проблематики

      Проснуться в пять утра в свой редкий выходной — само по себе плохо, но добавить к этому слова одного из его новобранцев о том, что Хан Джисон в данный момент находится под стражей в его участке? Это полный пиздец.       Если он все еще не узнал, то скоро узнает, и если Сеул это переживет, то только по счастливой случайности.       Последняя капля терпения Чанбина уходит на то, чтобы не начать орать в трубку: Уён — новенький, в целом — хороший малый, но вот нужно же ему было из всех возможных людей арестовать именно этого? Почему его никто не остановил? — Сейчас буду, — удается процедить Чанбину сквозь стиснутые зубы. Он кладет трубку, надевает форму и как можно скорее добирается до своей машины. Он обязан все исправить, и сделать это быстро, поэтому что такого в том, что по пути он несколько раз превышает скорость? Он же коп. Заслужил.       Как только он добирается до участка, на него сходит осознание того, что ни до кого еще не дошло, в какое дерьмо они вляпались. Все ведут себя как и обычно в утреннюю смену: сидят за столами, устало свесив головы над едва теплыми кружками кофе и недописанными отчетами. Честно — Чанбину хочется кого-нибудь придушить. — Уён, — рявкает он. Когда абсолютно все в отделе дергаются и устремляют на него свои взгляды, это даже не забавно. — Мне нужен краткий отчет о произошедшем. Сейчас же. — Сэр, я… — Уён, — в этот раз это предупреждение. — Т-так точно, сэр. Мы, эм, мы с Чонхо патрулировали и нам позвонили, сообщили о нарушении. Сказали — уличные гонки, — он так нервничает, что, будь они в любой другой ситуации, Чанбин бы ему посочувствовал. — Кто-то их предупредил, скорее всего, потому что, когда мы приехали, уже никого не было. Только следы резины на асфальте остались. А после мы услышали заведенный двигатель. — Вы услышали заведенный двигатель? — Двигатель мотоцикла. — Двигатель мотоцикла, — в неверии повторяет Чанбин.       Блять, он знает, к чему все идет. — Чонхо подумал, что этот человек мог бы быть замешан в гонке, поэтому мы начали погоню, когда увидели свет фар. И… И он был прав! — широко раскрыв глаза восклицает Уён, смотря на стоящего напротив Чонхо, нервничающего в равной ему степени. — Он абсолютно точно нарушил ограничение скорости и ехал без шлема.       Чанбину хочется заорать. Или заплакать. Быть такого не может. — Умоляю, только не говори, что вы арестовали Хана Джисона за то, что он ехал без шлема. — Я… Мы… — не может найти слов Уён. В этот момент Чонхо решает вмешаться: — При нём также было незаконное оружие! Мы изъяли пистолет. — Конечно же у него при себе был пистолет, боже, вы хоть представляете, кто он такой?       Долгое время в отделе царит тишина — целая комната, кажется, задержала дыхание, — а потом Уён, словно это какая-то военная тайна, шепчет: — Он — член мафии.       Чанбин молча взывает к небесам. Да поможет им всем бог. — Хан Джисон — не просто абы какой член мафии. Он — правая рука Босса, — вот только и это преуменьшает его значимость. Если Босса можно назвать королем, то Джисон будет королевой, он — Бонни для своего Клайда, его ёбаная любовь до гроба. Которая сейчас сидит под стражей в одной из камер участка Чанбина. Чан его прибьет. — Еб вашу мать, ребята, вы забыли, что я вам говорил про дела мафии?       Никому не удается ответить из-за того, что у Чанбина внезапно звонит телефон, и боже правый, пусть земля разверзнется прямо сейчас и проглотит его, потому что он этот рингтон узнает из тысячи.       Он глубоко вдыхает через нос и старается не начать паниковать еще сильнее. Отворачиваясь от своей команды, Чанбин отвечает на звонок. — Где он? — Он здесь. — Где? — рычит Чан.       Чанбин закусывает губу. — Двое моих ребят подобрали его утром. — Ты, сука, его арестовал?       Чанбин втягивает воздух сквозь зубы в попытке сдержать себя. Он еще ни разу не был адресатом ярости Чана, не в подобной ситуации точно. Даже в самом начале, когда они все друг к другу относились с опаской, Чанбин для них был всего лишь копом, пытающимся собрать инсайдерскую информацию.       Подобное одновременно и устрашает, и нет, потому что любой человек, не лишенный здравого смысла, посмев позариться на что-то, что принадлежит лишь ему, был бы в ужасе от Чана. Но Чанбин понимает его страх. Понимает, словно свой собственный, потому что это далеко не первая ситуация, когда Джисон, да и сам Чан, влезали в подобного рода переделки. — Я обо всем позабочусь, — обещает он, зная, что этих слов будет недостаточно, но понимая, что больше ему предложить нечего. — Нихуя я вам не позволю держать его за решеткой, — Чан, должно быть, отстраняется от телефона, потому что следующие его слова звучат приглушенно. — ТиДжей, заводи машину.       Чанбину хочется пробить себе лицо своими же руками. Хочется снова быть дома, в кровати, и ни о чем не подозревать. — Крис, ты не должен здесь появляться. — Послушай сюда, паскуда…       Перебивать главу мафии, даже когда у того хорошее настроение, опасно — это может стоить жизни, так что Чанбин бы не посмел даже рот раскрыть, не будь ситуация экстренной. — Мои ребята уже бросили за решетку Джисона, что, по-твоему, они сделают, покажись тут ты? — Ты прикажешь им не лезть в мои гребанные дела. — И если меня уволят, кто тогда будет вытаскивать Джисона?       На другом конце трубки слышится рев. — Я. Я камня на камне там не оставлю, вот увидишь. Ты нам не нужен.       Последняя фраза, как бы Чанбин не старался этого отрицать, больно колет. Все так и есть, в миллионный раз твердит он сам себе. Так всегда будет. Ты им не нужен. — Дай мне три часа. Не вернется к этому времени — делай, что хочешь, — после этого Чанбин кладет трубку, потому что даже это обещание — уже больше того, чем он обязан Чану.       Он трет лицо рукой, выдыхает и поворачивается к Уёну: — Где он?       Уён, к счастью, быстро отвечает: — Камера 2А, — Чанбин тут же приходит в движение. — Оставайся здесь. Заполни для меня документы о его освобождении. — Офицер? — Чонхо заметно жалеет об этом в тот же момент, что и спрашивает. — Не сейчас. Дайте мне разгрести эту херню. И будет просто отлично, если в следующий раз вы сначала узнаете, кто такой Хан Джисон. У полиции есть соглашение с мафией, и я не хочу, чтобы какие-то новички все испортили. Ради нашего же общего блага, — на ум приходит Чан: холодный взгляд и напряженные плечи.       Чанбин разворачивается на пятках и уходит, оставляя двоих новичков переваривать только что сказанное.       Путь вниз, к камерам, знакомый, но, хоть шаги Чанбина и размеренные, он нервничает. Он еще никогда так не нервничал, спускаясь сюда. Прежде чем открыть дверь, Чанбин делает два глубоких вдоха.       Первым делом он слышит голос. Непринужденный, шутливый, легкий. Опасный. — …И, конечно же, именно в тот момент этот ублюдок появился снова, и — можешь вообще себе представить — ему хватило наглости навести дуло моего же пистолета, моей мисс Пэтти, на меня. Отвечаю, он ее имя никогда не забудет, после того, как я впечатал ее в его лицо.       Офицер на посту охраны, Минги, выглядит наполовину обеспокоенным и наполовину больным, словное его вот-вот стошнит. Чанбину его даже почти жаль. — И чего ты не смеешься, мистер Коп? Смешно же! Крис всегда смеется, а еще смеется… О, Бини!       При виде Чанбина Джисон вскакивает на ноги, а Минги с облегчением расслабляет плечи. — Здравствуй, Джисон, — говорит Чанбин, не найдя в себе сил улыбнуться, и поворачивается к Минги. — Можешь оставить его мне. Иди проверь, как у Уёна дела с документами, которые я у него попросил. — Так точно, сэр, — горя желанием поскорее удалиться, отвечает Минги. Стоит только двери щелкнуть, как Джисон раздается в ухмылке. — У вас так хорошо получается приказывать, офицер Со, — он закусывает губу и не без пошлости оглядывает Чанбина с ног до головы. Чанбин позволяет ровно до тех пор, пока не замечает, что уголок губы Джисона выглядит слишком припухшим, а челка, больше не падающая на глаза, открывает потемневшую левую скулу. — Боже, они тебя били? — голос у Чанбина хрипнет.       Глаза Джисона расширяются в удивлении и он касается рукой края губ. Снова дерзко улыбается: — Я оказывал сопротивление аресту.       Чанбину бы присесть, только вот стульев нет. Он заламывает руки. — Все хорошо, Бини, мне не впервой. Если хочешь, можешь поцеловать, чтобы боль прошла, — Джисон подается вперед, хватая металлические прутья, прижимаясь как можно ближе. Даже в метре от него Чанбин чувствует, что в любой момент может задохнуться. — Это катастрофа, — говорит он по большей части сам себе.       У Джисона немного сникает улыбка. — Но ты же теперь здесь, да? Ты… — Джисон снова закусывает губу и тут же корчится, задев рану. — Что теперь будет? — внезапно на фоне камеры он выглядит крошечным, сжимая в руках прутья и не спуская глаз с Чанбина.       Чанбин слаб. Так слаб рядом с ним, рядом с ними, что он ничего с собой поделать не может — делает шаг вперед и кладет свою ладонь поверх ладони Джисона. — Я обо всем позабочусь, идет? Я тебя вытащу, — он уязвим, даже слишком, и он знает, что должен отстраниться, потому что ты слишком быстро и слишком сильно вляпался, вот-вот упадешь на самое дно, и тебя будет некому поймать. Увы, у него никогда не получалось предотвратить их контроль над ним. — Обещаю, — шепчет он, когда Джисон кладет вторую ладонь поверх ладони Чанбина.       На что он только ни готов ради них.       Нездоро́во, сказал бы Сынмин. Как будто то, что происходит у него с Минхо, можно назвать здоровым.       Джисон улыбается мягко, и Чанбину становится похуй на то, какими прилагательными можно описать их отношения. — Я только с документами закончу — и ты будешь дома, — говорит он, отступая назад своей же безопасности ради. Джисон порывается последовать за ним, но не может. — Здесь меня бросаешь, Со? — какая-то доля уверенности возвращается в его голос, но у Чанбина все равно сжимается сердце. — Ты и глазом моргнуть не успеешь, а я уже вернусь, — он останавливается и пытается тоскливо улыбнуться. — Крис ради этого все сделает. — Ты с Крисом разговаривал? — голос у Джисона звонкий, полный надежды. — Он звонил, — Чанбин едва заметно опускает голову.       Джисон выглядит так, словно вот-вот снова начнет к нему тянуться. — Как он?       Встречаясь глазами с Джисоном, Чанбин чувствует себя немного опустошенным. Онемевшим. — А ты как думаешь?       Джисон слегка приоткрывает рот и прежнее беспокойство возвращается в черты его лица. — Чанни же не накричал на тебя? Не должен был кричать — ты нам слишком нравишься.       На мгновение сердце у Чанбина начинает тяжело биться, но верить чему-то из уст Джисона опасно, даже слишком. И плевать на то, что Чанбин, скорее всего, уже бесповоротно вляпался. — Давай-ка вытащим тебя отсюда, — говорит он, не добавляя ничего больше, чтобы сохранить себе остатки рассудка. — Не забудь мисс Пэтти! Твои новобранцы ее стащили! — вдогонку кричит Джисон. — Не забуду.       Работа с документами занимает целых полчаса, за которые Минхо успевает появиться в отделе на утреннюю смену. Он кидает на них взгляд — Чанбин, сгорбленный за столом, Чонхо и Уён, беспокойно стоящие рядом с ним, и весь отдел, нервно наблюдающий за ними, — и идет за кофе. — Потрудишься просветить? — с кружкой в руке спрашивает он, едва вернувшись. — Это что?       Чанбин изгибает бровь, но не отрывается от работы. — Документы об особождении.       У стола за спиной Чанбина Минхо садится на стул. — Чьи? — Хан Джисон.       Минхо давится кофе: — Быть не может. — Сам посмотри, если хочешь, — Чанбин кивает головой в направлении камер для задержанных. — Твою мать, — шепчет Минхо, откидываясь на спинку стула. — И чья же это гениальная идея была?       Чанбин кидает мимолетный взгляд на Чонхо и Уёна, и Минхо понимает его намек. — Бля… Готовьтесь к дорожному патрулю на весь следующий месяц, новички. Боже мой, — он долго смотрит на кружку кофе, а потом до него доходит кое-что еще. — А он в курсе?       У Чанбина напрягаются плечи (еще сильнее, чем они были напряжены до этого). Он изо всех сил старается не думать о телефонном звонке, но слова вновь и вновь воспроизводятся у него в голове: ты нам не нужен. — В курсе, — отвечает он, все еще не отрываясь от бумаг. — Вот же пиздец.       И в целом? Так и есть.       Время от времени Чанбину хочется вернуться в те времена, когда он еще не спутался с делами мафии и двумя мужчинами, улыбки которых слишком привлекательны. Когда-то он был хорошим полицейским, с хорошей репутацией — пример идеального копа. У Чанбина были принципы. Он закончил академию лучшим в своем классе и был ведущим курсантом в своем отряде. К двадцати семи годам он стал начальником своего участка.       В какой-то момент каким-то образом его чистое досье изменилось.       Раньше он был уверен, что это только временно. Первые три месяца он успешно убеждал себя в том, что возвращается в один и тот же бар только ради ценной информации. В том, что он не засматривается на широкую линию плеч Чана или на его шею. (Джисону отказать было невозможно даже в самый первый день).       Чанбин думает: жизнь была бы гораздо проще, если бы он никогда не ступил ногой в этот бар. Или если бы он не позволил Чану купить ему выпить в самый первый раз. Или если бы не позволил Джисону обворожительно улыбнуться, когда Чанбин представился. Если уж на то пошло, ему не следовало давать им свое имя.       Когда Чан, прижав Чанбина к грязной плитке слишком темно освещенного туалета, нашел у него на бедре пистолет, Джисон высоко и мило захихикал: — Ты слишком хороший, чтобы быть одним из нас, Бини. Чанни, мы, похоже, нашли себе легавого, — с горящими глазами он провел языком по зубам. — Арестуешь меня, офицер? Только что-то наручников я не вижу.       И Чанбину следовало что-то сказать в тот момент, потому что он почувствовал, как Чан вытащил пистолет из кобуры, и дальше точно слышался звук патронов, падающих на пол, но Джисон подался вперед, обдавая дыханием щеки Чанбина, и если бы он наклонился еще немного ближе, то они бы…       Так что, не стоит и говорить, что он вляпался: у короля есть своя королева — Чан и Джисон правят своим маленьким миром, а Чанбин… Чанбин всего лишь какой-то коп, которого они встретили в баре, который может пускать своих новобранцев вмешиваться в дела их районов и с которым можно поразвлечься, когда они друг другу наскучат.       (Ничем большим им он и не приходится, так ведь?).       Чанбин задумывается, нет ли у них еще кого-нибудь вроде него. Одна только мысль ранит так, как ранит огнестрельное.       С него хватит, решает он в момент, когда сканирует документы об освобождении в базу данных.       С него хватит и не важно, насколько хорошо он чувствует себя рядом с ними; не важно, насколько приятно лежать с невероятно счастливо-удовлетворенным Джисоном под боком и видеть, как Чан с довольной улыбкой смотрит сверху на них обоих; не важно, как потрясно ощущается адреналин, когда они гонят по трассе, раскинув руки, пока ветер треплет их волосы.       Чан прав — он им не нужен.       Прежде чем он успевает добраться до двери, ему на плечо ложится рука. Минхо. — Эй, — Минхо не из тех людей, у кого хорошо получается подбадривать, но он сводит брови и какой-то момент молчит. — Хочешь, схожу с тобой?       Чанбин не хочет признавать, но это очень заманчивое предложение. Тем не менее, он качает головой — не хочет подвергать своего лучшего друга той херне, что происходит в его жизни в данный момент. — Спасибо, но с этой катастрофой могу разобраться только я сам.       Минхо выглядит так, словно хочет возразить — он был рядом, когда Сынмин провел Чанбину лекцию о его таких себе жизненных решениях, — но молча отпускает его, окинув взглядом еще раз.       Чанбин снова делает два глубоких вдоха, прежде чем нажать на ручку двери. В этот раз Минги даже не реагирует на него, тут же удаляясь. С сердцем где-то в районе нижней части живота Чанбин поворачивается к Джисону. Тот смотрит в ответ, улыбаясь так знакомо, что у Чанбина спирает дыхание. — Бини, — по-детски тянет Джисон.       У него в легких воздуха не остается. Ты им не нужен, глотает он мысль словно горькую таблетку.       Он тянется к замку камеры одной рукой, зажав под локтем другой мисс Пэтти. На несколько секунд звон ключей — единственный звук, заполняющий комнату. Сердце внутри ощущается тяжким грузом. — Бин? — Чанбин поднимает взгляд ровно в тот момент, когда камера отворяется.       Момент растягивается. А потом Джисон делает шаг навстречу и с привычной живой улыбкой поднимает руки. Шаг назад делает Чанбин. Он даже не может точно сказать, поступал ли так хоть раз до этого. — Прибереги для Чана, — говорит он, надеясь, что в слова не просочится горечь, которую он чувствует. Он не смотрит Джисону в глаза. Не может. — Мне нужно вернуть тебя до того, как выйдет мое время.       Ему на бицепс осторожно ложится рука, и Чанбин не в силах оттолкнуть Джисона от себя во второй раз. Он снова смотрит широко раскрытыми глазами, взглядом, способным заставить даже взрослого мужчину опуститься перед ним на колени. — Я что-то не так сделал? — вкрадчиво спрашивает Джисон.       Чанбин закусывает губу и пытается игнорировать почерневший синяк вокруг его глаза. — Я отвезу тебя на своей машине, — говорит Чанбин. — На патрульной в том районе мы далеко не уедем.       На секунду Чанбин не уверен, отпустит ли его Джисон, но тот глубоко вдыхает, расправляет плечи и отступает назад. — Показывай дорогу, офицер.       Однажды он вспомнит то, как кошмарно медленно они идут через весь участок, и посмеется. Минхо решит изобразить эту сцену в будущем, после нескольких бутылок пива, и будет безудержно смеяться.       В настоящее же время Чанбину хочется оказаться похороненным под двухметровым слоем земли. Или на дне океана. Да где угодно, лишь бы не здесь.       Безо всяких сомнений Чонхо и Уён будут значимыми элементами истории — их видимая дрожь лишь раззадоривает Джисона еще больше. Чанбин стойко избегает зрительного контакта с Минхо, но он уверен, что Джисон оглядывает то место, где он сидит. Каким-то чудом они добираются до машины. Чанбин еще никогда так не радовался тому, что оказался на водительском сидении.       Он не просит Джисона пристегнуться. Джисон за ремнем безопасности даже не тянется.       Всю дорогу в машине царит тишина, и Чанбин раз пять смотрит на часы. Три часа, пообещал он Чану. Меньше чем через двадцать минут Чанбин будет свободен. Не будет больше тускло освещенных клубов, поздних звонков, не будет больше их.       Он переживет. Он обязан.       Как и ожидалось, у ворот их останавливают. Они в более неблагополучной части города, поэтому две девушки на посту не стесняются блеснуть пистолетами на портупеях, спрятанных под куртками. — Проблем захотелось? — спрашивает та, что пониже.       Чанбин едва не закатывает глаза в ответ. Даже не видит, а больше чувствует то, как Джисон склоняется к стеклу водительского сидения. Все части тела Чанбина, с которыми соприкасается Джисон, горят огнем. — Он со мной, — нараспев произносит Джисон, наслаждаясь тем, как у девушки от удивления округляются глаза. — И Бин тебя старше, Рюджин, так что фильтруй речь. — Блять, — говорит в ответ Рюджин. — Босс тебе очень обрадуется.       Джисон надувает губы. — Но он всегда мне рад.       Девушка повыше издает громкий смешок. — И не говори. Можете проезжать, приносим извинения за задержку. — Извинения приняты, — ухмыляется Джисон, возвращаясь на свое сидение. Тепло от его тела отпечатком остается на всей левой стороне Чанбина. — Во дворец! — восклицает он, и это — лишь очередное напоминание о том, что сейчас они находятся в мире Джисона, одно его слово — и Чанбина словно никогда не существовало.       Чанбин старается успокоить дыхание. У него никогда не было причин их бояться. Может быть, он идиот, раз игнорировал их влияние, зная, насколько они могут быть опасны.       Первым делом Чанбин замечает Чана. Его сложно не заметить: он будто возвышается над всем и всеми. Не отводит взгляда от машины.       Джисон не может усидеть на месте от восторга. Как только машина останавливается, он распахивает дверь. Чанбин открывает свою. — Чанни!       В следующий момент Джисон падает в объятия Чана, который, обнимая Джисона в ответ, заметно смягчается: расслабляет плечи, перестает так сильно стискивать челюсти. Королева вернулась к своему королю. У Чанбина внутри все болит. — Малыш, — мягко шепчет Чан, запуская пальцы Джисону в волосы. Джисон прикрывает глаза и вдыхает, крепко обнимая. Никто больше не произносит ни слова.       (У Чанбина по телу дрожь от голосу Чана пробегает, и он благодарен, что на него никто не смотрит).       Только когда Джисон вскидывает голову, по-прежнему не разрывая объятия, Чан замечает синяки на его лице. Он тут же меняется во взгляде — нежность в глазах сменяется холодом — и переводит взгляд на Чанбина, у которого сердце в груди в этот момент превращается в лед. — Ты, — рычит Чан, но Джисон кладет ему ладонь на щеку до того, как Чанбину удается ответить. — Эй, нет, он бы никогда — ты же знаешь. Это все новобранцы его, застали меня врасплох, когда я был на байке… Блин, Чанни, мой байк! Я же его на дороге бросил…       Холодный взгляд вновь становится мягким, стоит Чану посмотреть на Джисона. — Нет-нет, я обо всем позаботился. Йеджи его забрала. — Слава богу, — на лицо Джисона возвращается улыбка. — Пойдем внутрь? Меня от бетона уже тошнит. — Конечно, идем, малыш, — все еще крепко обняв Джисона, Чан кивает мужчине, стоящему рядом с ним. — Сообщи Хенджину о том, что Джисон вернулся. Попозже он может нас навестить, — с этими словами он чуть наклоняется и поднимает Джисона на руки — тот хихикает так радостно, что становится почти больно. Они разворачиваются в сторону дома.       Чанбин, словно приросший ногами к земле, остается на месте. Он мимолетно смотрит на машину, двигатель которой так и не заглушил, и думает, куда ему деть свои руки. На этом все, так ведь? Его последний отплаченный долг. Так или иначе, прежде чем ему удается уговорить себя уехать, он слышит: — Ты идешь с нами.       И Чанбин, будучи полным идиотом, слушается.       Внутри особняк оказывается куда более изощренным, чем Чанбин ожидал, с гобеленами на стенах фойе и идеально вписывающимися в обстановку комодами и шкафами. Он проходит следом за Чаном и Джисоном по их коридорам и гостиным, мимо изысканной мебели. Думает о том, каково было бы жить здесь каждый день.       (От желания, пробирающего всю его сущность, он себя одергивает. Попрощайся. Ваш путь на этом заканчивается).       Наконец, они доходят до кабинета, в котором двое мужчин приглушенно что-то обсуждают. Увидев Чана, оба тут же обращают все свое внимание на него. — Джисон, — парень — блондин — улыбается, смягчаясь в лице. — Привет, Ликси, — Джисон раздается в широкой улыбке, и Чан ставит его на ноги. — Иисусе, ну и заставил ты нас поволноваться, Сон. Задержали — реально что ли? — Эй, — дует губы Джисон, — я же не просил себя задерживать. Они незаметно подкрались: я вроде только начал готовиться к уличной гонке, как все быстро разъехались и прикатили эти, с сиренами.       Феликс выглядит обеспокоенно. — Ты дикий. Больше так не делай в ближайшем будущем, окей? — А лучше вообще никогда не делай, — добавляет Чан. — Ладно, ладно, — хнычет Джисон, опираясь на Чана. — Обещаю. Вы двое можете угомониться. К тому же, они позвонили Бини, так что я точно знал, что ничего плохого не произойдет.       Впервые за все их нахождение в этой комнате Феликс смотрит на Чанбина, и в его взгляде мелькает что-то хитрое. — Неужели?       Чанбин прекрасно понимает, что сам на вопрос ответить не может — с такими людьми всему свое время и место, и время сейчас не его. — Ага, — немного неохотно отвечает за него Чан. — Так или иначе, я не хочу, чтобы что-то подобное повторилось, Сони. Просыпаться без тебя рядом уже довольно плохо, но я при этом еще и не мог до тебя дозвониться. Повторять такое я точно не хочу.       После этих слов Джисон обмякает, полностью опираясь на Чана, словно они оба — одно тело, которое когда-то разделили на две части, которые пытаются вновь слиться воедино. Наблюдать за этим приятно и больно одновременно, но Чанбин изо всех сил старается не показывать вида — Феликс по-прежнему периодически кидает в его сторону взгляд. — Больше никаких арестов, обещаю, Чанни.       Положив подбородок на голову Джисона, Чан смотрит Чанбину прямо в глаза, и он понимает вопрос без слов. — Мои ребята выучили свой урок, больше вы их не увидите.       Чан кивает и отворачивается. — Оставьте нас.       Феликс и другой мужчина идут к двери, и Чанбин следует за ними до тех пор, пока его не останавливает голос: — А ты останься.       Чанбин поднимает взгляд и удивляется, когда видит, что Чан смотрит на него. Чанбин вновь прирастает ногами к полу. — Босс? — спрашивает мужчина, который был с Феликсом.       Чан, не отводя от Чанбина глаз, спрашивает в ответ: — Что? — Вы правда думаете, что… Я имею в виду, он ведь коп, верно?       Чан поджимает губы. — Я и без тебя прекрасно знаю, кто Чанбин такой. Это тебя волновать не должно. Либо ты уйдешь сейчас, либо я тебя заставлю.       После этого никаких протестов не следует. Слышится щелчок двери.       Чанбин не двигается. У него живот сводит. В воздухе царит неприятное напряжение. Чан по-прежнему смотрит так, словно пытается увидеть его насквозь.       Первым голос подает Джисон, совсем немного выпутываясь из объятия Чана и подаваясь ближе к Чанбину: — Ты на мой вопрос так и не ответил, в отделе еще.       Чанбин открывает рот, но не может вымолвить ни слова. Он не знает, что сказать — они сделали с ним все и не сделали ему ничего. Он сам позволил им себя загубить. Он сам позволил себе упасть. Каждая грань, которую нельзя было пересекать, была пересечена. — Я не… — он пытается вдохнуть. — Я не знаю. У меня нет для тебя ответа, — на долгий момент воцаряется молчание. — Это все?       Джисон выглядит подавленным. — Ты не можешь просто так уйти, — в изумлении восклицает Чан. — И почему нет?       Чан оглядывает с головы до ног сначала самого Чанбина, а потом комнату: от двери к столу, цепляясь за пистолет, лежащий на нем.       Чанбин чувствует приступ истерии. А может, он вообще перестает что-либо чувствовать: — Пристрелишь меня, Крис? — с грустью в голосе спрашивает он, игнорируя то, как неправильно звучит это имя из его уст.       Черты лица Чана тут же заполоняет вина. Подавленность Джисона сменяется ошеломлением. Чанбин поворачивается к двери. — Что ты делаешь? — голос у Чана на этот раз звучит мягко. Нежно даже. — Я ухожу, — коротко и ясно объясняет Чанбин. — Почему?       Складывается ощущение, что они играют в перетягивание каната, только Чанбин держит веревку уже за самый кончик и у него никогда не было равных шансов на победу. Все, что ему остается — отступить. Собрав остатки смелости, он поворачивается к Чану: — Я вам не нужен, — слова отдают горечью, — поэтому я ухожу.       Они оба нравятся Чанбину, боже, они ему нравятся настолько, что иногда он с ума сойти готов. Только ему больше нечего им дать. Чан был прав.       Вот только его слова, кажется, имеют абсолютно противоположный эффект, потому что теперь Чан выглядит ошеломленным. Чанбин уже вконец запутался: почему они просто не могут дать ему уйти? Это он привязался, хоть и не должен был. Это он решил прыгнуть в открытый огонь. Теперь ему остается только уйти. — Я ухожу, — еще раз повторяет он, не уверенный, кого конкретно он пытается убедить — себя или их. — Нет, — хоть голос у Джисона звучит тонко, он смотрит Чанбину прямо в глаза, пригвоздив его взглядом. — Нет, нет, Бини, кто тебе такое сказал? Кто тебе сказал, что ты нам не нужен? Это неправда, — он трясет головой из стороны в сторону, широко раскрыв глаза. — Это неправда. — Так вот в чем дело?       У Чанбина не поворачивается язык, чтобы ответить на вопрос Чана. — Я его вернул, — вместо этого говорит он. — Как и обещал. — И все?       И Чанбин больше не может продолжать играть в эти игры с Чаном. С ними обоими. — Я вам не нужен, — снова говорит он, только в этот раз голос у него дрожит и на лице, скорее всего, все написано: я вам не нужен, вы не хотите меня рядом, ваши сердца не болят за меня так, как болит мое за вас. За все это он должен чувствовать стыд, но чувствует почему-то только облегчение от того, что больше не придется сдерживать все внутри. — Я соврал, — фраза Чана выбивает оставшийся воздух из легких Чанбина, — по телефону. Я беспокоился, мне было страшно за Джисона, поэтому я хотел, чтобы тебе было так же больно, как и мне.       Чанбин качает головой. — Тебе и стараться не нужно было. — Я знаю. Теперь — знаю, — и Чан выглядит таким раскаивающимся, что у Чанбина начинает саднить в горле. — Прости меня. Мне не нравится видеть твою боль. Прости, что я соврал. Ты нужен нам, очень сильно.       Джисон переносит вес с пяток на носочки, подаваясь вперед, взглядом бегая по лицу Чанбина. — Бини. Ты нужен нам. Ты всегда был нужен мне, — он улыбается своей самый искренней улыбкой. — Никого, как ты, больше нет, Бини.       В фильмах есть момент, когда игра актеров становится предсказуемой, когда можно понять, что актер вот-вот заплачет, до того, как он заплачет. Чанбин — главный герой.       Они одновременно протягивают к нему руки и у Чанбина плывет в глазах от слез. — Бини, — он слышит мягкий голос в тот же момент, что и чувствует уже знакомые руки на своих плечах. Что-то теплое касается его шеи, прижимается под подбородком, и, похоже, Джисон тоже плачет — его слезы оставляют на коже Чанбина влажный след. — Я думал, ты знал, — шепчет Чан, большими пальцами вытирая Чанбину слезы, чтобы он мог увидеть его перед собой. У Чана взгляд такой теплый, такой, который Чанбин видел лишь по отношению к Джисону. — Клянусь, думал, ты все понимал. Чанбин качает головой аккуратно, чтобы Чан не убрал руки с его лица. — Не знал.       Чан подается вперед, прислоняясь лбом ко лбу Чанбина. — Первый и последний раз, малыш. Я удостоверюсь в том, чтобы ты абсолютно всегда знал, насколько я от тебя без ума. — Ты наш, — шепчет ему Джисон прямо на ухо, когда Чан чуть наклоняет голову и с жадностью целует Чанбина.       Все остальные мысли, все, что в этот самый момент их не касается, исчезает. В мире не остается ничего, кроме ощущения губ Джисона на его шее, зубов Чана, прикусывающих его губу, и того простого факта, что он для них желанный. Он не помнит, когда в последний раз ему так сильно хотелось чего-то вроде этого чувства. Да, Чанбин постоянно ищет себе проблем. Вот только — уже нашел. И ни за что в ближайшем будущем он от них не уйдет.