Двойная память

Я очнулся в темноте и с хрипом втянул воздух через рот. Так как мои глаза ничего не разглядели, я даже подумал, что мне просто приснился дурной сон, но когда я попытался перевернуться на другой бок, то испугался, почувствовав путы на руках и ногах вкупе с ноющей болью в мышцах. — Матерь Бездна, — прошептал я потрескавшимися губами, ощущая сухой вкус жажды во рту. Я никогда не был религиозным человеком, но сейчас, глядя в непроглядную мглу, я мог обратиться только к ней; к той, кто оберегает живых в этом мире и съедает души неправедников после смерти. Раздался громкий щелчок, и на потолке ослепительно замерцали лампы. Я вскрикнул, когда свет порезал глаза, а затем попытался отвернуть голову. Но она, увы, тоже мне не поддалась, как руки или ноги. Чуть погодя, когда я проморгался, я обнаружил, что меня привязали к креслу. Кожаные ремни были повсюду, крепко держа меня за лодыжки, запястья и шею, а голову, судя по ощущениям, овили чем-то липким. Я поднял взгляд и увидел широкое зеркало напротив себя. Оно явило мне пустую бело-серую комнату с креслом, как в кабинете зубоврачевателя, окруженную погасшими мониторами, и никчемного испуганного человека, поневоле сидящего в нем. Я оскалился и попытался отцепить руки от подлокотников, глядя на отражение. Тщетно. Но как только я задергался, за моей спиной блекло вспыхнул зеленый свет, и что-то запищало в такт моему сердцу. — Вот уроды! — новые слова сорвались с губ более уверенно. Я попытался тряхнуть головой, чтобы оценить весь масштаб трагедии: кто бы не притащил меня сюда, он не только приковал меня к креслу, но и обрил мне виски с затылком, чтобы прикрепить липкую корону из невероятного количества проводов, тянущихся куда-то к потолку. — Чего вы от меня хотите?! С потолка послышался громкий электрический треск. Я поднял взгляд и сквозь резь от ярких ламп разглядел маленькие колонки по углам комнаты. Мои похитители, кем бы они ни были, собирались говорить со мной по громкоговорителю. — Ваше полное имя, — потребовал грубый мужской голос. — Себерих Вольдар! — сразу сказал я. Громко, не щадя связок и пересохшего горла, чтобы человек, ведущий допрос, меня расслышал. Тишина. Затем снова раздался треск. — Сколько полных лет? — Двадцать шесть! Какой смысл врать? Если я желаю как можно скорее выбраться отсюда, то нужно идти по пути наименьшего сопротивления. Скорее всего меня просто с кем-то спутали. Это либо чья-то злая шутка, либо грубая ошибка, поскольку похищать такого человека, как я — непростительная трата ресурсов и времени. С меня и моей семьи брать нечего. Разве что золотые медали прадеда за участие в войне, которая закончилась больше шестидесяти лет назад. — Жена, дети? — спокойно спросил голос. Я задумался. Детей у меня не было, а вот невеста была. Красавица, которую во всем мире не сыскать. Феллис. Она, должно быть, уже с ног сбилась, пытаясь меня найти. — Не женат. Детей нет. — Ближайший родственник? Я нервно закупил губу. По виску из-под короны заскользила капля. — Мой дед. Ротт Вольдар. Колонки снова затрещали и затихли. Прошло, наверное, минут десять тяжкого и умопомрачительного ожидания, прежде чем голос заговорил со мной снова. — Хорошо, Себерих. Теперь назови имя, которое ты вспомнил. Я нахмурился и уставился на зеркало. Я был готов поспорить, что похитители наблюдают за мной оттуда. — Чего? — Назови имя, — голос стал настойчивее. — Я не понимаю, о чем вы. — Имя! — Да уберегут меня боги! — Второй раз за день, того не желая, я вспомнил про богов; не выдержал и принялся дергать руками. — Вы о чем вообще? Я ничего не помню и не вспоминал. Единственное, что я помню, как зашел пропустить стаканчик в бар после работы. Потом — ничего! Колонки недовольно затрещали. — Они что, не того взяли? — спросил второй голос, более терпкий, где-то в глубине шуршания, после чего послышался едва уловимый скрип пружин, будто кто-то поднялся со старого дивана. Через несколько минут открылась единственная дверь, завизжав на несмазанных петлях, и в комнате появился невысокий полноватый человек. Я громко выругался, глядя на него. Он не был похитителем в маске, офицером или столичным мельгаром, как я ожидал. Вместо формы он носил белый больничный халат с капюшоном и жуткую лекарскую маску с вытянутым подбородком. Шурша полами халата, мужичек подошел ко мне, встал рядом и принялся изучать приборную доску за моей спиной — блики экранов тревожно отражались от черных круглых линз на маске разноцветными пятнами. — Показатели такие же, как у остальных пациентов, — глухо сообщил голос, — ошибки быть не может. — Но я ничего не помню! — запротестовал я. Приборы позади меня предательски запищали — я с детства не переносил врачей, непропорциональные маски, белые высокие воротники и халаты, застегивающиеся на спине. — Аномальный, — вскоре выдал лекарь, игнорируя меня. — Придется изучать. — Да это какая-то ошибка! Маска с черными линзами обернулась ко мне: — Успокойтесь, Себерих, иначе нам придется вам с этим помочь. — Вы не имеете права удерживать меня здесь! Лекарь посмотрел на зеркало и непроницательным тоном произнес: — Поставьте ему укол тертернава, сорок миллиграмм, и везите дальше, к Берку. Он уже ждет. У нас тут уже очередь из двадцати человек, нужно всех обследовать до конца дня. — Я понял, — ответил голос из колонок. Лекарь в маске вышел из допросной комнаты, и через пару минут пришел кто-то другой — еще один мужчина в больничном халате, но раза в три крупнее своего товарища, с руками широкими, как стволы дуба, и телом стероидного культуриста. — Послушайте, это все чья-то ошибка. Меня тут быть не должно. Я… Я не успел договорить, поскольку громила всадил мне короткую иглу в шею, и мой язык мгновенно превратился в мягкую глину и растекся по рту. Пока я стоически преодолевал нахлынувшую слабость, великан уже снял с меня корону из проводов, брезгливо вытер мою голову полотенцем, усадил в кресло каталку и покатил куда-то прочь, предварительно прикрепив к нему ремнями. Где бы я ни был сейчас, но пол здесь был уложен старой потрескавшейся плиткой. Кресло-каталка дребезжала по ней, как по стиральной доске, и мне ничего не оставалось, кроме как безвольно трястись в кресле и со съехавшей на бок головой наблюдать, как мимо проносятся полупустые темные коридоры, запертые двери с облупившейся краской и проходят врачи в одинаково жутких масках. В конце концов громила прикатил меня на второй этаж и завез в непримечательную маленькую комнату без окон, где за столом, сгорбившись, восседал средних лет мужчина и что-то быстро строчил по бумаге. Он отвлекся от работы, чтобы мельком взглянуть на меня, и когда он поднял лицо, я понял, что передо мной обладатель самого огромного носа в истории человечества, похожего на клюв хищной птицы. Залысины мужчины тянулись до самой макушки, а лицо казалось чрезвычайно вытянутым и приплюснутым с двух сторон, как будто в детстве его зажали между двумя каменными плитами и держали там до совершеннолетия. — Хелли, — обратился незнакомец к громиле за моей спиной. Его голос звучал мягко, но совсем недружелюбно. — Сколько там еще? — Еще человек двадцать, господин Берк, — флегматично отметил великан Хелли, подвезя меня к столу. Берк поднес тонкую руку к лицу и крепко зажмурил глаза. Его пальцы, коснувшиеся переносицы, показались мне такими же неправильными и непропорциональными, как и лицо, и внутри что-то всколыхнулось от неожиданного укола страха. — Ладно, хорошо. Иди за следующим. Собираясь уйти, Хелли передал Берку черную папку, но тот, лишь открыв ее, вдруг взмахнул рукой. — А, нет, Хелли, со следующим пациентом придется повременить. Тут тяжелый случай. — Пристальные серые глаза Берка забегали по тексту, отсвет от настольной лампы заиграл тенями на его ястребином лице. — Следующих двух вези к Салани. Я тут задержусь. Хелли молча кивнул и тяжелой великанской поступью вышел из комнаты, оставив меня наедине с незнакомцем. — Что ж, господин Себерих Вольдар, — незамедлительно заговорил Берк, продолжая изучать папку, — у нас есть несколько минут, прежде чем у вас развяжется язык, поэтому с вашего позволения я заполню тишину и немного расскажу вам о том, что происходит. Сперва я хотел бы представиться: я — Иммерих Берк, заведующий этого расчудесного заведения, в котором вам не повезло оказаться, и ваш наблюдающий лекарь. Я попытался выпрямить шею и поздороваться, но проклятый тертернав, который мне вкололи, заменил мои слова сдавленным мычанием. Берк вопросительно взглянул на меня поверх папки, затем продолжил ее читать. — Превосходно. Вы меня слышите, Себерих, и даже пытаетесь говорить. Но вам не просто так дали успокоительное. Сперва вам нужно выслушать меня и кое-что узнать. Прежде всего поймите, что вы тут не пленник, а наш гость, которого мы сразу же отпустим домой, как окажем вам всю необходимую помощь. Это ясно? Я с трудом, но все же сумел отрицательно мотнуть головой. Берк удивленно поднял бровь, глядя в папку. — Вы ничего не помните? — спросил он будто сам себя. — Совсем? Ладно. Тогда я начну с самого начала. — Мужчина поднялся с места, не выпуская папку из рук, и я с ужасом отметил его громадный рост и болезную худобу. Он больше походил на человека, которого должны держать в этом «расчудесном заведении» и ставить на нем опыты, а не на того, кто должен здесь работать. — Несколько дней назад, то есть двадцать шестого числа месяца Заката, этот мир был охвачен явлением, которое уже успели прозвать «Вспышкой». В этот день человечество чуть не сошло с ума. Обычно мне не приходится объяснять, что именно случилось, потому что обладатели двойной памяти сами все прекрасно понимают, но в этой папке сказано о вашей «аномалии», так что я поясняю: в тот день почти каждый человек вспомнил свое прошлое воплощение, кем он был и что с ним стало. Если бы я мог, я бы возразил и вновь начал кричать, что ничего не помню, но успокоительное все еще крепко держало меня в своих объятьях, скользя по моей крови. — Для большинства людей эти воспоминания оказались безобидными, — продолжил говорить Иммерих Берк, медленно расхаживая по кабинету. Его больничный халат, как и у остальных, завязывался на спине, и шелестел при ходьбе. — Но были и те, кому повезло меньше. К примеру, представьте себе десятилетнюю девочку, которая неожиданно вспомнила, что была сорокалетним убийцей на войне. Или, например, молодого юношу, которой вдруг осознал, что всего несколько десятилетий назад был многодетной матерью, сожженной заживо в собственном доме вместе с детьми. Такие воспоминания не приносят никакой пользы и лишь деструктивно влияют на наше поведение, восприятие и разум. И вы, Себерих, не исключение. Поэтому вы здесь. Тертернав терял надо мной власть. Я наконец смог поднять голову и сглотнуть горькую слюну, которая все это время стекала вниз по подбородку. — Из-за вашей «аномалии», — в голосе Берка прозвучала неприятная нотка раздражения, — вы наверняка думаете, что я — идиот, и кормлю вас фантастическими небылицами. Но, на наше счастье, вы ходите по хорошим и дорогим барам, господин Себерих, где установлены записывающие кубы. С этими словами Берк вернулся за стол, отложил папку и достал из верхнего ящика небольшое прямоугольное устройство — цимтус — с вырезанным для куба отверстием. Куб уже стоял внутри, но был не активен, и потому не светился. — Этот цимтус с записью нам передали доблестные мельгары, когда доставили вас сюда, Себерих. Вы помните хотя бы это? Помните, как вас задержали? Берк испытующе впился в меня бесцветными глазами, и я не смог отвести взгляда от его странного изборождённого морщинами лица. — Не помните? — несколько металлических зубов Берка поблескивали на свету, когда он говорил. — Вы — безусловно интересный случай, Себерих. Если верить записям в папке, после Вспышки вы удерживали оборону в баре три дня, и чтобы вас нейтрализовать, за вами пришел десяток мельгаров. Впрочем… Давайте вместе посмотрим запись. Она датирована двадцать шестым числом — тем самым днем, и покажет нам, с чего все началось. Я молча уставился на куб в цимтусе. Что-то ожило во мне от рассказа лекаря. На долю секунды перед глазами всплыло видение: наэлектризованные дубины мельгаров, овитые синими молниями, чадившие неприятным тошнотворным дымом. Я подавил рвотный позыв, вспомнив запах. Берк нажал на кнопку и перед нами, над цимтусом, возникло небольшое изображение. Записывающее устройство было прикреплено где-то возле потолка, так что в небольшом полукруглом оконце я признал себя, сидящего за барной стойкой — с этого ракурса я видел только свой белобрысый затылок, несколько столов рядом, и толпу людей вокруг, как обычно отдыхающих в заведении после трудового дня. И тут — все в баре вспыхнуло ослепительно белым светом, озарив все вокруг. Недолго, лишь на миг пустив помехи по изображению, но после секундной заминки все изменилось: какая-то женщина, сидящая за столом за мной, начала беззвучно вопить, обхватив голову руками; кто-то мигом вскочил с места и побежал прочь, расталкивая всех на своем пути, а я — я глазам своим не поверил — схватил со стола бутыль и с силой ударил ею по голове соседа, сидящего рядом за стойкой. — Но я этого не делал… — вяло пробормотал я, приходя в себя после тертернава. Но мое изображение не желало останавливаться. Напротив, столкнув противника на пол, мужчина на записи забрался на стойку и начал размахивать зажатой в руке «розой» от разбитой зеленой бутыли. Губы мои беззвучно зашевелились, а лицо скривилось в жуткой гримасе, которую я никогда не видел в зеркале. У меня кровь в жилах похолодела. Разве такое возможно? — О! — Берк самодовольно взмахнул рукой, указав пальцем в потолок. — Знаете, Себерих, нам повезло, потому что этот куб пишет не только изображение, но и звук. И он нажал на кнопку на устройстве. Через секунду вокруг цимтуса завибрировал звук, и в шумной какофонии из криков, стенаний и плача я услышал собственный голос, пронзительный и резкий, но не понял и слова из того, что говорил. — Это же старый имперский язык, — удивился я, подавшись ближе к изображению. — Причем, столичный диалект, который… — Который был запрещен после войны, — закончил за мной Берк. Я взглянул на него сквозь изображение цимтуса и ужаснулся, когда странная ухмылка прорезала его лицо. Он опустил острый подбородок и его глаза исчезли в тени, отчего физиономия лекаря напомнила мне карикатурную театральную маску. Тонкие пальцы коснулись цимтуса и изображение растворилось в воздухе. — Послушайте, господин Берк, — я в третий раз за день вспомнил про богов, мысленно поблагодарив их за вернувшуюся способность говорить, — это все какая-то ужасная и несправедливая ошибка. Да, я вижу запись цимтуса, но я не помню ничего из того, что есть на записи. У меня даже нет «второй памяти» и воспоминаний, что должны были вернуться ко мне после Вспышки. Я ни в чем не виноват. — Себерих, — вкрадчиво произнес Берк, продолжая криво ухмыляться, — в тот вечер, когда нас всех захватили воспоминания, вы разгромили заведение, ранили десятерых человек, а четверых еще несколько дней удерживали в заложниках. Вы этого не помните, а вот люди и кубы наблюдения — очень даже. Если мы вас отпустим, то вы просто смените больничную койку на тюремную камеру. Это ясно? И мельгары будут относиться к вам не как к очередной жертве Вспышки, а как к фанатику-последователю человека, чьего имени мы не называем. И судить вас будут по всей строгости закона, как любого другого военного преступника. Я захлопнул рот. — Согласен, ситуация непростая, но мы вам поможем, — продолжил говорить лекарь, сцепив руки замком на столе. — Знаете, кто-то считает Вспышку происками Отца Хаоса и Порядка и ищет в ней божественного проявления и благословения, но я уверен, что это все грубая ошибка в работе мозга, которую можно и нужно устранить. И, как ни странно, многие священнослужители со мной согласны. Какими бы правдоподобными не казались воспоминания некоторых людей, никто не хочет, основываясь на них, переписывать устои тысячелетней религии и официально вводить понятие о «переселении душ». Последствия этой ошибки были бы неописуемы! Поэтому, Себерих, по всему миру и начали работать сотни и тысячи заведений, как это, спонсируемые служителями, — Берк обвел комнату руками, — и если повезет, то через пару лет о Вспышке даже никто не будут вспоминать. Мы поможем всем страждущим вернуться к нормальной жизни. Я попытался сглотнуть, но в горле опять пересохло. Переселение душ, религия, двойная память, старый имперский диалект, разгромленный бар, обвинения и реальная возможность стать военным преступником… Голова от этого всего шла кругом. В словах Берка определенно присутствовала какая-то толика логики и смысла, но сейчас, едва очнувшись ото сна и впитывая все новую и новую информацию, я не мог этого переварить. — Постойте... — Я поймал на себе взгляд лекаря, — но вы тоже что-то вспомнили, не так ли? Мгновение Берк молчал, будто размышляя, говорить или нет, но затем кивнул: — Да-да, безусловно, как и многие другие люди. И если мне вдруг понадобиться выполоть поле, подковать лошадь или сыграть пару баллад на старом струнном шаккете, я наверняка сделаю это благодаря воспоминаниям якобы прошлого воплощения. Но на этом, пожалуй, их польза заканчивается. Для нынешнего меня они ничего не значат. А некоторым нашим пациентам они только мешают жить и замещают реальные воспоминания. С этим необходимо бороться. Не успел я согласиться, как за моей спиной распахнулась дверь, и легкий ветерок коснулся выбритой кожи на голове. — Хелли, ты опять? — лекарь сердито нахмурился, глядя поверх меня на незваного гостя. — Я же сказал, что мне нужно больше времени. — У нас слишком много пациентов, господин Берк, — глухо пробасил гигант из-под лекарской маски. — Мельгары привезли еще четверых буйных. Берк смачно выругался и поднялся на ноги, после чего внимательно меня осмотрел с легким прищуром. — Я направлю вас в одиночную палату, Себерих. На время, под наблюдение. Как только мы поймем, что вы не выкинете ничего из ряда вон, как в том баре, мы сразу же переведем вас в главный корпус. Кресло шевельнулось — это Хелли взялся за него и принялся выкатывать меня из кабинета. — А можно мне хотя бы связаться с родными? — впопыхах бросил я, выгибая шею, чтобы не упустить своего лекаря из виду. Берк поджал губы. — Мы уже сообщили вашим родственникам, где вы находитесь. Не беспокойтесь. Увидимся завтра с утра, Себерих Вольдар. *** Новое утро не принесло мне новых ответов. Напротив, я все глубже зарывался в новую реальность, о которой поведал мне Иммерих Берк и которую мне еще стоило принять. Хелли поселил меня в небольшую комнатушку, ничем не отличающуюся от унылых коридоров с облупившейся краской на стенах и потрескавшимся кафелем на полу. Единственным отличием от помещений, где мне уже удалось побывать, тут было окно, овитое ржавыми решетками. Я пододвинул свою койку таким образом, чтобы можно было лежать и смотреть на серое, морозное небо. Этим я и занимался следующие несколько дней, размышляя о будущем и прошлом и между делом дожидаясь редких визитов Берка с его странными расспросами. Итак, что мы имеем? Я напряженно стискивал голову руками всякий раз, когда пытался восстановить день Вспышки в своей памяти и заполнить пробелы между этим днем и днем пробуждения. Ничего не выходило. Я не мог найти не фрагментов утраченной памяти, ни смутных намеков на нее. Берк в очередной свой визит посоветовал мне заниматься медитациями, но я лишь оскалился на него, заявив, что мельгары при задержании так крепко отлупили меня своими электрическими дубинками, что выбили из меня весь дух прошлого воплощения. Ожоги от них на теле напоминали о себе до сих пор. — Все не так просто, Себерих, — покачал головой лекарь, неотрывно записывая что-то в черную папку, — если бы вторую память можно было вылечить ударами дубинок, то все наши палаты были бы уже свободны, люди — счастливы, а у меня не было бы работы. Ваша память вернется к вам, не сомневайтесь. Это лишь вопрос времени. И мне бы хотелось, чтобы это произошло вдали от тех, кому вы можете причинить вред. Я сел на койке, и та противно заскрипела пружинами. Каждую ночь, лежа на ней, я боялся, что одна из этих пружин рано или поздно лопнет, разорвет старый матрас и вонзится мне под ребро. — То есть, пока я ничего не вспомню, вы меня из этой комнаты не выпустите? Берк вновь покачал головой. — Я не могу ответить на этот вопрос. Мне нужно будет посоветоваться на этот счет с другими специалистами и принять решение. — А что насчет записи цимтуса? Вы уже разобрали, что я говорил там, в баре? «На староимперском», — мрачно подметил я в голове, еще раз подумав о том, сколько бед мне сулит маленький записывающий куб. — Это не так просто, Себерих, — Берк задумчиво облизнул тонкие губы. — Найти носителя запрещенного старого диалекта задача не из легких. — Да бросьте! — я взволновано подался вперед. — Я учился на языковеда, и я знаю историю. Война закончилась более полувека назад. И в те времена на запрещенном языке говорила большая часть империи Астеросса. Берк прекратил писать и недовольно глянул на меня: — Да, Себерих, вы совершенно правы. — Он захлопнул папку и положил на нее свою жуткую длиннопалую руку. — Война закончилась более полувека назад, а это значит, что оставшиеся в живых носители диалекта уже давно не молоды, и помнят времена империи глазами маленьких детей. Я открыл рот, но лекарь заткнул меня резким движением руки, указав пальцем в потолок. — И если вы знаете историю, — продолжил он, — то вы также должны помнить роль, которую тогда послушно исполняли дети. Я сглотнул, понимая, к чему ведет лекарь, и успел трижды пожалеть, что поднял эту тему. — Имперские захватчики, офицеры и даже простые солдаты, повсюду таскали за собой свои семьи, жен и детей. — тихо произнес я. — Верно, Себерих. Армия имперцев была подобна саранче, уничтожающей все на своем пути. И все они были фанатиками, боготворившие своего императора, — сказал Берк. — Знаете, что обычно происходило после сражений? — Знаю, — я кивнул. — На поле боя выходили имперские женщины и дети. — И хладнокровно добивали всех раненых солдат. Детей, как известно, в те времена учили убивать чуть ли не с рождения. Поэтому если ты найдешь живого носителя языка — дряхлого южного старика, он вряд ли признается тебе в том, что знает этот диалект, поскольку признание этого сразу сделает его соучастником злодеяний прошлого столетия. — Но не все же южане были убийцами… — напомнил я. — Хватит! — Берк взмахнул рукой и устало потер переносицу на «клюве». — Пожалуй, на сегодня все, Себерих. Я вернусь к вам завтра. С этими словами он поднялся со стула и двинулся к двери. Ключ от нее блеснул в его руке. Но на пороге он вдруг остановился и оглянулся на меня: — Не думайте, что вы единственный такой случай. В те годы в страшных сражениях погибло множество людей — солдаты и воины с одной и другой стороны. И нам сейчас приходится с этим всем иметь дело. — Так, погодите! — Я взволнованно вскочил с койки. — Вы хотите сказать, что среди пациентов есть носители старого диалекта? Может стоит показать запись цимтуса кому-нибудь из них?! — Совершенно исключено, — возразил Берг, блеснув стальными зубами, и захлопнул за собой дверь. И я вновь остался один на один с тишиной и завыванием ветра за окном. Немного погодя я вернулся на койку и принялся изучать темные облака, клубящиеся за окном, как черный дым, летящий от пожара. Вэст-Моррон — хороший город, но холода здесь наступают также стремительно, как камень падает с карниза дома на голову прохожего. Все кричало о том, что зима уже точит свои зубы. Вскоре ночи захлебнутся заморозками, а улицы припорошит первым снегом. Размышляя об этом, я вдруг подумал про свою Феллис. В это время года мы обычно отмечали ее день рождения. Интересно, где она сейчас? Как она? Она ведь тоже наверняка что-то вспомнила в день Вспышки, и вполне вероятно, сейчас сидит в такой же палате, как и я. В такой же серой больничной одежде, похожей на тюремный комбинезон, и также всматривается в дали за решетчатым окном. Мне не понравились эти мысли, и тогда я стал гадать, как Вспышка могла отразиться на моей немолодой родне. О чем мог вспомнить мой дед, родившийся во времена империи? О том, что было до войны? Если бы в моей палате были книги по мировой истории, то я бы не побрезговал их перечитать, чтобы это выяснить. Но затем я заснул. И открыл глаза лишь когда небеса за окном окрасились холодной красной зарей. Столь неожиданная перемена красок вызвала во мне непомерно детский восторг, и я сел на койке, рассматривая далекие крыши и шпили городских особняков, полыхающие в утреннем зареве. Однако первое потрясение почти сразу сменилось вторым, когда вдали между шпилями зданий медленно проплыло нечто вытянутое, выкрашенное в зелено-желтые цвета. Дирижабль с земель Старого Оллевуса-Келлесина. Я улыбался, глядя на него, ведь его появление означало одно — кризис Вспышки был преодолен человечеством всего за неделю. В первые встречи с Берком я очень настойчиво расспрашивал его про день трагедии, и он, не тая, поведал мне, что в вечер после Вспышки на землю рухнули почти все дирижабли, находившиеся на тот момент в воздухе. По меркам воздухоплавателей это была первая наикрупнейшая трагедия после появления летающих машин, в один миг унесшая сотни жизней, но мир, к сожалению, был слишком занят, чтобы оплакивать погибших. Вскоре после завтрака — унылой безвкусной кашицы из зерен манши — в мою палату пришел гигант Хелли и сказал мне собираться. «Ты переезжаешь», — глухо пророкотал он из-под лекарской маски и выпроводил меня в коридор в обнимку с вещами, с которыми меня доставили мельгары. Утро оказалось морозным. Стоило выйти на улицу, как мое дыхание сразу же стало превращаться в пар, а холод начал неприятно кусать за пятки. Но в остальном новый день обещал быть погожим. В небе не было ни облачка и длинные тени утреннего светила ложились вокруг нас на пожухлую траву, будто желая указать дорогу. Туман висел плотной пеленой вокруг деревьев, а под ногами шуршала листва. — Тебе повезло, — заговорил Хелли, когда мы вышли на дорожку, уложенную камнем. Вела она к трехэтажному зданию, уже виднеющемуся за облетевшими деревьями. — Палата будет одиночной, но в общем корпусе. — И в чем же здесь везение? Я с опаской оглядел гиганта. Мне никогда не приходилось жаловаться на свой рост, но рядом с Хелли я начал стыдливо ощущать себя карликом, который макушкой едва ли доставал лекарю до плеча. При желании, наверное, эта детина смогла бы сломать меня пополам об свое колено. — Тебе не придется делить палату с психами, — пренебрежительно бросил гигант. — На этом настоял господин Берк. — А-а-а… а я смогу выходить в коридор? Общаться с остальными? — А тебе оно надо? — в голосе Хелли проскользнула неподдельная нотка любопытства, и меня это смутило. — Ну-у, хотелось бы. — К вечеру ты изменишь свое решение. И он был прав. Почти. Но до вечера времени еще оставалось много, так что я просто шел за Хелли и радовался незначительной перемене в своей жизни вроде переезда из полуразвалившегося «сарая» с решетками на окнах в место по приличнее. Как и ожидалось, общий корпус оказался лицеприятнее моего предыдущего места заточения. В свете рассветного солнца здание из белого камня отливало оранжевым цветом, и глубокие тени лежали на его увитых узорами арках и полуколоннах. Стоя перед лестницей к главному входу, я поднял голову, пытаясь разглядеть статуи, сидящие на карнизах, но быстро отвлекся, когда из окна третьего этажа выглянул Иммерих Берк и впился в меня хищным ястребиным взглядом. Вздрогнув, я поспешил за Хелли и оказался в приемном покое — невероятных размеров комнате с высоким потолком, украшенным лепниной, и двумя широкими лестничными пролетами, ведущих на второй этаж. Все вокруг явственно намекало, что столетие назад это здание могло быть домом какого-нибудь богача, живущего в роскоши и окруженного армией слуг. Внутри, как и полагалось любому лечебному заведению, царила суета. Туда-сюда сновали лекари в масках, ходили пациенты в серых комбинезонах, а к стойке подле лестницы стояла очередь из посетителей, громко переговаривающихся друг с другом — наверняка все они хотели встретиться с родными, проходящими здесь лечение. Я мельком оглядел разномастную толпу, и когда не признал в ней знакомых лиц, стал подниматься за Хелли на второй этаж. Здоровяк то и дело молчаливо поглядывал на меня черными линзами маски, проверяя, не отстал ли я, и тем самым нагонял на меня жути. Но вскоре мы с ним расстались, когда он довел меня до новой палаты и оставил одного, не сказав на прощание ни единого слова. Моя новая «одиночка» выходила на солнечную сторону, и выглядела не хуже простецкого гостиничного номера: деревянная застланная кровать у стены, небольшая тумба рядом, а напротив — стол и пара стульев. Правда, и здесь на окнах стояли решетки, но они по крайней мере не были проедены столетней ржавчиной и потому не притягивали взгляда. Полежав несколько минут на новой удобной кровати, я решился выйти в коридор и осмотреться. Хелли не запер дверь, так что отсиживаться смысла не было. Я быстро нашел уборные и душевые, осматривая коридор за коридором, и своих соседей по больничному крылу, слоняющихся без дела. Только вот заговаривать с ними я не торопился, потому что каждый встреченный мною человек явно был не в себе. Один парень сидел на подоконнике и обхватив себя руками тоскливо пялился в стену, другого я нашел возле декоративного пруда с рыбками — тот сидел на его краю и гневным тоном приговаривал какую-то тарабарщину, глядя в воду, а третий же прятался в углу под листьями разросшегося папоротника. На обзорную экскурсию по своему новому дому мне понадобилось примерно полчаса, после чего я вернулся в коридор, к своей палате, и уселся там на скамью, с тревогой размышляя, стану ли я таким же чокнутым, как люди вокруг, когда старая память ко мне вернется. Берк говорил, что это неизбежно. Так что мне оставалось лишь с ужасом ждать озарения и надеяться на лучшее. Что-то яркое промелькнуло рядом, раздражая боковое зрение. Я поднял голову и не сразу сообразил, что все это время передо мной на скамье напротив сидела девица лет двенадцати. Яркие рыжие волосы выдавали в ней уроженку раггорских земель, но в то же время заостренные черты лица и зеленые глаза намекали на келлесинское происхождение. Интересное сочетание. — Че надо? Что ты уставился на меня? — быстро выпалила она, стоило нашим взглядам пересечься. — Я не... нет, ничего, — я выпрямил спину и привалился к холодной стене. — Просто подумал, что ты выглядишь слишком серьезной для своего возраста. — Мне сорок пять лет, чудила! — рявкнула девчонка, недовольно сложив руки на груди. — Я родилась и выросла в Астероссе в те времена, когда твоих родителей еще на свете не было. Я вопросительно заломил бровь: — То есть, считаешь себя имперской южанкой? — Тебя это смущает? — с вызовом бросила она. — Нет, но ты выглядишь как обычная девочка с Келлесина. — И что? Девочкой я была от силы лет двенадцать, а на юге я жила больше сорока лет и большую часть этого времени сражалась на стороне Сопротивления. Этого не изменить. Я поджал губы и кивнул, отведя от девицы взгляд. Берк все же в чем-то был прав: некоторым людям просто необходимо избавиться от воспоминаний, чтобы жить нормальной жизнью. Моя новая знакомая — яркий тому пример. — А почему бы тебе просто... — я вновь открыл рот, ощущая, что вот-вот об этом пожалею, — не перенять все лучшее из прошлой жизни, а все остальное спрятать глубоко в памяти и жить по-новому? — Спрятать «что»? — еще пуще осклабилась девица. — Я помню день своей смерти. Помню, как имперцы напали на Кадесс и сожгли его. Мои старшие сыновья умерли на моих руках. Младший сбежал. Я сделала все, чтобы выиграть для него время. Из уст двенадцатилетней девочки эта тирада прозвучала довольно жутко. — Ценой своей жизни? — Ты бы меня понял, будь у тебя дети. — Мне жаль. — Жалость тут не поможет, чудила, — фыркнула она. — Я должна выбраться отсюда и найти своего мальчика. — Найти? Но война кончилась, если быть точным, шестьдесят два года назад. Если он и выжил в тот деть, то сейчас ему должно быть где-то к семидесяти годам. — Это не повод его не искать. Я отвернулся. Подростковый максимализм и материнская привязанность — гремучая смесь. Лучше просто не спорить и отойти. Я попытался встать, опираясь на трость. Странно. Я замер, глядя на свою руку, которая совершенно точно собиралась за что-то взяться. Неужели это проснулись отголоски второй памяти? Мое замешательство застало меня врасплох. Это заметила и рыжая девица. — Что с тобой, чудила? — Нет, ничего. Пришлось вернулся в свою палату, озаренную солнечным светом, где в воздухе продолжали кружиться тысячи золотых пылинок. Я прошел сквозь них и встал у окна, ощущая тепло на коже. Внизу, прямо под окнами, оказался «черный вход» в здание, возле которого небольшими группами толпились лекари. Их маски были надвинуты на лбы, а в руках дымились самокрутки. Чтобы не думать про трость, которую я неожиданно вспомнил, я начал хаотично размышлять, для чего лекарям нужны маски конкретно в этом лечебном заведении. Тут не было больных с заразной хворью и не проводились операции. Может, они прятали лица от пациентов, чтобы особо буйные не пытались вырвать им глаза? Если так, то почему Берк не носил маску? У него нос в нее не помещался? — Раньше в этой комнате жил Моффен, — прозвучал девичий голосок у меня за спиной. — Странный парень. Когда я пыталась с ним заговорить, он все время затыкал уши и прятался под кровать. Я вздохнул и обернулся к своей незваной гостье, застывшей в дверях. Она больше не скалилась и не злилась, так что я жестом пригласил ее войти. Когда девица послушно шагнула в свет шурша больничным комбинезоном, ее волосы вспыхнули алой краской и в беспорядке рассыпались по узким плечам. — И где Моффен теперь? — спросил я. — Я не знаю, — девочка развела руками. — Его увели сегодня рано утром. Он так кричал, что разбудил всех в этом крыле. Ее слова понравились мне еще меньше, чем неожиданное воспоминание про трость. — Я тут с первого дня Вспышки, — продолжила говорить она, смахнув с лица непокорный рыжий локон. Это выглядело так, будто она пыталась отогнать от себя какую-то навязчивую мысль. — Не знаю, что происходит в этом здании, но точно ничего хорошего. Моффен — не первый человек, который пропал с этого этажа и больше не вернулся. Я говорю это тебе, чтобы ты тоже был в курсе. — Ты думаешь, что нас тут не лечат? — Не знаю, — снова повторила она, устремив свой взгляд на носы ботинок. — Я бы хотела это выяснить, но не в последний момент, когда за мной тоже придут. Воцарилось молчание, преисполненное тревогой. Последние слова девчонки прозвучали действительно как из уст девчонки, одинокой и напуганной, оказавшейся вдали от родительского дома. — Я Себерих, — представился я. Она внимательно взглянула мне прямо в глаза и назвалась: — Тишаль. Я живу у тебя за стеной, в сто четвертой палате. — Девица осмотрела меня с ног до самой макушки. — Кстати, а что у тебя на голове? Это ты сам постарался, или тебе помогли? Я невольно потянулся к волосам и ощупал неровно выбритые виски с затылком. Плохо. Феллис хотела, чтобы к свадьбе я отрастил роскошную шевелюру. Целый год старательного избегания ножниц цирюльника был хладнокровно загублен чьей-то бритвой. — Волосы мне обкромсали, когда доставили сюда. Тишаль вдруг отшатнулась, сделав шаг назад: — То есть ты кого-то убил? На приборах проверяют только опасных ублюдков. — Нет, — я улыбнулся, пытаясь успокоить девчонку. — Они просто сказали, что я «аномальный». — А… — девица потупила взгляд и в задумчивости поднесла руку к лицу. — Ладно. Поняла. Свидимся еще, Себерих. — Она быстро вернулась к двери и, закрывая ее, добавила: — Ты это, прости за «чудилу» и «ублюдка». Ты вроде нормальный. Следующие несколько часов я терпеливо дожидался ежедневного появления Иммериха Берка с его любимой черной папкой, но в этот день он так и не соизволил спуститься ко мне с верхнего этажа. Вместо него ближе к вечеру ко мне пришел Хелли и принес целый поднос с различными склянками, заполненными разноцветной жидкостью, и с горстью пилюль. С его слов, я должен был съесть все это дело до ужина. «Чем быстрее вернется твоя память, тем быстрее мы сможем начать лечение», — рокотал он. Меня не воодушевил его тон, поэтому под строгим надзором Хелли я съел только три пилюли из шести, а все остальное уничтожил в уборной, когда он ушел. На кой мне сдалась вторая память, если мне и без нее хорошо? Чем больше я об этом думал, тем больше страшился ее возвращения, и мысленно просил Отца Хаоса и Порядка, чтобы тот меня пощадил, смягчив свой удар. Когда же на землю опустилась ночь и за окнами плотно легла темнота, ко мне с неожиданным визитом нагрянул один из лекарей и принес полотенце с мылом и бритвой. — Господин Берк сказал сопроводить вас в душевую, а потом забрать бритву. — По голосу было слышно, что под маской прячется молодой парень лет двадцати. Я пожал плечами и пошел за ним по безлюдным коридорам. В конце концов, за время, проведенное здесь, я успел обзавестись жалким подобием бороды и мне нетерпелось от нее избавиться. — В честь чего Берк отправляет меня в душ? — поинтересовался я, пытаясь напомнить тишину хоть чем-то кроме ритмичного эха наших шагов. — Обычное дело, — глухо ответил парень. Я уж хотел возразить ему, но тут меня настигли ароматные запахи масел и мыла с душистыми травами — кажется, я не первый человек, которого сегодня спровадили на водные процедуры. Когда мы дошли до душевых, я настойчиво попросил лекаря подождать меня снаружи, пообещав использовать бритву только по ее назначению, а затем скрылся в душевой комнате, наслаждаясь уединением, теплом и влагой. Мягкий свет оранжевых ламп, клубящийся пар. Оставив одежду на скамье возле входа, я первым делом направился к запотевшему зеркалу и протер его ладонью. С той стороны на меня уставилось бледное лицо, усталое и изможденное. Неприятное зрелище. Что бы сказала Феллис, увидев меня таким? Светлые волосы на голове торчат клочьями, под глазами темные круги, да еще и эта ужасная поросль на лице, как у уличного попрошайки. Я вооружился мылом и бритвой и с остервенением приступил к заученному ритуалу, пытаясь выявить под всем этим безобразием реального человека со всеми его морщинами, суровыми чертами и шрамами. Да, шрамы. Закончив бриться, я коснулся одного из них, изучая тонкую глубокую полоску, деформирующую верхнюю губу и уродливым рубцом врезавшуюся в подбородок. Я поморщился от неприятных воспоминаний, поймав в зеркале свой взгляд. Голубые глаза на подсвеченным красным светом коже. Синее на красном. Кажется, я где-то это уже видел. Кажется… Синие знамена. Синие знамена на фоне алого пламени. Стяги реют над легионами захватчиков, опьяненных жаждой насилия. Столпы огня, черное от копоти небо. Крики, война, безумие. Блеск схлестнувшейся стали. Серые мундиры, головы в пепле. Флаг с красным гербом тлеет на ветру, рассыпаясь искрами. В моих руках бронзовый перстень, грязный от сажи… В моих? Я тяжело выдохнул и едва не упал, чудом успев вцепиться в железную раковину. Видение исчезло, но мир вокруг меня поплыл. Все вокруг начало растворяться в тумане по мере того, как усиливалась пронзившая меня головная боль, способная расколоть камень. Я чувствовал ее пульсацию в затылке и висках, и даже где-то за глазами. Стук сердца звучал подобно боевому барабану, ухающему невпопад. Жар расползся по телу, превращаясь в озноб. Руки дрожали. Я вдруг обнаружил, что дышу, судорожно хватая ртом воздух. — Проклятье… — сипло слетело с моих губ. Превозмогая боль, я поднял голову и сфокусировался на отражении в зеркале. В левом глазу что-то лопнуло. Белок покраснел, расплывшись пятном вокруг радужки. — Никаких больше пилюль, Себерих, — сказал я себе, — в Бездну все. Хватит с нас обоих.