Еще один день в Нью-Йорке, или Трудности перевода

Стыд тому, кто подумал об этом плохо! — девиз Благороднейшего Ордена Подвязки, историки приписывают изречение английскому королю Эдуарду III

Телефон оживает — вжжж по столу — и первые такты "Половецких танцев" в исполнении Лондонского симфонического оркестра оповещают о том, что меня хотят; как минимум хотят слышать. Не глядя, включаю громкую связь, и нежная сюита сменяется жизнерадостным лаем. Познакомьтесь, это Карл — славный, но чересчур избалованный щенок-пойнтер. — Фу, Карл, фу! Это не для тебя, отвали! Привет, Дик! А вот и хозяин Карла — Ли. Ли Гриннер Пейс — мой коллега, с недавних пор сосед, ну и... компаньон по "танцам", если вы понимаете, о чем я, хотя откуда же вам знать, что... — Что поделываешь? — голос Ли как ударная доза кофеина, только без побочных эффектов. Чувствую, что вот-вот проснусь, хотя по факту бодрствую уже часа три. — Да так, отвечаю на поздравления фанклуба. — Опять? Да ты святой! Ли жует, поэтому мне слышится нечто вроде "та шышвяфой". Завтрак или ланч? Завистливо вздыхаю — у меня этим утром не сложится ни с тем, ни с другим. Хорошо, хоть безотказный способ отвлечься под рукой: залезаешь в почту, отвечаешь одной, второй, десятой фанатке. Время течет, количество калорий не увеличивается. Теперь посчитаем: встал я в семь, ноутбук включил в семь двадцать, сейчас почти десять. Видимо, звонок Ли — знак свыше, пора прерваться и перекусить. — Здорово, что ты позвонил — я как раз собирался... — Еще как здорово! Карл, ты все еще не понимаешь по-английски? Это мой сандвич, мой санд-вич, а не твой. Дик? Возрадуйся и начинай собираться, нас ждет "Чикаго" — билеты забронированы, осталось только поднять ленивые задницы и к вечеру дотащить их до кресел. Ну как, я молодец? — О-о-о, ты просто гипер-молодец! Просто... Просто вот молодец-молодец! — вот что я усвоил, пообжившись в Нью-Йорке: американцам важна похвала, и чем больше в ней прозвучит "wow!" и "о-о-о!", тем лучше. Преувеличенно восторженные интонации тоже всегда актуальны. — Полагаю, из нас двоих, не считая Карла, ты чемпион по принятию самых быстрых решений! — Заметь, я специально предупредил тебя заранее, — Ли доволен моей реакцией, не знаю, каким органом, но я чувствую это. — Чтобы у тебя было время погладить шнурки и все такое. Звони, если захочешь что-нибудь из "Глоу Саб", ладно? Мы бегаем по парку, а к тебе забежим чуть попозже. Карл! Убери лапу! На этом он прерывает связь, а может быть, это дело лап заскучавшего Карла — так или иначе, я не успеваю прокричать/провыть/прорыдать в трубку, что нет, к сожалению, из "Глоу Саб" мне ничего не нужно. Я голоден, как нильский аллигатор, и съел бы дюжину сабов вместе с обертками, но, но, но. Работа есть работа, и контракт есть контракт, по контракту я должен через три месяца весить, как три четверти меня нынешнего, и сегодня как раз первый день диеты. В холодильнике по такому случаю меня поджидает не банальный стэйк, и не вульгарная жареная курица, а совершенно особая в своей особенности, изысканная вегетарианская диетическая дрянь, так что... Еще парочка писем, и обед. Нет, три письма. Четыре. Пять. Малодушно вздыхаю и делаю клик-клик по очередному красному конвертику. "Красивый, очаровательный, харизматичный, твой благородный акцент сводит с ума, светлое чувство юмора никого не оставит равнодушным, Голливуд ничто, ведь там нет тебя (почему там все еще нет тебя???), ты самый привлекательный актер, когда-либо рождавшийся на Британских островах…" Снова текст пестрит комплиментами подобного рода, и снова адресату неловко с первых же строк — и за автора (что так заблуждается на его счет), и за самого себя, что читает, не отрываясь. — О. Ну это уж слишком, — наткнувшись на очередной перл, я заливаюсь краской, как девчонка. Гм, что ж, иногда сочащиеся подростковой гормональной несдержанностью послания попадают в цель, не буду скрывать, мне приятно. И в тоже время стыдно, ужасно стыдно: я смущенно отвожу глаза от экрана, барабаню пальцами по столу, изучаю потолок, придумывая ответ, но никак не могу его придумать, и вдруг понимаю, что вот он — отличный повод перезвонить Ли и тем самым еще немного потянуть время до обеда. — Ли? — Да-да, хочешь пончик? — Спасибо, нет. Лучше послушай, что мне пишут. Китти из Дартфорда, что в графстве Кент, желает удачи во всех сферах земного бытия мне и моим родственникам, также желает новых интересных ролей, ну и по мелочи — Подвязку за роль Торина. Такая милая девушка — полагает, что была бы самой счастливой поклонницей на свете, если бы ее пожелание сбылось. — Милая девушка желает только одну подвязку? — Ли зачем-то считает нужным уточнить. — Если бы я сыграл Фили и Кили, то две, надо полагать. Что мне ей ответить? Не могу ничего придумать. — М-м-м... — Ты меня вдохновляешь, спасибо. Отправляю Китти из Дарфорда набранное капслоком "спасибо огромное" и берусь за следующее письмо. Тишина на том конце провода начинает казаться неестественной. — Ты еще тут? — О да, — с энтузиазмом откликается Ли. — Я тут. Шагаю по уединенной аллейке и аплодирую твоим фанаткам — смелые фантазии у этих дам. Я бы сам не додумался до тебя в подвязках, но сейчас представил, и знаешь — аж в трусах тесно стало... Молча удивляюсь. В принципе я уже привык, что в Америке все называют брюки словом pants (мы, англичане, именуем так нижнее белье), но, во что бы Ли ни был одет, у него там тесно. То есть его возбуждает мысль о том, что меня однажды возведут в рыцари? Что ж, очень по-американски — восхищаться древними традициями и всевозможными титулами, хотя конкретно за Ли я не замечал какого-то особого отношения к регалиям... — Не думаю, что удостоюсь такой чести именно в этом году, но в следующей жизни — вполне возможно, — свернув окно с почтой, беру телефон и, как на плаху, отправляюсь на кухню. Всего пять шагов — и я на месте. У меня очень маленькая квартира, зато в тихом престижном районе, и стоила она просто замечательно. — Зачем ждать так долго? — голос Ли, совершенно обычный минуту назад, вдруг приобретает характерную игривость. "Молча удивляюсь-2". — Я мог бы удостоить тебя сегодня же вечером. Серьезно, в кроссдрессинге что-то есть! И я знаю, что ты сейчас подумал. К съемкам в "Солдатской девушке" это не имеет отношения. — О-о-о, твоя моя любимая роль с локонами… — я слишком сосредоточен на грядущей гастрономической пытке, чтобы уточнять, причем тут кроссдрессинг. — А как же Трандуил? — После Трандуила, конечно. Гибрид королевской кобры и белого павлина с локонами и бровями — это было так... так брове... бровирующе. — Сказал "король под волосами". — Один-один. [Хотя мы и обязаны "Хоббиту" нашим счастливым знакомством, вспоминать о съемках без содрогания не получается. Ох, как же я смердел из-за этого костюма и накладных волос! От того, что партнер по сцене напоминает трансвестита в роскошных эльфийских одеждах, мой предательский организм потел в два раза сильнее и, соответственно, вонь стояла в два раза ужаснее. Ну или мне так казалось. Я инстинктивно пытался отдалиться от Трандуила хоть на полшага, но Питер и операторы упрямо возвращали меня назад, а Ли, как назло, с каждым дублем наклонялся все ближе и шипел свой текст так прочувствованно, так злобно… В перерывах он был полной противоположностью своего персонажа — шутил, дурачился и заразительно смеялся над анекдотом про блондинку, которая вошла в шлагбаум. Мой любимый анекдот, хоть и не мною рассказанный — стоит ли удивляться, что у Торина на допросе земля уходила из-под ног, и не падал он только потому, что роскошные трандуиловы брови периодически вплетались в его брови. Ради этих мгновений, когда меня с ног до головы прошивало электрическими разрядами неизвестного происхождения, можно было стерпеть всё. Еще, помнится, чертовы палки из чертовой эльфийской короны чуть не выкололи мне глаз… Словом, под конец первого репетиционного дня я был сам не свой и хотел только одного — запереться в трейлере, принять душ и (рыдать в подушку) медитировать, пока не усну.] [Ричард однозначно мой тип мужчины. Сто процентов интеллекта, ноль вредных привычек, прокачанное тело. И он такой добрый. И еще в нем есть кое-что, чем я до крайности восхищаюсь. Кто-то из ребят ласково назвал это «природным дзен-буддизмом». Дело в том, что среди актеров полно истеричек, а от Ричарда в любую погоду веет английским спокойствием, и это своего рода визитная карточка. Даже в разгар боевых сцен (а это очень жарко, и в прямом, и в переносном смысле) он сохраняет во взгляде маленький кусочек льда. Сосны горят, ассистенты орут, статисты стадом бизонов несутся на перерыв — пофиг, он Торин, он король-узбад. Шуба и родословная где-то у него в душе, даже когда он крутит колеса горного байка. Класс. Вне съемок все не так, но это хорошо: королевскую сдержанность на пике оргазма лично я не одобряю. В случае с мистером Армитиджем не одобряю вдвойне, он так роскошно импровизирует в эти моменты, так стонет, бррр, мурашки по коже. Кстати, выбесить мистера-мне-вежливо-пофиг довольно просто, но он сам объяснил мне, как это сделать. Не зная секрета, можно и не пытаться, дзен-буддизм рулит.] — Дик? — Уф... Передо мной стоит тарелка, до краев наполненная диетическим йогуртом и сырой овсянкой. Без сахара. Как говорится — на входе так же вкусно, как на выходе. Однако, грядущие тренировки должны быть подкреплены правильным питанием, это прописано в контракте. Думать о приятном, Ричард, думать о приятном. Ну или об Англии. А лучше и думать, и говорить — тогда вкус хлопьев вообще не почувствуется. — Так что, Ли, ты знал? Историки приписывают учреждение ордена Подвязки не только Эдуарду III, но и Ричарду I. — Я? Нет, я не знал. А при чем тут какой-то орден? — Сейчас расскажу! Итак, согласно не самому популярному преданию, во время крестового похода королю Ричарду явился Святой Георгий и сказал... — глотаю первую ложку гадости и понимаю, что способ работает — когда говоришь, овсянку проще пережевать и пережить. Вторая ложка, таким образом, должна отправиться вслед за первой, но тут до меня внезапно доходит, что имел в виду этот американский фантазер, и ложка повисает, не дойдя до рта. Как там звучит девиз ордена Подвязки? "Honisoitquimal y pense" — "Пусть стыдится тот, кто подумал об этом плохо"? Ну-ну. — Постойте-ка, мистер Пейс… — Стою возле твоей двери. В чем дело? Настороженно повожу бровью, и в тот же миг из-под двери раздается нетерпеливый скулеж. Карл выражает готовность добраться до недогрызенных кед и разделаться с ними окончательно. — Одну минуту! — приходится спешно подобрать с пола все, что может не перенести встречи с щенячьими зубами. Открываю дверь — в нос ударяет аромат восхитительных свежих сабов, о колени ударяется пара грязных, очень грязных лап. — Фу! — Фу! Карл отскакивает в сторону, как резиновый мячик, и со звонким лаем несется на кухню. Беги-беги, дружок, сандвич с морковью и шпинатом на столе, отдаю его тебе без малейшего сожаления. И ведь самое смешное, что Карл его и правда съест... — Иди-ка сюда, прекрасно выглядишь, я скучал, и вкусно пахнешь! — на меня обрушивают сумбур приятных слов, вталкивают в холл и награждают крепкими объятиями. Я отвечаю поцелуями куда попало. Пакет с едой шлепается на пол, но кого это волнует? Целуемся, упоенно таращимся друг на друга, Ли зачем-то дергает меня за ухо — "Ну привет". Опять целуемся. Мы не так уж давно вместе, я переехал в Нью-Йорк всего три месяца назад, и каждое свидание, каждая близость, когда наутро не нужно в аэропорт — как праздник. [Не знаю, почему я так уверен, но праздников в наших отношениях всегда будет больше, чем будней. Мне кажется, это судьба. Немного страшно говорить такое, когда "лучшие годы" укатились за отметку 40. Полностью заглушить страх и душевную тревогу удается только на время секса. Раньше это происходило в его квартире, а теперь все чаще в моей. Съемные помещения мы использовали всего пару десятков раз, и то в Новой Зеландии. У трейлеров не такие уж тонкие стенки, но лично я не мог там заниматься ничем серьезным. Во-первых, мало места — на наши четыре метра и 200 килограмм. Во-вторых, когда я рядом с Ли, внутри все вверх дном: в голове русские горки и искры из-под колес, а в сердце визг сорванного стоп-крана. Не тот случай, когда можешь смиренно пыхтеть в подушку — на пике удовольствия хочется стонать капслоком. И ему тоже. Ужасно, мы с Ли Гриннером как последние дикари, но с американца спрос невелик, он все-таки американец. А где мое британское воспитание? Где впитанные с молоком матери комплексы? Где уверенность, что сгорать от страсти к чьей-то упругой заднице и стройным ногам могут другие, но не рассудительный я? О нежности и ревности умолчу, это то самое, что служит причиной страха.] — Ты чувствуешь разницу между "Garter" и "suspenders"? — это я спрашиваю не у него, а у его шеи. Ли, тяжело дыша, шепчет в ответ: — Ну... Чувствую... Да... — И какова разница? — "Одна подвязка" и "много подвязок". — О, опять эти наши лингвистические недопонимания... Ли нравится, когда его шею покусывают и вылизывают в изящном месте, где почти начинается плечо — у него от этого по всему телу дрожь. Я делаю это старательнее, чем обычно — сдвинув куртку, прокладываю влажные дорожки по плечу, по очаровательной россыпи веснушек. — Какие еще непонимания, Дик? Ты рычишь? — Есть хочу. И трахаться. Причем оба желания так сильны, что я полностью дезориентирован. Не могу понять, в какую сторону нам танцевать — кухня, спальня... — Мы уже танцуем? Спальня. Нет, до спальни далеко, коридор. — Я тебя танцую. Аккуратно прижимаю Ли к стене и только-только успеваю сообразить, как именно мы сделаем это... — Мне нужно в душ, — заявляет этот... этот. Выскальзывает из моих рук и пытается просочиться в... душ. Извините, но логики не вижу: секунду назад вот это самое тело, стремящееся к чистоте, стонало похабные словечки, двигало бедрами в грязном ламбада-стиле и стремилось утянуть меня на пол. То есть сначала мне недвусмысленно пообещали секс вместо диетической овсянки, а теперь пытаются кинуть. Ну уж нет. — Думаю, тебе не нужно в душ. — Конечно, нужно. А пока я с этим разбираюсь, можешь перекусить. — Не могу. — Почему-у-у? — Ли обезоруживающе улыбается и часто-часто хлопает на меня ресницами. "Порочная невинность" или как там это называется? В общем, я от таких вещей начинаю заводиться и даже иногда выходить из себя. — Оу, у тебя такой несчастный голодный взгляд. — А ты как думал, мы же сутки не виделись! — беру мистера Пейса за руку, как непослушного щенка на поводок, и без затей отвожу в спальню. Раз уж нести на руках чревато срывом спины, а романтично целуясь и вальсируя он сам не хочет. — Ладно-ладно, будь по-твоему... — Ли скидывает кроссовки и растекается по кровати утомленным гепардом. Спиной чувствую, что он наблюдает, как я выпутываюсь из свитера и джинсов — полуприкрыв глаза и немного неодобрительно. Я его понимаю. Сам не фанат заниматься любовью после пробежки или спортзала, только что поделаешь? В моем случае выбор прост — или овсянка, притворяющаяся едой, или Ли Пейс, строящий из себя недотрогу. — В последний раз предупреждаю — мне нужно в душ. — В последний раз отвечаю — мне все равно. — Да-а-а? Совсем все равно, чего хочется мне? — О нет, конечно! Нависаю над Ли и, поймав его левое запястье, крепко фиксирую руку под коленом — так у меня будет больше свободы для торопливых предварительных ласк. — А может быть, и да… Он одет, я раздет, он лежит, я сверху, все это дико заводит. Мое орудие уже вполне готово к бою. Одной ладонью исследую пространство, скрытое за влажной резинкой спортивных штанов, а другой придерживаю голову Ли в удобном для поцелуев и вылизывания его стройной шеи положении. — Хочу тебя… Очень... — Ну еще бы. — Сейчас… Таким, какой есть… Возражения? — Только один вопрос, — Ли упирается рукой мне в грудь, заставляя приподняться. Когда я отдален достаточно далеко, он проводит кончиком среднего пальца по моим губам и надавливает, просовывая его вглубь. Между моим языком и его пальцем происходит что-то вроде короткого фехтовального поединка. — Что это на тебя нашло? — коварно улыбается Ли. — Благодарность за билеты? Антиблагодарность? — Три вопроса, — добродушно отзываюсь я. — Не уходи от ответа, Дик, я этого не люблю, — капризный тон, в котором проскальзывает что-то вульгарно женское, призван усыпить мою бдительность. Этого Ли и надо: почувствовав, что я напряжен только в одном месте, и место это межу ног, он молниеносно выбрасывает вперед руку и… — Ауч! … и моя мошонка оказывается в плену у немилосердного и охочего до комплиментов янки. — Ну? Кончики ногтей впиваются в нежную кожу, заставляя меня шумно и с удовольствием выдыхать. Вот в такие моменты, когда думаешь гениталиями, а не чем-то еще, в душе такой замечательный покой, так тихо. И говоришь ровно столько, сколько думаешь, и именно те слова, что приходят первыми. — Ну, ты влетел в дверь — такой набегавшийся, сильный, мокрый, чуть не затоптал меня, ну я и почувствовал себя крокодилом, затаившимся у водопоя. — Ты намекаешь, что я похож на носорога? — На жирафа, — с нежностью выдыхаю в приоткрытые губы любовника и, подавшись еще чуть-чуть вперед, приникаю к ним поцелуем. Какое-то время нам не до болтовни, но крепкие пальцы по-прежнему впиваются в мои причиндалы, выжимая столь любезные американской душе похвалы. — Я намекаю, что у тебя аппетитный и — важная ремарка — вместительный зад, и возбуждающе-тонкие щиколотки, и огромные прекрасные глаза, и весь ты такой... — Сексапильный жираф? — Вот еще! Вылитый олененок Бэмби — милый, обаятельный, так и хочется поймать, связать и опорочить. — Ты единственный, кто вместо порнухи смотрит Disney Channel? Или вас, извращенцев, много? — Ли отпускает яйца, и выдох облегчения срывается с моих губ одновременно с ответом. — Кто-то час назад говорил, что хочет обрядить меня в чулки с подвязками. "В кроссдрессинге что-то есть" — это я сказал? — Твоя фанатка. А что, разве тебе не хочется чего-то новенького? — мурлычет Ли, подставляя под поцелуи живот и бедра. — Еще как, — шепчу я, обводя языком ложбинку пупка. Скоро доберусь до нежной кожи внутри бедер и... — Но сегодня просто хочу присунуть тебе так, чтобы соседи на нулевом этаже услышали… — Ты хотел сказать — на первом? Они и так слышат… — Меня. А сегодня — и тебя тоже. — Ну, попытайся, — хмыкает Ли и, выдержав паузу, грациозно и о-о-очень широко разводит согнутые в коленях ноги. И, как вы уже, наверное, поняли, дважды меня приглашать не требуется. Мы танцуем час, потом передышка, потом снова танцуем, потом вместе в душ, время летит незаметно, и вот мы уже в полный рост опаздываем на "Чикаго"…. [Не люблю, когда Дик начинает комочиться и уходить в себя. Не физически, а глазами — зрачки сужаются, радужка расширяется, и взгляд становится таким забитым, что я зверею и готов уебать на месте любого, на кого он укажет. Помню, когда он гостил у нас в Техасе, возникла одна неловкая ситуация. Все сидели за столом, и мама попросила рассказать о том, как он готовится к роли (ма отлично разбирается в тонкостях актерского быта). Так вот, Дик ответил, что самое главное в подготовке роли — расслабиться и отпустить фантазию, особенно хорошо при этом лечь на диван и погрызть карандаш с презервативом. «Мне почему-то нравится, если он твердый» — добавил Дик. «Без подробностей, Ричард, тут у нас несовершеннолетние!» — папа большой шутник. Конечно, он понял, что речь идет об обычном карандаше с ластиком на конце, но среагировал быстрее, чем я успел влезть. Все, включая племянничков, заржали, а на Дика было страшно смотреть. Уверен, что, когда он подумал, что все подумали, что он сболтнул нечто ужасное и неуместное при детях, его сердце пронзила боль. Он же англичанин. Они не только ластик называют rubber, но и многое другое воспринимают по-другому, более закрепощенно. Так что тем ублюдкам, которые распространяют по сети грязные сплетни и сворованные фотографии, лучше держаться от меня подальше. Как они смеют?! Что они знают?! Ричард чист, как альпийский эдельвейс, он удивительный. Мне повезло, что я встретил такого парня.] [Разница в английском и американском словоупотреблении приводит к смешным (и не очень смешным) ситуациям. Забавнее всего то, как мы с Ли познакомились, вернее, как мы познакомили наши гениталии — все остальные части тел были довольно обыденно представлены друг другу в ходе первой совместной читки, и ничто не предвещало ни романа, ни хотя бы дружбы. Я в принципе против флирта с коллегами во время работы, а в тот раз был настолько глубоко погружен в трагедию Торина, что не смог бы отвлечься при всем желании, но его величество случай вмешался, и все пошло, как пошло. Ли покорил меня в три приема — когда явился в павильон в образе эльфийского короля и когда посмеялся над анекдотом про блондинку. А о третьем разе я сейчас расскажу. После первой репетиции сцены Торин-Трандуил меня можно было выжимать, как тряпку. Я едва дополз до трейлера, с большим трудом заставил себя пойти в душ — соблазн упасть в постель грязным был огромен. Вода меня оживила — голова не соображала, но тело после душа просилось не в кровать, а на прогулку. Как будто в плечо кто-то толкал — «иди, иди». Я накинул майку и шорты (зимой в Новой Зеландии самая жара, удивительная страна!) и пошел бродить. Очень скоро я столкнулся с Трандуилом. Без грима я бы его не узнал, но голос Ли с чьим-то другим спутать нереально, а он говорил, и довольно громко. Ему внимали четыре гнома, двое парней из съемочной группы, чьих имен я не знал, а Люк Эванс и Орландо Блум, похожие как братья, не только слушали, но и вклинивали в рассказ свои реплики. Я прошел мимо веселой компании, стараясь не привлекать к себе внимание, но через минуту за спиной послышались шаги. — Привет! Как дела? Я обернулся. Это был Ли. — Все хорошо, спасибо, — промямлил я. Ли молчал, и я спросил первое, что пришло на ум. — Остаешься у кого-то на ночь? Глаза моего визави заблестели. — Да, а как ты угадал? — Никак, — пожал я плечами. — Все знают, что ты поселился в городе. Кстати, почему? — Почему? Много причин… — настал черед Ли пожимать плечами. Безупречно ровными, гармонично развитыми плечами. «Видимо, занимался в детстве плаванием» — отметил я про себя с легкой завистью. Также от моего взгляда не укрылась милая деталь: россыпь золотых пятнышек на шее, плечах и предплечьях. У меня и самого есть веснушки, но Ли они идут, вот в чем фокус. — Но основная причина, конечно, в том, что мой королевский трон не влезает в трейлер. Без него сложно репетировать. Я искренне улыбнулся и кивнул — «понимаю». Шутка-шуткой, а кто бы отказался порепетировать на своей территории со сценическим реквизитом? — А у меня к тебе вопрос, — внезапно сменил тему Ли. — Есть маза сходить в воскресенье на балет. Я иду с отцом и братом, а из съемочной группы только сэр Йен заинтересовался. Может быть, составишь нам компанию? И, прежде чем я ответил «нет», Ли улыбнулся самой солнечной из своих улыбок и молитвенно сложил руки. «Ну, пожа-а-алуйста, Торин, не будь унылой задницей, соглашайся» — вот что я прочитал в его глазах. — Спасибо, конечно, я согласен. — Отлично! Спасибо! — возрадовался Ли. Мне стало неловко. — Да ладно, это тебе спасибо — я очень люблю балет, особенно классический, но и современный тоже. Кстати, а как называется постановка? — Не знаю от слова «совсем», — беззаботно улыбнулся Ли. — Это классно, что ты любишь балет — с твоим уровнем серьезности могу поспорить, что и разбираешься в нем шикарно. Моему па тоже нравится, он будет рад встретить единомышленника. — А ты? Ты любишь балет? — как уже было сказано выше, котелок у меня в тот вечер варил неважно. Я просто говорил первое, что приходило на ум, не заботясь даже об интонациях. Ли утверждает, что о любви к балету я вопрошал его с видом котенка, который просит молока. Ну, может быть… — Я-то? Смеешься? Нет, не особо люблю. Да и сам, честно говоря, танцевать не умею. По роли приходилось, но, блин, с моим ростом все это смахивает на клоунаду, танцы — не для высоких. — Прошу прощения, но не могу согласиться, — не заморачиваясь скромностью, я начал рассказывать Ли о мире танцев и своей не совсем удавшейся карьере. Шло время, сумерки скатились в темную ночь, и над нашими головами одна за другой начали загораться звезды. Ли слушал внимательно и задавал вопросы, не давая источнику моего красноречия иссякнуть ни на минуту. Я видел, что он делает это нарочно, но почему-то ничуть не тяготился этим обстоятельством. Мне было комфортно рядом с Ли-Трандуилом, вопреки погруженности в образ и вопреки тому, что я вообще тяжело схожусь с людьми – редкий случай, и я получал истинное удовольствие от него. Как вскоре выяснилось, это было взаимно. — Ты так здорово об этом рассказываешь, — сказал Ли и, сделав шаг вперед, взял меня за руку. Наши взгляды встретились, и я прочел в его глазах что-то удивительное. Симпатию, но не дружескую, а такую, какой, по моим представлениям, Ли мог бы наградить молодого бесшабашного красавца Люка Эванса. — Спасибо. — Спасибо? Это тебе спасибо, — эхом отозвался Ли. — Я тут подумал, Ричард… Раз ты так хорошо разбираешься в этих вещах, может быть, перепихнемся как-нибудь? Я люблю узнавать все новое. Когда ты свободен? — Вот прямо сейчас и свободен, — решив не теряться, раз уж янки сам начал, я пристроил ладонь на его задницу. — Вау, круто, — Ли выдохнул и, недолго думая, окольцевал мою талию крепкими руками. — А нам будет тут удобно? Света не маловато? — Да в самый раз. Впрочем… О том, что в США «to shag» — то же самое, что у нас — «to dance», я вспомнил за мгновение до того, как прислонил Ли к стволу ближайшего дерева. То есть американец совсем не обязан был знать, что в Великобритании «to shag» — то, чем занимаются подростки на заднем сидении автомобиля темной ночью на окраине города. Американец и не знал, но это не имело значения — его действия говорили сами за себя. Впервые со времен своего первого несчастного раза я занимался сексом под звездами, и это было прекрасно. Это была любовь с первого секса, как бы ужасно ни прозвучало.] А кончается все тем, что мы предсказуемо забиваем на "Чикаго" и идем гулять с Карлом. На город опускаются теплые весенние сумерки. Все центральные улицы в огнях, как будто на носу Рождество. Мы идем по оживленной улице, болтая о всякой ерунде, рассматривая витрины и прохожих. Я рассказываю Ли о том, что такое Орден Подвязки. Сходимся на том, что это забавно — идти по одним и тем же бетонным прямоугольникам, но называть их по-разному. Действительно, для меня тротуар — «pavement», а для уроженца этих краев — «sidewalk», и никак иначе. И, когда мы переступаем через мусор, я бурчу: «Какого черта тут валяется этот rubbish», — а Ли мысленно поправляет — «garbage». Вот за такими делами еще один прекрасный день в Нью-Йорке и подходит к концу. Я все чаще чувствую этот город «своим», Ли дарит мне это чувство дома. И все чаще меня посещает чувство легкости, когда хочется не идти, а лететь или хотя бы танцевать на этих мостовых.