***
Ван Чжи жив. Он жив, стоит прямо перед Дин Жуном и делится своими планами по возвращению Западной ограды. Он говорит, но Дин Жун на самом деле его не слушает. Вместо этого он смотрит на Ван Чжи так, будто никогда его раньше не видел. Он отмечает форму его круглых щек, остроту взгляда, горящее пламя, освещающее его темную глубину; то, как его ноздри раздуваются от гнева, при упоминании командующего Шана; движение его горла. Он жив. Но. — Дин Жун. Звук собственного имени заставляет Дин Жуна моргнуть, и теперь он видит знакомые признаки вспыхивающего гнева Ван Чжи: изгиб его губ, сужение глаз. Он выглядит старше, злее и настолько полон жизни, что Дин Жун не знает, смеяться ему или плакать. Он не делает ни того, ни другого. Не уверен, что смог бы, даже если бы захотел. Всё, что он может делать, это смотреть и прокручивать образы той ночи в своей голове вместе с ужасающим осознанием того, что… — Ты умер, — роняет Дин Жун. Слова тяжелые, как камни, тонущие в реке его печали. Он наблюдает за тем, как Ван Чжи замирает, и напряжение охватывает его плечи. Дин Жун всегда наблюдает. — Очевидно, что я этого не сделал. Был ли ты накануне… — Ты умер, — повторяет Дин Жун. Нота истерики просачивается в его голос, и он шагает вперёд, не осознавая этого — гравитация несёт его тело к единственному свету, который он когда-либо знал ( ты думал, что потерял его, и не уверен, что можешь снова его вернуть). Ван Чжи морщит нос, отводит назад плечи, и Дин Жун знает, что напрашивается на удар (возможно, он был бы ему даже рад — что угодно, лишь бы убедиться, что это не сон), но ему всё равно. Всё, что ему нужно, это чтобы Ван Чжи понял. Только когда взгляд Ван Чжи опускается вниз, Дин Жун осознаёт, что сжимает кулаки, и короткие ногти впиваются в его ладони, но даже эта тупая боль не может его заземлить. Их глаза снова встречаются, и раздражение во взгляде Ван Чжи смягчается замешательством. Дин Жун предпочел бы столкнуться с его гневом, а не с этой неуверенностью. Они впервые с момента воссоединения пристально смотрят друг на друга, тишина в комнате нарушается только тяжелым дыханием (Дин Жун глотает воздух, как будто всплыл из воды — когда это произошло?), он пытается выразить все свои мысли одними лишь широко раскрытыми, отчаянными глазами. Ван Чжи слегка наклоняет голову, и Дин Жун воспринимает это как приглашение высказаться. Грешник у алтаря, заключенный, приговоренный к смертной казни, которому преподносят его последнюю трапезу… И Дин Жун, который так привык давать, пользуется этим последним шансом, чтобы попытаться достучаться до Ван Чжи. — Ты умер. Я видел тебя на улице. И… мне пришлось… — Дин Жун не может закончить. Он может лишь глубже затолкнуть эмоции, отдающие горечью на корне его языка. Мне пришлось оставить тебя. Мягкая рука на плече возвращает его в себя. Ван Чжи смотрит на Дин Жуна, но по тому, как хмурятся его брови, Дин Жун понимает, что его не видят. — У меня не было возможности рассказать тебе о своём плане, — объясняет Ван Чжи, понизив голос. — А потом мне нужно было время. Дин Жун отводит взгляд, останавливает его на правом плече Ван Чжи, и ещё одно предательское чувство сковывает его горло, как тиски. Время, которое ты провёл с Тан Фанем. Его челюсти сжимаются так сильно, что Дин Жун удивлён, как не лишился зуба. Может быть, он никогда и не был твоим, чтобы считать себя проигравшим. — Сейчас ты со мной, верно? На такой простой, почти детский вопрос, прежний Дин Жун сразу бы ответил, если бы его задали несколько месяцев назад, но это не так. У Дин Жуна нет вчерашнего дня. У него есть настоящее — мир, в котором Ван Чжи живёт, умирает и снова живёт, и в котором Дин Жун всегда, всегда на последнем месте. Сейчас ты со мной, верно? Слова наполняют его легкие, как дым. «Да, » — утверждает его сердце, — «хорошо это или плохо, да.» (Но мозг Дин Жуна, испорченный пьянящей смесью недосыпания, эмоциональной травмы и глубокого истощения, порождённого ужасающим, разрушительным откровением, задаётся вопросом, что такого хорошего в том, чтобы слушаться сердца.) Дин Жун соглашается по привычке. Это всё, что он умеет делать. Когда Ван Чжи поворачивается и идёт к окну, Дин Жун смотрит ему в спину, его зрение начинает размываться. Посмотри на меня. Ван Чжи открывает ставни и его лицо освещается золотым, шёлковым солнечным светом — Дин Жун остаётся в тени. — Прекрасный день для восстания. Дин Жун молча смотрит. Ван Чжи не оборачивается.***
13 сентября 2021 г. в 23:48
Это похоже на сон, и на одно длинное растянувшееся мгновение Дин Жун не уверен, что это не он: медленное скольжение пальцев по прилавку торговца, знакомый, аккуратно сложенный красный журавлик, ещё более знакомый голос. Ван Чжи.
Дин Жун соглашается по привычке. Ответ слетает с его губ быстрее, чем его мозг может осознать происходящее. Он едва слышит последнюю просьбу Ван Чжи из-за биения своего сердца, а затем уходит в оцепенении. Вид снующих мимо людей и шум толпы отступают на второй план. Ван Чжи.
Он добирается до Западной ограды, прежде чем позволяет себе рухнуть на стену и даже не пытается остановить дрожь, сотрясающую его тело.