***
Ласт весь день что-то думал и планировал с Гено. Ему было безумно приятно с ним проводить время, но когда вновь вернулся в свою АВ, только почувствовав голод, сразу стало чертовски пусто. Опять, день за днём, день за днём одно тоже! Хочется уже покончить со всем этим одним лишь движением руки, но на кого тогда оставить Папса? Он сильный, крепкий малый, но так просто поступать с братом не хотелось. Даже если это казалось сейчас единственным выходом, это не означало, что так можно было поступить. Даже если рука сама тянулась к чему-то острому, даже если нож уже был в руке — этого нельзя было делать ни в коем случае. Он так много всего пережил, что сейчас просто нельзя было сдаваться. Или всё же можно? Заходя домой, глубокой ночью после работы, парень запирает дверь и проходится спиной по стене, опираясь на неё всем весом. Тяжелые невидимые комки сдавливают рёбра изнутри, заставляя выйти все накопленные слёзы наружу. Ещё никогда Ласт не позволял себе такой, как он утверждал сам для себя, слабины. Он чувствовал как брат взял его за плечи, как начал успокаивать, но даже ответить никак не мог, из-за этого сдавливающего горло, большого комка боли, обиды, зависти и злости. Делать то, что не хочешь, чувствовать, что не хочешь, думать, чёрт побери, как не хочешь! Но всё, что можно было сейчас сделать — просто плакать, плакать, плакать и ещё раз плакать ото всей этой обидной ситуации, монстров вокруг, всей этой АВ в целом. Папс что-то продолжал говорить, но уши будто заложило, хотелось вырубиться и не просыпаться. Оставалось только сидеть на холодном полу прямо у выхода из собственного дома и задыхаться, чувствуя то, как начинаешь падать разумом далеко в бездну, как перед глазами стоит просто большое пятно из всех цветов, которые только известны, из-за больших тягучих слёз. Мысли так сильно перемешались и сложились в огромную кучу, что Ласт перестал понимать где он настоящий, где нет, что правда, а что нет. Ноги так тряслись, что даже когда Папс попытался помочь своему старшему брату встать, тот просто упал обратно, рыдая ещё сильнее. Он пытался как-то помочь, крутился вокруг, но ничего не помогало. Ласт мог почувствовать эти объятия и поглаживания по голове, в них лишь хотелось утонуть, но руки были настолько слабы, что даже поднять их было невозможно, что уж говорить об ответных обнимашках.«Кричать нельзя, соседи услышат…»
Дальше только большой пропуск в памяти, но точно Санс запомнил то, как его укладывали спать, поглаживая по голове, а перед этим поставив возле кровати стаканчик воды и полумертвые спагетти. А слёзы так и лились не прекращая, пока черепная коробка пыталась хоть что-то сформулировать. Слишком долго всё это в себе держали, слишком. Парень настолько перестал соображать, что когда он попытался что-то сказать, то вырвался только тихий хрип. Это был хрип безысходности. От всей ситуации, того, что с монстром происходит, никогда ещё не было так плохо, но почему это всё выбралось наружу? От слов Инка? От чувства привязанности к тому скелету, которого знаешь от силы дня два? От всей этой «работы»? Да это даже работой назвать нельзя! «Я не могу любить, я обречён, никто меня не полюбит таким. Я самый настоящий монстр, Папс. Самый настоящий.» Силуэт брата никуда не уходил, чувствовалось чужое присутствие на протяжении всего времени, пока парень вовсе не вырубился. Постель казалась лишь большим облаком или кучкой пуха, которая затягивала и заставляла таять все тело, находясь в полной прострации. Больше никто и ничего не значит. Даже если голова на утро будет разрываться от боли, как после долгого запоя, даже это не имело значения. Сейчас лишь хотелось как можно скорее забыться и пропасть, полностью погружаясь в темноту. Что и произошло, когда Ласт закрыл глаза. Сегодня он не увидит сон. А дальше будут лишь кошмары.***