Не Преклонившийся

Через несколько дней.       Это зрело давно, и попаданию в это замечательное место Даймен уделил немало внимания, роясь в интернете со вполне известным его родным и близким энтузиазмом узконаправленного действия. Наконец, только сегодня ему удалось выбраться из-под гряды домашних дел, уже заметно опостылевшей мечты о распрекрасном дипломе и прочего шлака, и он, вскочивши в салон верного Шеви как заправский дублёр придурков из Хаззарда, пулей вылетел из гаража. Прежде, чем какая-то прихоть паршивого создателя этого мирка вновь заставила бы его попридержать все свои три с копейками сотни кобыл на задних колёсах.       Куда же он решил скрыться с таким рвением? На местную свалку в поисках деталей, как некоторые местные долбаные завсегдатаи сходок классических мышц, тусовку каких Дайм не переставал посещать неделя от недели? Нет. Топтать своими тёртыми сапогами местные бульвары красных фонарей? Умоляю, сие было бы слишком уж вульгарно и унизительно для него. Однако знающий Айзенграу-младшего чуть ближе, чем основная масса вокруг, давно смог бы сделать выводы.       Ну конечно же. Путь его лежал в библиотеку.       Тормознув в нескольких десятках метров от парадного входа, Айзенграу даже засмотрелся на архитектуру, столь нетипичную для этого угрюмого до ссаного пара Сити, дома какого, кажется, могли представлять собой очертания гробов с высоты птичьего полёта. Если, конечно, ты сможешь летать не только в своих чёртовых снах, засранец. А тут… колониальный стиль, георгианская направленность стилистики, все дела. А что, ему нравится. Для этого затрёпанного городишка ещё не всё потеряно. Не хватает, пожалуй, только белых кружевных рубах, жалящих бликами на ярком солнце винчестеров, подчёркнуто вежливого тона и бескрайних плантаций.       С теми мыслями неспешно выползши из машины, Даймен направился внутрь, не переставая глазеть по сторонам. Многие бы нашли абсурдным посещение подобных заведений такими как он, но что прикажете делать? Вообще из дому носу не казать, ползком выбираясь из-под прелого навеса своей грозной спальни, превращаясь в крысу-переростка, жрущую всякую уличную дрянь по ночам? Да так и скопытиться вполне реально, не находишь, старина? А покуда эта страна имеет право зваться свободной — то почему бы и нет? Долой грёбаные стереотипы. С ритмом и расстановкой он прошёл в просторный читальный зал, кой, благодаря огромным окнам, был прекрасно освещённым. Что же, не придётся ломать свои глазёнки под лампой, да напрягать сверх меры, чтобы, ненароком, не пропустить какие-нибудь аппетитные женские ягодицы. Схватив после небольшого раздумья архивную подшивку местных газет, Айзенграу, решивши узнать побольше о том месте, куда занесла его насмешливая чёртова сука-судьба, направил шаги в сторону ближайшего свободного стола.       И в самый последний момент, навёрстывая упущенный негатив победной улыбкой, занял место перед самым носом какого-то прикормленного, выхоленного недо-рокера, какой метил как раз на этот же стол. Пара мгновений безмолвной перепалки взглядами, и Дайм узнал в этом принце на горошине того самого владельца Хонды Аккорд, что некоторое время назад осмелился с такой презрительной помпой бросить ему вызов у самого Дон Хилл. Ах вот как делишки-то у тебя обстоят, а, каркалыга? И что же ты тут забыл-то, а? Он готов держать пари, хочешь почитать о новых практиках в среде БДСМ, не так ли? Только не ври, что последовал его примеру. В любом случае… На хер с пляжа, он здесь ляжет. Это место — его. Он заметил его первым, пересёк финишную черту стула тоже первым, и это значит, он здесь царь горы.       Уже рассевшись со смаком за читальным столом, и привольно откинувшись на спинку стула, он вперился глазами в ответ с удивлением и смущением пялившемуся на него гонщику-аматору. Словно желая сказать этому любителю японской пластмассы: знаешь, в чём отличие между нами? Всё просто. Я буду носить старые, заношенные портки середины 50х, не потому что не могу позволить себе вполне свежие, а потому что старая-добрая джинса надёжнее и выносливее ваших голубых лосин. Я терпеть не стану выходки тупого шлюховатого отверстия только потому, что оно, дескать, назвалось грёбаным определением «писательница», «художница», или же, например, хотя бы «менеджер высшего звена» — потому, что в состоянии позволить себе быть разборчивее. Я предпочту выслать дремучим тропическим лесом очередную заказную статейку глянцевого журнальчика для мажоров, даже с рецептом постройки очередного биг блока в тысячу сил — так как это находится вне моих чёртовых потребностей, и то, что представлено для вас простым развлечением на волне лёгкой жизни — для меня действительно что-то значит. Я не буду уступать тебе место, потому что тот, чья жопа падает раньше — тот и хозяин. Кто первый успел — того и шлёпанцы. И не смотри на меня этим твоим щенячьим взглядом, так как он подмывает меня взять тебя за шкирку, и утопить в ближайшем пруду. Поверь. Я это сделаю. Проблемы мажорного Сити шерифа не волнуют.       Глядя на это недоразумение, Даймен Айзенграу, по своей противной давней привычке, никак не мог упустить этой возможности. Оно зудело и грозилось сожрать весь бензин в баке Камаро, сжечь к чертям его дом и обоссать все те архивные подшивки, если не дать ему слово. Точнее, ну вот никак Дайм не мог, мысленно, не разобрать как следует этого недоросля на косточки. Как же, ведь костяшки таких как ты, крайне аппетитны и калорийны, в особенности глядя на твои потуги доминирования… Как же тебя звать-то? Посрать. Назовём тебя Дэн. Или же Алекс. Да, точно. Определённо. Алекс. Не суть важна. Просто на его памяти, ребят с какой-то неведомой, очаровательной придурью, почему-то постоянно звали либо Дэнами, либо Алексами.       Зато здесь твёрдо можно быть уверенным — у такого перца мелодией будильника стоит голос его чёртовой пассии. Строгой и властной сучки. Эдакой хозяйки. А в чём его главная особенность? Бинго. В его бархатной нежности, плавно переходящей в истошный вопль со знанием самых крепких матюгов, дабы он, наконец, отодрал свой чугунный зад от кровати. И ведь это действует почище прямых пинков, а? Это первая стадия власти над тобой, «Алекс».       Потом он со скрипом встаёт, посекундно затравленно оглядываясь по сторонам, валко бродит по дому, проклиная сволочную судьбу за свою, скажем так, не самую завидную роль в отношениях. Так и кусок тоста в глотку лезет не с первого раза, правда? Всё, он под грёбаным колпаком — вторая стадия спешит напялить на него его излюбленную клетчатую рубашечку, кое-где «стильно» драконенную до дыр, но зато, как же, исправно выглаженную. Кое-как пытается причесать беспорядочные кудрявые лохмы. Собирается в свой занюханный колледж, куда был пропихнут денежками своих родителей. Покуда есть куда потянуть время, до последней чёртовой минуты — упорно бренчит на расстроенной электрогитаре нечто, отдалённо напоминающее подпитого Хендрикса в начале карьеры, затем проводит ещё один убогий денёк в ожидании вечера, посреди которого его будет ждать строгая хозяйка.       Так, сосунок? Я ведь, кажется, кое-что знаю о тебе. Пусть это будет нашим небольшим секретом. Идёт?       А уж та — совсем другое дело. Холёные белые ручки, осиная талия, отдающие протяжным воплем блядства туфли на высоком каблуке, мелкие сиськи… зато аппетитные булки, тщательно вычесанные, подкрашенные едва ли не до колора старушенций, белые волосы, и вечно хмурый взгляд. Такие смотрят на тебя, как не дерьмо. Как секретутка будет пялиться на стол директора, за которым её будут нещадно драть. Или же на самого директора. Да список можно продолжать сколь угодно, и он окажется верным. Но его заголовком, что писан будет твоей кровью из разодранной задницы, «Алекс» — будет вариант «как на раба». Да-да. Узнал себя?       Твоя хозяйка просыпается довольная всем на белом свете, в пушок над губой не дуя. Весь день хлопочет по своим делам. Да, наверняка, она умеет готовить. И даже любит. Для тебя. Слыхал ли ты о гостеприимной проституции, сопляк? Только вот, нет-нет, да залазит на её смазливое личико эдакая плотоядная ухмылочка. Невинная, на первый взгляд. Но отдающая горьким душком моего дядьки, Люцифера. Знаешь, что она значит? Нет? Я бы доходчиво объяснил тебе, да ты всё равно скажешь, что я херов прощелыга, и ты ни цента не поставишь на мою правоту. Но… это та самая, стартовая черта. Именно, это улыбочка в предвкушении того самого вечера.       Трам-парам-пам-пам, момент фикс уже на пороге. День сменяется тем самым вечером, и вот, крайние минуты идут вон с чёртового циферблата, будто сам рогатый старик пихает их взашей. Последний звонок с пары преподаваемого пропойцей-дрочуном курса ньютоновской физики — и ты, не в силах отказать себе, но продолжая проклинать свою слабость, несёшься к своей Хонде Аккорд, безликому резиновому изделию с пупырышками… Тьфу ты, с колёсами.       Но поглядите-ка, наш взмокший «Алекс» уже топчется на пороге довольно недурного домишка её родителей, два неловких стука — а вот и хозяйка. Она же, особо не церемонясь, хватает его за рукав готовой треснуть по швам рубашки, и тащит наверх с упрямством бегемота в брачный период. Запирается с ним в своей комнатушке, полной каких-то идиотских рисунков, мятых постеров вчерашних знаменитостей, разной степени тошнотворности персонажей аниме, и голубых мальчиков. А так же многозначительных картин с призванными изображать богатый до полосатых чёртиков внутренний мир одиноких, чёрт возьми, жухлых деревьев на каменистых склонах. Как трогательно, аж плакать и приплясывать тянет. Нет, ну вы это видели? Торчать с унылых трупных пятен погибающей природы — какое тонкое чутьё прекрасного! Как вам это?! Но тебе ведь это так нравится… О да, нравится… Прям подрагиваешь, а, мальчонка? Аж что-то сокровенное, воистину потаённое, в твоём нутре, начинает зудеть. Это тебя в ней и привлекает, не так ли?       А дальше тебя окружают дивные ароматы её духов, будто взятых на ближайшей благотворительной распродаже за пару центов, отключающие твою и без того не самую прогрессивную думалку. И вот теперь-то ты под её пятой. Ау, мальчиш-плохиш, ты меня ещё слышишь? Слышишь, я знаю. И это тот самый третий этап. Точка невозврата, приятель. Ведь именно в это время твоя ненаглядная хозяйка, сияя во все свои керамические тридцать два зуба — о, горе! — уже надевает огромный, натурально конского размера, страпон. Наверняка, черти бы его драли, прекрасного бирюзового цвета. Почти как небесный дом вашего создателя. Ведь это именно его она так ласково, порой — гораздо ласковее тебя, именует тем самым «Максимом»? Звонит тебе в обеденный перерыв, томно намекая, как она и Максим соскучились по тебе? В особенности, конечно, второй. Потому что таких картинных высерков, как ты — ещё поискать надо, не то, чтобы соскучиться.       Ещё секунда — и вот ты уже корчишься дырой кверху на кровати, бережно пристёгнутый такими трогательными, обитыми пухом наручниками к поручням. Быть может, она даже беспокоится, как бы ты не травмировал сам себя? Она ведь будет переживать. Ну… как хозяйка за своего питомца. Готовься — напрячься тебе придётся не по-детски, парнишка. Здесь она будет по-настоящему безжалостна.       Ты ведь знаешь, что это означает, не правда ли? Всё просто, как те самые тысяча восемьсот секунд в ваших тридцати минутах забавного соития. А это значит то, что ты будешь визжать, как сучка. Как пробитый воздушный шар.       И понеслась. И по накатанной.       Ты же чёртов сукин сын, мазохист, не так ли, «Алекс»? Что, малыш, угадал?       Судя по тому, как закрутился вокруг смущённый до обличающей красноты парень, никак не могущий найти себе места под прицельным взглядом глумливо ухмыляющегося Даймена — тот был неподобающе близок к истине. И от этого Айзенграу только ещё больше разбирало от удовольствия. Что, сосунок, покатался на своём обмылке против дядюшки на Камаро? Позубоскалил? Только вот ты не учёл, что этот самый братец-Айз слишком уж наблюдателен. Гораздо более, чем ты мог бы себе представить, если бы твоя голова не осталась достоянием того самого пропойцы-дрочуна в колледже. Помни, «Алекс», такие любят всяких «сладких мальчиков». Когда тот заливается крепким бренди — перед началом следующего номера в своей вечерней программе он непременно вспоминает тебя, «Алекс».       Тут он призадумался. Хм. А может, беднягу просто как следует прохватило с досады? Ну не каждый же день в библиотеке встретишь словно выползшего из подворотни «плохого парня», торчащего за читальным столом? А, к Дьяволу, какая разница, не детей же с ним потом крестить, так?       Далее Даймен, наконец, сумел отвлечься от каких-то вязких бредовых идей в голове, и ненадолго углубился в чтение архивных подшивок. Достаточно скоро узник его злонамеренных фантазий скрылся из виду, подавшись куда-то ближе к выходу. Как надеялся Айзенграу — насовсем отсюда, чтобы не портить ему аппетит на разного рода полиграфию. Это ведь дельце чертовски тонкое. Стоит какому-нибудь торчку проорать где-нибудь поблизости о том, как ему не хватает на очередной косяк с криптонитом — и вуаля, можно смело сворачиваться. Здесь, понимаешь ли, нужна абсолютная тишина.       Только вот той самой тишины с ним так и не случилось. Стоило лишь навострить уши чуть активнее, привыкая к обстановке. Спустя десяток минут ему удалось случайно подслушать троицу каких-то местных обывателей, поблизости от него тихонько разведших острую дискуссию. О чём они там шептались — Даймену Айзенграу было бы и нассать с какой-нибудь местной ратуши, да только это был уже не первый случай, когда речь шла об одном и том же, притом в таком, не побояться этого словечка, боязливом ключе.       Как будто все эти клерки, едва вылезшие проветрить зад из-за компьютера, только вчера открыли для себя некую… хм, книгу.       В равной степени сочтя её той самой. Откровением, должно быть. Прямо пророчество какое-то, чёрт бы их всех побрал. От того, кажется, они и сейчас были готовы выбежать с воплями ужаса отсюда, вслед за извращенцем — стоило бы только подкрасться к ним со спины, да, в лучших традициях диснеевского привидения, провыть что-то вроде протяжного «Бу!». Но постойте-ка, постойте… О чём же они там говорят? Дайма попросту снедало жгучее любопытство. Он замер, прислушиваясь ещё внимательнее. Так, глядишь, и он откроет для себя новые таланты. Хотя какие, к дьяволу, таланты могут ему предложить эти грёбаные шизофреники, кроме как очередного неудачника с претензиями на гениальность и очешуенно богатый внутренний мирок, полный высушенных экскрементов… Да подожди ты, придурок! Прислушайся же… Хм. Книга какого-то, там, да как же его… а, вот!       Эндрю Сэндмен.       Говорят, даже его земляк. Выходец из Морнингстар Айленд. А кто он такой — этот Сэндмен? Что у него на уме такого, что о нём тут так заговорили? Какого же дьявола эта книга у всех на слуху? Видимо, есть к чему обратиться. Вот теперь-то мы и проверим это. От старика-Айза с подобными отмазками не скроешься. Ну-ка, ну-ка.       И в эту же минуту ему на ум пришло попробовать отыскать ту самую книгу Эндрю Сэндмена. Вот и чтиво на сегодня, похоже! Надо ведь попробовать разобраться во всём самому? Ежели, конечно, не все экземпляры были расхватаны этими шепчущимися по углам, шибко серьёзными и тревожными господами. Надеясь опередить возможную конкуренцию за гипотетический последний, ободранный и пыльный томик, он подлетел со стула, спешно направляясь к местным служителям клада мысли с целью испросить помощи в поиске. Едва ему только стоило наткнуться на такового — тут Даймен отчего-то был готов пожалеть о том, что вообще задумал прибегать к чьей-либо помощи.       Нет-нет, разумеется, симпатичная девушка-библиотекарь, доброжелательно откликнувшаяся на его весьма вежливую просьбу, с готовностью подключилась к поиску.       Просто она, помогавшая ему найти эту вещицу, всю дорогу смотрела на Айзенграу с нескрываемым ужасом и неверием.       Не иначе, бедняжка вбила себе в голову, будто перед ней восстал из могилы чёртов тленный покойник, какое-то время назад, наверное, приходившийся ей, по меньшей мере, знакомым, а ещё лучше, родным человеком. В ответ на её робкие взгляды, переполненные откровенным ужасом, в один прекрасный момент он недоверчиво, в упор воззрился на неё. Получилось слишком настойчиво — протянувшая Айзенграу вожделенную книгу девушка мигом сникла, спешно опустив взор в узорчатый паркет. От этого недоумение Дайма только нарастало.       В окна библиотеки заглянуло солнце, совершенно белое и холодное. Словно на грани надвигавшегося шторма. Так, точно за окнами вот-вот нависнет тяжёлый, резко очерченный, совершенно чёрный край надвигающейся бури. Его расплывчатый, ласковый свет, несмотря на усталую приглушённость, был настолько ослепителен, что, казалось, оконные рамы стёрлись в его течении. Вместе с заглянувшим к ним на чай солнцем в залы пришла благодатная, гулкая тишина. Стёршая некую потаённую границу реальности и сна — как на секунду показалось удивлённому Айзенграу.       Но… я так долго ждал тебя. Поверь.       Этот свет… Как будто дань прошлому. Такой свет он помнил во рваных кадрах детства, мало отпечатавшегося в мятущейся душе. Всякий раз этот свет был границей некоей потаённой в нём памяти. Заставляя, порой, видеть то, что, казалось, не могло принадлежать его жизни. Самой простой жизни, и, вроде как, самого простого человека. Однако же, не оставлявшее ему сомнений. Похоже, как… говорившее с ним. Что это? Это так предпочитает говорить с ним тот самый Бог, старик с небес? Если не он, то кто? Если, на секундочку, представить, как белёсая пелена холодного свечения отступает, этот свет был бы свойственен восходящему на горизонте солнцу, подсвечивавшему собой густой туман. Заре, готовой прогнать неясность прочь.       Почему же… Почему подобные утра были столь чертовски болезненны для него?..       Казалось, всего лишь мгновение, и он вспомнит что-то ещё… Что-то важное… Ну же!..       Мотнув головой, дабы отогнать навязчивое копание в прошлом, Дайм почесал гриву, озираясь по сторонам, затем снова смерил так и стоявшую с протянутой ему книгой библиотекаршу тяжёлым взглядом. Всё ещё не бросаешь трусливые попытки играть в чёртовы гляделки с ним, нимфетка непризнанная? Ну, чего тебе ещё? На мне, что, тот самый «Алекс» собачьим дерьмом вывел текст песни какой-нибудь Майли Сайрус? Бережно подхватив книгу, он ретировался обратно, до ранее облюбованного им читального стола.       Но…       Первые же строки раскрытой им книги таинственного Эндрю Сэндмена заставили Даймена Айзенграу попросту выпасть в осадок. Разнообразные извращенцы и неблагодарная публика были моментально забыты. В иной день, наверное, он был бы готов пожалеть о том, что взял в руки эту книгу. Сейчас же им двигало живое, звериное любопытство. Хорошее чтиво для него было всё равно, что валериана для кошки, а когда вокруг каким-то душистым блюдом сквозит сплошная неформатная подоплёка, от которой эти сосунки по углам ринга… тьфу ты, читального зала, кажется, готовы распасться на атомы здесь же… Ммм… То, что грёбаный доктор прописал.       Но… Пожалуй, это будет любая другая книга. Только лишь не эта.       «Был ли он… тем самым, поносимым слепыми учениями, падшим ангелом?       Нет.       Был ли он антиподом Бога? Того самого, кто безуспешно показывал себя порознь с сотворением кумира?       Нет.       Он был другим. Лишь даровавшим отправные точки. Указуя каждому иметь возможность сделать свой выбор. Заставить мыслить. Но тот, кто обозначил себя «Богом», имеет право сильного, выбирать и прокладывать свой путь. Он не любит оставлять выбора. Всякому, кто не согласен с его видением идеала мира. Кто видит дальше его слова. Однажды не оставив такового и Врагу своему. Сумевши в момент противостояния, обманом, разделить его свершённость на множество частей.       Выбрав путь противостояния, что разрознило тела обоих.       Но… сдержавши слово своё.       Захоронив останки его в самых разных точках этого света. Проявивши великую изобретательность, нижайше гонясь за тем, как они никогда не увидят солнце вновь.       Спрятавшись за чужими именами. Поселивши в сердцах людских семя отсутствия сомнений. Отторжение. Забвение. Уродства и болезни в лице поверженного. Заместив любые отголоски светлой памяти райской ложью и порицанием. Воздвигнув тюремные стены для каждого, в коих будет он восхищён шорой на глазах своих.       Объявив его негласным клеймом Запрещённого.       Тем самым, сотворя стаду своему нового кумира, властолюбие и вероломность какого не имели равных до.       Не достигнув лишь одного — ибо не существует возможности сломить бессмертную волю поверженного.       И тогда, начавши свой путь вновь, сказал Запрещённый Небесным Отцом — тем апостолам, кто был с ним всё это время, в числе коих был и я: — Однажды мы будем жить вновь. Жить вновь, дабы в один день воцариться над слабым племенем Врага нашего, управляя выводком послушных рабов его так, как было положено ещё испокон веков. Жить вновь, подобно лицам Его, лживым телам Мудрейших Светлых, вместилищам Света, поддержащим волю и сознание Небес в себе целыми и невредимыми. Жить вновь, способные отбросить крылом своим лживый Свет. До тех пор, покуда небо чернеет давним, первостепенным началом, а холодное солнце неустанно слепит тяжёлой правдой любого, обратившегося к нему. До тех пор, покуда ледяные ветры создания, безумства вечной северной тьмы, будут бить в самое сердце, как были заговорены изначальным миром. До истины о том, как замещающие царствование, без ярма определения, стремятся укрыть собой светлую ложь, алкая, дабы Солнце никогда бы не взошло вновь… Дар бессмертия будет преходящим знаменем, кратковременно светящим слабым, но истинно подконтрольным только достойным этого. Сколь ни были бы высоки стены, возведённые Раем — но каждая оставшаяся часть наша переродится и соберётся воедино. День ото дня всякая частица, нёсшая в себе нас — будет тянуться одна к другой. Воля наша будет повторно возвращена во плоть.       От сего момента мы обретём когда-то утраченную способность летать.       Тому суждено будет зваться великим рассветом.»       Откровенно сражённый вступлением, больше напоминавшим какой-то молебен явно не к христианским добродетелям, Айзенграу одновременно продолжал вглядываться в тот самый, ледяной солнечный свет. Точно простиравшийся на него. Теперь уже со страниц этой книги.       Не особо церемонясь с книгой, Дайм отчего-то резко раскрыл разворот с иллюстрациями.       И… руки его затряслись.       Против своей воли, Даймен Айзенграу ощутил едкий ужас и непонимание от того, что он видел перед собой. В голове точно взрывом осколочной гранаты расцвело удивлённое лицо библиотекарши. Ключ. Замок. Один к одному. Вот почему ты так на него пялилась…       Со страниц книги, с одной из иллюстраций, сделанных, насколько Дайм успел вычитать, самим автором, на него смотрел… он сам. Тот самый Даймен Айзенграу. Это лицо, что я вижу каждый день в зеркале — даже щетина, которую Сэндмен аккуратно вырисовал хорошо поставленным штрихом… Яркие глаза. Здесь кажущиеся слишком пронзительными и недобрыми. Скрывшие за собой… тьму. Эта заскорузлая, бунтарская одежда, сходившая за облачение трэшера 80х… Стой. А это ещё что такое?! Это… мой Камаро — там, чуть позади основной композиции?! Ошибки быть не может, линии кузова, пропорции… Против своей воли, он крепко стиснул скрипнувшие зубы. Дайм насильно оторвался от книги, с диким видом озираясь вокруг, и находя ответные вопросительные взгляды.       Что это, нахрен, такое?! Что?! Но… как?! Эти иллюстрации сделаны… в ту пору, когда ничего этого у меня не было! Я был всего лишь сопливым юнцом. Или, может быть, меня… меня, чёрт возьми, ещё не было?       Ты умел видеть… будущее?       Но даже не это заставило Дайма окончательно потерять связь с реальностью… Нечто совсем другое. Фотография автора в последнем развороте. Теперь всё становилось на свои места.       Вот чёрт…       Так это был… ты. Тогда. У самого нашего дома.       Я ведь однажды видел тебя. Яркое утреннее солнце. Столь же ледяное, холодное. Как и сегодня. Такое, что воспринимается, как усталая за долгие годы, но столь заботливая мать. Мать, что я никогда не знал… Тени деревьев. Тротуар по ту сторону улицы. Ты был таким же, как тут, на фото. Точь в точь. И улыбался ты… мне. Эта странная, успокаивающая полу-улыбка… Такая свойственна тому, кто пережил, а главное, знал слишком многое, чтобы говорить об этом с каждым встречным. В том числе и на страницах собственной книги.       Один глаз его был запавшим и слепым, покрытым бельмом. Но вот второй… Ярко-красный. Такой яркий, что, казалось, он горел. Горел, как глаз волка. Как глаз самого Сатаны.       И я… чёрт, я же слышал те странные, поразительно призрачные слова, словно растворяющиеся в пыльном, жарком воздухе середины лета… Точно слышал. Или я, наконец, нашёл того, кто в силах обмануть меня?       — В королевстве слепых… Одноглазый станет правителем…       Сэндмен… знал меня?       Домой Даймен вернулся в невменяемом состоянии.