В последний раз

      Решение уехать в Европу было спонтанным и, с точки зрения взгляда со стороны, катастрофически необдуманным, но Мерабу было все равно, что о нем думали люди. Его поддержал брат, подсобил в плане финансов, добавив кое-какую часть к сбережениям молодого танцора, и в итоге по программе AU Pair юноша собирался лететь во Францию, что было настолько далеко от Грузии, насколько это возможно. Мераб не брал трубку от Иракли до последнего, готовясь к переезду и возясь с племянником, потому что знал — если мужчина скажет ему остаться, он выбросит документы, деньги, билеты, достоинство и все, что влезает и не влезает в ручную кладь, покоряясь чужой воле. Ему нужен был этот свежий воздух, отсутствие иллюзий, личное пространство, иначе он сойдет с ума. Мама причитала по поводу работы, на что Давид благоразумно возражал, дескать, закрепиться в Европе важнее всей этой чепухи, однако сам Мераб не считал свою работу чем-то низкопробным, просто ему нужен был перерыв. Возможно, он не выдержит и недели. Возможно, более не вернется никогда. Перед глазами все чаще мелькали глаза Иракли, его губы, тело, порой даже член, и это сводило с ума, заставляя невольно сомневаться в правильности своего решения. У него жена, дурень, — твердит сам себе юноша, вспоминая последний подслушанный им разговор, когда женский голос по ту сторону трубки настойчиво интересовался, не наставил ли ей благоверный рога, будто тот собирался говорить ей правду. А еще он бросил тебя, наплевал в душу, растоптав чувства, но неужели возобновить отношения заставило лишь физическая тяга, никак не что-то большее?       Мераб решает сказать Иракли, что уезжает, когда тот приходит в гости к матери юноши и ищет его там. На его несчастье, в доме был Давид, который отнюдь не сразу решил принять незваного гостя более-менее миролюбиво, и если не женщины, что встали между обоими мужчинами, вполне вероятно закончилось бы все плачевно. Мераб не знает, какую именно лекцию прочел брат его горе-любовнику, но уверен, что весьма эмоциональную. Юноша не хотел, чтобы кто-то его жалел, он жаждал любви, а вот нравоучения Давида скорее могли бы пробудить совесть, но не искреннее чувство. Он уже успел себя убедить, что Иракли к нему не испытывает абсолютно ничего, но стоило ему увидеть чужие полные боли и непонимания глаза, как все внутри тотчас перевернулось, рухнув с высоты.       Долгое время они просто стоят на улице и курят, каждый борясь со своими страхами, пока наконец Иракли не прерывает молчание, бросая косые взгляды в сторону юноши, в которых, несмотря на маску спокойствия и даже легкой непринужденности, читалась горечь и разочарование. — Ну, может скажешь, в чем проблема? — А ты не догадываешься? — Мераб делает последнюю глубокую затяжку и бросает окурок в цветочный горшок безумно любимой соседки. Иракли молча кивает, криво усмехнувшись, и проводит раскрытой ладонью по лицу. — Мог бы хотя бы все сказать в лицо. — Ты тоже. Или ты ждал момент отъезда, чтоб как в тот раз? Мераб не хочет публичной ссоры, совершенно не готов к ней и вообще с трудом произносил каждое слово, чувствуя, как горло сжимает нервозный спазм. — В этот раз все было бы иначе. — Это как же? — Мы бы придумали как. Иметь любовницу для мужчины в Тбилиси было делом не столь необычным, чтобы тому дивиться, и Мераб не спешил осуждать кого-то, подобно обществу ставя на людях клеймо, однако в данном контексте, представив себя в роли партнера на стороне, юноше стало гадко и мерзко, будто его окунули головой в унитаз. — Ты считаешь, мне было легко тогда? — Тихо произносит Иракли, глядя исключительно на мыски своих ботинок. — Что я просто свалил и все? — Ты не знаешь, что чувствовал я. — Знаю! И я уже говорил тебе, что сожалею! — Мераб от неожиданности широко распахивает глаза, буквально вжавшись в перила, когда Иракли резко сокращает расстояние между ними, обхватив ладонями его лицо. — Я не стал бы так поступать снова. Не смог бы. Юноша понимает, что плачет, когда уже не видит очертаний чужого лица из-за слез, вырвавшихся наружу. Прижавшись друг другу, они уже даже не обращают внимания на то, что их может кто-то увидеть, просто отдавшись чувству, что было между ними, будто в последний раз. — Давид сказал, что ты уезжаешь. — Изменившимся голосом шепчет Иракли, тяжело сглотнув. — В Европу. — Да. — Когда? — Через два дня. — Не уезжай. — Иракли прислоняется своим лбом к чужому, отчаянно желая приникнуть с поцелуем к губам юноши. — Останься… — Не могу. И ты тоже не можешь. — Значит, это все? — Наверное. Черт, я не знаю! Они еще долго так и стоят почти в обнимку, просто глядя друг другу в глаза и не произнося ни слова, понимая, что возможно больше не встретятся уже никогда. Когда Мераб заходит домой, ноги почти сразу подкашиваются и он буквально съезжает по двери на порог, закусив губу до крови, лишь бы только не разреветься. Мать занята на кухне, а Давид только сокрушенно качает головой, присаживаясь рядом с братом на корточки. — Хочу нажраться. — Говорит наконец Мераб, запустив пальцы в волосы и прикрыв глаза. — Чтоб вообще нихрена не помнить. — Пошли. Я как раз знаю место, после которого тебя можно будет просто откачивать.

***

      Он стоит в аэропорту с полностью опустошенным взглядом, отражающим такую же опустошенную душу. Прощание с семьей, работой, родными местами только усугубляло и без того не слишком стабильное эмоциональное состояние, однако Мераб четко знал: не уедет — будет хуже. Он видил в том свое спасение, хотя это и означало порвать с прошлым, поставить точку, ведь вряд ли когда-либо он вновь увидит эти знакомые, до боли любимые глаза и почувствует на себе прикосновение жадных, но ласковых рук, и вместе с тем жаждал наконец уже сесть в самолет да поскорее прибыть туда, где все ему будет чужое. Где он сам будет чужим. Решив раствориться среди толпы, он отказался даже от проводов в аэропорт, сел где-то в уголке и ждал посадки на рейс. И когда уже сердце окончательно сбилось с ритма, а нервы раскачали тело до состояния близкого к панической атаке, перед его взором, направленным исключительно в пол, возникают чьи-то ботинки. Знакомые ботинки. — Я не мог уехать не попрощавшись. Мераб буквально подскакивает с места, прекрасно ощущая, как глупая от счастья улыбка расползается по лицу, и позволяет заключить себя в крепкие объятия, сам цепляясь за мужское тело с неистовством и отчаянием. Иракли тяжело дышит, уткнувшись носом ему куда-то в шею, водит ладонями по гибкому телу молодого танцора, и вдруг берет его руку в свою и кладет в чужую пятерню маленький подарок — свою серьгу. — На память. Мерабу так хочется притянуть мужчину к себе, целовать долго и жадно, порвать билет и просто уехать с Иракли туда, куда тот захочет, но вместо этого он просто убирает серьгу во внутренний карман куртки поближе к сердцу. — Я верну ее тебе, когда вернусь. — Я буду ждать.       Они расстаются молча, более друг к другу не прикасаясь и просто провожая глазами. Сначала Иракли смотрел, как Мераб встает в очередь на посадку, а потом тот следил как мужчина уходит из аэропорта, сжав кулаки со всей силы, дабы не обернуться на прожигающий спину взгляд. Они расстались, но навсегда ли? Никто из них не мог ответить на этот вопрос. Однако оба знали, что если чувство искреннее, то оно вечно, и два любящих сердца найдут способ воссоединиться, дабы дать друг другу шанс. В последний раз.