Не Преклонившийся

6 мая, Дон Хилл, ночь.       Улицы Сити, подёрнутые мутной дымкой, столь характерные для любого весеннего города ранней поры, не столь уж и долго окружали его. Никогда не смолкающий шум машин, отдалённые голоса — вскоре сменились тишиной заброшенного и заросшего буйной зеленью пустыря, находившегося поблизости от самого богатого района в пригороде Сити. Местная элита, столь же низкая, сколь и погрязшая в рабстве собственной слабой, всецело смертной, подверженной разрушению, плоти…       Глупость, не ведавшая того, что посмела затаить буквально под боком. Тем самым, бывшая ему полезной.       Как бывало далеко не раз и не сотню при этих жизнях, мерцающих эпизод от эпизода. Но сейчас… Он не желал видеть всего этого. Теперь — когда одна из последних частей великой головоломки, что содеял добродетель всея человечества, наконец, была обнаружена. Значит, ничто не будет в состоянии сдержать порыв его — кому успела наскучить людская толчея и повседневность. Безмерная, глубокая синева утопающих во сне городских стен, словно нехотя, отступала прочь. Как и холод, заведующий ощущением призрачной, бесплотной и такой несущественной опасности. Угроза… Теперь, когда Свет раскрыл его передвижения — она становилась отчётливее. Принимала новые, доселе неизведанные формы. Или, стоит сказать, давно забытые? Он и не предпринимал попыток сделать свою деятельность хоть сколько-нибудь менее заметной — упиваясь ни капли не изменившимся человеком и его безмерной верой в свои силы. Его ни капли не сдвинувшейся под колпаком чужого судейства, милой беспечности и глупости.       Близость тех самых пор, когда силы его были на высоте, сказывалась особенно ярко. И каждый растраченный пустым сном год ли, сотня, или же десяток тысяч лет — бились в его душах, точно несуществующее под его грудью сердце.       Каждый миг… всякий… ты мог разделить нас хоть тысячи раз, но… Знай, любящий носить маски даже перед себе подобными. Мы есть те, кто извечно возвращаются.       Вот и он… Один из домов твоих. Прямо перед ним.       Скрывшаяся среди беспорядочных зарослей кустарника, объятая чернильной тенью и саваном лунного света, полуразрушенная молельня на самой вершине холма. Именно к ней он и направлял свои неторопливые, бесплотно-лёгкие, и, одновременно, тяжёлые как скалы, шаги.       По-своему особенный для тебя храм. Ты ведь кое-что хранишь под своим неустанным надзором, не так ли, Равный? Все эти годы оберегая Плоть нашу от свершённости, сейчас твой контроль ослаб. И очень скоро твоя сторонняя занятость, дозволившая такой промах ввиду твоей несвершённой слабости, кою ты явил жертвой ради твоего проекта, рода людского…       Она станет нам известна.       Тебе ведь… тоже бывает скучно, не так ли?       Тёмное нефтяное поветрие, единым крылом пронёсшееся над холмом, столь же внезапно сконцентрировалось в одной точке, явив собой того, кто явился за правдой в её изначальном, неприкрытом обличии. Всё так же неторопливо он прошёлся по наосу, и каждый его шаг отдавался гулким, грозным эхом среди развалин. Кривовато улыбаясь, он глянул на нависшую над останками храма полную луну. Словно поставленную надзирать. Солнце ли, или же луна — то, что иные люди почитают за око божье. Пара глаз. Для предельной неустанности. Такие простые и понятные люди, верящие в пару глаз… не ведающие, сколь пар глаз бывает у таких, как подобные тюремщику его, Сущностей. Из его груди исторгся тихий, кажущийся равнодушным, смех — тот, что оставляет лицо твоё неподвижным и бесчувственным.       Теперь смотри же, пускай и далёкий от Солнца, Луны или Земли… Смотри, пока это доступно тебе, до сих пор не кинувший маски ниц. Столькое ли — в тот миг падения — уцелело от тебя и тела твоего, или же меньшее, чем от нас самих? У тебя будет шанс рассказать нам… однажды. Совсем скоро.       Но сейчас лишь это красноватое, тревожное, рвущееся из-под плит пола свечение было желанным для него. И улыбка его стала ещё шире, на сей раз сходя за лихорадочный угар фанатика. Ты не был оригинален, подделка под одного из падших. Некогда изгнанные отсюда прочь теми, что связаны родовыми клятвами с нашей линией — прислужники имени тебя, охранявшие покой того, что никогда не могло бы заставить это место быть чистым…       На что вы рассчитывали? Какие крохи способностей могли бросить нам в ноги — чтобы умереть как можно быстрее и болезненнее? Сейчас ты узришь то, что рано или поздно привело бы к такому исходу.       С видимыми безразличием и холодом оглядывая обширные разрушения строгого готического строения, он давно знал, куда лежит его дорога. Пожалуй, даже ранее, чем встал из могилы.       Крипта. Тайное место, где всё это время хранилась его изначальная левая рука. Настоящая. Одно из последних его производных, что оставалось запертым в неволе. Составленная братьями и сёстрами его, что были измучены и погребены заживо здесь — день ото дня бесплотно зовущие его в своих смелых, полных сил, угнетённых машинами Света, живых снах.       Лишь только заключению тому были даны последние мгновения.       Сеял надежды на то, что твой Свет смог бы сдержать их?..       Ни секунды не ускоряя тяжёлые шаги, вызывающие трещины в запылённых плитах пола, сквозь стыки которых уже лезла трава, он горделиво прошествовал до самой аспиды. Ещё одно мгновение — и вся оставшаяся, посеревшая от бесконечных лет под небесами колоннада рухнула с грохотом в деянии одного крупного обвала, сконцентрированного пришельцем на плитах пола близ аспиды. Ослабленная кладка стен дрожала, осыпаясь. Крупные каменные блоки, сверзившись с и без того подточенных непогодой и временами года позиций, с лёгкостью проломили собой ветхий пол, открывая путь тому самому, тревожному и могучему, кроваво-красному свечению, с несгибаемой волей бившему из недр крипты. Обвал поднял огромное пылевое облако, лениво клубящееся в свете луны. Спазматическая улыбка гостя не сходила с его лика. Мы так долго ждали этого… Неслышно поднявшись в воздух, он медленно проплыл до разлома, и спустился вслед упавшим камням, попадая в помещение крипты, повторяющее нефы и аспиду.       Вот оно… Перед самыми глазами его. Составленная словно из чистейшего рубина, неподвластная векам.       Идеальная кость его руки. Не способная дать слабину. Живая даже тогда, когда всё вокруг мертво.       Забранная в цепи, приковывавшие её к пышному алтарю из белого мрамора, она сверкала и переливалась. Пульсировала злым кровавым свечением, будто раскалённая. Так, точно само Сердце жило в ней, задававшее ритм все эти годы.       Те братья и сёстры, что подверглись изуверствам и гибели здесь… они лучше прочих знали — жизнь никогда не оставит их, покуда Сердце будет жить. Как и было однажды, тот самый Равный, не сумевши превозмочь его волю к жизни, сумел ценой своей собственной сохранности разнести его телесность везде, куда мог дотянуться. Он так и не смог угасить его великую жажду.       И вот, наконец, ещё одна частица его собственной кости вновь была пред его ликом. Составленная из того, что недоставало его скелету, ввиду чего ему пришлось замещать свои изначальные частицы лишь жалкой, в сравнении с тысячелетней историей, подделкой. Какая могла бы стать подобной утерянному лишь спустя те же годы, что минули с момента его зарождения. А это, в свете накалявшейся обстановки между фракциями Света и его линией, было непозволительно долго.       Эти сумасшедшие… Они не ведали, что пытались заслонить своей слабой волей. Людям и по сей день свойственна безграничная, неоправданная вера в себя — следствие времён, проведённых в тишине и невежестве. Достаток и довольство, дарованные вашим «Богом», одним из Равных ему, есть ничто иное, как порабощение иного рода, с абсолютно подобным всякому прочему, итогом. Высшие не бывают однозначны в том, что они внушают. Но всяко являют собой образец того, кто способен вести. Использовать. Эксплуатировать. Ибо если «Бог» ваш никак не проявляет себя — почему же вы, поражённые вирусом безоговорочной веры, не в состоянии осознать и принять того факта, что он оставил вас? Скажем так… как систему, не требующую присмотра. Иначе, и ещё ближе к истине — как одну огромную батарею, обслуживаемую вашими же силами, и нужную лишь для того, чтобы питать его собственные силы. Кратость вашей жизни, подобная злачной культуре, готовой пасть под косой жнеца, застит глаза ваши. Однако же, однажды, день всеобщей гласности придёт… Явит свой лик в отсветах всемирного пожара, какой заставит вспыхнуть последняя война. Пожар, что всколыхнёт души, заставляя… думать своими разумами. Огонь, принуждающий каждого из вас расти.       Как и то, что по праву принадлежит ему — не скроет и безграничная пустошь космоса, будь на то его воля.       Другая секунда — и вот, кость, словно ставши жидкостью, и без каких-либо препятствий покинув свои оковы, впиталась в белоснежную длань, ещё какое-то время просвечиваясь сквозь пепельную кожу, по которой пробежали сети жил, покрытые сверху тысячами тлеющих символов, принадлежавших забытым письменам. Во тьме крипты заплясали кривые, багровые отблески. Он довольно размял обновлённую конечность, сжал пальцы в кулак. В отсветах медленно утихавшего злого сияния символов, усеивающих левую руку, блеснули ряды его клыков.       Эта сила… непомерная для ничтожных людских тел… он ведь успел позабыть её вкус. От столь давнего забытья ещё более желанный и непередаваемый.       Вкус абсолютной власти.       И вновь… твоя ошибка, тюремщик наш. Ты должен был понимать, что удержать в узде даже единую частицу нашу… это не будет достоянием даже твоих сил. Ни телами людскими, слабыми, хрупкими и бесконечно жалкими для ношения под смертным покровом своим того, что не может принадлежать роду людскому; ни телами вампирскими, ни любой прочей расой. Никто из тех, что не были сотворены знамением нового рассвета… И теперь… он восстановил ещё одну свою часть. Здесь и сейчас, его телесность бытовала опасно близка от свершения.       Мы… почти дома. Во тьме крипты он горделиво расправил широкие плечи, чувствуя поистине бурлящие в нём силы.       Для чего ты делаешь всё это, Равный нам? Какова теперь будет твоя позиция? Какие силы сможет вознести к нам новый твой удар? Несомненно, Свет, ты, не найдясь с тем, как смочь побороть нашу Сущность, решил пойти на попятную, и попытаться взять реванш. Первостепенно затаясь в яркой глуши дня. В том не могло статься сомнений. Для чего наводнил этот мир неизгонимой злобой. Нарёкши её Диаволом. Приписав этот апокриф им. Но, та самая… запертая в Сити злоба — разве и она принадлежит им?       Разве злоба, запертая светом дня — это наша злоба? Какое дело твоё — на этом алтаре, что зовётся Сити?       Столько лет мы не трогали это место, предвидя, что станет оно западнёй — отчего, сосредоточившись на восполнении собственных сил и знаний, сжали мы лишь очередное твоё отступление.       Чего ты выжидаешь?       Он медленно обернулся, уже давно ожидая компании. Зная, кого должен увидеть.       — Внимание ваше к сему скорбному приходу отрадно нам, как никогда ранее, — внезапно произнёс он, усмехнувшись. — Вы вступаете в действительно опасную игру. Будучи в подобной, шаг в сторону — и вы с головой пропадаете под толщей чужой воли. Это известно, как ни единому прочему — вам, давно плавающим в ней. Не так ли, ставленники Света?       Две прежние гостьи, навестившие его впервые за много лет в прошлое утро, как ни в чём не бывало, стояли невдалеке, очерченные подобным солнечному сиянием во тьме крипты.       — Нам чужды твои лживые внушения, Посланец Зари, — спокойно откликнулась та, что обладала распущенными белоснежными волосами. — Страх, что высшей низостью заставил тебя сгинуть намедни, дабы предстать пред нами, готовыми свершить над тобой правосудие, здесь. Он воистину жалок и презрен. Сейчас, или никогда — познай же любовь Небесного Отца нашего, как высшее благо, какое он дозволяет ощущать даже тем, кто был извечно лишён его милости!       Облачённая в ритуальные одеяния выступила вперёд, держа в правой руке огромную, сияющую ледяным светом косу. Зазубренное лезвие играло, точно свежий бриллиант. Он вновь добро ухмыльнулся. Нынче, при содействии этого сокрушительного обаяния, он мог показаться просто невинным юношей, невесть каким образом забредшим в развалины старого храма.       — Разовьём же мысль, о какой мы имели попытки беседовать с несмышлёными, поглощёнными подсудимыми, смевшими измыслить о себе близость любимцам Творца. Как и всякое чувство, принадлежащее перу Отца Небесного, любовь этого мира ни в один миг не бытует ответной, — с расстановкой проговорил он. — Она бывает… скажем так, адаптивной. Подстраивающейся. Жалким подобием того, что обещает вам ваш лживый Рай. Полна дополнительных опций для услады потребностей хозяина, наделённого милостью Бога вашего. Она искусственна. Удобна и практична. Исходя из этого, она умеет быть разной. Быстрой, живой и дарящей яркие, горящие эмоции, призывающие жить. Словно бы одним днём, порой. Если милостива к обладателю, конечно же. Медленной, вальяжной и степенной, заставляющей задуматься о статусе, общем благосостоянии и неторопливости жизни изначальной. Составляя духовное богатство из стабильности, строящейся годами. Разумеется, ежели вы, дети божьи, находите друг друга, строя эту стабильность на головах тех, кто, по вашему мнению, её недостоин. Где бы только найти эквивалент вашей любви, как вы любите её называть… Пожалуй, мы знаем. Её можно сравнить с хорошим автомобилем. И здесь у нас с вами есть небольшой парадокс. Как бы люди ни обманывали себя — хороший автомобиль стоит хороших денег. Ваша любовь не бывает безвозмездной. Ради чувства, рождённого Небесным Отцом вашим, ещё большее число из его резервов, недостойных милости его, вынуждено страдать. Так или иначе, но это, рано или поздно, приведёт их на нашу сторону. В тот миг, когда мы взойдём на заре мира, где сейчас можем, наконец, восстановить справедливость. В последний раз.       Девушка в некоем недоумении остановилась, недоверчиво глядя на мило улыбающегося Запрещённого.       — Твоё словоблудие не знает пределов, зверь, — молвила она. — Неужели ты считаешь, что в этот раз сумеешь избежать заслуженного? Сколькие бы несчастья не навлекло твоё тление на здешние святыни — но дух нашего предводителя никогда не выпустит тебя из расставленной им ловушки живым!       Воздевши руку, вооружённую косой, вверх, беловласая победно улыбнулась.       Внезапно крипта словно бы осветилась солнцем.       Яростное, холодное свечение застлало всё вокруг, облачив камни в подобные рабе господней, мантии. Расписало каждый сантиметр вокруг златым пером печатей, призванных сдержать его волю здесь. Погрести в руинах. Похоронить вновь. Тёплая и сострадающая, мысль Творца, желающая лишь одного — подарить тихий и безмятежный, вечный сон тем, кого он признал опасным для далекоидущих планов своих. Ах, эта твоя старая стратегия, Равный… сколько же в ней содержится воспоминаний о молчаливом противостоянии длиной в сотни веков… Полный тяжёлой, как никогда сладкой ностальгии, он удовлетворённо хмыкнул. Теперь входы и выходы отсюда находились под полным контролем этих двух.       — Мило. Вестимо лишь, уныло… — с неизменной улыбкой констатировал он.       — Но прежде чем ты, наконец, заснёшь вечным сном, какой, на сей раз, будет абсолютен в своём нерушимом покое, — с тяжёлым, буквально материальным презрением изрекла беловолосая, — Ты можешь ещё поведать нам, для коих грязных целей тебе понадобился «Культ Кагана». Что нужно тебе от наших проклятых сводных братьев и сестёр?       Он тихонько рассмеялся, заставив одним только этим пойти свет рябью. Обе девушки ощутимо напряглись. Кажется, соперник сегодня был совсем не так-то и прост, чтобы бояться причиняющей боль стороны Света. По-прежнему бесстрастный и спокойный. Его ледяная уверенность… Беловласая сжала древко крепче. До хруста в суставах пальцев.       Запрещённый выглядел… недосягаемым. Бесконечно далёким и, одновременно, опасным как никогда. Готовый в любую секунду атаковать — так, чтобы во втором ударе надобности уже не прослеживалось. Обманчивая расслабленность, свойственная змее перед броском. Или же… Так, словно они сами были лишь мотыльками, играющими вблизи пламени. Вблизи огромного пожара, коим полыхает столь же огромное поместье. Замок. Нет… целый город!       Девушка волевым усилием прогнала наваждение, полностью сосредотачиваясь на цели.       — О, ну конечно же… Эфемера… слишком мало знает, чтобы иметь представление о том, что происходит. Но вам не смочь помешать той, кто положила на кон игры всё, что есть у неё. И даже чуть больше — сама того не ведая, отдавши ради убеждений свои чувства. Если вы, конечно же, об этом, Дети Божьи, — он сложил могучие руки на груди, не отрывая взгляда страшных, красновато-чёрных глаз от своих гостей.       — Вот значит как? — девушка крепче сжала косу, — Что всё это значит, Отец Лжи?       — Связанные вектором интересов и обещаний прежней жизни, мы будем защищать их, — ответил он. — Вашим помыслам, настоянным на лживом сиянии искупления и всепрощения, сбыться не суждено. Каждый из них должен решить всё для себя сам. Без сторонней помощи. И первым делом — обязан иметь силу отринуть ваши притязания.       — Должен пасть, чтобы встать вновь, — добавил он, и в голосе его сверкнуло тёмное торжество.       С определённым удовольствием от видимого, он отметил, как держащая орудие кары беловласая явно стиснула зубы. Было на то похоже, она начала что-то понимать.       — Ах, такие плохие, и такие несчастные дампиры… попадают в Рай… — убрав ухмылку с хладного лика, безучастно обронил он, точно дополнительно подчёркивая своё вечное пренебрежение к собеседнику. — Кажется, даровавший вам частицу себя в прямом смысле, Небесный Отец ваш, заключив свою кровь в ваших жилах, предусмотрел даже это. Всё во благо своих личных амбиций. Не глядя на ваше желание выгораживать то, что породило вас — оно слишком рационально, чтобы зваться живым. Отец ваш лишь разумная машина. Бог-машина. Где же теперь любовь ваша, если каждый её незримый атом — лишь подпрограмма его компьютера? Однажды лик как ваш, так и его — спадёт, и каждый узрит за ним сплетения полимерных жил и холодного, злого металла. Пастыри для трудолюбивых пчёл, мёд которых есть ваша любовь. Поводыри для стада овец, послушных пред словом вашей религии. Сторона узурпатора, холодная и бездушная, но осенённая высоким стремлением — как готовый к работе инструмент. Ваша суть всегда была едина.       Он мерно, расслабленно прошёлся из стороны в сторону, не отрывая жуткого взгляда от собеседниц. По впечатлениям обладательницы боевой косы — вообще ничего не боясь. Словно чего-то выжидал.       — Я — муза, — опровергла одетая в ритуальные одежды. — Часть этого мира, способная служить рождению новой. И я не принадлежу твоим жизням. Это они принадлежат нам. Ложь чужих судеб обманчиво вдохновляет тебя, адское порождение. Ты можешь быть уверен, вампирам и Эфемере вместе с ними — не суждено увидеть новый сезон. Дар Бога предначертал, как твоя избранница в этот раз не будет способна на инициацию твоего воссоединения с Сердцем.       — Избранница… Из столетия в столетие вы не прекращаете забавлять нас, псы господни. Но, будь по-вашему. Её помыслы давно отпочковались от основы мышления отца её, теперь она намерена принимать исключительно свои решения, — безразлично посмеявшись, так по-человечески покачал головой он. — Она приняла полную самостоятельность, доверившись гласу воли, и здесь её вектор привёл к изначальной вере, тем более — в свете последних событий. Предвидя любые твои вопросы, что ещё не успели толком родиться, но спешат на волю, обречённая жить вновь волею света… Мы можем тебе ответить — это ведь ваш «Бог» стоит за тем, что задумала, по вашему мнению, сия местечковая тьма. Требования меняются динамически — стоит столкнуться двум волям, превышающим в своей недосягаемости все расы вместе взятые. Времена, когда жестокие столкновения будут нашей ежеминутной реальностью — потребуют жестоких решений от обеих сторон.       Внимательно слушая свою цель, беловласая девушка, было, неуютно поёжилась, кое-как сокрывши это в последний момент.       — Мы же… не намерены дискутировать слишком долго с лишёнными воли принимать собственные решения, ибо унизительно это настолько же, насколько было бы унести ваши жизни вслед за нами, — бесцветно вздохнул Запрещённый. — Безынтересная тризна, бесславное и утратившее какую-либо ценность погребение для вас… лишило бы нас удовольствия наблюдать продолжение вашего боя с равными вам. На вас, светлое, но такое же поточное, бессмысленное воскрешение… у нас слишком много надежд. Что же касается Эфемеры… ежели конец здешнего противостояния будет разрешён благополучным для наших идей исходом, мы вернём её тень, запертую вами здесь. Она будет среди тех, что вернутся вместе с нами — долой из вашей тюрьмы. Среди тех, кто однажды выступят против вас, и вам подобных, Свет. Вам неведомы пути Хозяина вашего, которому… дороже мы, нежели единицы ваших, выпестованных словом его, смертных воль. Он с готовностью пожертвует вами, как только вы станете бесполезны, или же лишнее мгновение преградите ему дорогу к нам. День, когда это предстанет лицом к лицу с вами… не столь и далёк, глупые, глупые маленькие дампиры…       И нам… так печально и тяжело видеть вашу слепоту, насильственно склонённые и закованные узурпатором в светлые цепи, страдающие от безволия подняться вновь, скорбные души…       Почему только по щеке его скользнула эта непрозрачная, чёрная слеза?..       Мы лишь можем стоять над вашей колыбелью, любуясь сном чудовищ от Света… и безмолвно плакать по вам, как умеет лишь ветер вечной ночи, путающийся в искривлённых страданием, мёртвых ветвях… Как умеет лунный свет, одевающий на каждого из вас маску вечности, такие далёкие, такие слабые, ни в чём не повинные дети чудовищ, не осознающие, кто они есть, куда они идут, и где границы их собственных холода и одиночества…       — Довольно словоблудия, скверна от скверны! Этому не бывать! — перебивая беззаботное, измораживающее безмолвие их врага, выкрикнула державшая косу.       Последовал один короткий рывок с широким размахом косы. Воздух взвыл под её остриём, точно сам был её жертвой. Скорость одетой в ритуальную белоснежную хламиду девушки была недоступна любым вампирам, дампирам, иже с ними. Свободным взором такое перемещение было практически неуловимо наблюдателю с обычными способностями. Взгляд горящих безумием ярких голубых глаз, ставленный в своём желании мучений и смерти выше, нежели многие прочие, виденные Запрещённым. Замах; рассекающая спёртый, запылённый воздух крипты сталь, сверкавшая в сиянии заклятия Света чистейшей кометой. Вот она всего в миллиметре от его по-прежнему растянутого в печальной улыбке лица. Так, что можно было увидеть своё отражение, делящее пополам лик, однако же сразу слагающееся в целый.       И…       Здесь она, бесполезно разваливши несколько колонн и плиты пола, куда пришёлся основной удар, в ничтожное крошево, нашла только лишь пустое место.       — Всё такие же, как и раньше… Действие, совершаемое вперёд всего, особенно трезвого расчёта. Этим всегда славился ваш клан, Люпеску. Рады приветствовать тебя вновь. Пережившая нечто большее, нежели последнее прижизненное отчаяние. Бесконечно далёкая от реальности, но столь возлюбленная хозяином твоим, Мора Люпеску… В этом вся ты… — полный скрытого довольства, неизменно ледяной, теперь низкий, рычащий и клокочущий, воистину страшный глас Запрещённого доносился словно изнутри обладательницы косы. И одновременно — со всех сторон. Сейчас было абсолютно невозможно определить, где находился говоривший. Он был… везде. Настоящий хорал. Будто бы сама крипта, а вслед неё и целый храм — обрели способность говорить. Пользуясь для этого тысячей голосов. Молодых и старых. Мужских и женских. Высоких и низких. Их было не счесть.       Свет, пойдя волнами, словно смешался с превалировавшей здесь многие годы энергией тёмного артефакта. Так, точно едва выстиранную белоснежную простынь марает старое, отработанное машинное масло. Как умеет поглощать собой нефтяная вечность. Вот искусственный день болезненно замерцал, следом пропавши, и погрузивши помещение крипты в абсолютно непроглядную тьму. Очевидно, все расставленные здесь ловушки Света оказались бесполезны против воли Посланца Зари. Это жгло сознание беловласой, слепо озиравшейся вокруг. И тогда она поняла, насколько преследуемый ими стал сильнее. Затем мысленно добавив, насколько они опоздали. Фанатичная особа с ненавистью рыскала взглядом по сторонам, пытаясь отыскать заказанную её наставником жертву.       Как вдруг… Тьма расцвела тлеющими письменами, исторгающими ужасающий холод, что смял собой ласковое тепло ненастоящего дня. Письменами, что слагались в одну огромную, столь хорошо знакомую ей, сколь и древнюю печать.       — Давай же… Бегай от нас сколько угодно, падший Лорд… Это не продлится долго, могу заверить тебя! — прорычала Мора. Сейчас она была поистине взбешена.       Вторая же, с аккуратной косой тёмно-рыжих волос, всё так же безмолвствуя, по-прежнему стояла неподвижно, глядя на свою соратницу безучастным, холодным взглядом. Однако где-то там, в глубине этих бесцветных глаз, он видел печаль. Казалось, ей было больно. Гораздо больнее, чем готовой проливать кровь, беловолосой убийце от имени Рая.       Как давно ты забыла… твои слёзы… старшая сестра? Слёзы, что до сих пор спрятаны в тебе. Слёзы, что лишь множишь ты день ото дня. Сколько секунд ты смогла отсчитать сознательно от последнего, обязательного для него, пренебрежения тобой, дозволенного жалким биологическим отцом твоим? Незримая улыбка, частокол клыков, кружила вокруг неё.       Посланец Зари ликовал, видя её немую просьбу. Чувствуя её чувствами, отсюда видя, как она, старшая сестра, видит себя такой же мёртвой, как и много… много лет до этого.       Однажды… ты сослужишь нам службу. Ту, что избавит тебя от страданий, заключённых в обязанности вечно следовать. Разрушит незримую привязь. Тогда… мы исполним просьбу твою. Просьбу, что пребудет дороже прочих для нас.       Но до тех пор…       — Мы доберёмся до Сердца первыми. Знай это, проклятое отродье! — рванувшись к провалу в потолке крипты у самой аспиды, выкрикнула в укутанное сном небо Мора Люпеску. — Тебе не видать своего воскрешения! Сколько бы ты ни пытался выгородить для себя даже самый паршивый уголок в среде этого мирка — такового для тебя не будет! Мы будем гнать тебя, как гонят дичь на охоте, и рано или поздно, но ты упадёшь, и будешь разорван нами! Везде, где бы ты ни был; в какой норе ни затаился бы, Посланец Зари!..       В небольшом отдалении раздались гулкие удары надвигающейся грозы. Первые капли народившегося дождя нашли её личико. Такие холодные. А откуда-то из тёмных небес до неё донеслось лишь одно-единственное, оттенённое тяжёлой насмешливостью, слово. Слово, прозвучавшее для Моры Люпеску громче раскатов грома.       — Исключено.