Разница

Лучи солнца застыли в глади облаков. Туман затянул небо, и день прорывался лишь тусклым светом. Улица погрузилась в белизну, омрачённую серостью. Стрелка часов двинулась по циферблату, миновала «двенадцать» и щёлкнула на шести утра. День обещал быть тяжёлым. Проверка отпечатков, давно запланированный анализ писем и посылок, отправленных по адресу Лайта и Мисы. Анализ действий суда и психиатрической клиники. Рюдзаки повезло иметь под руководством целый Отдел, но беспокойство, не беспричинное, но бесполезное, мучало его ещё с ночи. Он был единственным, кто не упустит детали и распознает незаметные глазу факты. Если работники Отдела предоставят информацию честно и сухо, будет шанс найти зацепки. Если кто-то упустит важную мысль из-за невнимательности или лени… Ватари приоткрыл дверцу, и L залез в машину спиной вперёд. Он дёргано двинулся в решимости сесть ближе к окну, но вдруг остановился. — Рюдзаки! Стоило ожидать, что они встретятся снова: невозможно не видеться даже в огромном здании расследования. И всё же, Лайт, сонный и взволнованный, вызывал лишь раздражение. В особенности из-за того, каким уставшим был сам L. — Подожди. Увернувшись от порыва ветра, L продвинулся к окну. В облегчении он вытянул ноги и приложился виском к спинке переднего сидения, прежде чем в бледном свете возникла фигура Лайта. Не было похоже, что он бежал, однако грудь и плечи приподнимались в отрывистых вдохах. Губы подрагивали от холода, и белая рубашка покачивалась синхронно с посеревшими кронами. Чтобы встретиться взглядом, Лайту пришлось наклониться. Придерживаясь за верхушку дверцы, он вдруг показался L непривычно…ненастоящим. — Похоже, ты забыл забрать шлем. Даже если Кира не работает в суде, не стоит пренебрегать безопасностью. Это явно не то, что хотел сказать Лайт. Натолкнуло на эту мысль отсутствие шлема в его руках, встреча в час, в который Лайт должен был спать, или его выражение лица? Неужели моральное давление и в правду принесло эффект? Что ж, Лайт не вышел на разговор, если бы это было не так. Остаток вчерашнего дня оставил его в одиночестве. Ни один работник не выходил на связь, и Лайт оказался занят собой. Это, вероятно, дало ему время на бесполезные рассуждения. План, основанный исключительно на прошлом, игнорирующий настоящее, не способен привести к победе. Не имеет значения, насколько ты хорош в решении задач, если пример оказался стёрт. Лайт видел вопрос, знал цель и мог использовать исходные данные, однако потерял возможность следить за новыми сведениями. Его загнали в угол. — …Думаешь, они согласятся отдать Тетрадь? Вот она. Причина для ранней встречи. — У них нет выбора, — L пожал плечами и вытянул руку в середину салона. С переднего сидения Ватари отсыпал ему горсть конфет, — Кира уже обещал избавиться от работников клиники и суда. Они будут рады отдать предмет, угрожающий их жизни. Лайт приоткрыл рот, но осёкся. L счёл это невозможностью возразить. Потому: — На суде присутствовало не больше трёх человек. Мы исключаем двух, — он откусил головы двум шоколадным лягушкам, — В таком случае, подозреваемым остаётся судья. — И охрана. Они — единственные работники, имевшие доступ к Тетради во время заседания. — Да. Об этом я не подумал… Ветер сдвинул облако, и белый острый свет упал на плечи. Лайт прикрыл лоб ладонью в попытке спрятать глаза. Тишина наполнила машину. Лишь гул двигателя звучал вдали, словно прорывался сквозь воду. Усталость. Они оба привыкли к усталости, и это вдруг натолкнуло L на новую мысль. Причина, по которой Лайт показался странным…то, что L словно смотрел в зеркало, когда смотрел на него. Это ощущение преследовало с первой встречи, с первого разговора в клинике, когда идеальность Лайта сменилась неряшливостью: складками на одежде, нерасправленным воротником. Когда выверенный режим дня превратился в череду бессонных ночей. Они похожи. Когда Икиру был жив, в ходе расследования появились новые сведения, которые вспомнились лишь сейчас. В клинике и тюрьме Лайт почти не ел — перебивался на перекусы. Редко выходил из камеры — лежал, читал или дремал. Это отразилось бледностью на его коже, нелепыми прядями на затылке и тишиной голоса. Единственное, что отделяло от мысли о схожести тогда — разница взглядов. Лайт смотрел сломано. Страх метался в его глазах, потухшие зрачки, расширенные и большие, застывали, как чернильные пятна. Отсутствие соперника. Отсутствие…ненависти. Они похожи. И вот, в чём: L ненавидел соперничество Одинаковых идеалов. Он не собирался вступать в конфликт, зная, что победит не тот, кто прав, а тот, кто лучше подбирает слова. Победа должна достаться тому, кто готов остаться на своей стороне. Победа не имеет значения, когда результат один независимо от победителя. …И всё же, они оба ненавидели проигрывать. — Если всё закончится так, как я предполагаю… — голос L прозвучал тихо, но слышно, и Лайту пришлось наклониться, чтобы продолжить разговор, — Помнишь, я когда-то предлагал стать моим преемником? Лицо Лайта исказилось озадаченностью. Он застыл между стремлением выпрямиться и желанием оставаться на месте, и то, как его тело безвольно двинулось вверх, прежде чем он успел это проконтролировать, выглядело забавно. Несмотря на то, как удачно он умел лгать, под чередой давлений ему не хватало контроля. Отлично. L поступал верно. Его методы никогда не были морально правильными, и на кого же он был похож? — За пять лет я нашёл нового преемника. Быть может, потому, что не догадывался, что мы встретимся снова. Надеюсь, ты не обижен… Зрачки Лайта, казалось, сузились. Тень облака поглотила его, и из темноты он вышел, широко распахнув глаза. Губы дрогнули от натянутой улыбки, горло обожгло вдохом, и он сглотнул, пытаясь вытеснить изо рта сотню скопившихся слов. Его заменили. Его должны были заменить, потому что пять лет — достаточный срок для нахождения нового человека. Пяти лет достаточно, чтобы оставить мысли о серийном убийце и освободить место. Пяти лет достаточно, чтобы… Его заменили. И Лайт тщательно выжигал мысль, что этот поступок был вынужденным. Если бы подозрений о Кире не существовало, если бы отменили тюремное заключение и данные дневника не были раскрыты, L однозначно сделал бы Лайта тем, кто продолжит его дело. Они работали вместе достаточно долго, чтобы стать близки, и в последние дни это звучало рефреном: «Я твой друг, но я не могу поступить неправильно.

Я поступаю неправильно, и мне жаль, потому что я твой друг»

Вероятно, L сказал об этом, чтобы вызвать чувство вины, и Лайт поморщился в осознании, что это сработало. И без напоминаний Лайт знал, какая жизнь была потеряна благодаря Кире. И всё же, ненависть к нему пала под мыслью, что невозможно ненавидеть себя вдвойне. Наверняка план заключался в том, чтобы изменить мнение о себе и перевести подозрения на невиновного человека. Пусть так. Пусть так, потому что Лайт Заслужил быть лучшим детективом. Пусть так, потому что он Достоин не быть забытым. — Конечно. Я в порядке. Думаю, ты поступил верно: нельзя брать в преемники подозреваемого в деле Киры. Я всё ещё не избавился от подозрений и вряд ли смогу это сделать. — Нет, — меж пальцев L показалась очередная шоколадная лягушка, — я выбрал другого преемника по иной причине.

Зациклись, Лайт.

— Потому что он лучше. — Я… — Можешь забрать это в знак извинения. Дверца машины загудела, закрываясь, и в коротком проёме промелькнула ладонь L. В мгновении растерянности Лайт выхватил то, что тот успел протянуть, но заметил, что это, лишь когда машина сдвинулась с места. Солнце застыло посреди неба, яркий свет блеснул отражением на капоте. Взгляд Лайта опустился на шоколадную лягушку без головы.

***

«Потому что он лучше». Лайт остановился у зеркала. Отражение не отличалось от него: точная копия, облачённая в тени и свет. Отблеск лампы падал на щёки, исчезал под скулами и возвращался к шее. Синета лежала под линией ресниц, и руки невольно поднялись в попытке стереть синяки. Однако ни они, ни бледность так и не сошли с лица. Он никогда не признался бы, но зачастую был рад увидеть себя в зеркале. Будничные проблемы уходили от осознания, что Лайт всё ещё идеален, что Лайт справится, потому что идеал разума очевидно выливается в идеал внешности. Потому что его взгляд, его одежда, его движения всегда были лучше, чем у других, и это привлекало внимание, с каждым годом всё более походящее на поклонение. Каждый, кто знал Лайта, непроизвольно перенимал это восхищение, привязанность, повторение. Каждый. Но не L. Лайт наклонился. Отражение наклонилось следом, и взгляды совпали, сошлись на одной точке расширенного зрачка. «Потому что он лучше» Кто? L никогда не взял бы в преемники Мацуду, потому что он слишком глуп для любого дела. Он неопрятен, неловок и туповат, его голос слишком высокий для обсуждений и слишком сбитый для остроты мнения. Кто не умеет говорить, тот не умеет и думать. Нет, L не выбрал бы Мацуду. Никогда. Мацуда не имеет права носить звание «лучшего детектива», это нелепо, это… Лайт раздражённо дёрнул головой. Выдох поднял и опустил плечи. Кто? На роль преемника не подошёл бы и Ямамото. Он всего-лишь туповатый работник, который не сможет сделать и половину выводов, которые выдавал Лайт. Ямамото не умеет говорить и не умеет слушать. Его речь тороплива, его шутки неуместны, его внешность, нет, не уродлива. Неидеальна. Руки дрогнули, и тело подалось назад — Лайт отпрянул от зеркала в растерянности. Что насчёт того, как выглядел он? Мятая рубашка с нерасправленным воротником. Закатанные рукава с мелкими блестящими пуговицами. Тонкие плечи и запястья, раны на пальцах, неровные линии отпечатков. Вдруг стало заметно, какими неровными стали ногти, какой твёрдой и холодной оказалась кожа. Лайт вновь подался к зеркалу, но теперь его грудь неритмично поднималась и опускалась, не пропуская воздух. Взгляд. Он заметил свой взгляд: широко раскрытые глаза, блестящие или от ужаса, или от слёз, и это тоже не было идеально. Не было идеально. «Потому что он лучше» Кто? Айзава слишком долго работал в полиции, чтобы его методы стали неизменимы. Он легко поддаётся лжи, пусть и пытается противостоять. Его главная ошибка: думать, что он знает людей, легко понимает их и внутренние мотивы. Айзава — человек дела, не теории; именно поэтому он никогда не смог бы стать преемником L. «Лучший детектив» не равнозначно «Лучший полицейский». Кто угодно сможет размахивать оружием и надевать шлем. Кто угодно. Лайт тоже смог бы. «Потому что он лучше». Нет. Как бы Лайт ни выглядел, это — лишь последствия обстоятельств. Он всё ещё лучше. Лучше кого угодно, лучше каждого человека в этом здании и того, кого выбрал L. Преемник. В чём он мог оказаться «лучшим»? В чём? Неужели он так умён, что не стал бы проверять дневник, оказавшись на месте Лайта? Неужели он так умён, что не попался бы полиции? Неужели он так умён, что никогда не оказался бы в тюрьме? А умён он настолько, чтобы вытащить себя из лечебницы спустя пять лет? Умён настолько, чтобы оставить миру кассеты с записями? Умён? Смог бы? Смог бы оказаться гением, которого сравнивают с богом? Смог бы? Смог? Губы Лайта подёрнулись в кривой улыбке, в яркой, красной гордости, сочащейся через виски. Нет, «преемник» не смог бы. Никогда бы не сумел. Лайт всегда был лучшим, всегда был идеальным и оставался даже сейчас, в этой нелепой мятой оболочке. В белой больничной рубашке, в бледной коже, в разгневанном взгляде, в тенях и свете. Недолго рассматривая отражение, то, что заменило его настоящего, то, что время сделало с ним, Лайт вдруг скривился в отвращении. Человек в зеркале не был им. Человек в зеркале был кем угодно, но не Лайтом Ягами. «Потому что Я лучше» Звон. Трещина разошлась по зеркалу от удара. Три длинных кривых линии разделили лицо Лайта, и он отшатнулся, уронив взгляд на кулак. Красные пятна на коже, мелкие раны. Капли пота показались на лбу и висках. В осколках виднелись глаза Лайта по обе стороны от надлома. Третья часть, третий осколок отделял его лоб. Он вдруг выпрямился и застыл, не узнавая себя, врезавшись взглядом во взгляд того, кого никогда не знал. Лайт Ягами. Осколок первый. Гнев ему не свойственен. Он никогда не умел злиться и с изумлением смотрел на тех, кто не в силах сдержать крик. Лайт спокоен. Интонации равны, фразы понятны, дыхание не сбито. Лайт спокоен. Нельзя упасть в глазах других, эмоции — не более, чем слабость, отделяющая от идеала. Когда авторитет вопит от страха, ужас перенимают и остальные. Поэтому нельзя бояться. Когда авторитет плачет, мир думает: «как же он слаб». Поэтому нельзя грустить. Когда авторитет радуется, толпа смотрит. Толпа думает: «сейчас его радость прервётся». Потому радоваться нельзя. Лишь дома. Наедине с собой. Лайт Ягами. Осколок второй. Он любил радость, потому что радость — это нормально. Злость — это нормально, потому что испытывать эмоции значит быть человеком. Если долго молчать, долго делать вид, что ты ничего не чувствуешь, что ты — всего-лишь статуя с выточенным лицом, гипс треснет. Лайт был хорошим другом, потому что говорил правду, и Лайт был хорошим другом, потому что ждал её в ответ. Совесть чиста, когда ты не лжёшь. Совесть чиста, когда лгать не о чем. Лайт Ягами. Осколок третий. Кто это? Это он? Почему он выглядит так, как не выглядел никогда? Он всегда был таким или таким вдруг стал? Лайт не узнавал свой взгляд. Прикрытые веки, пустые глаза, горящие лишь от гордости и ненависти. Удовольствие от погони. Удовольствие убегать. Удовольствие догонять. Удовольствие… Кто это? Это он? Человек по ту сторону зеркала. Он выглядел решительным. Взрослым. В нём исчезли страх и сомнения. В нём исчезло то, что делало из него человека. «Лайт Ягами». Он всегда представлялся этим именем. Почему сейчас ему кажется, что это имя не подходит? Не его имя. Чужое. Это взросление или это смерть? — С возвращением. Подняв голову, Лайт не сразу заметил Мису в калейдоскопе осколков. Её отражение не затронули трещины, она была целой.