Три истории о ревности Сен-Жюста и одна история о том, как ревновали его

«Это уж чересчур!» — мысленно негодует Сен-Жюст, глядя на Робеспьера в своей квартире за своим столом. Да, он позволяет другу входить без стука к себе в кабинет и заявляться к нему домой в его отсутствие, но рыться в его записях — это перебор. — Здравствуй, Максимильен, — говорит он ровным тоном, стараясь не выдать свое возмущение. — Прости, я не знал, что ты зайдешь, и вернулся слишком поздно. Долго спорили с Барером. — Спорить ты можешь с Бийо или с Карно, а наш флюгер слишком хитер для открытых споров, — устало улыбается Робеспьер. Поднимает со стола записную книжку Сен-Жюста, и его улыбка делается виноватой. — Не удержался. Видел ее у тебя несколько раз, в том числе в те вечера, когда звал тебя к якобинцам, а ты ссылался на дела. Извини старику его любопытство! Очень уж хотел узнать, что для тебя важнее заседаний в клубе. «Ты мог бы просто спросить, и я бы тебе ответил», — опять же мысленно ворчит Антуан. Раз уж друг начал со своих излюбленных манипуляций — старик, усталость — то вступать с ним в конфликт себе дороже. Поэтому он все так же миролюбиво говорит: — И что ты думаешь о моих установлениях? Разумеется, это пока отдельные мысли, черновики… — Иные черновики ценнее, чем законченные бумаги, одобренные десятками подписей. Да, кое-что сыро, незрело, даже наивно, однако я восхищен! Поверь старому законнику, ты мыслишь в верном направлении. Одних законов мало, слишком мало. Человек может легко действовать в рамках закона — и одновременно гнусно, подло, во вред отдельным людям и даже целой республике… — и Максимильен протягивает ему записную книжку в открытом виде. Отлично знакомое безмолвное «но» повисает в воздухе. Антуан читает: «О привязанностях». Господи. Ну какую именно из целого списка непростых и необсуждаемых ими мыслей он имеет в виду? Проклятый манипулятор. — Твои рассуждения о друзьях прекрасны, пусть и, повторюсь, немного наивны. Однако… — Робеспьер опускает глаза и рассеянно расправляет кружево манжета, — однако не следует ли иногда вспоминать о том, что дружба существует не только на бумаге? Сен-Жюст краснеет. Ему действительно стыдно. Отчасти по объективным причинам, отчасти из-за мелких разногласий он в последнее время редко заходит к Робеспьеру. Когда вообще они в последний раз беседовали не о работе? — Впрочем, Бабет вчера обмолвилась, что ты заглядывал к ним с Филиппом на бутылочку вина, так что мой упрек несправедлив. Прости! За то, что взял твою записную книжку без твоего ведома — тоже. Собственно, я хотел обсудить с тобой парочку неясных донесений… И все. Дальше они говорят только о делах. Сен-Жюст почти собран, почти сосредоточен, слушает Робеспьера внимательно и даже отвечает будто бы с умом. Но в сердце ноет мелкая заноза, которую умело и незаметно воткнул в него этот… этот… — Максим! — не выдерживает Антуан, хотя прекрасно понимает, что с ним играют как с ребенком. — Ты ведь намекал на мое пренебрежение дружбой отнюдь не с гражданами Леба! Робеспьер часто моргает и глядит растерянно поверх очков. Как будто не сам спровоцировал его на этот разговор. — Флорель, о чем ты? Я не намекал… Я… — он грустно кривит губы. — Ах, да. Я сбежал от собственной откровенности. Надеялся, что мне удалось. — Зачем?! — недоумевает Сен-Жюст. — Из нас двоих я всегда замираю перед тобой как мышь перед змеей. Тебе-то к чему от меня сбегать? — Действительно, — бледные щеки Робеспьера покрывает некрасивый, яркими пятнами, румянец. — Я всего-то приревновал своего друга к… бумагам! В нашей перенасыщенной письмами, записками, декретами, соглашениями, приказами и прочими бумагами жизнью. Какая ирония и какая жалкая глупость. Ну вот и как прикажете дружить с этим человеком? Он влез в записную книжку Сен-Жюста, разговаривал с ним намеками, обозвал его сокровенные мысли и мечты наивными — и кто второй раз за вечер готов сгореть от стыда? Разве Робеспьер? Нет же, Сен-Жюст! Потому что он смотрит в усталое, открытое и насмешливо-несчастное лицо друга и ясно понимает: не было никакой манипуляции. Робеспьер искренне ревнует, скучает и совершенно не понимает, как выразить эти чувства — и, похоже, не уверен, что выражать их вообще уместно. — Нет, мой милый, это не глупость, — он крепко сжимает обеими руками ладонь Максима. И добавляет чуть сердито: — А мои записки о дружбе — не наивны! — Куда уж наивнее — наблюдать день за днем, как политика разводит самых близких друзей и писать, что… м-м-м... «друзья во время боя встают рядом друг с другом». Антуан отвечает буднично и не задумываясь: — По крайней мере я встану рядом с тобой, — и только потом понимает, что это чистая, без пафоса и прикрас, правда.