Море волнуется

Глубоко и тяжело вздыхаю, смотря в окно на ночное небо. Такси приехало. Ты выходишь из машины, а он, вытащив твой чемодан, целует в подставленную щеку и, садясь, уезжает к себе. Ещё бы. Раньше злилась, кричала, смотрела из-подо лба на него, а сейчас просто пусто. Устала бороться и быть сильной, решать какие-то ситуации, хочу любить как раньше, с возможностью всегда быть рядом. Пусто в душе. В ней ничего не осталось кроме кромешной темноты и пустоты. Натягиваю на ледяные пальцы рукава твоей любимой кофты, нервно кусая нижнюю губу. Эта привычка перешла от тебя мне, хотя если быть честнее во мне все от тебя. Иногда кажется, что я это ты, или ты это я. Мне страшно, раньше мы были словно единым целом, милым тандемом, а сейчас это аморально, это страшно неправильно. Не-пра-ви-ль-но. Мне страшно оттого, что я не могу защитить тебя от того внимания, что с каждым днем направляется на нас все больше. Каждому интересно влезть в «наше», вывернув там все наизнанку, узнав все подробности нашей желательно постельной жизни, а потом выбросить, забыть, даже не подумав, а что будет с нами… Тери, что будет с нами, если хотя бы кто-то узнает о том, что мы не закончились, о том, что есть ещё «мы». Опираюсь на подоконник ладонями, прижимая лбом к ледяному стеклу. Как защитить тебя, находясь рядом? Ответа нет. Его никогда не было, но мы делали вид, что верили в нашу сказку. Страх, о том, что хотя бы одна душа узнает наш секрет парализовал меня каждый раз, когда мыслями я прокручивала миллионы возможных ситуаций, когда это бы стало достоянием общественности, пока ты спрашивала о чем я там глубоко задумалась, а потом мягко, успокаивающе целовала. Не знаю, почему тебе не страшно так, как мне, может ты умеешь прятать страх глубоко в душе, но он с каждым днем растет в моей душе, срывая все барьеры и здравые смыслы. Мне хочется раствориться, исчезнуть, всё, что угодно, лишь бы не видеть сейчас тебя. До конца я ещё не определилась, что делать нам, мне дальше. Да, так тоже бывает, что любовь медленно убивает. Хотя, мы надеялись, ждали и верили, что сможем спасти «нас». Часто моргаю, чтобы не чувствовать слезливость в глазах и не упасть от бессилия в твои объятия, которые больше не спасительные для меня. Они теперь холодные, они теперь чужие, они не мои. Черт. Слышу, как ты открываешь дверь, а все внутри стягивается в тугой узел, тошнота подступает к горлу, мну руки, желая хоть как-то устронить чувство страха, тревоги внутри, от которого хочется сбежать куда-нибудь, лишь бы только избавиться от этого нервоза. Все это время, пока девочки показывали тебе свои умения на Контрольных прокатах я пыталась решить как нам жить дальше, как мне жить, потому что нам уже нельзя, невыносимо с тобой. Осознание неизбежного с каждой секундой проникало мне под кожу, скручивая всё нутро. Единственное, что я делала, это лелеяла призрачную надежду на детское чудо, оттягивая момент нашего с тобой разговора. Как же мне мерзко. Иногда жалею, что нельзя смыть с себя все переживания, как грязь, обычной проточной водой. Неужели за все медали, что «висят» на моей груди мне нужно отплачивать такой кромешной болью, одиночеством и тоской. Первый поворот. Дыхание спирает. Второй поворот. Опираюсь на стену. Третий поворот. Полуулыбка трогает мои губы. Ты вернулась. Входишь в квартиру, затаскивая свой тяжелый чемодан, и зачем тебе столько вещей, никогда не понимала. Нежная, но уставшая улыбка трогает твои губы. Такая красивая, холодная и чужая, теперь должна была стать чужой. Моя любимая женщина. — Привет, Жень. Легко бросаешь мне, притянув рукой за плечо ближе к себе. Вдыхаю твой аромат, что отзывается колко где-то внутри, вынуждая сомкнуть веки, желая навсегда запечатлеть в памяти любимый аромат родного тела. Утыкаюсь в плечо, сокрушенно выдыхая. Зарываюсь пальцами в кудряшки, расслабляясь на секунду, выдыхая казалось бы весь воздух из легких. Так нельзя. Женя. Ты все решила правильно. Зачем оттягивать неизбежное? Зачем утопать сначала в нежности, а потом купаться в ненависти? Ты не целуешь почему-то, как будто бы чувствуя меня насквозь. Просто отстраняешься, снимая обувь. — На улице так внезапно потеплело, — зачем-то говоришь, проходя вглубь собственной квартиры, в которой на время твоего отъезда хозяйничала я. Медленно плетусь за тобой. Останавливаюсь в дверях в ванную комнату, опираясь на дверной косяк. Ты моешь руки, поглядывая сквозь зеркало на меня. Зачем? Все, что ты так любила во мне, умерло. Помню, как в первую ночь после такого длительного расставания, ты ругала меня за обрезанные длинные волосы, а потом за отсутствие здорового аппетита, хотя честно признаемся мне стоило скинуть парочку килограммов, но почему-то ты их не видела. — Не выходила, — комментирую зачем-то я, растянув губы в ухмылке, замечая твое удивление на слегка наклоненном к плечу лице. Ты замечаешь мои опухшие от слез веки, уставшие красные глаза, но молчишь. — Ты опять не спала? — скользишь по мне взволнованным взглядом, вытирая руки темно-розовым полотенцем, нарушая тишину воцарившеюся между нами; уже в упор разворачиваешься, смотря своими карими глазами на меня, замечая мой болезненно-отрешенный взгляд. Отрицательно мотаю головой, отшатываясь от тебя. Чувствую, как к красным глазам подступают соленые слезы, пару раз моргая. Я люблю тебя слишком сильно, чтобы уйти. Я люблю слишком сильно тебя, чтобы продолжать нас разрушать. А что моя жизнь без тебя? Её нет, пробовала жить без тебя, Этери, я умирала, пока ты смеялась. Но этот союз саморазрушение нас обоих. Пускай хотя бы ты будешь жить счастливо. — Жень, мы кажется, уже обсуждали этот вопрос, — говоришь, проходя из ванной комнаты на кухню, — о, ты ужин приготовила, — с ласковой улыбкой оборачиваешься на меня, а я не могу не подарить тебе ответную. Какая ты красивая, господи, ну разве можно быть такой красивой? Твои карие глаза с жалостью смотрят на меня. Не могу долго выносить такой взгляд, поэтому отворачиваюсь к плите и накладываю в твою тарелку еду. Аккуратно ставлю перед тобой тарелку, а затем дав вилку, отхожу обратно за чаем. — Спасибо. Начинаю заваривать твой любимый чай, чувствуя, как мне приятно прикасаться руками к горячей чашке, как будто бы это единственный жизненно необходимый источник. Мне так хочется тепла и спокойствия. Мне так хочется быть кому-то нужной. Но давай. Ты должна это сказать, давай Женя. Облизнув пересохшие губы, сжимая чайник двумя руками, чтобы хоть как-то скрыть дрожь в теле, набираю в легкие воздух, и с надрывом в голосе спрашиваю: — Как прокаты? Первые открытые прокаты без меня. Первые тренировки без меня. Первый, олимпийский сезон без меня. Ты улыбалась. Ты любила не меня. Почему Трусова вдруг прыгнула, хотя ночь, разделившая неудачу и победу была одна. Что было там? — Прокаты? — повторяешь это слово, пробуя на вкус, с растерянностью бегая по моей ровной спине взглядом. Наверное, раздумываешь как мне ответить помягче, жалея, как тогда, когда я падала каждую чертову минуту на тренировке, на последней тренировке перед самым важным стартом в своей жизни. Злость и отчаяние, словно кровь, наполняет каждую клеточку моего тела. Пока я сходила тут с ума, ты любила не меня. — Прокаты — нормально, есть куда расти, но в общем и целом, — оборачиваюсь к тебе с кружкой, замечая, как неоднозначно ты качаешь головой. Как всегда. — Саша Трусова, … — не успеваю договорить, ставя кружку рядом с твоей тарелкой. — Да, — прерываешь меня, — Трусова удивила всех, — для убедительности киваешь головой, — порадовала меня, я даже улыбнулась, — рассказываешь мне, отправив вилку в рот. — Видела, — теребя свои пальцы, говорю, присев на стул, смотря то на тебя, то куда-то в сторону, — ты с ней в номере была? — вдруг вырывается быстрее, чем я успеваю обдумать то, что спрашиваю; сердце перестает стучать от твоего удивленного и растерянного взгляд, скользившего по лицу. Перестаешь дышать, смотря на меня, разомкнув губы, видно собираясь ответить, но молчишь, выжидаешь или подбираешь слова, а я чувствуя, что ещё немного и мое напряжение превратиться в истерику. Натянута как струна. Тяжело выдыхаю, стараясь выдержать твой тяжелый, болезненный, до мурашек понимающий взгляд. Как же трудно тебя любить. Все так хотят быть с тобой, но быть с тобой это не значит удержать тебя. Не значит всегда быть в твоей жизни номером один, хотя нет, пожалуй, не быть вообще в этом списке, а быть за ним, рядом с тобой. — Нет, одна, — отложив вилку, серьезно говоришь, — а к чему вопрос? — добавляешь, смотря в мои распахнутые глаза. Неужели ты не знаешь ту историю. Неужели ты не знаешь, что послужило лучшему прокату Алины. Или я одна это поняла? Ты, выжидающе смотришь на меня, понимая, что во мне говорит ревность. Я люблю. Я ревную. Люблю. Ревную. Рев. Люб. — Жень, я, кажется, задала вопрос, — более жестко говоришь, разрезая тишину, а меня бьет дрожь от твоего голоса, хочется закрыть уши руками. Что ты хочешь, чтобы я тебе сейчас ответила? «Я люблю тебя настолько, что ревную ко всем, кто хорошо катается»… Всю меня разрывало на части от переизбытка эмоциями. Прислоняю ледяные ладони к пылающим щекам, кончиками пальцев надавливая на веки. Ты тяжело выдыхаешь, готовая уже начать говорить слова о том, что хочешь, чтобы дома было уютно, тихо, спокойно, а я снова поднимаю ненужные темы, задаю глупые вопросы и провоцирую тебя на скандалы. Знаю, Тери, знаю, что я недостойна тебя, но мне кажется, что я могу умереть от тех чувств, что поднимаешь во мне ты. Ты слишком для меня. Меня уже нет. Только моя жалкая тень. Твоя тень, Этери. Я твоя тень. Я твое живое напоминание о злосчастной олимпиаде восемнадцатого года, Юля четырнадцатого, а кто же будет двадцать второго? Насколько далеко, нет, нет, близко ты зайдешь с ней, если я сейчас уйду?.. Смогу ли я когда-нибудь действительно уйти от тебя, избавиться от наваждения, от чувств, что бьют меня ежесекундно, словно лихорадка. — Я со стеной разговариваю, Жень?! — риторический задаешь вопрос, но я слышу твой голос, через шум в ушах. Сползаю на пол, крепко обхватывая твои колени, сжимая их обеими руками, что есть силы, прижимая каждый кончик пальца к грубой ткани, пытаясь почувствовать тепло от твоей кожи. Слезы катятся из глаз, плотно закрываю их утыкаясь лицом в джинсы. Ты молчишь, запрокинув голову наверх. Я не вижу твоего лица, но чувствую тебя. Чувствую, как все внутри кричит и рвется от кромешной боли. Она не прошла. И никогда не пройдет пока мы рядом, но я не смогу и не хочу жить без неё. Казалось, что мне лучше делить с тобой эту боль, теряясь от страсти ночами, чем иметь спокойствие и покой без тебя. Меня нет без тебя. Мой телефон начинает разрываться в соседней комнате, также как и моё сердце, сжимая ноги Этери. Так безразлично сейчас это. Я плачу, целуя любимые колени, пока женщина сидит на месте не касаясь моих волос. Ей больно, а мне? Задумываюсь, пытаюсь найти в той гамме чувств боль. Мне уже не больно, только страшно, потому что не болит. Как будто внутри все погибло, заморозилось. В душе нет места ничему кроме льда, нашего с тобой одного на двоих — хрустального льда. — Телефон, Жень, — положив теплую ладонь мне на плечо, говоришь тихо, а я вздрагиваю от перепада температур, — Телефон, Жень, — повторяешь, пытаясь встать, чтобы избавиться от источника шума, но я непреклонно держу тебя, пока кто-то желает вторгнуться в наш мир. Умоляю, пускай хотя бы сейчас никого не будет между нами. Нам так плохо. Нас так мало. Смотрю на неё с полным отчаяньем, но разъединяю, словно задеревеневшие руки, отползая в сторону, дав ей возможность уйти. Когда она уходит мне холодно, глубоко дышу, пытаясь унять дрожь и справиться с приступом тошноты. Прижимаюсь к стене, подтягивая колени к груди. Дыши, Женя, дыши. Идешь в комнату, взяв мой телефон. Читаешь кто звонит, а затем протягиваешь его мне, но вместо этого я смотрю в твои карие глаза, ощущая, как внутри все меркнет, столько холода и безысходности в них не было даже тогда, когда я выплевывала всю боль в номере отеля. Что происходит? Что мне делать? Кто я без тебя? Дрожащей рукой беру телефон, бросив быстрый взгляд на экран. «Мама», прочитываю по слогам: «Ма-ма», нажимая на зеленую кнопку. Бывают вещи, которые словно по заказу случаются, правда сила у них отнюдь не спасительная, а разрушительная. — Да, — шепчу я, но мне кажется мой голос слишком чужим. Ты стоишь надо мной, а затем опускаешься рядом, как будто бы понимая зачем она звонит. Сглатываешь ком в горле, сжимая мою левую руку, разминая ледяные пальцы, не моргая. — Ты когда дома будешь? — спрашивает спокойно женщина, а я хочу захлебнуться в собственных слезах и навсегда остаться с Тутберидзе. «Спаси нас, мама, спаси меня от этой любви, ещё раз спаси меня, я не удержалась, помоги мне, мамочка», — но вместо этого говорю другие слова, абсолютно потерянным голосом, наблюдая как дрожит Этери, все ещё боязливо заглядывая в мои глаза. — Не знаю, — честно отвечаю ей, поджав искусанные в кровь губы, — я… — мой голос осип, — не знаю, — повторяю, — ма-ма, — последнее слово говорю, смотря в женские глаза, что с теплотой смотрят на меня, всем своим видом показывая, что разлучаться она сегодня не хочет. — Жень, заканчивай этот цирк, хватит ерундой маяться, — устало говорит Жанна, а я понимаю абсурдность ситуации, однако ничего не могу изменить. Пытаюсь уйти, но я люблю черт возьми до абсурда. Почему нельзя просто исчезнуть, хотя бы на мгновение перестать чувствовать эту тупую боль в душе от невозможности бытия. — Мам, давай потом, пожалуйста, — прошу я женщину тихо-тихо в трубку, ощущая, что больше моё сердце не выдержит, но она перебивает меня, говоря слишком громко. Оглушая нашу любовь правдой маткой. — Ты поговорила с Тутберидзе, она готова снова тебя тренировать нормально или ты заканчиваешь карьеру или мы переезжаем в Питер? Мишин звонил, кстати, готов тебя взять, так что ты правильно взяла билет, — Этери фокусирует на мне свой проницательный взгляд, стремительно бледнея, в её карих омутах я вижу заставший ужас. Она смотрит на меня, блестящими зрачками, пытаясь найти ответы в моей пустоте, а я не могу больше выносить этот взгляд полный боли и предательства. Меня сейчас стошнит от всего того, что внутри. Я не предательница Тери, просто не смогу защитить тебя от такого внимания, от своих истерик, от себя в целом. Прости, меня, прости и не смотри на меня так, словно я умерла в твоих глазах окончательно и бесповоротно. Меня душит комок в горле, сдавливая все внутри, словно я перевязана веревками. — Мам, — нервно смеюсь, растирая лоб рукой и опуская в пол глаза полные слез, лишь бы не смотреть на Этери, что нервно облизывает губы, безостановочно кусая их, — давай потом, правда, — сбрасываю вызов, и вздохнув поднимаю глаза, сталкиваясь с твоими измученными. Ты ждешь, пока я что-то скажу, но я молчу. Предательски молчу. Мне кажется, что наша любовь умерла окончательно именно в этот момент. Ты смотришь так, как будто выворачиваешь мне душу наизнанку. Стерев с щек слезы, я рывком пододвигаюсь к тебе ближе, беря в руки лицо, но ты отворачиваешься, резко подрываясь и уходя в ванную комнату. Бегу за тобой, но ты захлопываешь дверь прямо перед моим носом. — Блять, Этери, — со всей силы бью по дереву, чувствуя, как саднит руку. Лучше любая физическая боль, чем наша любовь. Слышу, как ты скатываешься с другой стороны по двери, пытаясь заглушить рыдания, но я слышу. Слышу, Этери. И меня это разрывает. — Открой, — жестко требую я. — Зачем? — крича спрашиваешь ты, срываясь на хрипотцу, — Я устала, Жень, убирайся к черту из моего дома! — Я не хочу уходить, Этери, мы не поговорили, — поднимаюсь на ноги, остановившись около двери, скребя по дереву. Может и к лучшему. Может просто уйти? У нас все равно ничего не выходит, мы все равно делаем друг другу больно практически каждый день, но может мы сможем? Нет. Не сможем. — Это не твой дом, — кричит она из-за двери, ударяя в неё кулаком, да так, что я рефлекторно отстраняюсь, сжимаясь, — Нам больше не о чем разговаривать, проваливай, Медведева, — говорит Этери, а затем я слышу, как шумит вода; Женщина выходит из комнаты спустя пару минут, проходя в спальню. Она открывает шкаф, выбрасывая из него все мои вещи, кидая их в коридор, где я в немом оцепенении застыла. — Что ты делаешь? — пытаюсь спокойно узнать, не веря своим глазам. Все внутри переворачивает, а голова кружится от таких переживаний. Делаю шаг в комнату, но та, лишь отшатывается ближе к шкафу, выставляя руку, в немой просьбе держать от неё подальше. И я её понимаю, после второго предательства любить сил не остается. — Как что, — наигранно спокойно и ядовито, зло ухмыляясь, шепчет Этери, смотря на меня не моргая, — помогаю тебе переехать к Мишину, только скажи, — она медлит, а потом вскрикивает то, что меня режет без ножа, — может сразу в спальню поедешь к нему? Дорогу знаешь уже к медалям, — намекая на наш союз, порывисто выдаешь мне всю боль, что копится у тебя в душе, — ты же так думаешь? со мной не получилось, может он тебя доведет до олимпийского золота, старайся только усерднее, а то опять только на серебро накатаешь, — выплевываешь мне в лицо, сдерживая рыдания, а потом нервно и жестоко смеешься, пока я хватаю ртом воздух, словно выброшенная рыба на сушу. Берусь рукой за косяк, сжимая его до побелевших костяшек. От этих слов земля уходит из-под ног, кружа все вокруг, туман в ушах застилает мне реальный мир. Что есть силы сжимаю виски другой ладонью. Как ты можешь так говорить, после всего, что между нами было. Какая-то тряпка прилетает прямо в лицо, на секунду выбивая окончательно из равновесия. Хотя нет никакого больше равновесия. Убрав её с лица, я смотрю на женщину и понимаю, что без неё меня нет. Меня вообще больше нет. Она уничтожила меня. Женя Медведева, кто она такая? Кто я? Без фигурного катания, без медалей, без тебя, Этери? Кто я? Мне так сложно было выстроить свою жизнь, которая бесконечно рассыпалась в Канаде, я падала, падала, падала, но вставала, только чтобы доказать тебе. Я каталась для тебя и ради тебя. В Сочи я старалась жить от встречи к встрече, а после, этих первых двух недель холодного сентября, пыталась учиться жить без тебя и фигурного катания, пыталась грызть гранит науки, но по-моему сгрызла только ногти. Тери, мне не нужен воздух без тебя. Но я же вижу, что не нужна тебе больше. Все, что было, было ошибкой. Тебе надо строить свою жизнь, быть женой, любимой, может снова мамой, а мне пытаться найти в ней хоть какой-нибудь новый смысл, чтобы не загнуться окончательно от отсутствия тебя в своей жизни и соревнований. Со злостью, кидая мои вещи, ты закрываешь лицо руками, а я больше не могу это терпеть, настолько сильнее меня, что просто скатываюсь по дверному косяку, утыкаясь в колени, рыдая. Все. Тери. То, чего мы так боялись произошло. То, что мы пытались восстановить снова рухнуло, разбиваясь об реальность. Тогда, после моего восемнадцатилетия, ты была права, потом будет больно. Но я думала больнее, чем в первый раз уже не будет. Ошибалась. Ты знала. Знала, что у нашей истории нет счастливого финала. Что мы не сможем сохранить наш мир, нашу сказку. Но мы не хотели в это верить, тратить время на обдумывание и поиск какого-то здравого смысла в нашей любви. Когда все начало разламываться мы боролись, хватались за каждую возможность быть вместе, но все было напрасно. Мы разрушали друг друга любовью, словно ядом. Правду говорят, если нет таланта, нечего и лезть. Я брала трудом и любовью, но видимо не суждено мне быть фигуристкой. Не моё это и ты не моя. Тери, но я люблю тебя всем своим сердцем. Так, как умею, так как могу. К черту все, я устала жить так, как мы пытаемся. Поднимаюсь на ноги, дрожа, но подходя к тебе. С силой отрываю твои руки от лица, бегающим взглядом смотрю на пустоту внутри. — Сколько шагов от любви до ненависти? — спрашиваю тебя, держа руки за запястья, крепко сжимая нежную кожу, обязательно останутся следы от моих цепких пальцев, но пускай лучше они, чем рубцы на сердце от нашего разрыва. — Что ты несешь, Женя? — выплевываешь мне в лицо, пытаясь освободить руки, брыкаясь, но я дергаю их вниз, смотря прожигающим взглядом. — Сколько? — Шаг, — мертвенно спокойным голосом, говоришь. — От перемены мест слагаемых сумма не меняется, значит мы сделаем ещё два шага навстречу друг другу и вернемся снова к любви, — сделав шаг говорю, а затем дернув женщину на себя, вынуждая сделать этот шаг, придуманной мной, целую дрожащие губы. Отпустив запястья, кладу ладони на щеки, не давая отстраниться даже на миллиметр, целую-целую-целую. Отталкивая меня за плечи, ты смотришь бешенным взглядом, с нотками истерики, говоря: — Я тебя никуда не отпущу, что хочешь делай с этой информацией. Вообще делай, что хочешь, Медведева, — плачешь, рассматривая меня, сквозь пелену, — я больше не могу выносить наши отношения, но без них во мне нет ничего, — твои слова еле-еле слышны из-за всхлипов. Тяну тебя на кровать, обнимая настолько крепко, что кажется ещё немного и я сломаю ребра. До мурашек моя. Точка. Больше ничего нет важнее тебя. Мы обязательно вернемся к этому душераздирающему диалогу, но не сейчас. Мне невыносимо видеть твои слезы. — Жень, хватит ревности, хватит самоедства, хватит мыслей о неправильности, хватит страха, если ты не прекратишь, то рано или поздно мы закончимся, нас уже нет, понимаешь? — подняв на меня свои глубокие глаза, шепчешь, а я утыкаясь тебе в макушку, киваю-киваю-киваю, — да, ты скорее всего не будешь выступать на соревнованиях, да, скорее всего на этом все закончится, но «Хрустальный» не равно мы, малышка, — целуя меня в уголок губ, продолжаешь успокаивать, хотя кто кого довел больше ещё один большой вопрос. — Я знаю, просто, чувствую, что я потерянная, — честно признаюсь, уменьшая свой голос практически до шепота, такой контраст, что все тело немеет, — мама ещё давит, говорит, что ты из вредности меня не тренируешь, — усмехаюсь, наблюдая как ты раздраженно закатываешь глаза, а затем целуешь меня долго висок. — Я не тренирую тебя, потому что была занята девочками, а ты учебой, это вполне логично, как мне кажется, — пожала плечами, а затем продолжила, — Жень, все намного сложнее в жизни, но мне кажется, — она вдруг с нежностью проводит рукой по моему лицу, а моё сердце снова разрывается только уже от нежности, — мне кажется, что пока двое готовы бороться, то стоит пытаться сохранить любовь, — она поджимает губы, — мы с тобой не обычная пара, — на последнем слове, усмехается, — мы с тобой уже семья, а в семье бывают разные ситуации, надо только четко быть уверенным, что мы сможем быть вместе, наверное как-то так. Все то, что разрушает тебя и меня касается, все вижу, понимаю и мне тоже страшно, Женя, мне смертельно страшно потерять все, но пока ты со мной у меня есть силы бороться дальше и любить, — договорив, она прижимает меня к своей груди, а я просто успокаиваюсь, чувствуя её тихое, размеренное дыхание. Мне просто хочется уснуть. Лечь, закрыть глаза и провалиться в сон, от того, что я устала не спать без неё. Веки тяжелеют, я целую женские, нежные, чуть влажные от слез губы, проваливаясь в спокойный сон, зная, что она всегда будет его охранять, даже если я все-таки уйду к Мишину на утро, потому что билет на утренний поезд до Питера всё еще лежит в моем рюкзаке, потому что я все ещё успеваю сохранить или убить нас…