Влюбилась...

В тишине комнаты было просто невозможно. Приехав домой, баронесса небрежно бросила кулон на стол, словно он был негласным свидетелем человеческой низости. До чего же треклято глупо! — Джон! Заводи машину! По дороге Ванесса думала и при этом не могла себе представить, что могло её ждать. — Снова то же место, только вечером? — удивлённо спросил Джон. — Ну ты же не так давно жаловался, что я тебя заездила. — Миледи завела любовника? — Ох, бери выше, любовницу. — Как предосудительно на склоне лет… — Господи, Джон, да Миллер это. Она разрабатывает концепт весенней коллекции. — И поэтому ты к ней, а не она к тебе? Забавно. А бутылка зачем? — Для самообороны, — пошутила её светлость. — Надолго? — спросил Джон вздыхая. — Кто знает, может и до утра. — Мне стоит быть бдительным? — Тебе стоит быть молчаливым. — Как всегда.

***

Когда баронесса зашла в комнату, её нутро болезненно сжалось. Эстелла сидела, зарывшись в чертежах и эскизах. Волосы растрёпаны, взмыленный лоб блестел. Она не обратила внимание на шум от входной двери, на присутствие в комнате постороннего человека. Её внимание полностью было сосредоточено на работе. Баронесса словно смотрела сквозь призму волшебного зеркала: такая же молодая женщина, точно также сидящая в ворохе эскизов, ничего не замечающая, забывшая про сон и еду. Только это было двадцать лет назад. Двадцать лет — слово одним днём. Одним бесконечным днём. Где та девушка? Где та женщина? Лохматый пёсель, приветливо махая хвостом, подошёл к баронессе и гавкнул здороваясь. И даже от этого звука Эстелла не дёрнулась и не вернулась в мир живых и реальных из мира небытия и грёз. Она лишь ответила, словно в пустоту: — Дружок, еда на кухне, — и снова погрузилась в мир красок и тканей, образов и красоты. Баронесса мельком глянула на кухню. Собачья миска сияла девственной чистотой. Осторожно ступая по эскизам на полу, Хеллман прошла в комнату. Стараясь не дышать, она заглянула за плечо Эстеллы. Работы были прекрасны. Мучения художника. О, как это было знакомо. Ночи без сна, сигареты до хриплого кашля, руки в пятнах от краски, сотни отбракованных рисунков в погоне за идеалом, что мелькал и во снах, и днём, и в любое время дня, ночи, года. Творец в процессе творения. Скребущее по сердцу ощущение. Через тяжёлый запах прокуренного помещения баронессе словно почудился нежный аромат роз. Хрупкая белоснежная шея в большом открытом вороте футболки притянула взгляд. Руки сами легли на худенькие плечи. Уткнувшись носом в затылок, прижавшись грудью к спине, баронесса простояла так какое-то время, словно не отдавая отчёта в совершаемом. Эстелла вздрогнула и замерла. Не веря ощущениям, она положила правую руку на левую баронессы. Тепло и мягкость тела, запах знакомых обволакивающих духов. Этот миг не хотелось нарушать. Пусть после него будет хоть ад, хоть война, сейчас блаженное чувство сопричастия какой-то невероятной и мистической тайне заставило Эстеллу остановить всё: течение мысли, время. Всё сосредоточилось в единой точке, нарушая пространство и окутываясь тишиной. Потом всё начало возвращаться: запахи, цвета, шум биения сердца, звук вдыхаемого воздуха, шелест бумаги. Эстелла повернула голову. О, да, тот самый знакомый красный лак на более чем знакомых руках с таким знакомым запахом дорогой красивой жизни. — Что ты здесь делаешь? — спросила Эстелла надтреснутым сиплым голосом, продолжая сидеть на стуле, не меняя позы. — Дышу ароматом твоих волос, — ответила баронесса в затылок Эстелле, по-прежнему не размыкая объятий. — И давно у тебя такие фетиши? Баронесса разжала руки. Интонация голоса Миллер словно игривая, но фальшивая. Зачем? Снова желание ударить при острой необходимости в ласке. Что это? Зашита? — Да хоть сейчас не отыгрывай напускную самость, — заметила баронесса с выдохом лёгкого разочарования. Эстелла резко развернулась. Зрачки её глаз сузились. — О, её светлость принесла вискарика! Ну что напьёмся и завтра обе не выйдем на работу! Это что такой хитроумный план, чтобы меня уволить? — весело и нервно сказала она и неприятно колко засмеялась, запрокидывая голову назад. — Да нет, — спокойно ответила баронесса, присаживаясь на кровать, доставая сигареты и закуривая. — Просто пришла проведать тебя. Меня редко обманывает интуиция. Прямо вот чую — или ты наломаешь дров, или угробишь своё здоровье. — Да вы гений прозорливости, — снова съязвила Эстелла. — Эп, — она ловко подхватила бутылку прямо с пола. — Эх, не охота переться на кухню за стаканами. Ну, ваше здоровье, сиятельство! Эстелла салютовала баронессе и принялась откручивать крышку, но её светлость быстро встала и, вынув бутылку из руки дизайнера, под звуки «Эй, куда!» пошла на кухню. — Пить на голодный желудок — самоубийство. Ты вырубишься через три минуты, — бросила она через спину. — В моём доме мне указывать не надо, — огрызнулась Эстелла. — Доме? Это съемная квартира, — утонила леди. — Больше на свинарник похожая. — Ну уж простите, я не вдовствующая аристократка с миллионами на счетах. — Свинарник — показатель чистоплотности, а не финансового благосостояния. Как устроен твой дом, так ты и мыслишь. И, судя по твоему дому, у тебя в голове сущий хаос. — Хаос — спутник творчества, — парировала Эстелла, потягиваясь и направляясь за баронессой на кухню. — Зато у меня есть идеи, в отличие от некоторых… Баронесса повернула голову в сторону плетшийся за ней девушки. Эстелла поймала взгляд выразительных голубых глаз, что был влажен, манящ и таил в себе странное сочетание хитрости и прямоты. От этого Миллер передёрнуло. Захотелось подлететь, схватить и начать рвать одежду, но она лишь встряхнула головой, отводя морок. — Что ты делаешь? — спросила Эстелла, усаживаясь за кухонный стол и с недоумением наблюдая, как её светлость, баронесса фон Хеллман, деловито со знанием орудовала на кухне. Она раскрывала и закрывала шкафы, холодильник, явно ища из чего можно было соорудить ужин. — Ты типа умеешь готовить?! — И не только, — отозвалась Хеллман, вызвав у Эстеллы новый приступ искривления лица. — А это что, входит в программу обучения в как его… институте благородных девиц? — Нет. Это входило в программу второй мировой, — спокойно ответила баронесса, не глядя на Эстеллу. Последняя на этих словах осеклась. — Э, в смысле? — В прямом, — баронесса повернулась к хозяйке дома и окатила её насмешливым взглядом. — Вторая мировая разорила дело моего отца. Мы жили бедно. Из всех слуг у нас осталась только старая горничная. Да и та работала за кров и еду. Я помогала ей на кухне. Что, девочка, думала, что всё в этом мире знаешь? Знаешь всё про меня, про мою жизнь, о моих вкусах, привычках, о моём прошлом? Прими уже тот факт, что ты ни хрена не знаешь об этом мире. А теперь садишь и ешь. Ещё не хватало, чтобы бы ты в голодные обмороки падала. Эстелла сидела молча и жевала бутерброд, запивая его чаем. Сказать ей было нечего.