Virtuoso.

Чехол от гитары почти небрежно волочился по полу, то и дело оббивая углы об начищенный паркет академии. Наверное, Томасу не лень клеить всё новые и новые заплатки на кожаный чехол. Он мог бы и поберечь подарок родителей, но его нервы были на исходе, а мысли совсем в другом русле, далёком от сохранности кожаного изделия. Оно и скотчем на крайний случай перебьется, а вот пустые клетки в зачётке никуда не пропадут. Практику Раджи закрыл прекрасно, он умел чувствовать свой инструмент, был в ладу с ритмом, но никак не мог посадить себя за учебники истории музыки, а учить французский... Страшно вспомнить лектора, который постоянно мерзко стрекочет своим языком, да так, что ничего не понятно. Нашёлся кузнечик. Да его в "родной" Франции никто не поймёт. К cчастью он историю не ведёт. Вот её преподаёт действительно хороший мужчина, только вот он нашёл себе любимое занятие, со второго года обучения Раджи, не рассказывать какую-нибудь важную мелочь, чтобы студенты сами её поискали в данном им материале. И разбирать это всё Томасу было лень, он хотел пожить вне стен учебного заведения, а не вспоминать о нём дома или в компании друзей. Конечно, порой долги стреляли ему в голову не в самый подходящий момент, зато жил гитарист полноценно: у него были воспоминания на будущее, он дышал, а не пытался вдохнуть сквозь давление учёбы и обязательств. Наверное, это вообще не для него: зубрить лекции, сгибаться и искать дополнительную информацию, погружаться в биографии композиторов, будто это была его собственная жизнь. Не стоило вообще идти учиться, но родители поставили такие условия. Если заниматься музыкой, то только профессионально. И вот теперь это условие рушится на глазах. Раджи грозит отчисление, если он не сдаст долги до конца семестра. Вроде, все с таким справляются, больше боятся, только вот до отчётного концерта всего неделя. Его подготовкой тоже загружают, учитывая, что Томас тоже должен сдать произведение перед комиссией. По идее, как самый успевающий по специальности, Раджи должен выступать последним, а в конце можно получить неплохие баллы и надеяться на привилегии по истории искусств. По крайней мере, он на это очень надеялся до последнего. Готов был тянуть до конца. Даже без пересдачи, с концерта парня не снимут. Никто не хочет морочить голову перестановкой программы. У Томаса припасено столько отговорок, как бы глупо это не казалось. Он надеялся на удачное стечение обстоятельств, но никак не на зубрежку. Парень готов головой упереться в двери академии и стоять на своей тактике до последнего, до исключительно победного конца. Вот такой он упрямый и осел, и козёл, и баран – называйте, как хотите. Томас всячески отгонял от себя мысль о том, что всё может пойти не так, просто перевернуться с ног на голову. Этот блок вполне устойчиво стоял в голове несчастного музыканта. Трещал по швам, но стоял. Очередным ударом стала музыка в коридоре. Кто-то решил развлечь себя в внеучебное время, кого-то всё ещё не тошнило от трехметровых партитур, не плыл нотный стан перед глазами. Томас предполагал, что каждый день он слышит одного и того же мазохиста, как бы поздно он не шёл со сдачи долгов. Это могло происходить и в три часа дня, и в семь вечера. Всегда Раджи встречала музыка, доносящаяся из-за дверей актового зала. Так ещё и инструменты почти каждый раз разные. Томас мог сделать вывод, что этот гений музыки играет минимум на семи инструментах. Почему парень так уверен, что это один человек? Был у этого безымянного потомка Моцарта какой-то свой авторский штрих и шарм. Его пальцы или характер игры сглаживали резкие звуки, придавая певучесть всему, чтобы не издавал инструмент. Сегодня безымянный, как на зло, решил отработать чёртову лунную сонату на фортепиано и лишний раз ударить по нервишкам гитариста. Как бы этот парень или девушка не впечатляли Раджи, сегодня его настроение пробило пол бойлерной в подвале. — Ты бы ещё второй концерт Рахманинова сыграл! — пнув дверь так, что маленькая щёлка захлопнулась, Томас пошёл на выход из института в полной тишине.

***

Сегодня кто-то усердно играл на скрипке и с приходом Раджи в академию, и когда парень собирался прощаться с ней. Быстро сбегая по лестнице под начало Каприза Паганини, Томас вдруг оступился и чуть не упал. Снова небольшая щель между дверью и стеной подзывала его, только в разы усерднее. Неделями накопленный интерес взял верх, да и это произведение Томас любил на записи. А вот ученики часто играли его скудно на концертах или простых репетициях. В них не было нужной искры или хотя бы частички тех эмоций, которые закладывал автор. Для них Каприз не был произведением, в их исполнении слышались голые ноты, даже в самый напряжённый момент не прикрытые эмоциями. Такое отношение Раджи терпеть не мог, ведь сам вкладывал всю свою пылкость и страсть в излюбленные мексиканские романсы. В них невозможно не проявить свою жгучесть и остроту отрывистых нот, отсутствие подобного отношения к мелодии было сродни преступлению. Не умеешь чувствовать, не иди в музыку. А вот безымянный музыкант в зале, кажется, выискивал внутри себя многое, выплескивал эмоции и собственный характер ближе к середине произведение, когда музыка требовала от него какой-то ломкости, но чистой, без резонансов. Он проявлял то, что ранее Томас не мог найти в произведении Паганини, может, был слишком глуп для этого, или кругозор был замкнут в чете исполнителей конца двадцатого века и начала двадцать первого. В любом случае, любопытство уже распирало парня, почти за руку вело к этой щели. И Раджи склонился, сначала просто глянул, а потом приоткрыл дверь и тихо прошёл в зал, стараясь не прервать выступавшего. Парень по среди сцены расслаблялся, поддавался утягивающим нитям музыки и растворялся вместе с ней в стенах актового зала. Он танцевал сам с собой, кружился, переступал с ноги на ногу, заступал и приклонялся, будто перед ним был полный зал, но в тоже время, его самого не было. Он знал и наслаждался отсутствием кого-либо, даже закрыл глаза. Он полностью отдал себя идеальному звучанию, пальцы специально подрагивали на одной из четырёх струн, от чего звонкая трель отскакивала и бегала по стенам, точно солнечные зайчики от хрустальной люстры под потолком. Стоило парню начать покачивать бёдрами, как сердце Томаса, то-ли забилось, то-ли вообще упало куда-то под ноги, увы, не этому длинноволосому виртуозу. Ему хотелось дарить сердца, много сердец, даже если бы он безжалостно их переступал, пока кланялся перед пустыми местами. И растоптал бы он только одно единственное сердце своими педантично начищенными ботинками. Зачем Томас тогда прервал его, почему не зашёл и не послушал? Много вопросов, а ответов никто не дождётся. Тихо мелькая за задними рядами, Раджи оставил гитару на одном из сидений и сел рядом, в свойственной ему манере расставив ноги и слегка склонившись. Локти упирались в колени, а кисти расслабленно свисали, пока Томас пристально смотрел за выступающим. Он всё ещё не знал, что в зале кто-то есть, поэтому смело экспериментировал: придавал больше экспрессии, менял тональности так, как требовали его чувства или настрой, мелодия развивалась в его руках во что-то невероятное, что точно не планировал композитор. И никакого напряжения в руках, он не уставал и двигался плавно, в каком бы положении не были локти, запястья. Пальцы мягко прижимали струны скрипки, плавно перескакивая. Томас замечал малейшие изменения в лице: мелкие морщинки, приподнявшиеся уголки губ. Всё в этом парне – сплошное искусство. Старательно выводя мелодию из напряжения под конец композиции, музыкант поставил ноги вместе и склонился, проигрывая торжественный мажорный аккорд. Зал тут же залился аплодисментами единственного человека на последнем ряду. Виртуоз убрал скрипку с плеча и немного смущенно спрятал длинные тёмные локоны за уши. Конечно, он был смущён и даже сбит с толку: он ведь думал, что находился в зале совершено один и делал такие вещи, которые вряд ли бы осмелился исполнить на концерте. Он бы не стал кружиться в порыве прелестной музыки перед комиссией или другими студентами, не стал бы в какой-то степени наивно закрывать глаза. Легкость движений тут же улетучилась бы, знай скрипач о наличии зрителя. А Томаса его эмоции позабавили, и без того милое лицо казалось ещё более симпатичным, когда парень устало опустил руки и отвернул голову, будто пытаясь спрятаться. Но всё же лёгкая улыбка на его губах выступила, пусть и была такой же смущённой. Томас прошёл к сцене и поднялся по ступенькам. Теперь скрипач стоял почти на равных с ним, будучи лишь немного ниже. — Я напугал тебя? Прости, если так — темноволосый тут же замотал головой, но пока и слова не сказал, положив скрипку и смычок на крышку рояля. — Круто играешь. Ты скрипач? Или пианист? Может, вообще флейтист? Я слышал, как ты играешь на разных инструментах. — парень снова немо покачал головой, а Томаса это начинало настораживать. — А...как тебя зовут? С какого ты отделения. — склонив голову в бок, Раджи посмотрел в протянутый ему студенческий билет. Итан Торкио. Теоретик. Из-за студенческой корочки выглядывало всё то же милое лицо и немного улыбалось, даже когда выражение лица Томаса сменилось полным недоумением. Почему Итан молчит? Может ему не нравилась компания? Да нет, вроде, улыбается искренне. У гитариста сейчас начнёт кипеть мозг. — Я Томас, Томас Раджи. Со струнного. — отводя в сторону студенческий билет Итана, парень протянул ему руку для закрепления знакомства. — М, Томас..у..аджи. — теперь улыбка Торкио стала какой-то неловкой, но руку он пожал, тоже с какой-то необычной манерой. Свёл пальцы и положил свою тонкую кисть на ладонь Томаса, даже не сжимая её. Это касание продлилось пару секунд, но гитариста-бездельника вновь окутало любопытство. — Не Уаджи, а Раджи. — Итан посмеялся. Тихо, и забавно почесал нос. — Я знаю. Не беспокойся. — наконец-то он начал говорить, Томасу даже как-то легче стало. Ощущение того, что он совсем засмущал бедного парня, и тот говорить не может, отступило. Раджи посмеялся вместе с ним и оглядел скрипку. — Ты теоретик, но играешь на куче инструментов? — гитарист глянул на него, выгнув бровь. — Нет, я не узкой специальности. Я - музыкант. Ну, стремлюсь быть именно музыкантом. Скучно исполнять музыку только на флейте или пианино...— Томас заметил, что Итан сам поморщился от слова "пианино" но почему-то явно намеренно избегал полного названия, продолжая говорить. — Учителя знают, поэтому позвали исполнить что-нибудь на отчётнике. Пока не могу понять, что именно. Слишком сложно. — Каприз ты исполнил прекрасно. Я бы сказал...виртуозно? — отступая к роялю, Томас сложил руки на его крышку. Парню там было удобнее разглядывать и скрипку, и её владельца. — Да, Паганини, 1807 год. Люблю Паганини. Но эту его композицию многие знают. Ей не удивить. — Но ты так её сыграл! — хмуро сводя брови, Томас бестактно уставился на музыканта так, что он даже опешил, убирая волосы за уши. Видимо, Итан делал так каждый раз, когда начинал нервничать. Стоит запомнить. — Прости. Можно нескромный вопрос? — Томас старался смягчить свой взгляд, понимая, как сильно давит на парня, а у того и так хватало разных странностей. Одно только построение его речи было каким-то слишком идеальным, литературным, он по-особенному выбирал слова, будто чего-то избегая. — Да, конечно, можно. — Можешь повторить свое имя и фамилию? Я не запомнил. — ненадолго растерявшись, Торкио снова потянулся в карман за билетом, но Томас успел его остановить, взяв за запястье. — Нет, скажи, пожалуйста. — своей интонацией гитарист пытался показать, что Итан так просто не отделается, а ещё его рука, сползающая на кисть. Придётся говорить. — Я Итан Торкио. — тут всё стало ясно. Манера произношения "Р" у музыканта больше походила на букву "У". Это по-доброму позабавило Томаса, только вот сам Итан опустил взгляд, будто его речь портила весь выстроенный образ. — Искусство, ты чего растерялся? — чуть склонившись, чтобы видеть лицо музыканта, Томас улыбнулся ему и провёл по коже его нежной руки большим пальцем. — У тебя очень красивая фамилия. И речь хорошо выстроена. — необычный комплимент, но парню казалось, что к Итану нужен такой подход. Приятные слова, которые он слышит наверняка редко, какие не говорят на свиданиях в кино или книгах. — Искусство? — приподняв глаза от пола, виртуоз ощутил легкое покалывание на щеках и ушах. Захотелось сразу скинуть волосы на лицо, отвернуться, но Итан просто не мог позволить себе такое, считал подобные жесты грубостью в сторону Томаса. — Да, это я тебя так назвал. — Ну, не совсем, какое я искусство? — Томасу стоило сбавить свой пыл, но лёгкий след от смущения на щеках собеседника заводил его ещё сильнее. Маленькой галочкой в его голове повисла мысль, что теперь всегда он будет звать Итана только искусством. Он заслуживал этого, его движения, лёгкость и талант заслуживали. В одном теле собралось столько качеств, Томасу даже не верилось в это. Не может быть всё так идеально. Его любопытство нашло новую цель, а именно найти этот самый подвох. — Не спорь, Итан, я не советую со мной спорить. — только сейчас дошло, что руку парня Раджи и не отпускал. Поэтому гитарист решил воспользоваться этим, слегка потянув парня к себе. — Ты свободен сейчас? —А..да. — Итан сделал шаг к нему, но пока как-то заторможено. Он редко общался с однокурсниками, всегда по уши уходил в лекции и практику, толком не зная ребят с курса по именам, говорить о других специальностях даже не стоило. Лицо Томаса было ему знакомо, что на самом деле удивляло. Ещё больше приводило в ступор то, что Раджи легко шёл с ним на контакт, не насмехался над его недостатком, и, кажется, не находил в картавости проблем. — Я знаю одну кофейню, тебе должно понравиться. Там атмосферно. — Томас вытянул руку вверх и прокрутил Итана на месте. Почти ткнув в гитариста носом, Торкио замер и отошёл, но руки не убрал. Быстро бегая взглядом от парня, до своего инструмента, незаметно для себя, Итан кивнул. — Тогда отлично, собирай свою скрипку. — широко улыбнувшись, Томас отпустил его руку и пошёл в зал, через ряды, к своей гитаре. За спиной он будто чувствовал толчки несуществующего ветра, сердцебиение успокоилось. Одним словом, Раджи был доволен новым знакомством с Виртуозом.