…И веревки, бывшие на руках его, сделались как перегоревший лен, и упали узы его с рук его.
Лайт вздохнул. Из Отдела наблюдать за ходом расследования было невозможно. Единственное, что он знал точно: Рюдзаки в порядке. Нельзя оказаться в опасности, когда главный враг бездействует. Лайту не нравилось думать о расследовании, как о соперничестве с Ł, но с каждым днём эта мысль гасла. Дружба не исчезнет, если заставить Рюдзаки настоять на отмене решения суда. Однако Лайт не представлял, как. Если бы он мог заполучить Тетрадь и восстановить воспоминания даже на десяток секунд… Всего десять. Неужели он так много просит? Возвращение Киры вызвало у Ł восторг, он не выглядел расстроенным тогда, разговаривая с Икиру. Значит ли это, что предложение сотрудничать с Настоящим Кирой он смог бы принять? Нет, нельзя подойти к нему с глупым предложением: «доброе утро, Ł, ты не против, если я дотронусь до Тетради и выложу тебе весь план?». Лайт потёр переносицу и вздохнул. Он оказался в кабинете раньше остальных, потому позволил себе вздремнуть. Второй в комнате оказалась Миса. Будить не стала. Лишь присела ближе к стене и мечтательно вздохнула, наблюдая. Чрез приоткрытую дверь виднелся коридор. Там неловко топтался Ямамото. Неужели боялся зайти? Было это связано с возможностью остаться наедине с двумя Кирами, или с тем, что он бегал за Мацудой, тянулся к нему, как магнит, и теперь оказался один… Так или иначе, он ходил из стороны в сторону, поднимая и опуская плечи, наклоняя голову и прорезая воздух лбом. Он успокоился, когда заметил Мацуду, и на душе у Лайта почему-то стало не так тяжело. — Я вроде…не опоздал, — Мацуда не мог отдышаться. Спешка едва не выбила стаканчики с кофе из его рук. Они угощают друг друга? Очень мило. Когда в коридоре показался L, Лайт не смог смотреть или, сказать вернее, подсматривать. Перед ним вновь оборвалась нить к обычной жизни, и любопытство сменилось самоконтролем. Нельзя подслушивать, нельзя подсматривать, «всё подозрительно, если ты подозреваемый». …И всё же, Лайт тоже хотел выпить кофе со своим другом. Какая глупая мысль. Почему Лайт думал об этом, когда Рюдзаки вернулся из суда? Почему единственное, что он смог из себя выдавить — зависть к будням? Неужели Миса грустила также? Однако между тем, как Отдел зашёл в кабинет, и тем, как они встретились взглядом, Лайт уловил на её лице ту же улыбку, то же сияние, что и вчера, в уборной. «С возвращением». Лайт поёжился, подавив взволнованный выдох. Все сели. Лишь сейчас Лайт заметил, что стаканчик оказался не у Ямамото, а у Соитиро в руках. Пахло кофе, а от L — огромным кремовым тортом. Если бы Тетрадь отдали, стал бы он его есть? — Доступ к информации о Тетради оказался запрещен мне и даже Ватари. Впрочем, это было ожидаемо. Тем не менее, этот опыт навёл меня на новые детали. Миса. Миса облажалась. «Новые детали». Это ошибка Мисы. — …Расскажи мне о своём лечащем враче. Все, что знаешь и помнишь, — он приподнял указательный палец, когда Лайт открыл рот, и обернулся к Ватари, голодно поджав губы, — Принеси, пожалуйста, шоколад. Облажался Икиру? Лайт помнил так мало, что не мог его обвинить. Икиру — врач, но основная его профессия — телезвезда. Чем-то он походил на Мису, но был умнее и более угрожающим. В тот день, когда Лайт смог покинуть клинику, все были заняты поиском виновного в толпе, того, кто записал имя на странице или кусочке бумаги. Однако возможно ли, что Икиру не был убит человеком? Сделка на Глаза Бога Смерти отнимает половину жизни. Если Икиру было суждено прожить пять лет, он погиб через два с половиной года. Если это так, то единственная цель, не сходящаяся с безрассудством — Икиру взял их, чтобы выяснить имена всех, кто относился к делу. L, Судья, Отдел. Он Уже их записал? — Тогда Икиру рассказывал, что спросил, готов ли ты снова взять Тетрадь. Но ты не дал ему договорить. Если помнишь, я не зря спросил о камерах. Какое отношение камеры имели к разговору о Кире? L намекнул, что ложь Икиру задокументирована? — Клиника поставила камеры задолго до того, как пришёл Икиру. То, что он ошибся, не означает, что он лжёт. — Лгал, — L выловил поднос с шоколадом и выдержал паузу, пока жевал клубнику, — он уже умер. Ты знаешь. Возьми себя в руки. Икиру был одним из немногих, кто вызывал страх и боль одним упоминанием. Однако это — не единственный повод для беспокойства. Если Ł снова заговорил о нём, значит, нашёл новые улики? Нет, это невозможно. Обыскал его квартиру? Опросил его семью? Сейчас нельзя покрывать Икиру. Он мёртв, он виноват, и он должен был спрятать информацию. Если это — часть плана Лайта, Лайт позаботился о том, чтобы каждый след был уничтожен. — Да, я помню. Не уверен, что могу рассказать много, но… Я видел его каждый день. И каждый день он задавал странные вопросы. То о Тетради, то о Кире, об убийствах и… Я молчал так долго, как только мог. Или, если сказать правильнее, я не помню, многое ли рассказал ему. Не потому, что он приносил Тетрадь, и не потому, что я потерял воспоминания снова. Я говорю о том, что в клинике было много таблеток. Я не доктор, но даже мне казалось, что слишком много. М-может, это какая-то ошибка, а может они специально… Эмоции упрощали ложь, ему не приходилось давить на себя или пародировать. Единственное, что требовалось от Лайта сейчас — быть внимательным к эмоциям остальных. Так, пот на лбу Соитиро значит, что он зол. Дрожащие губы Мацуды — то, что он испуган. Улыбка Мисы исчезла. Молодец. — Я не знаю, сколько был в клинике. И не знаю, сколько раз встречал Икиру. Я также не помню ни его фамилию, ни, гм…я н-не уверен, но мне сложно даже вспомнить лицо. Я говорю так, потому что меня не выпускали на улицу по моей же просьбе. В моей комнате не было часов, окна не было по правилам безопасности. Я не мог считать, сколько прошло дней. К тому же, Икиру приходил всегда в разное время. Иногда два, иногда три раза в день. Он спрашивал, каких людей я убивал, зачем и почему. Спрашивал, как я получил Тетрадь и где она сейчас. Н-не знаю, возможно, то, что я не мог ответить, его злило. Или, возможно, я отвечал, но я не могу разобрать, во сне это было или нет. — Ну как можно такое спрашивать? — голос Мисы прозвучал ровно тогда, когда Лайт закончил. Они это репетировали? L улыбнулся уголком губ. Если бы Миса беспокоилась на самом деле, крик прозвучал задолго до рассказа, но сейчас она терпеливо выслушала. Притворяется. — Миса права! — вступился Мацуда, — Так нельзя! Это же...неправильно! — От таких врачей можно с ума сойти! Рюдзаки, не видишь, что Лайту плохо? Посмотри на его лицо! Лучше бы заказали ему суши. — Суши?.. — Я ни разу не видела, чтобы Лайт что-то ел! …Итак, Миса позволила Лайту выдать часть информации. Она не остановила его, когда Лайт говорил об отсутствии часов и окон. Это значило, что Отделу важно знать, что Лайт не имел доступа к дате и времени. Доказательство, что имя записал не Лайт: "не зная, какой сегодня день, он мог легко ошибиться". Рассказ также сосредоточен на потери памяти. Это — обвинения в сторону Икиру, чтобы Отдел не допускал, что они действовали сообща. — …И этот Икиру был с того момента, как ты попал в клинику, если я все правильно по… — Рюдзаки! Мацуда беспокоился правильно.Мацуда, заткнись.
— Да. Единственное, что я точно могу сказать: Икиру появился в клинике, когда в ней появился я. Если я правильно помню, начальство попросило его взять меня под ответственность. Клиника, в которую я попал, была самой близкой и самой безопасной. Ни начальство Икиру, ни он сам, никогда в ней не работали. Но я не удивлён, что им разрешили так просто следить за мной. Этот Икиру, п-похоже, знаменитый человек. Я слышал об этом, когда проходил мимо регистрационного пункта. Лицо Лайта побледнело, он сжался так, что рубашка провисла. Сквозняк покачивал её, в то время как вдохи, обожённые холодом, заставляли тело вздрагивать, будто от иглы. — Хорошо. Это была знаменитость без квалификации врача? Или это просто был знаменитый врач? Свет такой же белый, как и тогда, в клинике. Свет такой же белый, как и тогда, в тюрьме. Холодно и больно, никто не придёт на помощь, никто не попытается помочь, только Белый и Пожизненное заключение. — Я не… Поток мыслей был окончен, говорить стало сложно, и слова не выстраивались в предложения. Это не казалось Лайту подозрительным, потому он позволил себе и бояться. Когда дыхание сбилось и задрожали руки, он зажмурился и продолжил сквозь силу, казалось, забывая значения слов. — Н-не знаю. Знаменитый врач?.. М-может быть. Я не слышал. Прости, Рюдзаки. Его не пустили бы в клинику, если…он был знаменит как кто-то другой. Или я…я хочу сказать, в-возможно, было знаменито его начальство. Но он работал не здесь. Не в клинике, я…г-говорю о клинике сейчас. Нет, постой, я… Лайт крепче обнял себя. Можно разрешить себе путаться, но постепенно он поймал себя на мысли, что начинает бредить. В таком состоянии можно выдать лишнее, потому Лайт замолчал, старательно делая вид, что подбирает слова, изредка бормоча что-то себе под нос. Нужно использовать то же, что и всегда? Вынудить остальных говорить? Неужели никто не поймёт, что Лайт делает это специально? Страха не было. Лишь нарастающее ощущение собственной гениальности. Никто не поймёт. Никто не поймёт. Они идиоты. Пожалуйста, прекратите это, пожалуйста, прекратите. — Мацуда, налей чай Лайту и Мисе. Я у всех прошу прощения. …Это не было похоже на обман. Или же Лайт, используя правду, сосредоточился на том, чтобы создать нужное впечатление. Какой была цель? Все и без того знали, что Икиру использовал неправильные методы. Да, его отношение к Лайту было спорным: враги они или сообщники оставалось неизвестным. Рассуждение осложняло то, что убийство Икиру нельзя считать проявлением ненависти. Не исключено, что Икиру сам согласился на смерть. И не исключено, что Лайт был его врагом. Лайт, но не Кира. Разделять личности — проявление наивности, но L не мог отрицать, что Тетрадь меняет людей. Характер строится на воспоминаниях, вся суть человека хранится в его памяти. Лайт без Тетради и Лайт с Тетрадью в руках — разные стороны одной медали. Но даже орла и решку разделяет ребро. — Об этом я и говорил… — пробормотал Мацуда, проскользнув мимо Ямамото. Они обменялись беспокойными взглядами и затихли, когда чайник оказался на столе. Когда кипяток размочил заварку, по комнате скользнул запах полыни. — Ненавижу, когда Лайта мучают. Рюдзаки, тебе должно быть стыдно. В подступившей прохладе Лайт приобнял себя. Даже перед L он не чувствовал такой беспомощности, как при мысли об Икиру. Неизвестность. Теперь думать о вине в его смерти даже не было страшно, даже не было грустно, и единственное, что пробивалось сквозь панику, имело лишь одно название. Ненависть.Благодарность.
Стук сердца выбивал вдохи, дрожь раскачивала руки, словно верёвки. Не ощущать вес собственного тела — пытка, и Лайт долго не мог ухватиться за ручку, нет, теперь за дно чашки. Плечи потяжелели, вдох покачнул кипяток. Лайт опустил взгляд на своё отражение. Мгновение назад Рюдзаки извинился, но разговор произошёл, извинение его не сотрёт. То, как L вёл расследование, не нравилось многим изначально. Сейчас же, когда Лайт был вынужден справляться с очередным приступом паники, действия Рюдзаки обострились. На фоне единственного подозреваемого, дрожащего от страха, L выглядел не лучше, чем Икиру. Только убийца может причинять боль. Улыбка подёрнула уголки губ, и Лайт спешно приподнял чашку. Глоток горечью опустился по горлу, но что-то оказалось сильнее боли от кипятка. Странное, ядовитое чувство. Трепет превосходства, средний между восхищением и скорбью. Ему доверяли сильнее, чем каждому человеку здесь. Он — мученик на пути к кресту или виселице, каждый след его проложен слезами и кровью. Каждый, кто причиняет боль Лайту, получает ненависть и подозрение. Отдел ненавидит Икиру. Отдел возненавидит L. Чашка ударилась о стол. Кипяток разошёлся по столу неровной густой чертой. Лайт сжал кулаки и тяжело задышал, опустив голову, пытаясь прийти в себя, стиснув зубы и безотрывно глядя вперёд. Улыбка давно сошла с лица, но ещё ощущалась на щеках, на коже, и, хуже — в голове, потому что значила, что Лайт уже мёртв. С возвращением. — Лайт? — Миса прикоснулась к его плечу, — Настолько горячий чай что ли? Я даже не успела попробовать… Она не заметила. Рюдзаки не заметил? То, как Лайт улыбался. Он испуганно обернулся, и, когда страх сменился облегчением, его разрезал ужас. Соитиро заметил. У него Не испуганное лицо.