Время будить королей

<right>Удары сердца твердят мне, что я не убит Сквозь обожжённые веки я вижу рассвет Я открываю глаза - предо мною стоит Великий Ужас, которому имени нет Я вижу тень, вижу пепел и мёртвый гранит Я вижу то, что здесь нечего больше беречь Но я опять поднимаю изрубленный щит И вырываю из ножен бессмысленный меч Я знаю то, что со мной в этот день не умрёт Нет ни единой возможности их победить Но им нет права на то, чтобы видеть восход У них вообще нет права на то, чтобы жить И я трублю в свой расколотый рог боевой Я поднимаю в атаку погибшую рать И я кричу им — «Вперёд!», я кричу им — «За мной!» Раз не осталось живых, значит мёртвые — Встать! (с) С. Калугин

</right> Он так и не представился, сказав, что здесь его имя не имеет никакого значения. Мёртвое имя, сказал этот странный человек, на мёртвом же языке. Джон не спорил. Они вообще мало разговаривали, и он порой чувствовал раздражение, которым веяло от этого человека. Слишком живое раздражение для мертвеца. И всё-таки однажды, устраиваясь на ночлег, Джон осмелился спросить: — Зачем вам помогать мне? Человек долго молчал. Он вообще подчас полностью игнорировал обращённые к нему вопросы, прикидываясь глухим. — За тем, что это касается не только живых. Пожалуй, что так. Мёртвые короли тоже умеют страдать. Заточение в смерти — страшное бремя, может быть, даже страшнее заточения при жизни, ибо оно вечно. От последней фразы Джона пробрал холод, и он невольно стиснул рукоять меча. Чёрного Пламени, которое передали ему Джейме и Драконье Копьё. Интересно, сумели ли они сами добраться до своей цели? Странно, но жизнь Джейме Ланнистера отчего-то тоже тревожила Джона — теперь. На вопросы же о самом Чёрном Пламени спутник и вовсе почти никогда не отвечал. Лишь объяснил, что меч этот ему велели передать Джону, теперь тот его по праву. Легендарный меч дома Таргариенов должен вернуться, в конце концов. Он закалён не только драконьим огнём, но и кровью. Кровью мёртвых и кровью живых. Больше человек — впрочем, он наверняка и не человек вовсе, он как те, другие, под Драконьим Камнем, — ничего не объяснял. И всё-таки Джон, вот уж странное дело, почему-то проникся почти уважением к своему молчаливому спутнику. Мёртвый король, спящий под чёрной горой, веками и тысячелетиями ждущий момента, когда сможет открыть глаза, размять истлевшие члены и отринуть могильную тьму. — Где мы? — Джон окончательно запутался, потерял направление, бредя по этим бесконечным коридорам. Отчего-то это место вовсе не казалось ему опасным. С другой стороны, возможно, дело в проводнике — тот наверняка знал туннели получше многих и вёл Джона особыми тропами. — Недалеко от места, куда тебе нужно попасть. Город Теней уже близко. Так он называл Стигай, городом Теней. Ещё — Домом Ночи. Иногда человек бормотал что-то на неведомом языке, от звуков которого пробирала дрожь. Это язык первородной тьмы, поведал он Джону, язык, который живым использовать не следует, чтобы сохранить свою душу в неприкосновенности. Есть в этом мире тайны, куда человеку путь закрыт, если тот не желает прежде времени отправиться в небытие или лишиться разума. Наверное, то было самое долгое объяснение из всех. — Я не люблю болтать попусту, — постоянно напоминал человек. — Но нужно же мне как-то тебя называть, — в конце концов, не выдержал Джон, пусть, в самом деле, в текущих обстоятельствах это была меньшая из его забот. — Называй меня, если пожелаешь, Аштанга-Йаду, — отвечал он голосом глубоким, как разделяющее их существование бездна времени. Джон нахмурился, заметив искры веселья на его извечно мрачном лице. Хотя по тому, как было произнесено это — может, и не имя вовсе? — стало понятно, что человек использовал тот самый язык. — Что это значит? — Повелитель Тумана, — почему-то, это показалось его собеседнику весёлым, — увидеть владыку тумана, значит, самому исчезнуть. Наверху полно примеров его деяний. — Но я вижу тебя, и я здесь, — возразил Джон. Ему по-прежнему не было весело. — В самом деле? — хмыкнул человек. — Неужели у предшественников человечества не было нормальных имён? — Они истлели вместе с нами, и это я тебе уже говорил. — Аштанга-Йаду, — повторил Джон, едва не кривясь, — звучит неприятно. — Ну, так я не из приятных, — кажется, спутника это всё ещё забавляло. — Впрочем, тебе и правда лучше не произносить этого вслух. Дурная вышла шутка. Они пошли дальше, и Джон в конце концов время от времени ограничивался простым «сир», надеясь, что это никак не оскорбит человека. Впрочем, тот проявил к обращению прежнее равнодушие. Вскоре они остановились у, как поначалу показалось, глухой стены. Словно проделанный путь привёл их в тупик. Джон замер — он понимал, насколько обманчивым может оказаться это впечатление. — Время пришло, — сообщил спутник. — И мы пришли вместе с ним. — Где же вход? — поинтересовался Джон, приближаясь к человеку и выглядывая из-за его плеча — проход в этом месте оказался таким узким, что идти рядом не получалось. — Прямо здесь, — человек ткнул пальцем в стену. — Используй свой меч, чтобы войти. — Просто… просто вонзить его, как прежде? — уточнил Джон, вытягивая оружие из ножен. Чёрное Пламя привычно откликнулось, жадно сверкнув алыми рунами. — Да, — коротко раздалось в ответ. — А ты? — зачем-то поинтересовался Джон. — Я сделал то, чего от меня ждали: передал тебе меч, сопроводил по кратчайшей тропе и привёл туда, откуда ты сможешь продолжить путь сам. Я вернусь позже, когда придёт время. — Но… — Там, в этом храме, куда ты сейчас попадёшь, никого не осталось, кто подсказал бы тебе, как быть. Прежде в нём обитал печальный призрак, прождавший тебя слишком долго. Теперь и он ушёл. Некому будет объяснить тебе подробно. Поэтому слушай — и запоминай. — Но разве ты не можешь войти туда со мной? — Джон по-прежнему не понимал. — Слушай! — с раздражением перебили его. — Я никогда более не ступлю в это осквернённое место. Так что не перебивай. Когда ты попадёшь в храм, отправляйся наверх, в зал с алтарём Огненному богу. Там находится ещё один проход. Спустись в него, — он кивнул на меч, — и ты окажешься в ещё одном зале. Не пугайся. Так и должно быть. Это вроде усыпальницы… или братской могилы. Их большое множество вокруг. Именно там ты должен в назначенный час протрубить в рог и надеть свою корону. После этого сможешь попасть в К`Дат. Джон слушал. Он понимал — уговаривать провести его решительно бесполезно. Спутник его — редкостный упрямец. — Не бойся, — напутствовал человек, — в К`Дате ты не будешь один. Мы поможем тебе. Однако та тропа, которой тебе предстоит пройти до него, не для нас. Она для тебя, и тех, кого ты поведёшь за собой. Они ждут тебя. — Я… что? — вскинул брови Джона. — Мёртвые помогут тебе. Те, к кому ты сегодня обратишься и кого призовёшь на помощь, — Джон ощутил себя так, словно ему за шиворот высыпали горсть мелко колотого льда, и во все глаза уставился на своего спутника в неверии. — Твоя сестра убила не бога. А несчастного, который пытался исполнить его волю, но не преуспел. Ты поймёшь, — помедлив, добавил человек. — Скоро поймёшь. Главное — пересилить страх. Переступить через него. И не закрывать разум от истины, которая скоро тебе откроется. Не став прощаться, человек резко развернулся и направился прочь. Джон озадаченно глядел в его спину, прекрасно сознавая — окликать бесполезно, как и бежать следом. Правда, его пугало услышанное. Меньше всего хотелось встречаться с существом, породившим Иных. Этого ещё не хватало. Хотя думать об этом пока рановато — ещё предстояло не только попасть в храм, но и отыскать нужный вход. Сосредоточено нахмурившись, Джон воздел меч над головой и вонзил его в самый центр стены. Как и прежде, поначалу ничего не происходило, но потом нечто скрипнуло внутри, словно провернулся древний, слегка проржавевший замок, неохотно подчиняясь движению огромного ключа. Меч в самом деле слегка провернулся, а после выскользнул из появившийся узкой щели к ногам Джона. Он торопливо подхватил оружие и прежде, чем успел смахнуть с него налипший песок, в стене образовался прямоугольник двери. Оставалось только толкнуть его, чтобы открыть проход в тёмное и немного затхлое помещение, пропахшее пылью и плесенью. Прищурившись, Джон огляделся по сторонам, но не успел сделать и двух шагов, как вдоль стен вспыхнули факелы, с тихим треском поджигая плотно окутавшую их паутину. Джон даже испугаться не успел — ничего удивительного. Он такое уже видел. Морщась и отмахиваясь от пыли, он прошёл вперёд, понимая, что действительно оказался в помещении с низкими потолками, загромождённом какими-то бочонками и ящиками, также завёрнутыми в плотный кокон пыльной паутины. На пустых деревянных полках стояли многочисленные грязные склянки как пустые, так и наполненные какой-то мутноватой жидкостью, лежали отсыревшие и рассыпающиеся от древности книги. Особенно искать здесь нечего, понял Джон. В самом деле, самый обычный старый подвал, в котором гниют всеми позабытые вещи. Как мертвецы, пришла в голову невесёлая мысль. Та, в свою очередь, заставила обернуться к двери, через которую он в этот подвал и проник. Однако там обнаружилась только глухая стена, отмеченная — вот уж диво — несколькими знаками. Один из них был хорошо знакомый символ закрытого глаза, напомнивший о камне, который носила при себе Дейенерис. *** Арья ведь когда-то рассказывала ему про Стигай. Точнее, упоминала об этом, когда Джон спрашивал, как она очутилась на Севере. Тогда этот рассказ не вызывал ничего, кроме недоумения, пусть Джон и сознавал — не стала бы младшая сестра сочинять такую сказку. К чему ей это. Да и столь бурной фантазией она никогда не отличалась. Но тогда Арья, сколько он ни пытался допытываться, наотрез отказывалась что-то объяснять. Точнее, говорила, что толком ничего не помнит. Что шторм застал их врасплох, и её каким-то образом вынесло на Север. Все остальные погибли. Верно, если ей довелось побывать в этом месте, даже в этом храме, она уж точно что-то скрывала. Нечто важное. Может быть, желая его, Джона, от этого знания оградить. Или просто стремясь поскорее забыть все пережитые ужасы. Джон размышлял об этом, шагая вверх по единственной лестнице, ведущей к выходу из этого пыльного подвала, пока не оказался наверху. Хлипкая дверь была чуть приоткрыта, и жутко заскрипела на проржавевших петлях, стоило Джону толкнуть её вперёд. Он тут же потянулся к оружию, опасаясь, как бы этим шумом не потревожить притаившиеся в углах тени или не призвать к жизни чего похуже. Однако вокруг царила мёртвая, гнетущая тишина. Храм был пуст, и напоминал тем покинутую даже призраками крипту. Джон мрачно улыбнулся собственным мыслям и огляделся по сторонам. Действительно, место это походило на храм Владыки Света, в котором он не так давно побывал с Дейенерис. Дени. Мысль о ней жгла сердце. Наверняка, она уже добралась до Севера. Так далеко — и так близко. Длинный сводчатый коридор, наполненный одной лишь пылью, который пришлось пересечь, закончился витой лестницей, устремляющейся на верхние этажи. По пути то и дело зажигались сами собой факелы. Кажется, живым здесь был только огонь, подпитываемый неведомой силой. Джон торопливо поднимался, стараясь не сильно оглядываться по сторонам, не присматриваться к каменным рисункам на стенах, к следам запустения и унылой заброшенности покинутого места. Вскоре, как и говорил тот человек, он очутился перед распахнутыми дверями просторного зала, в котором высилось знакомое каменное изваяние. Р`глор, понял Джон ещё до того, как огонь привычно последовал за ним, позволяя разглядеть помещение. Точно такое же, в котором они с Дейенерис недавно провели ночь, вдыхая запах трав и тел друг друга. Разве что здесь давно никто не наводил порядок, и даже красный камень сильно потускнел под слоем вездесущей пыли и грязи. Приблизившись к знакомому алтарю, Джон пристально вгляделся в высеченное из камня бесстрастное лицо и языки пламени, окружавшие его. — Ты ведь не мужчина, — тихо обратился он к лику Красного бога. — Только они почему-то считают иначе. У тебя женское начало. Или то, что я видел, — обман? Или я неверно понимаю? Возможно, под мужским лицом скрывается женское, вы ведь были близнецами? И твоё нынешнее лицо — истинное лицо Великого Иного, которому тоже не страшен огонь, как тебе ничем не грозит холод. Он не особенно рассчитывал услышать ответ. Вместо оного откуда-то снаружи послышался пробирающий до костей скорбный вой. Вздрогнув от неожиданности, Джон резко развернулся в сторону звука. За короткое время он так привык к царившей вокруг тоскливой тишине, что вой этот показался чрезвычайно громким. Замешкавшись на мгновение, он приблизился к широкому окну, из которого открывался вид на площадь у храма. Присмотрелся. Внизу метались искорёженные, уродливые тени. И выли. В нечеловеческих голосах их слышалась не только злость, но и неизбывная скорбь, тоска, и такая боль, что у Джона самого заныло сердце. Они не то молили о пощаде, не то о быстрой смерти, и гневались на тех, кто обрёк их на столь отвратительное существование. Вокруг храма тускло поблёскивали камни, которые, видимо, и не позволяли кошмарным существам проникнуть внутрь. Какое счастье. Джон вовсе не был уверен, что справится с ними всеми. А их было великое множество — он видел, как со всех концов разрушенного города Стигая, по заваленным камнями и сором улицам, к храму стремительно неслись те самые безобразные создания. Как будто нечто притягивало их сюда. Они вскидывали свои несуразные, омерзительные головы, распахивали пасти, и выли, выли, выли. Там, в обесцвеченном небе, плыло гаснущее солнце. Совсем скоро и его не станет — Джон это понимал. Взойдёт чёрная луна, знаменующая воцарение Отца Тысячеглазых на своём троне из чёрного же камня. Джон невольно вспомнил лицо, которое видел в Миэрине. Нар Марратук, Царь Мёртвых, Тысячеликая Луна. Его глашатай и проводник. Отпрянув от окна, Джон оглянулся на алтарь. Такое ощущение, что заполнившие город твари почувствовали появление здесь живого человека, и оказались крайне этим возбуждены. Точно знали, что Джон намерен сделать. Что он собирается спуститься туда, вниз, и добраться до таинственного города К`Дата, над которым не властно время. Вой раздался снова — более злой. Более многоголосый. И Джон, не теряя больше времени на созерцание этого кошмара, бросился к алтарю, принявшись торопливо расчищать ногой пыль вокруг него. Он искал на полу выемку, куда следует вставить меч. Он сосредоточился только на этом, не обратив внимания даже на странную вспышку за окнами, и обрушившуюся после этого тишину. Так, словно только что лопнула некая важная струна, до настоящего момента поддерживающая хоть какое-то подобие порядка. Джон присел на колени, шумно дыша, и слыша, как где-то внизу хлопнула дверь — вой прокатился по храму, неистовый, голодный, нетерпеливый. Они шли сюда, шли за ним. Кажется, больше ничто не могло их остановить. Если камни на храмовой площади и работали, то только что перестали это делать. Почти в отчаянии Джон схватился за изваяние, попытался сдвинуть его, но тщетно. Едкий пот заливал глаза. В этот момент, видимо, от приложенных усилий, пристёгнутая к поясу мошна, где он хранил пряди спасённых из Миэрина волос, упала на пол и несколько тонких серебристых волосков выскользнули прямо в пыль и грязь под его ногами. Это заставило Джона коротко выругаться. Он принялся с проклятьями собирать их, и только тогда заметил, как некоторые, сверкая, скользнули внутрь какой-то тонкой щели, а другие едва заметно колышутся от сквозняка. Вой и цокот когтей доносились уже с широкой лестницы, и зажжённое повсюду пламя разом погасло, как будто кто-то его задул. И прежде, чем, распахнув двери, в зал ворвалось сразу несколько тварей, Джон успел вонзить меч в ту самую щель, протиснуться в тут же открывшейся под алтарём узкий лаз и рухнуть куда-то вниз, больно приложившись спиной. Так, что на мгновение выбило дух. Хорошо ещё, что высота оказалась небольшой, и упал Джон не на камни, а на чуть влажную землю, чавкнувшую под его весом. Наверху послышалось громкое царапанье, скулёж и очередной тоскливый, обиженный вой. Здесь, внизу, царила почти непроницаемая тьма, но Джон пока не торопился шевелиться и пытаться зажечь огонь. Нужно было прийти в себя, хотя звуки наверху здорово его нервировали. Наконец, он с шумным выдохом перевернулся на живот, встал на колени, а после и вовсе поднялся на ноги. Твари так же безуспешно скребли сверху, но можно было не бояться, что они ворвутся внутрь. По крайней мере, Джон надеялся, что лаз теперь надёжно заперт, в отличие от храма, как оказалось. Он нащупал мошну, сунул руку внутрь, проверяя последнюю оставшуюся там прядь волос. Всё-таки, они пригодились ему. Кто бы мог подумать. Дени вела его даже здесь, на краю мира, оставаясь так невообразимо далеко. У Джона ненадолго потеплело на сердце, а в горле застрял ком странной вины, отдающий медным привкусом крови. Серебристые с золотыми отблесками волосы слегка светились в окружающей Джона темноте, и он несколько нерешительно поднял руку, желая понять, где очутился на этот раз. Однако это больше всего напоминало вовсе не усыпальницу, как сказал тот человек, но скорее очередную древнюю пещеру. Впрочем, пройдя немного вперёд и внимательно глядя под ноги, Джон осознал, что всё же несколько поторопился с выводами — единственный низкий, короткий проход привёл его к небольшому помещению, напомнившему крипту. Разве что не было здесь ни изваяний, ни могил, в которых покоились кости. Однако пахло точно так же — увяданием, тленом, рассыпавшимися в прах останками. Прямо посреди такого же низкого, как и сам проход, помещения, находился плоский чёрный камень, расколотый прямо по середине. Если бы не это обстоятельство, можно было бы принять его за стол. Приблизившись к нему, Джон сумел разглядеть испещрявшие его знакомые руны, а ещё — туго свёрнутый старый свиток. Прикасаться к нему поначалу было боязно: как бы он не обратился в труху от любого прикосновения. Неизвестно ведь, сколько времени прошло. Джон помнил, что Сэм рассказывал ему о старых книгах и таких вот вещах. Насколько они хрупки и как бережно следует с ними обращаться. «Сэм, — очередная мысль заставила сглотнуть. Джон понимал, что больше не злится. Пожалуй, даже скучает. Сейчас бы не помешал его дружеский совет. — Сэм, надеюсь, ты в порядке». Опустив руку, которой так и не осмелился коснуться свитка, Джон огляделся по сторонам. Судя по всему, круглое помещение, от которого в обе стороны уходили заполненные темнотой и обрамлённые низкими арками проходы, заканчивалось тупиком. По крайней мере, впереди не было видно ни одной очевидной двери, а позади оставался тот самый короткий проход, ведущий к лазу под алтарём. Отсюда уже было не различить шума, который издавали твари. Пальцы мазнули по Рогу Зимы, пристёгнутому к его поясу. Тот начал понемногу нагреваться. Наверное, это и есть знак. Не мешкая больше ни мгновения, Джон снял его с ремня, понимая — пора. Даже если своды этой пещеры рухнут на его голову, погребая под собой, он должен затрубить в него прямо здесь, под храмом Владыки Света. Вокруг постепенно нарастал странный жар, как будто нагревались не только сами стены, но и воздух вокруг. Однако стоило Джону поднести к губам старый, невзрачный и со сколами по краям рог и извлечь из него первые нерешительные звуки, выбивая из древнего раструба залежавшийся там прах, как всё его существо продрало невероятным холодом. Лёд коснулся губ, скатился по глотке, яростно вгрызся в сердце. Стены, прежде источавшие жар, начали покрываться белёсым инеем. Из рога полилась ледяной рекой удивительная музыка, сливаясь с той, что слышалась издалека — горячей, жаркой. Они страстно переплетались между собой, рождая нечто невероятное, доселе прежде не слышанное. Эвфония. Идеальная гармония. Душу охватил блаженный трепет, позволивший напрочь забыть об остатках страха — тот растворился в пронизывающих душу звуках песни. Поблёскивающий иней вместе со смертельным холодом полз вверх, по стенам, возможно, просачиваясь даже в сам храм Владыки Света, поглощая собою красную каменную кладку. Где-то наверху раздался визг — уже полный боли — который тут же оборвался на самой высокой ноте. Джон особо не прислушивался — Рог его исторгал музыку холодных синих звёзд, и обжигающий холод согревал его, вливался, наполнял. Ресницы слиплись и заледенели, и губы покрылись сизым инеем, изо рта вырывалось холодное дыхание. Но он чувствовал и раскалённую длань, которая легла ему на затылок. Мягкая, точно принадлежала родной матери. — Смотри, ты должен посмотреть, — прошелестел за его спиной горячий и глубокий женский голос. Бархатный, тягучий, манящий, от него едва не подогнулись колени. Не прекращая трубить в Рог, Джон открыл глаза — и слёзы его обратились льдом, когда он узрел. Древний свиток, лежащий на чёрном камне, развернулся, и символы на нём запылали алым, отпечатываясь в сознании раскалёнными клеймами. *** Стремясь коснуться недостижимого неба, земля вздымала вверх пики гор, а небо проливало дожди, пытаясь дотянуться до неё, роняло своё семя в её плодородную почву. Пылающее солнце тосковало по холоду серебряной луны. Две спирали, идущие в разных направлениях, символы цикла, символы противоположных, но неизменно стремящихся друг к другу сил. Неба и земли, солнца и луны, воды и огня. И все они были едины от начала, являя собою неотделимые части мира. Силы природы, рождённые прежде самих звёзд. Старые боги. Матерь породила их первыми, чтобы они наблюдали за нерушимостью законов бытия, их незыблемостью. Вся материя обладает формой, ей предназначенной. Так, чтобы никогда не нарушилась законы и принципы существующего равновесия. Форма эта не терпит пустоты. Старые боги стали столпами, на которых зиждется соблюдение этих законов. Они — и есть эти законы. Сама природа, материя, свет и тьма. Жизнь и смерть. Но вскоре в глубокой тьме появились их братья. Те, кто вызревал в чреве Матери, отращивая зубы, способные поразить даже её плоть. Она полагала их существование необходимым, надеясь укрепить внешние границы мироздания, однако ещё внутри неё самой они познали боль, вгрызаясь в тела друг друга, впиваясь раскалёнными зубами, пожирая самое себя, борясь за право выбраться в мир. В этой их извечной борьбе, которая никогда не прекратится, они утратили разум до того, как вырвались вовне. Они едва не убили Матерь, появившись прежде срока и выплеснулись в сущее сгустками первородной тьмы и пустоты, окроплённой ненавистью, болью и запахом чужой крови. Кошмарные, уродливые левиафаны вселенной, воющие от раздирающих их на части страха и злобы. Слепые, глухие, неукротимые. Едва не погибнув, Матерь вынуждена была уснуть, пусть во чреве её зрел ещё один плод. Старшим братьям пришлось возвести внешние стены вокруг бездны, куда низринулись древние боги, стремясь поглотить новорождённые звёзды. Долго стенали они в холодном мраке, полубезумные от рождения, не столько презирающее установленные законы и порядки, сколько равнодушные к ним, не воспринимающие их всерьёз. Они познали извечную пустоту, которой не было места в мироздании. Старые боги тщательно укрепляли стены тюрьмы и зыбкую форму новорождённых миров, которая едва не пошатнулась, когда явились древние боги. Вскоре появились первые разумные, смертные создания, порождённые силой пламени Матери, которое никогда не угасало, родились и другие боги из её чрева, в разные времена носящие разные имена, но суть их заключалась в одном — укреплять форму, помогать Старым богам поддерживать воцарившееся равновесие. Брат и сестра — первые из младших богов, пришедших после того, как форма заново обрела стабильность, — стали сутью воплощения противоположностей мира, и поддерживающие тем его единство. Они являли собой одновременно и единой целое, и совершенно разное. Близнецы. Мужское и женское начало. Пламя и лёд. Небо и земля. Две спирали, свивающиеся в разные стороны — и стремящиеся друг к другу. Они, как и прочие, наблюдали за миром смертных, к которому были куда ближе, чем могло бы показаться. В отличие от древних, безумных своих братьев, младшие боги оказались вовсе не лишены ни разума, ни похожих на человеческие чувств. Наверное, это и стало одной из причин случившегося позже. Однажды брат с холодными синими глазами спросил, что за вкрадчивый шёпот под час он слышит из-за внешних границ, из-за огромной стены, где кончаются звёзды и начинается незыблемая, неприкосновенная тьма. Чёрный храм, ответили ему Старые боги голосами неба и воды. Там окончательно обезумевшие древние коротают вечность и волей-неволей выполняют свои обязательства — пожирают всякую неведомую силу, способную подобраться извне. Они давно срослись с внешними столпами, на которых зиждется мироздание, они держат эти столпы, а столпы держат и их заодно. И нельзя слушать шёпота их, нельзя смотреть, нельзя отвечать им, ибо они порочны и развратны с самого своего появления во Вселенной. Даже смерть не обращает множество своих ликов в ту сторону. Эоны времени минули прежде, чем начали слабнуть, терять свою силу внешние стены под неизменным и неистовым напором древних богов, музыка их, неустанная, жуткая, искажающая саму суть пространства и времени, пробила в них трещины. И пустота их принялась просачиваться в обитаемый мир, и дрогнули молодые боги, увидев ужас, который они способны сотворить. Такие же слепые и глухие, но теперь уже успевшие накопить силы в своей непрестанной борьбе друг с другом, они научились речи и нашли способ видеть. Слышать. Внимать. Ощущать. Говорить. Они распахивали свои ненасытные рты, стремясь дотянуться до всего, имеющего форму в извечном стремлении преобразовать и нарушить её. В своём стремлении забрать себе, переварить, сделать единым целым с пустотой. Первые звёзды срывались с небес, и сами небеса окрасились чёрным. Всё живое было объято трепетом, ибо древние, проникнув внутрь, принялись пожирать всё, что попадалось им на пути — материю и энергию. Сестра — та, у которой глаза горели алым огнём — хотела помочь людям, разжигая в небесах и на земле яркие костры, её брат уверял, что следует пойти на хитрость, обмануть древних богов и заключить с ними мир, чтобы потом низвергнуть их обратно в бездну. Запечатать стены, которые смогли бы снова их удержать. Старые боги, и без того с трудом удерживавшие к тому моменту привычные формы мироздания, были бессильны им помочь, хотя и предостерегали от неосторожных поступков. Они ослабли, как ослабли знакомые формы и законы природы, но всё ещё помнили, на что способны их безумные братья. Древних нельзя обмануть, но они способны исполнить пожелание так, что проигравшим окажется просящий. Они извращают, выворачивая всё на свой лад. Самый же безумный и тёмный среди них — Отец Тысячеглазых, Нта Ицхет, Пыль Погибших Миров, Мастер Углов, Путь и Тропа, Начало и Конец, — жадно вглядывался в открывшиеся ему миры своими слепыми и всё видящими глазами, понимая, что ему нужно нечто, способное помочь ему преобразовать привычные формы. И удержать их в себе. Тогда он увидел во тьме, как одна из алых искр разожженного костра упала на земную твердь, и, как семя, проросла в истерзанной тьмой земле, породив прекрасную дочерь пламени. Воплощение Материнской силы. Заметив, сколько жизни в ней, и как прекрасна она, Нта Ицхет, возжелал забрать её себе. Чувствуя его намерение, дочерь огня не сопротивлялась, и отправилась вместе с ним, Отец Тысячеглазых видел — сила её позволит ему самому построить тот мир, который он полагал правильным, ибо не понять было ему в своём извращённом существовании тех форм и законов, которые были заведены, и налагал он свои порочные представления на всё, к чему прикасался. Однако оно не могло жить долго, ибо в нём самом не было понятия о жизни, он мог только питаться ею, как и другие его братья. Преобразуя форму и делая её частью себя, он неизменно её разрушал. Однако ему требовалось иное, способное удержать единство с поглощённой формой. Обнаружив, что единственное дитя её похищено, богиня пламени пустилась в погоню, и свет окончательно покинул чертоги живых, погрузив миры в бесконечную ночь. Брат её, бог льда, остался один в этой тьме, слушая зов древних. К тому моменту совратили они многих, и даже одного из Старых богов, чья форма — форма воды — подчинилась им. Обманутый, он терзал мир живых, обрушивая на землю волны. Опасаясь, что сестра его попала в плен древних, бог льда, решил нарушить запрет — и тоже заговорил с Отцом Тысячеглазых: — Я соглашусь сделать то, о чём ты просишь каждого из нас, если ты в обмен отдашь мне вечность. Лёд сможет её сохранить, лучшего способа не придумать. Власть над смертью принадлежит в равной мере каждому из богов, но я намерен владеть ею сам, — таким образом он надеялся обхитрить своего безумного старшего брата. Ведь если вечность и смерть окажется в его власти, он сможет в конечном итоге сокрушить древних, пожирающих всё живое. Ведь нет силы, способной сопротивляться самой вечности и смерти, ибо даже небеса смертны. — Отдай мне вечность, отдай мне власть над смертью, и я соглашусь тебе помочь. — Я отдам тебе её прямо сейчас, дам тебе силу Царя Мёртвых, — пообещал Отец Тысячеглазых, который в самом деле намеревался это обещание исполнить, — отдам, если будешь служить мне верно. И делай то, что я скажу тебе. В обмен я не прошу многого, и просьбу эту ты исполнишь без труда. Старые боги, услышав этот разговор, пришли в ужас, но поздно оказалось что-то менять. Бог с синими глазами согласился, не ведая, что творит и не понимая, что невозможно обмануть существ, мыслящих иным образом. Он получил вечность, и лишился того, что делало его пусть и холодной, но всё-таки частью живого мира. В бессмертии нет жизни, без смерти нет порядка. Так заведено, и от того власть над этими материями прежде всегда находилась в руках многих богов, чтобы ни у кого не возникало соблазна злоупотреблять ею. Наделённый теперь силой творить с жизнью что угодно, налагая на неё извращённые правила древних, бог льда, позабыв о прежних своих намерениях, с истовым рвением принялся собирать души живых, чтобы преподнести их своему новому владыке. Он получил власть над ними, но утратил власть над собой самим. Тем временем сестра его, не ведая об этой беде, продолжала искать свою дочь и уходила всё дальше во мрак. Тогда как дочь её, добравшись до самого безумного сердца Отца Тысячеглазых, куда он подпустил её, обняла его ласково, как обнимает мать, ибо Матерь дала ей на то силы, и вместе с ним рухнула на самое дно бездны, из которой он недавно поднялся. Чёрный храм принял их. Старые боги, поняв, что произошло, не без труда воздвигли новые стены на границе мироздания. Огненная богиня в отчаянии и горе вернулась обратно, и на сей раз искры пламени её рассыпались по обитаемым мирам, и затвердели, как камень, однако в камне том притаился обращённый в плоть огонь. Слезящимися глазами увидела она и то, что стало с её обманутым братом, порабощённым древними богами. И горько заплакала заметив, во что превратился любимый ею, некогда живой мир, теперь наполненный лишь холодом, тьмой и смертью. После того, как древние вновь оказались заперты, она вынуждена была бороться с родным братом. Старые боги помогли ей запечатать его, на время лишённого своей силы, в ледяной клетке, где ему надлежало спать, пока не умрёт само время и сама смерть. Старые боги сотворили стража, которому полагалось беречь его сон и следить, как бы тот не попытался выбраться из своего заточения. Так миновали века и тысячелетия, и люди вели свои войны, не думая уже о временах прежних, когда боги боролись за существование самой материи и формы. Проливали кровь, проявляли злобу, и невольно прислушивались к неумолчному шёпоту древних, которые никогда не теряли стремления вернуться в обитаемые миры. Бог с синими глазами гневался, сидя в своей тюрьме, его сводила с ума музыка и зов древних, и невозможность объясниться с той, которая всегда была ему ближе и дороже всех. Не этого он хотел, но теперь вынужден был делать то, что пообещал. Неизменный страж его и тюремщик, которого бог льда не раз проклинал, в конечном итоге и сам услышал этот зов. Всегда тонко ощущавший мир и внимавший ему благодаря подаренным Старыми богами способностям, страж и сам не заметил, как чужая, тёмная воля подчинила его себе, сломила, подмяла под себя, вывернув наизнанку изначальную его суть. Минуло много времени прежде, чем он стал не только их слугой, но и принял в себя силу одного из них, ибо стены снова принялись источаться. И бог льда, ведомый гневом за то, как с ним поступила сестра и Старые боги, и за то, что сотворили с ними древние, вырвался из своего заточения, ибо сила пламени к тому времени почти угасла — остались лишь её отголоски. Они больше не могли сдерживать стен его собственной ледяной тюрьмы, которые рухнули в одночастье. Он стремился поглотить всякую жизнь и силу, которую она даёт, чтобы та не досталась обманувшим его древним. Он искал своего стража, желая убить его, ибо знал — он впитал в себя суть Отца Тысячеглазых ещё века назад, сам того не ведая. Время и пространство открылись ему. Старые боги, ослабшие и истощённые бесконечной борьбой, пребывали в полудрёме, и лишь взывали голосами снега, ветра и звёзд к тем, кто ещё мог их услышать. Пал тот, кого именовали Королём Ночи, несущий с собой послание и стремление бога льда, но Великий Иной, чьё имя теперь запретно, остался, и гневается он теперь не на свою сестру, ближе которой у него никого и никогда не было. Он желал лишь добраться до Нта Ицтхета и других древних, чтобы поквитаться за всё случившееся. И каждому дарует он желаемое, если тот готов восстать против древних и исполнить его волю. Даже с сестрой своей он не станет спорить. Возложит руки и поднимет мёртвых, жаждущих отмщения за свои посмертные муки. Бери их — и веди. Они не остановят Отца Тысячеглазых, но помогут задержать некоторых его слуг. Бери. Они пойдут за тобой, потомок Инь Тара. Мир наполнился звенящим звуком, и Джон открыл глаза, понимая всё — и видя образы прошлого, но будучи не в силах это описать даже под страхом смерти. Но смерти он уже не боялся. Внешние стены храма накалились до предела, но внутри всё оказалось покрыто уже не инеем, но толстым слоем льда, который не таял, но и не тушил огонь. Рог Зимы продолжал исторгать звуки, теперь напоминающие хруст льда и снега, вой вьюги, звон загустевшей ледяной реки в скованных холодом берегах. И звук этот, единый со звуками жарко пылающих костров и пения раскалённой до бела стали, был по-прежнему прекрасен. Он видел и чувствовал, как дрожит земля, как содрогается сам храм, и как прямо у ног его открываются дыры, выпуская обглоданных временем, истлевших до костей мертвецов. Глаза их горели не холодным синим — но злым алым огнём. Они не пытались коснуться Джона, убить его, а он трубил рог, пробуждая спящих в своих могилах. Здесь, под храмом Владыки Света. Они выползали из обрамлённой арками тьмы соседних залов, полные жажды мести. Ноги касались заледеневшей тверди, и огонь гудел где-то извне. Мёртвые смотрели на него в злом нетерпении. Джон ненадолго отнял рог от ледяных губ и вытащил корону из валирийской стали, которую принёс с собой. Время пришло — он понимал это. Холодная корона, но сталь её закалена драконьим пламенем, от чего она горячим грузом легла на его чело. Алый рубин сверкнул, и свет его отразился на обросших за это время синим, толстым льдом стенах. — Идёмте за мной, идёмте! — с мрачным торжеством призвал он и снова поднёс Рог Зимы к губам, извлекая звуки, что достигали самых потаённых глубин, становясь воедино с теми, что лились из Укротителя драконов. Взмахнул Чёрным Пламенем в направлении глухой стены. Корона сверкала, и камень освещал ему путь, оружие его жаждало битвы. И рог трубил, призывая на неё всех: мёртвых и ещё живых. Древние двери распахнулись под натиском ледяного ветра. И Стены падали, разваливаясь на части. Та, на Севере, и другая, чёрная, на востоке. Острые осколки их впивались в кишащих вокруг тварей, раня и пробивая гниющую плоть. Джон пошёл — и мёртвые пошли следом за ним, как верная своему полководцу армия. *** Южнее Моссовии и на север от Края Теней, за Пятью Крепостями, что теперь лежали бесполезными чёрными камнями на истерзанной земле, сумрачно молчала Серая Пустошь, смёрзшаяся пустыня, в которой притаились губительные Людоедские пески, и Костяной город у края Иссохшей Бездны, и К`Дат, что древнее самого времени, где отвратительные существа подносили жертвы безумным богам, голод которых невозможно утолить. Он будет вечен, и чем больше поглощают они — тем становятся голоднее. В этом их проклятье. Ибо проклят не слепой и глухой, а тот, кто не желает познавать и принимать окружающий его мир. Мертвецы покорно и молча шествовали за Джоном по бесконечному обледеневшему коридору, ведущему прямиком в распахнутые врата древнего храма, который стоял в чёрном городе. Теперь его покинули даже те, кто возносил молитвы у изуверских алтарей. Рог Зимы продолжал петь, даже когда Джон отнял его от губ, и он слышал ответный зов — где-то там, в незримых небесах, поглощённых темнотой бесконечной ночи, пел Укротитель Драконов, и огонь всполохами озарял бесплодные холодные пустоши. Корона из валирийской стали сверкала, посеребрённая льдом, но сердце Джона полнилось уже не холодом — огнём. Плач дочери резанул по ушам — Джон почти сразу услышал его, как воззвание. Она плакала, Рейенис. Джон замер, огляделся, как будто выныривая из сковавшего его мутного полусна. Однако мёртвые с алыми глазами по-прежнему толпились вокруг. И, наконец, заговорили. — Она там, — сообщил один из них, не двигая даже истлевшей челюстью. Голос, хрусткий и ломкий, как первый лёд над рекой, исходил откуда-то из глубины иссохшей глотки, — она там, у них. Твоя дочь, дочерь огня, мой король, кормится молоком мёртвой женщины. Мы тоже слышим её плач, и плач той женщины. Плач и мольбы всех, кого они терзают в своём нутре. И идём, чтобы закончить это, обрести покой. Джон непонимающе уставился на него. Теперь он не боялся мертвецов, видя в них то же желание мстить. Своё собственное желание. Он видел в них людей. Понятных, знакомых, в отличие от тварей, которых ещё предстояло связать и отправить обратно. — Открой последнюю дверь, позволь нам войти, мой король, — поторопил его другой нетерпеливый мёртвый голос. — Позволь нам сделать это. Мы пришли по твоему зову, владыка, чтобы исполнить последнюю волю свою — и твою. Вовсе не страшно оказалось смотреть в их пылающие мёртвые глаза, преисполненные загробного, но такого человеческого стремления мстить. Джон медленно, со зловещим свистом рассёк густой воздух валирийским мечом. Чёрное Пламя хищно сверкнуло, в нём тоже чувствовалась жажда. Руническая вязь уже привычно пылала на чёрной стали. Перед Джоном и его армией встали великие подземные врата, ведущие в последний из храмов безумных богов. Испещрённые кошмарными глифами, они выглядели грозными и жестокими, как и те, кто сотворил их. Меч вонзился между створками, заставив те застонать человеческими голосами, в которых слышалась такая мука, что Джон на мгновение замер, ощущая, как дрожит каждый его нерв. Мертвецы за его спиной закричали, заскрежетали, вцепились ледяными руками в приоткрывшиеся створки, навалились на них, рванули на себя, не давая закрыться. Там, за дверями, исполинские тени пришли в движение. Далёкие звёзды, точно маяки, вспыхнули на самой вершине, рассекая своим светом мрачное небо и достигая даже чёрной луны. Под неустанный вой мёртвых, разгневанных, истерзанных, измученных, врата распахнулись, впуская внутрь жар пламени и холод льда. Джон, шумно дыша, ворвался внутрь, занеся над головой меч, и мёртвые ринулись следом за ним. Чёрные тени вверху завыли, запричитали на тысячи безумных голосов, и ушей коснулась отвратительная музыка. Искажённое представление о законах, подумал Джон. Они на всё налагают своё представление, даже о звуках, которые преображают в нечто кошмарное, и этой музыкой способны рушить миры. Поглощать их, переваривать в своём нутре. Только он принёс с собой другую песнь, не менее могущественную. Он привёл с собой мёртвых, поднятых из могил этой песней. — Рейенис! — позвал Джон, оглядываясь по сторонам. Мертвецы сгрудились вокруг него, замерли полукругом, за спинами их зло завывал ветер, врываясь в распахнутые двери. — Рейенис! Он слышал её плач, и знал — она здесь, где-то рядом, где прячутся их чёрные сердца. Джон осторожно приблизился к алтарю, испещрённому теми же жуткими глифами, которые вспыхнули, стоило протянуть к нему руку. Он понял — Кинвара рассказывала об этом. Здесь, в этом самом месте, она с Марвином и Герионом однажды отыскала Дейенерис, а при ней были Укротитель Драконов и Светлый Рёв. Она лежала здесь, мёртвая, спрятанная от безумных богов под самым их носом. Они действительно становятся слепы, стоит очутиться к ним близко. Они ведь и без того с рождения лишены дара видеть, потому и нужны им тысячи тысяч чужих глаз. Коснувшись рукой камня, Джон ощутил знакомый холод. Вскинул голову. И вовремя — в этот момент сверху на него обрушился бесформенный сгусток тьмы. Взмахнув мечом, Джон отпрыгнул назад, едва не поскальзываясь на покрывшемся инеем полу. Тьма неистово взревела, разразилась безумным хохотом, неразборчиво запричитала. Сразу с десяток мертвецов бросились навстречу острым кольям, сотканных из сумрака. Они пытались схватить то, что едва не дотянулось до Джона. — Нар Марратук, — выдохнул он уже без страха, но с отвращением, глядя на то, как редеет его армия, пытаясь задержать наступающий мрак. — Нар Марратук. Я пришёл за своей дочерью. Те, кто пришли с Джоном, вгрызались остатками зубов в воющую тьму, цеплялись за неё, как дикие звери. Бросались навстречу тварям, что некогда тоже был людьми. Кое-кто доставал проржавевшие мечи, обломанные копья, тупые топоры, бросаясь в атаку. Джон не отдавал им приказа — они сами знали, что делать. Они пришли сюда ради этого. Ради возмездия. Ради возможности закончить страдания всех умерших — и свои собственные. — Я верну её, а ты отпустишь нас с миром? — рассмеялся Нар Марратук. — Так какой толк мне соглашаться, если итог один? На лицо его было страшно смотреть. Впрочем, лица у этого жуткого существа, как такового, не оказалось. Только неровно очерченный овал с чёрной трещиной прямо посередине, и трещина эта пребывала в постоянном движении, выплёскивая сгустки тьмы. — Ты, как и я, дракон. Только другого цвета. О, потерянный принц, — слова вылетали из той самой трещины на лице, — я единственный, кто по-настоящему понимает людей, кто всегда в достаточной мере мог говорить со смертными на одном языке. Я — Сош. Глашатай древних богов. Так поговори со мной. Отец Тысячеглазых Шту взывает. Джон покрепче стиснул меч, делая шаг назад. Он не отступал — готовился защищаться. Мертвецы метались по храму, в неистовстве круша какие-то предметы, расшатывая колонны, бросались на лезущих изо всех щелей кошмарных тварей. На место тех, кто пал, становились другие. Джон оскалился. Красный рубин сиял в его короне. — Ты зря считаешь, что явился сюда победителем, — ответил Нар Марратук, — и что целостность этого места может беспокоить нас. А впрочем… ты хотел увидеть — так смотри. Я совсем не возражаю, ибо не считаю тебя своим врагом. Никого из вас, если честно. Мы все станем едины. Нар Марратук, на мгновение приобретя подобие человеческих черт, вскинул вверх руку, указывая куда-то под невероятно высокий и чёрный купол храма. Джон, зажмурившись, вскинул голову и пригляделся. Увиденное, заставило его похолодеть от ужаса. Не только от того, что дочь его находилась так высоко, но и от того, что она пила молоко женщины. Женщины из племени вольного народа, он хорошо её знал, и попрощался с ней в Теннии. Тогда, когда полагал, что пускается в путь лишь для того, чтобы проверить, не начался ли за Клыками Мороза пожар. — Ранди, — выдохнул Джон, видя, как от дыхания его в воздух вырываются облачка пара. Он принёс Зиму в обитель древних богов. — Ранди! Светловолосая, зеленоглазая Ранди, которую некоторые в поселении считали колдуньей. Ранди, которая приходила к нему и надеялась забрать его печаль, и вместо неё подарить себя, жар своего тела. Теперь вместе с Рейенис она находилась там, связанная чернотой. — Ты привёл ко мне мертвецов, изображая из себя то жалкое создание, которое люди называли Королём Ночи. Воплощение глупца, пожелавшего власти над вечностью и самой смертью, — Нар Марратук одним небрежным движением ноги отбросил от себя нескольких мертвецов, которые ринулись к нему, как только он, обретя подобие человеческого облика, встал босыми ступнями на алтарь. Сверкающий золотом хитон облегал его угольно-чёрную кожу, а на месте его лица по-прежнему клубился провал. — Я взял её у твоего племени, когда они бежали из Теннии. Ты бросил их, оставил для нас. — Это неправда, — Джон покрепче перехватил меч, готовясь вонзить его во врага. Взгляд его то и дело устремлялся наверх. Туда, где находилась его дочь, припав к груди абсолютно нагой Ранди. — Я ушёл, чтобы защитить их. — Как всегда, получилось у тебя это очень скверно, — Нар Марратук, именующий себя Царём Мёртвых, сделал ещё один шаг вперёд, за его спиной извивались тугие щупальца тьмы, хватавшие напиравших на него мертвецов. Сам он как будто этого не замечал. От него пахло могильной тьмой. — Ты оставил их на растерзание. Твои люди спасались бегством, когда за ними пришли другие мои братья. Её они забрали себе, чтобы вскормить маленькую принцессу. Нар Марратук спрыгнул на пол, вынуждая Джона сделать ещё два шага назад, пятясь в нерешительности. — Это могла быть ваша с ней дочь. Она могла бы вскармливать своё дитя, рождённое от тебя. Вы бы остались с ней в Теннии, чтобы растить детей и защищать своё поселение. Но ты предпочёл бежать, но от самого себя не сбежишь. — Нет. Не сбежишь. И я больше не бегу. Слова твои — ложь. Я не смог бы остаться с ней, не был бы счастлив, потому что вы уже пришли в этот мир и готовились его сожрать. Вы убили бы и её, и меня, и наших детей. Мертвецы, взревев, бросились к Нар Марратуку, цепляясь скрюченными пальцами за его хитон, но тот взмыл вверх, сбрасывая их с себя, как надоедливых муравьёв. Они, как и живые люди, значили для него не больше тех самых насекомых. — Вы пришли, — продолжал Джон, вскинув голову, — потому что я позволил этому произойти. Никто не увидел того, что вы сделали с моим братом, никто не понял, почему и зачем Король Ночи явился к нам. Все думали, что бьются с настоящим врагом, а он находился всё это время подле нас. Нар Марратук издал короткий смешок, разнёсшийся по храму жутким эхом. И тени ответили ему знакомым скорбным воем. — Ты ошибаешься, мой друг. Тебе мы могли бы даровать нечто большее. И ты возвысился бы над этими жалкими существами. Мой брат предлагал тебе этот путь, но ты пренебрёг его предложением. Однако я могу предложить тебе это снова, потому что исполняю свои обещания. А кое-кто об этом попросил. — Я тебе не друг, никому из вас не друг, — Джон принялся сам взбираться на алтарь. Убрав меч, он снова выхватил рог. Одна из тварей, прорвавшись сквозь выстроившихся вокруг мертвецов, попыталась вцепиться зубами в его ногу, но Джон вслепую ударил её сапогом прямо в зубы. Те сухо хрустнули, — и вижу, чего стоят ваши слова. В бессмертии нет жизни, без смерти нет порядка, — повторил он услышанные и увиденные слова. — Я не желаю принимать тебя. Глашатай древних весело, без злорадства, рассмеялся. Так, как люди смеются над отличной шуткой или забавной историей. Он снова терял человеческие очертания, превращаясь в нечто бесформенное, расплываясь по пространству храма. Творившееся вокруг походило даже не на кошмарный сон, а на фантазии безумца. Рог Зимы снова призывал на помощь холод, и мёртвые, подчиняясь ему, карабкались на алтарь. Они становились на спины друг друга, превращаясь в подобие сделанной из костей и истлевшей плоти лестницы и тем позволяя и Джону подниматься наверх. Он уже не думал о том, что становится на чью-то голову, спину или плечи. Не от своего презрения к жизни — или смерти, а потому что мёртвые хотели помочь ему, отдавая во власть свои тленные тела и то, что ещё осталось от их душ. Там, внизу, оставшиеся мертвецы, держали круг обороны, не подпуская к алтарю уродливых тварей и сидящих верхом на них ещё более кошмарных существ, безумных погонщиков. Джон понимал — ему нужно попасть на верхние галереи храма, добраться до их мрачных аркад. Только бы ухватиться за край перил, там он уже сам дотянется. Джона вела их ярость — и его ярость. Храм яростно сверкал проклятыми глифами, мешая смотреть, но он закрыл глаза. Морозные прикосновения приводили в чувство, когда его тело охватывала вдруг небывалая слабость. Он понимал — почему. Сила, что вливалась в него, многое забирала, часть его души неизменно останется где-то здесь, скованная льдом навеки. Но он готов был на это пойти — ради Дейенерис, ради Рейенис, ради всех, кого прямо сейчас пожирали эти жуткие существа, ради павших городов, которые ещё предстоит воздвигнуть заново тем, кто переживёт этот кошмар. Ради этих мертвецов, которые в своём посмертии последовали за ним, чтобы отомстить. Он должен — и он хотел отдать этот долг. Когда выстроенная мертвецами лестница остановилась у одной из верхних аркад храма, Джон перепрыгнул через перила, оказавшись на низкой, укутанной полумраком галерее. Мертвецы, пошатнувшись, покатились на пол. Некоторые из них, от кого остались одни кости, рассыпались на части. Но всё новые и новые врывались в распахнутые двери, ведомые древним зовом и ненавистью. Внизу бурлила чёрная масса, битва мёртвых с неживыми. Сверкали мечи, топоры, копья, когти и зубы. Вой, стоны и крики заполнили собою весь мир. Рейенис снова заплакала, но Джон её уже не видел, она была где-то там, ещё выше, и он найдёт к ней путь. Демоны пустоты играли с ним, дразнили его, заманивали в ловушку, иначе бы давно обрушили лестницу. Положив одну руку на меч, а другую — на кинжал, Джон бросился по галерее к единственной двери, которую заметил. За ней, как ему казалось, и раздавался плач его маленькой дочери, которую держала на руках Ранди. Мёртвая Ранди, в этом Джон почти не сомневался. Тело её, возможно, и живо, оно нужно, чтобы давать ребёнку молоко, но душа её давно сожрана этими тварями. Ранди выбрали оттого, что она знала Джона и любила его. И оттого, что ему было не всё равно. Так нередко случалось с теми, кого он любил. С женщинами, смевшими привязаться к нему по той или иной причине. Он с силой дёрнул дверь на себя, и та распахнулась с удивительной лёгкостью, однако за ней не оказалось ничего — только пустота, чёрная и беспросветная, и даже сияние алого камня в короне не разгоняло её. Джон выдохнул, закрыл глаза — и вспомнил. За пазухой у него ещё осталась прядь волос Дейенерис. Он вытащил их, сверкающие, и шагнул внутрь. Медленно, шаг за шагом продвигаясь вперёд, он бросал волоски, хоть немного освещавшие дорогу. Даже когда дверь с тихим скрипом закрылась, отсекая вой мертвецов, грохот камней, и хохот чудовищ, Джон упрямо продолжал идти, видя за своей спиной и на шаг впереди мягкое серебристое сияние. «Была моя любовь, как снег, прекрасна, и волосы её, как свет луны…» *** Не было здесь ни верха, ни низа, ни даже стен. Джон понятия не имел, где оказался, и понимал одно — в человеческом мире это находиться попросту не может. Места этого между жизнью и смертью даже не достигала музыка, которую он слышал всё это время. Главное, чтобы причина оказалась именно в самом месте. Чтобы Дейенерис была жива. Джону становилось дурно каждый раз, когда он вспоминал о ней — и слышал плач Рейенис. Тот то отдалялся, то приближался. Дразнил. Его самого дразнили. Может быть, нет там Ранди, и всё это иллюзия? Только нечто подсказывало — нет, в этом ему не соврали. Чувствовал, что скоро увидит её — безжизненную, отрешённую, лишённую души. Её, ставшую частью бесконечной, безумной пляски на хвосте красной кометы, во чреве чёрной луны. Джон приостановился не столько для того, чтобы немного перевести дух, сколько для того, чтобы понять, какое расстояние успел преодолеть. Время здесь преломлялось, он его и вовсе не чувствовал. Поэтому, увидев уходящую вдаль серебристую дорожку, смутно напоминающую полосу призрачного лунного света, он выдохнул. Начало её терялось в вязком сумраке. Посмотрев на зажатые в руке пряди, Джон шумно выдохнул. Странно, но они словно не кончались. Неужели волосы в самом деле зачарованные? Он улыбнулся. — Была моя любовь, как снег прекрасна, и волосы её, как свет луны, — он снова вспомнил ту самую песню. Печальную, преисполненную невыразимого чувства, которое на миг объяло и его похолодевшее сердце и пылающую душу. — …как свет луны, — откликнулось эхо, и Джон резко вскинулся, спрятал волосы и поднял меч, готовясь отразить атаку. Эхо говорило знакомым до муторной тошноты голосом Нар Марратука, в котором слышались и другие — человеческие и не очень. Полные страдания голоса. — Мы давали тебе выбор, я давал тебе выбор. Человек не может победить бога. Зато бог вполне может убить человека. — Только бог может победить бога, — согласился Джон. — Так что же ты делаешь здесь, во тьме, неужели всё ещё чаешь отыскать свою маленькую принцессу и её кормилицу, имевшую несчастье привязаться к тебе? — Надеюсь отыскать не богов, но демонов. — Так уж ли велика разница, Джон, между богами и демонами? — почти с сочувствием спросили его голоса. — Дело лишь в человеческом восприятии. Джон не ответил. Меч его, Чёрное Пламя, неожиданно налился тёмным, красным светом, и даже камень в центре короны сверкнул с прежней силой, озаряя чёрное пространство без стен и потолка. Центр пустоты, в которой извивались невиданные твари. Они кружились вокруг него, тянули щупальца, нетерпеливо подрагивали, но пока не смели прикасаться. Многоглазые, многорукие, уродливые твари, не имеющие ничего общего с земной природой, да и вообще с чем-то живым. Одно из существ протянуло к нему подобие руки, указывая пальцем, из этого пальца вырос ещё один, и ещё, на кончике последнего распахнулись мелкие острые зубы, обнажая чёрную пасть, из которой и исходил голос. — Когда мы впервые попали в этот кластер и увидели мир живых, — спокойным тоном поделился Нар Марратук, по-прежнему не торопясь нападать, — были удивлены. Многие вещи в нём оставались непонятны и странны. Нелепы. Всякая энергия здесь преобразовывалась в материю, имела конкретные формы, зависящие от того, как взаимодействует эта энергия между собой. Здесь было много… много всего. Старые боги считают, что мы не понимает ущербной логики этих законов. Но дело в другом: мы слишком хорошо знаем это чувство. Боль. Страдания. Существующие строгие границы формы впиваются в нутро, и то кровоточит. Их не должно существовать. Матерь мучает нас, всех нас, разве это не очевидно? Мы, её дети, созданы, чтобы страдать. Чтобы бояться. Это следует прекратить. Джон угрюмо молчал. Он не слишком вслушивался в этот бессмысленный для него монолог, в котором он понимал далеко не всё. Он готовился к одному — защищаться. — Нта Ицхет, Отец Тысячеглазых, Мастер Формы и Владыка Уголов, не имеющий этой самой Формы, потому способен превратить что угодно во что угодно, не оглядываясь на свод правил. Ему нужно только та, что поможет подарить этому полноценную жизнь. Мы больше не собираемся покорно ждать в своей тюрьме, подчиняться тем, кто приносит людям не меньше страданий. Ты можешь стать частью этого. Нового, величественного, очищенного от шелухи строгих рамок. Мы все станем едины. Ты видишь страдания мятущихся душ, ты уверен, что они в тюрьме, в рабстве… Так и есть. Но не в нашем рабстве. Когда мы все станем единым целым, боль исчезнет, исчезнет и страх. Я, Царь Мёртвых, поглощу саму смерть. Её не будет тоже. Слияние, а не поглощение. Вот, к чему мы стремимся. Ты неверно всё толкуешь, как и наши Старшие братья. Они ещё более слепы, чем были мы когда-то. Не совершай очередной ошибки, которая дорого обойдётся для всех. — Ты очень много говоришь, но при том знаешь мой ответ, — это было единственное, что ответил Джон. Подумав, всё-таки добавил: — Поэтому лучше закрой то, что заменяет тебе рот. — Жаль, — и в голосе послышалось искреннее, почти человеческое сожаление. Словно Нар Марратук всё-таки немного понимал, как работают человеческие эмоции. Впрочем, наверное, и правда понимал. Наступила гнетущая тишина, которая почти сразу же взорвалась дьявольской музыкой, начисто лишённой ритма и хоть какой-то стройности. Музыка, способная разрушить мир — не то, что хрупкую человеческую душу. Джон взвыл, вслепую бросаясь вперёд, крепко сжимая Чёрное Пламя обеими руками, рубанул наотмашь, отсекая тянущееся к нему щупальце. Он не смотрел — знал, что не стоит. Его охватило знакомое чувство, которое было там, внизу, когда его сковал смешанный с жаром холод. В сознании зазвучал уже другой голос, не пугавший, но преисполненный жара: — Не оборачивайся. Не смотри, — предупреждал он. — Когда я говорил о богах, — как будто услышав это обращение, заметил Нар Марратук, — имел в виду не эту испуганную девчонку. Джон не стал отвечать, и голос позади него возвысился, разбрызгивая невидимые искры пламени. И стало понятно, кто обращается к нему, пусть в охватившем мир безумии он уже не мог быть ни в чём уверен. Однако Джону как будто стало легче дышать, и тяжесть, навалившаяся на его грудь, на его разум, на саму его суть, как будто ослабла. Веки накрыли чьи-то пылающие узкие ладони, но кожа не обуглилась, и глаза не вытекли от жара. Тёмные, мученические голоса взревели, точно пытались петь под эту кошмарную музыку. Слова их были неразборчивы — вероятно, голоса взывали на том самом древнем языке, неприятно царапавшем не только слух, но и душу. Ноги оторвались от земли, и Джон неожиданно взмыл куда-то вверх, подхваченный горячими воздушными потоками. Чёрное Пламя свистело, разрубая тьму, которая отвечала болезненным, обиженным воем. — Дай мне увидеть, — попросил Джон одними губами, сухими от жара. Горло его царапала злая жажда. — Я должен понимать. — Не смотри, — спокойный ответ заставил на этот раз едва ли не разозлиться. — Я слышу, как плачет моя дочь, я должен… — Нет, — настояла она. Джон зарычал, попытался извернуться, вырваться из цепкой хватки той, кто стояла за его спиной и не позволяла смотреть. Наверное, так было правильно, но он чувствовал — ему нужно самому увидеть, понять, узреть, постигнуть. Но всё, что он сумел, — это коснуться свободной рукой её запястья. Горячего, раскалённого, как само пламя. Голоса тьмы и пустоты неожиданно громко взревели, когда меч Джона вонзился во что-то мягкое, податливое, и сердце его замерло — на мгновение ему почудилось, что валирийская сталь угодила прямиком в человеческую плоть. Обман то был или нет, но Джон невольно отшатнулся, едва не падая, и только чужая сила не позволила ему этого сделать. Та, что вела его сквозь недобрые, смрадные тени. Как ни смешно, сейчас он стал живым воплощением той самой «слепой веры» — не важно, в какого из богов. Он вынужден был слушаться, верить на слово, полагаться, внимать, ведомый рукой той, кого даже не мог увидеть. Только ощутить. И от этого внезапного осознания Джона едва не разобрал истерический смех. Он находился где-то среди чёрной пустоты, выброшенный из мира, зажатый между бьющимися друг между другом врагами, а ему стало смешно. Подумать только, даже сейчас он оставался только инструментом. Может быть, Владыка — или Владычица? — Света и была обеспокоена судьбой Рейенис, но уж точно не так, как печётся отец о своей дочери. За своей-то собственной она в конечном итоге не рискнула спуститься в бездну, Джон бы ни за что так не поступил с Рейенис, даже если бы от этого зависел целый мир. Чего стоит мир, когда лишается своего смысла и пылающего в его сердце огня? Он уже проходил через подобное и не желал повторять своих ошибок. Всё вокруг замерло, задрожало на тонкой нити. Джон оставался слеп, но сейчас ему и не нужны были глаза, чтобы окончательно осознать — он убил Ранди. Только что он убил её. Плач Рейенис хлестнул по ушам, заставив похолодеть. Он почти видел её — свою дочь, залитую кровью временной кормилицы, в которую вонзился меч. Они подсунули её ему. — Ранди, — выдавил из себя Джон, не думая даже, что это обман. Не обман. Его ощущения не обманешь. Его меч вонзился в человеческую плоть, а убить Рейенис ему не позволили те, кто её похитил. Она нужна им живой. — Ранди. Никто ему не ответил, однако слуха коснулся тихий хрип, прерываемый бульканьем. У Джона от осознания этого задрожали руки. Да, она и без того не могла считаться живой, но ведь… Наверное, нечто сломалось в нём в тот самый момент, лопнула какая-то нить, и та, кто вела его всё это время, отступила со вздохом, убирая горячие руки. Позволяя посмотреть. Считается, что люди наделены свободой выбора и свободой воли. Значит ли это, что они вольны выбирать, вмешиваться ли богам в их судьбу? Джон не был в этом уверен, но руки, которые помогали ему всё это время, действительно исчезли. И глаза его снова стали зрячими, постепенно приходя в норму. Вот спала белая, дымная пелена, и даже тьма расступилась. Джон не оглядывался за плечо, но чувствовал позади себя чужое, скорбное присутствие. Раскалённые выдохи касались затылка, тревожили вновь недавно остриженные чёрные завитки волос. Он стоял на чём-то невидимом, но явно имевшим некое материальное воплощение, нечто вроде платформы, сливавшейся с окружавшей его тьмой. Та замолкла, в голодном, немом предвкушении наблюдая за Джоном. Она как будто знала — теперь он принадлежит ей, что бы ни сделал. Как бы ни поступил. У ног Джона с рассечённым горлом полусидела, залитая собственной кажущей чёрной кровью, знакомая женщина. Меч задрожал в руке, едва не выскользнул из взмокшей ладони. Тот самый меч, Чёрное Пламя, которым он только что сам зарубил Ранди — а это оказалась именно она. Да, это они сделали так, чтобы она погибла, они позволили Джону совершить этот чудовищный поступок, но именно его рука держала в этот момент меч, а чужие ладони не позволяли смотреть. Лицо Джона сморщилось в муке, но он сдержался, не пролил слёз. Присел перед ней, ненадолго позабыв о ненасытной бездне, в которую спустился по собственной воле. Рейенис, его дочери, рядом не оказалось. Если она и была здесь, они уже спрятали её от него. Чьим теперь молоком они станут её кормить? — Молоком её матери, — вслух ответил Джон самому себе, с силой, до хруста в зубах, сжимая челюсти. — Она вернётся к своей родной матери. Свободная рука потянулась к бледному, мёртвому лицу, отвело перепачканные кровью светлые волосы. Под смеженными веками, Джон помнил, были зелёные глаза, которые тогда, в полумраке его шатра, посреди Теннии, казались лиловыми. Потому что думал он не о Ранди. Ни одна женщина не могла потревожить его сердце с тех пор, как Дрогон унёс в неизвестность Дейенерис, убитую его собственными руками. Но не Ранди. Пусть он и не любил Ранди, но она нравилась ему. И, если сейчас она могла дать его дочери молоко, значит, после того, как Джон ушёл, отыскался мужчина, подаривший ей дитя. Джон нахмурился. Пальцы, которыми он только что отвёл прядь грязных волос, сжались. Нет. Не может такого быть. Прошло слишком мало времени с тех пор, как Джон покинул Теннию. Впрочем, она могла не доносить полный срок — выкинуть, например, или дитя родилось мёртвым прежде срока. Кто знает? — Боги, о боги, — пробормотал Джон, не зная, что ему делать, как быть. Взгляд его, чуть затуманенный, метался по её обнажённому, залитому кровью телу. Из полных грудей ещё вытекали капельки белого молока, мешаясь с густеющей тёмной кровью. Пожалуй, Джон не видел ещё ничего ужаснее. — Ранди, — безнадёжно окликнул он, не надеясь ни на ответ, ни на эхо. Поднялся, ещё раз посмотрел на неё, выхватывая отдельные детали: светлые, перепачканные тёмным пряди, бледное лицо, которое почему-то казалось умиротворённым, кошмарный порез на шее скрывался благодаря чуть опущенной голове, молочно-белые, отдающие синевой груди и живот, залитые кровью и молоком, раскинутые в стороны сильные, крепкие бёдра. Смерть к смерти. Жизнь к жизни. Бездна к бездне. Та, кто стояла за его спиной, казалось, молча наблюдала. Ничего не делала. Ждала, пока он сполна пресытится своей скорбью, выпьет эту горькую чашу до дна. — Где вы? Где вы? — выкрикнул Джон, подспудно удивляясь тому, что никто до сих пор не пытался убить его, пока он созерцал то, что натворил, пусть на этот раз в случившемся и не было его вины. Ранди давно умерла. — Где? Ответом ему стал знакомый смех. Тот разливался под утопающим в бесконечной тьме куполом, таился среди погасших звёзд и мёртвых миров, скользил среди безликих теней, наполнявших опустевшие дома, ступал по скопившейся под кроватями пыли, скребся в окно, изображая ветку дерева. Тёмный, омутный смех из глубины ночных кошмаров. — Мне всегда нравились живые и смертные, — признался обладатель смеха. — Мой брат совершенно безумен, хоть и умеет скрывать это, и мы сходим с ума от его музыки, но я… я понимаю. Я видел. Жестокие и в то же время такие хрупкие существа. И всегда, с тех пор, как они появились, их вёл страх. Страх был их главным чувством, питал их, заставлял двигаться вперёд, искать выходы, создавать прекрасные и ужасные вещи. Заставлял убивать себе подобных. Страх. Думаешь, наша благостная Матерь не ведала об этом, когда появились мы? Мы — главный инстинкт живых. Мы есть страх и ночные кошмары, тени во мраке ночи. Когда мы явились в этот мир, стали неизбежной его частью. То, что заставляет человека не только дрожать и бояться, но и предпринимать что-то, чтобы от этих страхов избавиться. Бесконечный круг. Мир же, который мы можем подарить, будет иным. В нём не будет места обыденности форм. Мы позволим ему избавиться от этого вездесущего страха. Мы позволим преобразовать его в вечный танец. Мы станем единым целым. Слияние подарит нам всем истинную свободу, и Форма больше никому не причинит боли. — Хватит! — Джон резко оборвал его. И не успел он продолжить, как к нему ринулась, гудя, завывая, плюясь, сама пустота. Со всех сторон. Он стоял один, беззащитный, открытый всему. Но слабого сияния меча и камня в его короне оказалось достаточно. Владыка Света есть Владыка Теней, ибо без света не бывает тени. Джон осознал это в полной мере, когда его спеленало чем-то тёмным и плотным, а после отбросило куда-то в сторону, подальше от обрушившейся, как остриё топора, мглы. Не то мост, не то пол в том месте, где он стоял, обвалился. Джон прекрасно различал треск и тяжёлый грохот камней, срывающихся вниз. Только вот, видимо, падать им оказалось некуда. Заново обнаружившийся мир, освещённый тусклым светом, ещё в большей степени напомнил сон безумца: изогнутые коридоры, закручивающиеся в бесконечные спирали, висящие тут и там в пустоте облезлые двери, из которых сочилась, как гной, темнота, витые лестницы, застрявшие в воздухе. Перекошенные стены. Странные фигуры, изгибающиеся под несуществующими углами. Вот как они обращались с формой, здесь не существовало знакомых законов. Джон находил ступени, которые оказывались сделанными из смятой в ком пожухлой травы, едва не споткнулся о взявшийся невесть откуда комод из красного дерева, но увитый синими пульсирующими венами. Тканые гобелены, где вместо лиц героев на него смотрели чудовища с вывернутыми наружу, сизо-алыми внутренностями, которые вываливались прямо из шей. Драконы на батальных изображениях превратились в покрытых струпьями и гноящимися язвами рыб с уродливыми человеческими головами. На месте глаз одного из всадников зияла дырами многоглазая тьма, а с неба вместо капель дождя срывались человеческие и звериные зубы. На это не стоило смотреть, ибо зрелище это погружало разум в непрекращающуюся агонию, настолько искажёнными, неправильным это выглядело. Джон не знал, куда и от чего бежит, и зачем невидимая спутница то и дело прячет его в тенях, когда безумные боги оказываются слишком близко. Но не всегда получалось — на плече, обжигая болью, алели два пореза, оставленные подобием хлыста. Они гнали его, как охотник гонит дичь. Наверное, загоняли куда-то, но Джон и без того давно потерялся в окружавшем его пространстве. Не разбирал, куда бежит, а главное — зачем. Верх слился воедино с низом, и стороны света смешались между собой подобно клубку нитей. Он увидел скособоченные, напоминающие оплывшие свечи башни Харренхолла где-то внизу. И на верхушках их гнездились странные, похожие на змей птицы. Винтерфелл сделался похож на разодранного на части человека, и даже обломки камней напоминали скорее куски гниющего мяса, из развороченных стен торчали белые осколки костей. Стены Красного замка пульсировали, налитые смешанным с кровью зловонным гноем, иногда из нарывов выплёскивались фонтанчики густой жижи. Летний замок обратился ртом человека, чьи зубы варварски выдрали из измочаленных, чёрных дёсен. Мир, отражённый в этом пространстве, полный безумия тех, кто воздвиг это жуткое зеркало, стонал от боли и нескончаемых мук. Самое страшное, что где-то в глубине души Джон понимал: только люди повинны в этом, и в некотором роде увиденное им есть ни что иное, как обратная сторона знакомой реальности. Истерзанная распрями и кровопролитиями земля гнила заживо, открывая проходы для этих странных существ. В чём-то чудовища всё-таки правы. Он влетел в какую-то дверь, из которой торчали человеческие глаза и зубы, и его снова окутали тени. Скрыли, и Джон почти ощущал их мягкость. Он чудом до сих пор не выронил своего меча, точно тот действительно стал продолжением, частью его руки. Джон даже опасался смотреть вниз, на своё запястье, понимая, что сейчас было возможно всё. — Стой, стой! — крик ударил в его спину. Нар Марратук неожиданно завыл. Впрочем, не только он. Сам по себе он был ещё и Сош — глашатаем безумных богов, говоривший часто от их имени, и от имени своего брата. Теперь Джон это понимал прекрасно. Нар Марратук попросту лучше владел этим искусством. Царь Мёртвых должен уметь говорить с живыми. — Стой! Они кричали где-то вдалеке, как будто и не Джону даже, а кому-то ещё, но кто ещё мог оказаться здесь? Мелькнула судорожная мысль: Дейенерис. Но ведь она… она там? Впрочем, какое ещё «там»? Ныне — ничего не значащее понятие. Если она рядом, не нужна ли ей помощь? — Рейенис! — против воли вырвалось у Джона. — Рейенис! — тихо позвал он, переживая, что не слышит — и никогда больше не услышит — её плача. Её голоса. Не увидит её аметистовых глаз, так похожих на глаза матери. Тени вдруг снова подхватили его, бесцеремонно подбросили, вынося в очередной скошенный на бок коридор, увешанный пустыми рамами из обглоданных временем костей, швырнули на пол. Джон едва не рухнул, хотя меч всё-таки выскользнул из его руки. Торопливо его подхватив, пока пол не вздумал сожрать оружие, Джон резко обернулся. Хватит с него. Но за спиной никого не оказалось. Как будто ведущая его огненная тьма куда-то подевалась. Растворилась. Если это вообще не его собственное безумие. Впрочем, сам тот факт, что Джон столько времени умудрялся выживать в этом месте, опровергал подобное предположение. И словно в подтверждение мыслей где-то там, наверху, вспыхнул огонь. Заскрежетали глыбы льда. Голоса злобно и болезненно заверещали, заблажили на своём древнем языке, но Джон не разбирал слов. — Что происходит? — Сюда, — знакомый человек — Джон сразу признал его по всклокоченной рыжей бороде и чуть грубоватому тону — вышел из-за угла, торчащего прямо посреди стены. Как будто вынырнул из неоткуда. Джон невольно отпрянул, наставив на него меч. — Ну же, — поторопил человек, — пока ещё есть время. Эту часть пути мы пройдём вместе. Следовало спросить, как он здесь оказался, что происходит, и не является ли происходящее лишь порождением умирающего рассудка. Но Джон промолчал, как будто знал ответы на эти вопросы. Он ринулся за человеком, который теперь сжимал в руке длинный, извивающийся, как живое существо, чёрный кнут. Человек же распахнул одну из дверей, как будто прекрасно ориентировался в окружавшем его пространстве, знал, что здесь происходит, и втолкнул Джона в тёмную комнату, и только потом вошёл сам, захлопнув дверь. — Сюда, сюда! — поторапливал человек, неожиданно оказавшись впереди. Он нёс перед собой невесть откуда взявшуюся плошку, от которой тянуло подгоревшим бараньим жиром. Удивительно, но вещь эта — такая простая, обыденная, нормальная, — казалась совершенно неуместной. Настолько, что Джона едва не разобрал смех. Но он сдержался — понимал, что тогда попросту не сможет остановиться. И станет частью этого лишённого рассудка мира. — Куда? — выдавил он, хотя в голосе слышались нотки нездорового веселья. Проклятье, он ведь понятия не имел даже толком, где именно находится и куда его ведут. Человек махнул рукой, указывая на какую-то невидимую Джону цель. Где-то далеко продолжало гудеть и выть, вопить, взывать, и слуха снова коснулась музыка огня — Дейенерис. Это точно Дейенерис, понял Джон, и сердце его невольно сжалось. Пока он здесь, она там, среди этих обезумевших богов. В этой бездне. Человек остановился перед очередной дверью. Та тоже показалась вполне обыденной, если не считать побуревших потёков крови, хотя те в подрагивающем свете плошки могли показаться не более, чем старой, облупившейся от времени краской. — Мы сможем сдерживать их… какое-то время, — сообщил человек и продемонстрировал плеть, — это тоже причиняет им боль. Их же оружие. Оружие погонщиков рабов, — объяснил он, и по суровому лицу его мазнула тень мрачной улыбки. — Мы будем держать, а ты… отыщи одно из его сердец, которое находится по ту сторону. Если добраться до каждого из них, нам удастся связать их и отправить обратно во Внешнюю Обитель, чёрный храм посреди пустоты. — Что? — опешил Джон. — Ты не убьёшь их, но ослабишь, позволишь остальным связать их и отправить туда, где им место, — ещё раз, уже нетерпеливо, объяснил человек, словно именно это Джона и беспокоило. — Для этого позволь одному из них подобраться к тебе достаточно близко, пусть он попробует убить тебя, но не соглашайся, ни за что не соглашайся. — Я не понимаю… — Поймёшь всё, когда увидишь своими глазами, — человек недовольно, раздражённо мотнул головой, как бы давая понять, мол, хватит болтать. С этими словами он рванул ручку на себя. — Иди! Быстро, быстрее! Беги! — напутствовал он Джону, тут же резко толкнув его в спину. Прямо как чужая раскалённая ладонь совсем недавно. Джон беспомощно взмахнул свободной рукой перед тем, как открыть глаза в смутно знакомом месте, засыпанном пеплом и снегом. Одна из стен оказалась пробита, и сквозь неё проливался внутрь траурный серый цвет. Цвет пустоты. Джон понял, на что смотрит — Тронный Зал Красного замка. Это был он. Правда, вместо знакомого Железного Трона он увидел нечто из своего давнего сна. В том, в котором говорил с мёртвой Игритт. Из разверзшейся в полу дыры, скручиваясь, свиваясь между собой, тянулись толстые корни деревьев. Они устремлялись в серое небо, разворотив остатки крыши, и без того порядком искалеченной во время штурма Королевской Гавани и самого замка. Очертания этих корней сами по себе теперь напоминали трон. Чёрный трон для Отца Тысячеглазых. Стоило Джону только помыслить об этом, как где-то там, наверху, послышался знакомый, режущий сердце плач ребёнка. Рейенис. Он тут же рванул к чёрным корням и занёс меч, однако сморщенная кора их, реагируя на угрозу, пошла волнами, и на ней распахнулись сотни, тысячи, тысячи тысяч глаз. Человеческих, животных — и принадлежащих наверняка каким-то странным, неземным созданиями. Сожранным, поглощённым, переваренным. От неожиданности Джон попятился было, но тут же остановился. Убрал меч и достал из-за пояса давно припасённый кинжал. Глаза пристально уставились на него, глядели внимательно, наблюдали, пока он приближался. Рейенис плакала — и это была одна из немногих вещей сейчас, которая имела значение. Хотя бы теперь отец должен защитить её от участи худшей, чем смерть. — Она умерла, не познав жизни. Дитя смерти, — голос, исходивший откуда-то из корней, заставил похолодеть. В нём Джон узнавал сильно искажённый, но всё-таки голос и своего брата тоже. Он был здесь — и повсюду. — Оставь её. И останься с ней рядом сам. На чёрном троне всем хватит места. Джон не ответил, он вцепился рукой в один из корней, принявшись кромсать его. Корни задрожали, застонали, болезненно завыли, как будто призывая кого-то. Руки оказались изранены об острые иглы, выпирающие тут и там, но Джон не чувствовал боли, а кровь его, пузырясь, как кислота, оставляла ожоги на корнях дерева. С каким-то звериным рыком Джон раздвинул их, продолжая неловко орудовать рукой с зажатым в ней кинжалом, слишком маленьким, чтобы перерезать корень, но достаточным, чтобы причинять боль и оставлять порезы, сочащиеся чёрной, спёкшейся кровью, вонзать в воспалённые глаза, которые тут же лопались. — Если ты продолжишь, она упадёт с недостижимой высоты, она… Джон помотал головой, говоря себе не слушать. Он поймает её, если нужно. Он не даст ей упасть и погибнуть. Он вернёт Рейенис её матери, вернёт самому себе. Он — её отец, и отцу надлежит защищать дочь от посягательств всяких негодяев. Защищать её честь и её жизнь. За самым толстым из корней, Джон увидел очертания чего-то невнятного, странного, похожего на кусок сырого, разлагающегося мяса, усеянный мелкими глазами, напоминающими нагноившиеся прыщи. Оно источало зловоние и слабый свет. Тёмный свет. А ещё — оно слегка пульсировало. Неровный, болезненный его ритм отдавался где-то в груди самого Джона. Глаза моргали в такт биению этого огромного органа. Некоторые из этих глаз кровоточили. Между ними вились, обхватывая склизкое от гнили сердце, плотные тёмные жгуты. Рядом с сердцем, вонзившимся рядом с одним из бурых толстых сосудов, он увидел свой меч. Точнее, не свой — меч Джиора Мормонта, который тот когда-то ему подарил. Длинный Коготь, который Джон вынужден был оставить в Красном замке, когда бежал. Валириская сталь плотно засела в корнях, из-под неё сочилась всё та же зловонная жижа. Вот, откуда эта боль. Но Джон не успел толком обдумать, как он мог здесь очутиться, кто принёс его и кто сумел забраться так глубоко. Нет — он занёс собственное оружие. Зрелище одновременно завораживало его и пугало. Плач дочери внезапно затих, как будто она исчезла или… — Рейенис! — Джон отвлёкся, дёрнулся, и не заметил, как один из корней метнулся к нему. Острый его конец вонзился в грудь, в его собственное сердце. Боли по-прежнему не было, только странный холод. Знакомый холод. Джон знал, что это такое. Ему уже доводилось умирать. Точно так же, поражённым в сердце. Кровь его обжигала корни, оставляя на них страшные раны, и живые отростки дрожали, стонали. Рот наполнился металлическим вкусом. Тело разом отказалось подчиняться, лишилось некой внутренней опоры, а из груди его полыхнул холодный белый свет. Тварь за границами ускользающей жизни закричала, но в крике том не оказалось торжества. Пальцы Джона невольно разжались — и кинжал тоскливо зазвенел по грязному полу Тронного Зала, выскользнув из вмиг ослабшей руки. Где-то невообразимо далеко снова заплакала Рейенис.