Various

В середине декабря, месяца, отмеченного подведением итогов музыкальных премий и предновогодней суетой, Джисону не везёт втройне. Он теряет любимые эйрподсы, умудряется порвать рукав толстовки из последней коллекции популярного японского бренда, за которую вступил в неравную схватку на сайте онлайн-продаж и одержал победу в виде покупки новинки, и умудряется подхватить простуду. Утро перед церемонией награждения Хан встречает приступом тяжёлого, хриплого кашля, выбивающего воздух из лёгких, словно заправский боксер. Заболеть перед награждением обиднее всего, и Джисон давит пропитанную фальшью улыбку, пока растерянный Бан Чан мысленно укоряет за себя за то, что не уследил за младшим. - Хён... бр.. брос.. брось... – практически лает Хан. – Ты-то т... кхе-кхе... тут причем вообще?.. Бан Чан качает головой, бросая короткий, многозначительный взгляд на помрачневшего Чанбина – кажется, в этот раз выступление 3Racha ограничится двумя участниками. – Всё... норм.. кхе... я в пол... кха-кха…пор.. яд..ке.. – приступ кашля сгибает Джисона пополам, не давая произнести и слова, и Минхо, материализовавшийся шипящей разъярённой кошкой, бросает в сторону 2Racha такой тяжёлый взгляд, что Со предпочитает ретироваться вглубь кухни, на ходу прикидывая возможные варианты изменения номера. Джисону обидно до чёртиков. Они готовили перфоманс, обещающий стать ещё одним легендарным выступлением 3Racha, около трёх недель, а теперь, из-за по глупости недосушенных волос, он наказывает сам себя и подводит группу. Ребята с ним, конечно же, не согласны, но что толку? Перед глазами Джисона плывёт от жара и усталости, и, в лучшем случае, он продержится на ногах пару часов, вряд ли толком что-то запомнив из происходящего празднества. Вот уж невезенье так невезенье. А ведь он всего-то и хотел - пробежаться до 7-Eleven на углу, дабы купить упаковку любимого рамена Минхо к вечернему просмотру дурацкой комедии, которую они, в итоге, так и недосмотрели, увлёкшись поцелуями. Глупая, неумелая квокка. Ну, вот и "порадовал": и себя, и Минхо, и группу, и фанатов, всех разом. Наглотавшись жаропонижающего и ромашкового чая, сдобренного огромной ложкой мёда, присланного мамой Феликса еще в начале весны и так кстати пригодившегося, Хан растворяется в облаке полузабытья, когда машина тормозит у края красной дорожки; вяло улыбается во время благодарственной речи Бан Чана; и отчаянно сожалеет, что не может отпраздновать получение важнейшей награды, вехи в истории их группы, в снятом по этому случаю зале ресторане известного отеля. Он должен был вкусить радость от заслуженного успеха наравне с одногруппниками, а вместо этого тащится обратно в общежитие, развалившись на заднем сидении минивэна, и его участь в этот день - пара чашек горячего чая, здоровая горсть ибупрофена и тяжёлый липкий сон до рассвета в ворохе бумажных платков. Феликс с сожалением провожает Джисона взглядом, пока тот следует до машины, подогнанной менеджером, обещая "принести ему в клювике самый вкусный кусочек». От одной только мысли о еде Хана начинает мутить, но, не желая расстроить Боки, он слабо растягивает губы в ответной улыбке, поднимая большой палец руки вверх. Вроде поверил. Ну, конечно. Еще один кот в их "семье", только размерами поменьше, прозорливый и умный, - кого Хан вообще пытается надуть? - Всё нормально! Потом мне всё расскажете в самых грязных подробностях. Только, смотрите, не сломайте ресторан, а то мы ещё не настолько хорошо зарабатываем, – фальшиво смеётся Джисон. О, это он умеет. - Продадим награду и коллекцию твоих кроссовок, – роняет Минхо. Ли не выпускает ослабевшую ладонь Хана из своих по-кошачьи цепких пальцев весь вечер, поддерживая в прямом и переносном смысле и с беспокойства следя за каждым его движением. Джисон за это безмерно благодарен, но совесть не позволяет отнять у хёна радость вкушения плодов тяжёлого труда только из-за того, что ему по-дурацки не повезло свалиться с температурой. - Ты иди, – Хан несильно отталкивает Ли от себя, и растерянный Минхо непонимающе склоняет голову набок. Хён часто так делает, когда что-то ставит его в тупик или смущает, отчего становится похож на любопытную птичку, тянущее милое вопросительное «м-м?» Хану неприятно обижать Ли, буквально отгоняя от себя, но так будет лучше, да еще и ниже вероятность передать ему заразу, поэтому Джисон, не оборачиваясь на замершего как статуя Минхо, ныряет в пикап и уже через минуту проваливается в дремоту. Прощение он обязательно попросит чуть позже. Джисон толком не может вспомнить путь до общежития, как тяжело, не без помощи хёна-менеджера, вылезает из машины, как поднимается на нужный этаж, привалившись к стенке лифта, и как его мобильный настойчиво пиликает входящими голосовыми. Хан даже не понимает, что менеджер говорит, просто бубнит что-то белым шумом, и откуда берутся силы на финальный рывок до постели. Он знает только, как ему одиноко и обидно, как ни одно из одеял, собранных по всему дому, не может его согреть, и что пальцы рук становятся такими холодными, почти ледяными, что боязно коснуться пылающего лба. Жар и озноб берут Хана в плотное кольцо мучений – его бросает из одной стихии в другую, а время, кажется, превратилось в липкую ленту, сжимающую пульсирующие болью виски ядовитой змеей. Вокруг него пусто, одиноко и холодно. Очень холодно. Нестерпимо. Холод почти сожрал его, практически добравшись до самого сердца, а тело пронизано судорогой, безжалостно выворачивающей суставы. Хан сражается: опрокидывает в себя горсть жаропонижающих, кутается в несколько одеял, будто прячется в самодельном гнезде, и тщетно тратит стремительно тающие силы на то, чтобы призвать сон. Всё напрасно. Хворь подбирается всё ближе, находясь в крохотном шажке от того, чтобы окончательно сломать его и, осознав это сквозь пелену подступающего бреда, Джисон оглашает стены комнаты отчаянным всхлипом и тихонько зовёт: - Хён... ты... ты где?.. - Хм, вроде я не мамка, – мурлыкает большой кот прямо над ухом, и внезапно мир вокруг становится огромным мягким облаком, ласковым и надёжным, заставляющим хворь злобно блеснуть крысиными глазками и поджать хвост, свернувшись в жалкий комок. Кот недоволен, кот шипит, прогоняя болезнь прочь, и ей здесь больше нечего искать. - Почему ты так долго? – шепчет Хан. - Разве ты меня не прогнал? – слышится над ухом лукавый вопрос. Джисон тонет в крепких объятьях прижавшегося к нему Минхо, мгновенно превращающего болезненное забытье в ровный крепкий сон. Что за волшебство такое? - Я тебя ждал... Я тебе очень долго ждал... Где ты был?.. - Спешил к тебе. - Я тебя ждал, хён... – в комнате не видно ни зги, шторы завешаны столь плотно, что не позволяют бликам уличного освещения проникнуть в комнату, и Хан, как слепой щенок, ищет руку Минхо, тянется к нему, незримому, переплетая пальцы их рук. - Теперь я здесь, – россыпь лёгких поцелуев касается лба Джисона, и на мгновение ему становится будто легче, как если бы губы Минхо избавляли его от жара и боли. Наверное, так оно и есть, – думает Хан сквозь дремоту. Минхо оплетает его всем телом, будто паутиной; растворяется; проникает в каждую пору кожи; смешивает их запахи в такой плотный тандем, что уже и не понять, который из них кому принадлежит. Делит все пополам. Отгоняет худшее. Играет со слабеющей на глазах хворью Джисона, будто кот с добычей, перед тем, как окончательно прикончить её. И это срабатывает, каждый раз, снова и снова. Хан вдыхает воздух полной грудью. Болезни здесь больше нечего делать. Утро встречает Джисона робкими лучами зимнего солнца, пробивающимися сквозь завесу тяжёлых туч, нависших над Сеулом, слабым отголоском недомогания и тонким ароматом спелого цитруса. Рядом, в его постели, пропитанной потом и стихающим запахом болезни, спит Минхо, словно большой, утомлённый ночным сражением кот. Хан мгновение-другое впитывает взглядом картину беззащитно открытого Ли, медленно осознавая произошедшее ночью, как явь, а не привидевшееся ему во сне, а затем ныряет Минхо под бок. В ту же секунду большой кот едва слышно фыркает и сворачивается плотным клубком.