      Как и ожидалось: в Иназуме воцаряется полнейший хаос, контролировать ход которого не может никто. Казуха наблюдает за тем, как рушится его страна, со спокойствием ядовитой змеи, неподвижно лежащей в кустах в ожидании желанной добычи. Он смотрит за тем, как мечется Тетсуро, но ничего не делает: ожидает, пока Тетсуро сам дойдет до нужной кондиции.       Под гнетом обстоятельств, в постоянном напряжении и стрессе, при влиянии неблагоприятных факторов человеческая психика может ломаться с преступной легкостью. Казуха видит, как Камэ изо всех сил пытается вразумить Тетсуро, зафиксировавшегося на одной идее и не способным ее отпустить, и искренне ее жалеет.       Милая, милая Камэ, которая не понимает, к чему все идет: к настоящему освобождению. Камэ видит, чувствует, знает, что Тетсуро не переубедить, и она впервые ссорится с ним, причем на глазах у Казухи, и отчаянный плач, который раздается, когда раздраконенный ссорой Тетсуро стремительно уходит из дома, ранит в самое сердце.       – Неужели он не понимает, что его убьют? – сквозь слезы спрашивает Камэ, закрывая лицо ладонями. Она сидит на полу, прислонившись спиной к светлой стене, и ее плечи крупно, тяжело вздрагивают каждый раз, когда Камэ всхлипывает.       Слуги торопливо прячутся по своим углам, не решаясь встревать: безобразная сцена ссоры их господ, обычно влюбленных и неразлучных, Казуха знает, пугает их до чертиков. Казуха садится рядом с Камэ, съезжая спиной по светлой стене, и слегка прикасается плечом к плечу. Камэ даже не реагирует, лишь продолжает плакать так горько, что душа Казухи разрывается в клочья.       Ничего, думает Казуха, ничего. Это пройдет. Как и все проходит в этой жизни.       – Камэ, – тихо говорит он. Камэ не отвечает, лишь всхлипывает и дрожит, как кленовый лист на ветру. Ее лицо покраснело, а вечно уложенная прическа растрепалась: персиково-розовые волосы липнут ко влажным щекам, вискам и шее, виднеющейся из-за ворота хаори. – Он вернется. Остынет и вернется. Ему просто надо немного времени.       – Он не вернется, – сквозь всхлипы отвечает Камэ. Под ладонями, прикрывающими лицо, Казуха видит, что ее рот искажен в уродливой гримасе горя, обиды и боли. Тетсуро не говорил ничего оскорбительного или неприятного, но смотрел на Камэ так, словно она виновата во всех его бедах. За это Тетсуро хочется удавить собственными руками, выгрызть трахею и искупаться в его крови, за это Тетсуро хочется сказать искреннее спасибо.       Тетсуро сам виноват в том, что Камэ плачет, думая, что он никогда не вернется, и отчаянно содрогается всем телом. Если бы Тетсуро был более умным, проницательным, он бы понял, как легко причинить Камэ боль неосторожными словами, как тяжело завоевать ее доверие и как легко его потерять. Казуха знает: если Тетсуро все же вернется, извинится перед Камэ, она обязательно его простит, потому что Камэ, добросердечная милая Камэ, не сможет не простить человека, которого любит.       Но шрам на ее сердце останется навсегда, и Камэ будет трогать его кончиками нежных пальцев, вспоминая о том, насколько глубокой была нанесенная рана.       – Обязательно вернется, Камэ, – утешающе говорит Казуха, и его голос практически срывается, когда Камэ внезапно оборачивается к нему, бросается на шею и крепко-крепко стискивает в объятиях. Он делает шумный судорожный вздох, когда горячечный жар Камэ перетекает на него, впитывается в кожу, в вены и поступает прямиком в сердце, разгоняя застоявшуюся кровь. – Это же Тетсуро. Он тебя любит больше жизни.       Горькая ложь срывается с языка с преступной легкостью, Казуха даже не задумывается, когда осыпает Камэ фальшивыми словами поддержки: его разум словно работает отдельно от тела, которое осторожно сжимает хрустально-хрупкую Камэ в руках. Казуха чувствует тонкий запах ее тела, смешивающийся с пряным ароматом пота, ощущает ее тепло, нежный шелк кожи, мягкость чуть взмокших от продолжительных рыданий волос.       Камэ умещается на коленях Казухи практически целиком, такая маленькая, такая изящная, как аккуратная дорогая статуэтка. Она обнимает его за шею, прижимается всем телом и плачет, уткнувшись лицом ему в грудь; Казуха буквально впервые в жизни видит, чтобы Камэ плакала так. Идеальная химэ клана Уена, всегда собранная, всегда носящая маску полнейшей невозмутимости, ни слезинки, ни кровинки – и никто не узнает, какое поломанное, истерзанное нутро прячется за восковой улыбкой.       А сейчас… Камэ заливается слезами и даже не плачет – нечеловечески воет, сжимая в пальцах ткань рубашки Казухи. Она не пытается быть тише, не пытается заглушить крик, чтобы не переполошить все поместье и остаться в глазах окружающих такой же прекрасной, спокойной химэ клана, не пытается даже успокоиться. У нее словно прорывает плотину эмоций, которые она сдерживала всю свою жизнь, и Казуха всерьез опасается, что она сорвет голосовые связки.       Тем не менее, ее прорывает не с кем-то другим, не с Тетсуро, а именно с ним, с Казухой, именно его она обнимает и на его груди рыдает так, что разрывается сердце.       Казуха целует Камэ в макушку, трется щекой о мягкие волосы и шепчет успокаивающе-утешающее, не задумываясь о том, слышит ли его, внимает ли ему Камэ или нет:       – Все будет хорошо. Просто ему нужно время. Все будет хорошо, ведь я с тобой.       Тетсуро не возвращается ни на следующий день, ни через один. Камэ, осунувшаяся от переживаний и бледная, как смерть, пустыми, налитыми кровью от недосыпа глазами смотрит перед собой и в отчаянии заламывает руки.       – Я найду его, – говорит Казуха. – Не переживай, Камэ, я верну его.       – Верни его, пожалуйста, верни, – бормочет Камэ, заглядывая Казухе в лицо. Она не ест, не пьет, не спит, постоянно порывается выйти из дома, чтобы броситься на поиски Тетсуро, но ее никто не выпускает. – С ним что-то случилось, Казуха, я это чувствую, найди его, найди…       – Конечно, Камэ, конечно, – отвечает Казуха, напоследок проводя костяшками пальцев по щеке Камэ, но та не реагирует, даже не моргает, умоляюще глядя на Казуху. – Я скоро вернусь.       И он рассеивается в воздухе, обращается ветром и, наполняясь холодной решимостью, взлетает над Иназумой. Казуха не отправляется на поиски Тетсуро, Казуха не отправляется опрашивать людей, которые могли его видеть. Казуха – ветер, Казуха находит Тетсуро за секунду, обласкивает потоками воздуха, треплет волосы, но ничего с этим знанием не делает.       Потому что Тетсуро отправляется прямиком в Теншикаку. Прямо во владения Электро архонта, всемогущей Райдэн Сёгун.       Ветер взвывает чуть громче, звучит искренним смехом, но обычные люди этого не слышат: им не дано понять, о чем поет ветер, они заняты высоким грозовым небом, покрытым мрачными, недружелюбными тучами – символом гнева властительницы Иназумы. Казухе не интересна причина ее гнева, не интересно, какая волна паники захлестнет страну дальше, не интересно, к чему это может привести.       Казуха ведом одной мыслью: у него появился шанс начать все с начала.       Шанс переиграть историю так, как правильно, как нужно, как должно быть.       Чтобы начать жизнь с чистого листа, необходимо оборвать нити, связывающие Камэ с Иназумой, те самые нити, за которые Камэ дергают как безвольную марионетку в кукольном театре, ограничивая ее свободу. С одной такой нитью – Тетсуро – расправится сама Райдэен Сёгун: от божественного наказания не уйдет никто, особенно учитывая, что Тетсуро решил бросить ей вызов на дуэль.       Боги не терпят, когда смертные вмешиваются в их дела. Райдэн Сёгун – беспощадная, правящая Иназумой жесткой рукой – не простит подобной наглости. Хорошо, что Тетсуро под гнетом свалившихся на него обстоятельств этого так и не понял, раз решился на самоубийственный поступок.       Как жаль, что Казуха ничего не смог поделать: Тетсуро лично отправился в Теншикаку, никого не предупредив, и Казуха не сумел его остановить, а когда пришел, было слишком поздно…       Камэ верит Казухе. Поверит и в этот раз. Разве он когда-нибудь ее обманывал?       Однако задача Казухи – оборвать вторую и последнюю ниточку, связывающую Камэ с Иназумой: разобраться с верхушкой прогнившего насквозь клана Уена, давным-давно лишившегося своей гордости и чести. То, что они сделали с Камэ, через какие страдания заставили ее пройти, нельзя прощать; если Камэ, может быть, и простит – милая, всепрощающая Камэ, – то Казуха видит своей прямой обязанностью разобраться с людьми, которые обижали ее с раннего детства.       Ну ничего. Только ради милосердной Камэ он подарит им быструю, безболезненную смерть. У него и так мало времени: нужно успеть вернуться в поместье до того, как за Камэ придут люди из комиссии Тенрё.       Он материализуется в кабинете Юкихито Уена, главы клана, с порывом ветра, ворвавшимся через окно. Юкихито, отец Камэ, успевает лишь обернуться и широко распахнуть глаза в удивлении, когда Казуха вынимает из ножен меч и одним быстрым движением отрубает ему голову. Обезглавленное тело грузно заваливается на стол, слегка подергиваясь, голова падает на пол, заливая кровью светлые доски. Казуха умело смещается так, чтобы на него попало как можно меньше, переступает с ноги на ногу и, чувствуя приближение по коридору, действует на упреждение: как только сёдзи открываются, он бесшумно подскакивает ко входу и вырубает ничего не успевшую осознать служанку ударом в висок.       Он затаскивает ее внутрь и кладет у стены, плотно прикрывает сёдзи и растворяется с ветром. Времени не хватает; над Иназумой гремит разъяренный гром, и Казуха понимает: Тетсуро повержен – и это не удивительно, – дело осталось за малым.       Он находит по кисловатому запаху трав старейшину Микаге Уена и пронзает ему сердце, слыша, как трещат старческие ребра под напором меча, и оставляет валяться в саду камней, не глядя на то, как напитывается кровью белый песок. Он выслеживает по влажному хриплому звуку дыхания старейшину Чиюки Уена, распарывает ей живот и бросает на футон, не глядя на то, как она судорожно и бессмысленно пытается удержать в руках вываливающиеся внутренности. Он чувствует неприятное присутствие старейшины Масамори Уена и перерезает ему горло, не глядя на то, как он скребет пальцами по низкому чайному столику и пытается позвать на помощь.       Казуха мог бы перебить всех их. Всех до единого. Все они заслужили умереть за все те прегрешения, которые они совершили, когда осмелились вредить Камэ: напрямую и скрытно.       Однако последним он все же приходит к Хинате Уена, жене главы клана, и маленькому Рюсэю Уена, будущему наследнику. Женщина встревоженно ощетинивается стальными веерами, поднимаясь на ноги, из-за ее спины на Казуху с маленького детского лица смотрят огромные желтые глаза-фонари.       Крошечная копия Камэ, правда, с вьющимися темными волосами и мужского пола.       – Это она тебя подослала? Эта мерзкая девчонка? – шипит Хината Уена, вставая в боевую стойку. – Она тебя прислала?       – Нет, – отвечает Казуха, смахивая кровь с клинка. Он поднимает глаза на Хинату и с удовлетворением замечает, как она вздрагивает от зрительного контакта. – Я сам пришел.       Он бросается вперед, и Хината не успевает среагировать: Казуха быстрее, и он коротким молниеносным движением сносит ей голову точно так же, как и ее мужу. Веера выпадают из рук и с металлическим лязгом падают на пол, тело стоит еще мгновение, а после как в замедленной съемке заваливается вперед. Казуха едва успевает отойти, когда от грубого соприкосновения тела и пола комнату обливает кровью из безголовой шеи.       Рюсэй Уена стоит с широко раскрытыми глазами и молча смотрит на Казуху, и в этом выражении он настолько похож на Камэ, что сердце Казухи смягчается. В конце концов, ребенок уж точно не виноват в прегрешениях своих родителей.       Казуха подходит ближе, с улыбкой треплет Рюсэю волосы, секунду наслаждаясь их мягкостью, а после отступает на шаг и обращается ветром.       Он доносится до поместья Тетсуро в считанные секунды: уже на подлете оттуда слышатся возмущенные крики и звон оружия и доспехов, но самое главное – голос Камэ, встревоженный и громкий. Ее волокут в сторону ворот, заведя ей руки на спину, как какой-то преступнице, и в крови моментально вскипает лавовая злость: как смеют они? Как они осмелились обращаться с ней подобным образом?       Казуха обрушается на солдата комиссии камнем с небес, ловко вырывает Камэ из его хватки, подхватывает ее на руки и снова превращается в ветер, на сей раз обращая в ветер и Камэ; она уже пробовала, знает, как может быть, знает, что Казуха умеет, поэтому она не должна испугаться или начать вырываться прямо во время полета.       Казуха успевает долететь до порта Ритоу: это долго, но он точно знает, что оттуда уходят корабль, что там находится единственный способ вырваться из Иназумы, пока страну по рукам и ногам сковывают проблемы, разобраться с которыми сходу не представляется возможным. Люди бегут, как крысы с тонущего корабля, и с каждым днем сделать это становится все сложнее и сложнее: солдаты сёгуната прикрывают все возможные пути отступления.       Поэтому, когда Казуха возвращает им человеческий облик в трюме отплывающего корабля, он выдыхает практически с облегчением. Здесь остро пахнет водорослями и гнилью, и Казуха сдерживает желание поморщиться, а мигом перехватывает Камэ за запястье и дергает на себя, когда та предпринимает попытку взбежать по лестнице вверх.       – Пусти! – кричит Камэ, пытаясь вырваться, и взгляд у нее сумасшедший, больной. – Пусти меня! Там Тетсуро! Они сказали, что его казнили, его не могли казнить, я должна вернуться, я должна!..       – Камэ, послушай, Камэ, – отчаянно просит Казуха, подпуская в голос боли и печали, прижимает Камэ к себе, поражаясь силе, с которой она выкручивается, затем грубовато обхватывает ее за плечи и встряхивает, чтобы привести в себя.       Камэ смотрит на него перепуганными, полубезумными глазами-фонарями, хватается за предплечья, царапает запястье, старается вырваться, но Казуха держит крепко и не отпускает.       – Камэ, Тетсуро мертв, – шепчет он. Камэ мотает головой и всем своим видом выражает, что не хочет верить в то, что он говорит. – Он бросил вызов Райдэн Сёгун, и она убила его. Тетсуро умер, Камэ. Мне жаль. Мне так жаль. А твоя семья… Все они…       Казуха говорит-говорит-говорит, извиняется, шепчет слова утешения, поддержки, признается в том, как сильно ему жаль, что он ничего не мог поделать, что Тетсуро полег от руки Сёгуна, а клан Уена – от рук неизвестных, возможно, тех же, которые убили Хироши, что теперь он и Камэ в одной лодке, на одном корабле, который отвезет их куда подальше, где все у них будет хорошо, ведь в Иназуме им нет больше места.       Камэ смотрит на него стеклянными глазами-фонарями, медленно приоткрывает потрескавшиеся губы, но не произносит не звука. Она смыкает губы, снова размыкает их, но вновь ничего не говорит.       – Мне так жаль, Камэ, – нежно говорит Казуха в очередной раз, когда Камэ оседает у него на руках марионеткой, у которой подрезали нити. В каком-то смысле так оно и есть. – Я позабочусь о тебе. Я сделаю все, чтобы ты была счастливой, Камэ.       Камэ безвольно повисает в его объятиях тряпочной куклой, ее голова мотается в сторону, когда корабль грузно вздымается на волне, и Казухе приходится поддерживает ее за затылок, иначе шея выгибается под опасным углом. Он садится на ближайший ящик, затаскивает Камэ к себе на колени, гладит по спине и покачивает, как младенца.       – Все будет хорошо, Камэ, – бормочет Казуха и, дурея от смелости, целует Камэ в лоб, ощущая, как встревоженно-радостно заходится сердце. – Все будет хорошо.       Поглощенный своим счастьем Казуха не видит, как в желтых глазах Камэ гаснет свет.